Дорогой Сергей Александрович! Вот уже почти пятьдесят лет я знаю Ваши стихи, читаю и люблю их. Ваша поэзия стала мне настолько близка, что порой кажется, что стихи я слышу из Ваших уст, разговаривая с Вами, как с дорогим другом. Понимаю, слова мои сейчас звучат очень дерзко. Но так я думаю с того самого момента, когда впервые прочитал строки, написанные Вами. Ведь Вы сумели задолго до моего рождения выразить те чувства и мысли о России, о любви, о родной природе, которыми я сейчас живу. Оказалось, что душевные порывы разных поколений могут совпадать. Более того — выраженные в Ваших стихотворениях внутреннее самочувствие и мятущаяся жертвенная судьба всего русского народа актуальны и в наше время. В чистоте и откровенности Вашей лирики, в Вашей неутихающей боли за русский народ и за судьбу русского человека слышатся мне сегодняшние напевы уходящих в никуда российских деревень.

Впервые услышал я Ваш голос, когда мне было пятнадцать или шестнадцать лет. В буквальном смысле — «услышал», прочитав Ваши стихи в небольшой брошюрке, вышедшей в серии «Библиотека журнала «Огонек».

Случилось это весной 1965 года. Как раз в ту пору нахлынула на меня первая любовь. И как часто это бывает в юности, любовь — несчастная и безответная. Вот тогда-то, совершенно случайно, я и прочитал несколько Ваших стихотворений в неизвестно откуда попавшей в мои руки брошюре. И простые слова сразу вошли в мое сердце. Они точно определили состояние юноши, потерявшего всякую надежду на взаимную любовь.

Не бродить, не мять в кустах багряных
Лебеду, и не искать следа,
Со снопом волос твоих овсяных
Отоснилась ты мне навсегда.

Я несколько раз прочел именно эту строфу. И почувствовал, что Ваши стихи с невероятной точностью отражают и мои переживания. Так Ваша поэзия, поэзия Сергея Есенина, вошла в мою жизнь, навсегда став частью и моей судьбы.

Будучи человеком простым и не очень образованным, я не пытаюсь в очередной раз исследовать Ваше творчество. Ведь чтобы понимать Вашу поэзию не нужно высшего литературного образования, а нужно иметь открытое чужим радостям и горестям сердце.

И я надеюсь, что мои мысли, возникшие при чтении Ваших стихов, воспоминаний о Вас, литературных статей о Вашем творчестве, Вашей переписки, помогут лучше понять таким же простым людям, как и я, причины трагедии великого русского поэта Сергея Есенина.

Для меня самым важным является личное восприятие литературных произведений, поэтому я никогда не читал заранее статьи с научно-литературным анализом Вашего творчества. Конечно же, это вовсе не пренебрежение другим мнением. Мне всегда важно узнать — ошибаюсь я или нет в своем восприятии Вашей поэзии. Вот и сопоставляю свое мнение с выводами того или иного литературоведа. Чужая точка зрения иногда преждевременно сбивает фокус собственного видения и мнения о прочитанном стихотворении. Читая Ваши стихи, я узнавал Вас. Узнавал о Вашем отношении к жизни. О женщинах, которых Вы любили, о женщинах, которых Вы не любили. О трепетном отношении к «братьям нашим меньшим». О том, как Вы приняли бурные революционные перемены в России. Особенно меня заинтересовало отношение к Вашей поэзии литературной аристократии Серебряного века. И я понял, что настрой литературной богемы и был причиной Ваших срывов «знаменитого скандалиста», когда Вы начинали «во всем дурака валять».

Потрясли меня и подробности Вашей трагической смерти. Я с болью понял, что она стала закономерным финалом десяти лет напряженного творчества, на фоне безоглядной, разгульной, мятущейся жизни.

Читая о Вас, я всегда представлял, что нахожусь рядом с Вами, испытывая при этом боль от чудовищных событий и срывов в Вашей судьбе. А с Вашими стихами впитывал любовь к широте русских полей, к мудрости рощ и дубрав, к чистоте и звучанию среднерусских рек.

И душа моя — поле безбрежное –
Дышит запахом меда и роз.

И я как будто вместе с Вами впервые приехал в Петроград. И присутствовал на Вашей первой встрече с литературной элитой на одном из «воскресений» Зинаиды Гиппиус. Она не знала, «кто привел Есенина, может быть, его просто прислал Блок (он часто это делал). Во всяком случае, это было очень скоро после первого въезда Есенина в роковой для него Петербург: через день-два, не больше»¹.

Зинаида Николаевна забыла число того дня. А впервые Вы посетили её салон в воскресенье 15 марта 1915 года, в Петроград же приехали 9 марта. Но все-таки Вы оставил в её памяти след, хотя между вами навсегда осталась пропасть, которую они с Дмитрием Мережковским поставили между собой и поэтом «от земли».

Вот каким «деревенским мужичком» она запомнила Вас. «Ему лет 18. Крепкий, среднего роста. Сидит за стаканом чая немножко по-мужицки, сутулясь: лицо обыкновенное, скорее, приятное; низколобый, нос с «пипочкой», а монгольские глаза чуть косят. Волосы светлые, подстрижены по-деревенски, да и одет он еще в свой дорожный костюм: синяя косоворотка, не пиджак — а «спинжак», высокие сапоги».¹

 Я понимаю Ваше тревожное состояние в тот день. Перешагнув порог заветного для Вас дома маститых литераторов, Вы думали, что своими стихами покорите Петроград. Но в литературных салонах столицы Ваши стихи воспринимались, как лубочные картинки деревенских улиц с избами, крытыми соломой. От Ваших стихов литературной богеме Петербурга чудился запах прокисшего кваса, «драчен» и навоза.

Пахнет рыхлыми драченами,
У порога в дежке квас,
Над печурками точеными
Тараканы лезут в паз.

Видя скучающие лица, Вы свели свое чтение стихов к распеванию во весь голос деревенских охальных частушек. «И надо сказать — это было хорошо. Удивительно шли — и распевность, и подчас нелепые, а то и нелепоохальные слова — к этому парню в «спинжаке», что стоял перед нами, в углу, под целой стеной книг в темных переплетах. Книги-то, положим, остались ему и частушкам — чужими; но частушки, со своей какой-то и безмерной — и короткой, грубой удалью, и орущий их парень в кубовой рубахе, решительно слились в одно».¹

Но напрасно Зинаида Николаевна думала, что Ваши частушки — это и есть Сергей Есенин. Да и в Вашей удали она почему-то разглядела только бессилие. Тогда уже Вы поняли, что трудно будет доказать свою принадлежность к литературе русской. Но года через три, смеясь, рассказывали об этой встрече Анатолию Мариенгофу. «…Шибко у нас дурачков любят… Каждому надо доставить свое удовольствие. Знаешь, как я на Парнас восходил? Тут, брат, дело надо вести хитро. Пусть, думаю, каждый считает: я его в русскую литературу ввел. Им приятно, а мне наплевать. Городецкий ввел? Ввел. Сологуб с Чеботаревской ввели? Ввели. Одним словом, и Мережковский с Гиппиусихой, и Блок, и Рюрик Ивнев… …знаешь, и сапог-то я никогда в жизни таких рыжих не носил, и поддевки такой задрипанной, в какой перед ними предстал».²

Я понимаю, что для Вас скоморошный вид, в котором Вы появились перед петроградской богемой, ничего не значил. Важным для Вас было завоевать Парнас, чтобы почувствовать свою причастность к великой русской поэзии. Тогда-то, обострившиеся в Вашем характере излишняя ранимость и мнительность, стали не лучшими спутниками всей оставшейся жизни. Они-то и привели Вас к одному из роковых состояний души. И Вы почувствовали свое одиночество, одиночество в толпе людей. Здесь я позволю себе привести воспоминание А.К. Вронского. Правда, этот случай произошел значительно позднее Вашего появления в Петрограде. Это произошло через восемь лет после Вашего «входа» в салон Зинаиды Гиппиус.

«На Загородной даче, опившийся, он сначала долго скандалил и ругался. Его удалили в отдельную комнату. Я вошел и увидел: он сидел на кровати и рыдал. Все лицо было залито слезами. Он комкал мокрый платок.

— У меня ничего не осталось. Мне страшно. Нет ни друзей, ни близких. Я никого и ничего не люблю, остались одни лишь стихи»³.

А в 1915 году, встретившись с литературной аристократией Петрограда, Вы — деревенский парень — поняли, что без адского труда невозможно будет приблизиться к поэтическому Парнасу России. И началось десятилетие беспрестанного поэтического, напряженного труда. На износ. И если бы только поэтического труда...

Ведь что греха таить? Не приняла Вас поэтическая аристократия. И, поняв это, и возненавидев ее, решили Вы доказать, что все равно будете впереди!

И темнели Ваши синие глаза, когда вспоминались петербургские дни пятнадцатого года. Наливались глаза Ваши обидой и веселой злостью. «Таскали меня недели три по салонам — похабные частушки распевать под тальянку. Для виду спервоначалу стишки попросят. Прочту два — три — в кулак прячут позевотину, а вот похабщину хоть всю ночь зажаривай… Ух, и ненавижу я всех этих Сологубов с Гиппиусихами!»².

До конца жизни Вы не простили им первый частушечный балаган. Ведь Ваш поэтический дар был основан и на очень высокой самооценке. Она-то и сослужила Вам плохую службу, когда Вы почувствовали, что Вас не понимает, а потому и не принимает аристократия русской литературы. И Вы начинали буйствовать, метаться и пьянствовать. При этом громогласно провозглашая:

Не устрашуся гибели,
Ни копий, ни стрел дождей, -
Так говорит по Библии
Пророк Есенин Сергей.

Вот и напророчили случившееся через семь лет…

Ваша встреча с Ильей Ефимовичем Репиным тоже не была для Вас полезной. К нему Вы пришли, как и к Зинаиде Гиппиус, не в костюме. Внешность Ваша «…была несколько театральная, балетная крестьянская косоворотка, с частым пастушьим гребнем на кушаке, бархатные шаровары при тонких шевровых сапожках. Сходство Есенина с кустарной игрушкой произвело на присутствующих неуместно-маскарадное впечатление, и после чтения стихов аплодисментов не последовало.

…Гости Репина в большинстве остались холодны, и сам хозяин дома не выразил большого удовольствия: — Бог его знает — сказал Репин суховато, — может быть, и хорошо, но я чего-то не усвоил: сложно, молодой человек!»⁴. В воспоминаниях не написано о стихах, которые Вы ему читали, но мне почему-то кажется, что звучали вот эти строки:

Я одну мечту, скрывая, нежу,
Что я сердцем чист.
Но и я кого-нибудь зарежу
Под осенний свист.

Хотя может быть и вот это:

Стухнут звезды, стухнет месяц,
Стихнет песня соловья,
В чернобылье перелесиц
С кистенем засяду я.

Кондовые устои российской, в большинстве своем дворянской, литературы ревниво охранялись образованной знатью. Слов, сказанных И.А.Буниным, Вы уже не услышали, поэтому позволю себе небольшие свободные комментарии после них.

 «Второе тысячелетие идет нашей культуре. Был у нас Киев, Новгород, Псков, Москва, Петербург, было изумительное зодчество и иконописное искусство, было «Слово о Полку Игореве», был Петр Первый и Александр Второй, мы на весь свет прославились нашей музыкой, литературой, в которой был Ломоносов, Державин, Кольцов, Пушкин, Толстой… Но нет, нам еще мало, все не то, не то! Нам еще подавай «самородков», вшивых русых кудрей и дикарских рыданий от нежности. Это ли не сумасшествие, это ли не последнее непотребство по отношению к самому себе? Вот в Москве было нанесено тягчайшее оскорбление памяти Пушкина (вокруг его памятника обнесли тело Есенина, то есть оскорбление всей русской культуре). А как отнеслась к этому русская эмиграция? Отнеслась, как к делу должному, оскорбления никакого не усмотрела. Большинство пошло гораздо дальше: стало лить горчайшие слезы по «безвременно погибшей белой березке», в которую превратило оно Есенина, произведя этого маляра (правда, от природы весьма способного) чуть не в великого художника и убедив себя (в который уже раз?), что Есенин и есть подлинная соль русской земли, самый что ни на есть основной русский дух»⁵.

Иван Алексеевич скрепя сердце не отрицает Ваших «поэтических способностей» и сознает, что большинство русской эмиграции понимало и принимало Вашу поэзию. И только.

Но, пожалуй, самое главное в том, что Иван Алексеевич Бунин всей своей сутью ненавидел большевизм, а он знал, что Вы писали стихотворения о Ленине, о советской Руси. Этим он и отождествлял Вас с большевиками. Он не расслышал в Вашей поэзии голос русского человека, всей душой болеющего за судьбу Родины. Революция, так же как и Вы, были непонятны Ивану Алексеевичу, может от того и ненавистны.

Осмелюсь предположить, что Иван Алексеевич мог и позавидовать Вашему таланту и Вашей популярности у русских людей, как в своем отечестве, так и в эмиграции.

А ведь он так же, как и Вы, искренно любил Россию и, наверное, понял бы Вас, если бы Вы откликнулись на его слова такими стихами:

Потому и на веки не скрою,
Что любить не отдельно, не врозь —
Нам одною любовью с тобою
Эту родину привелось.

Хотя может быть, Вы ответили бы ему и по-другому:

Пусть меня ласкают нежным словом,
Пусть острее бритвы злой язык, -
Я живу давно на все готовым,
Ко всему безжалостно привык.

Но Иван Алексеевич так до конца своих дней не изменил собственного отношения к Вашей поэзии. И, через четверть века после трагического события в ленинградской гостинице «Англетер», он снова повторит: «…то, что вся «советская Русь» читала и пела Есенина, для меня еще не доказательство его поэтической ценности». И дальше. «Он (Есенин-авт.) вообще не стеснялся во лжи, в актерстве на каждом шагу, всячески — то воспевал Ленина, слава которого «шумит, как ветр, по краю» и новую (ленинскую) эру, которая, по словам Есенина, была «не фунт изюма вам», то рыдая через некоторое время после того, что его деревянный мир «затих и присел, и в снежную выбель испуганно заметалась звенящая жуть»⁶.

На дворе двадцать первый век. Передо мною на столе компьютер. Но я пишу Вам письмо по старинке, на бумаге. Многое я передумал, читая различные версии о Вашей гибели. Но смысл их не изменил моего отношения к Вашей поэзии. Ни злобные выкрики, ни змеиные шипения, ни состряпанные версии Вашей гибели не поколебали моей любви к Вашей поэзии.

Настроение, с которым Вы ворвались в литературную богему Петрограда, во многом определило и Вашу поэтическую стезю, и Вашу жизнь. И Вы на полном скаку понеслись дальше и дальше. Ваши душевные струны натягивались все напряженнее, звучали звонче и звонче. Жизнь закрутила и завертела, голова удалая закружилась. А тут еще и революция. В пламени которой Вы метались, не зная, «куда несет нас рок событий». Тем более, что в наступившей новой жизни Вы осознанно почувствовали «эпоху умерщвления личности». Ведь это Ваши слова, написанные в конце 1920 года: «Мне очень грустно сейчас, что история переживает тяжелую эпоху умерщвления личности как живого, ведь идет совершенно не тот социализм, о котором я думал, а определенный и нарочитый… без славы и мечтаний. Тесно в нем живому, тесно строящему мост в мир невидимый, ибо рубят и взрывают эти мосты из-под ног грядущих поколений»⁷.

И, когда я читал пьесу «Страна негодяев», то понимал Ваше недовольство всем происходящим в стране. А проще — тем, что творили большевики. Они сами говорили об этом, не стесняясь, устами Чекистова:

Жили весь век свой нищими
И строили храмы божии...
Да я б их давным-давно
Перестроил в места отхожие.

Во всех словах, которые в пьесе произносит Номах, мне слышится Ваш голос:

Со мною несчастья всегда.
Мне нравятся жулики и воры.
………
А я — гражданин вселенной,
Я живу, как я сам хочу!
…………
Я потерял равновесие. . .
…………
Все вы носите овечьи шкуры,
И мясник пасет для вас ножи.
Все вы стадо!
Стадо! Стадо!
…………
Ваше равенство — обман и ложь.
Старая гнусавая шарманка
Этот мир идейных дел и слов.
…………
Мне только осталось –
Озорничать и хулиганить. . .
…………
Я верил, я горел,
Я шел с революцией,
Я думал, что братство не мечта и не сон,
Что все во единое море сольются,
Все сонмы народов,
И рас, и племен.

И Ваши личные переживания, мнительность, колебания настроения, к сожалению, перемешались с неудержимым пьянством. «Осыпает мозги алкоголь» — эти слова из песни не выкинешь. И алкоголизм, как это ни горько признать — наиболее вероятная причина Вашего самоубийства. Страшно читать об этом в «Романе без вранья» А.Мариенгофа: «Когда в последнее время говорили: «Есенин пьет», слова звучали как стук костыля»².

«В красном тумане особого, русского пьянства, он пишет, он орет, он женится на «знаменитой» иностранке, старой Дункан, буйствует в Париже, буйствует в Америке. Везде тот же туман и такое же буйство, с обязательным боем, — кто под руку попадет»¹.

После расставания с Айседорой Дункан Вы уезжаете на Кавказ. Но путешествия Вас не излечили. Ведь человек повсюду водит за собой самого себя. Вы это, конечно, поняли, почувствовав усталость и невозможность писать так же легко, как это было в прежние годы. И от напряжения стали рваться Ваши душевные струны, пропала чистота поэтического голоса. Десять лет напряженного труда с неудержимой жаждой все успеть в жизни истощали поэтический дар.

И если бы только напряженный поэтический труд стал причиной психологического истощения Вашего организма. Ваша совесть неспокойна от происходящего с Россией, Вы понимали — какие еще трагические события предстоит ей пережить. Власть направила все свои силы на подчинение одаренных художников себе. Критики и редакторы «больше ценят линию поведения, чем искусство». «Душу не заковать и глотку не заткнуть» — вот основной лозунг Вашей поэзии того времени. Все попытки приручить Вас оканчивались неудачами.

Наверно, в первую очередь, в трагичности судьбы Поэта и кроется секрет притягательности Вашей поэзии. Поэзии боли и неудовлетворенности, которые выдавали Ваши чувства навзрыд. Они не молчат, а испытывают мучения. Сердце Ваше обливается кровью от несправедливости, от боли за судьбу России. Ваша Поэзия проникает в самую суть и глубину жизни — в душу читателя, она требует справедливости, ищет выход из дебрей злобы и отчаяния, взывает о любви к человеку.

Наверно, поэтому Ваша поэзия вызывала и другие чувства, становилась объектом споров и безжалостной критики. Всего лишь несколько высказываний знаменитых людей приведу я, чтобы проиллюстрировать сказанное. Конечно, каждый имеет право на ошибку в своих суждениях, но жизнь всегда распоряжается по-своему. И она, и только она — серьезный и беспристрастный оценщик наших дел и поступков.

«У Есенина много плохих стихов, и почти нет совершенных. Но (если исключить фальшивую и ненастоящую «Инонию» и примыкающий к ней цикл) во всех его стихах есть особое очарование, какая-то особая трогательность, которая так влечет к нему и заставляет так человечески его любить. Кроме той тоски, за которую русский человек все прощает, в Есенине был еще какой-то огромный запас человеческой нежности. Все помнят его Жеребенка и его Собаку. Это не «стихийные», не «настоящие», а совершенно очеловеченные животные. Ни у одного русского поэта я не знал таких трогательных человеческих стихов»⁸.

Эти слова принадлежат Д.П. Святополк — Мирскому, автору «Истории русской литературы», изданной в 1927 году. На Ваше творчество он обратил внимание в начале двадцатых годов. Серьезно исследуя Ваши стихи с точки зрения литературоведа, Дмитрий Петрович сострадает поэту и понимает поэзию. Он, как никто другой в то время, объяснил всего в нескольких словах причину народной любви к Вашим стихам. И я чувствую истину и правильность его суждения: «Любовь к Есенину замешана на жалости и сострадании, на полном понимании и сочувствии. Его любят нежней и ласковей, более по-человечески, чем обыкновенно любят поэтов, — слишком божественных для человечного к ним отношения». И еще: «Не любить Есенина для русского читателя теперь — признак или слепоты, или, если он зряч, — какой-то, несомненно, моральной дефективности».

Мне остается лишь согласиться с этим признанием — Вы наш, обыкновенный человек. Поэт, взявший на себя тоску своего поколения.

А вот и «знаменитые» злые слова. «…Есенинский стих звучит нередко, как серебряный ручей. И все-таки в целом есенинщина — это отвратительная, напудренная и нагло раскрашенная российская матерщина, обильно смоченная пьяными слезами и оттого еще более гнусная. Причудливая смесь из «кобелей», икон, «сисястых баб», «жарких свечей», березок, луны, сук, господа бога, некрофилии, обильных пьяных слез и «трагической» пьяной икоты; религии и хулиганства, «любви» к животным и варварского отношения к человеку, в особенности к женщине; бессильных потуг на «широкий размах» (в очень узких четырех стенах ординарного кабака), распущенности, поднятой до «принципиальной» высоты, и т.д.; все это под колпаком юродствующего quasi-народного национализма — вот что такое есенинщина»⁹.

Свой фельетон «Злые заметки» Н.И.Бухарин опубликовал в январе 1927 года, затем несколько раз переиздавал в различных журналах. Разве может здравомыслящий человек согласиться с теми убийственными характеристиками, которые Н.И.Бухарин повесил на Вас и Вашу поэзию? Мне меня читать это и больно, и непонятно. Начатая им борьба с «есенинщиной» привела к тому, что в течение тридцати лет Ваши стихи и литература о Вас почти не издавались.

«Поэт тогда говорил: «Искусство вдохновляет жизнь, оно не может раствориться в жизни». Конечно, он, Есенин, писал похабные стихи на стенах Страстного монастыря, но это — озорство, а не программа»¹⁰. Сказавший эти слова советский писатель И.Г. Эренбург, несмотря на ваши с ним различные воззрения на исторические судьбы Руси и революции, объективен в оценке Вашего творчества. Илья Григорьевич понимал, что Вы захлебнулись в разгуле, раздоре, любви и горе. Что Ваша поэзия — это не быт деревни и даже не Россия, а «любовь и Глагол». И считал он Вас настоящим Поэтом:

Засосал меня песенный плен,
Обречен я на каторге чувств
Вертеть жернова поэм.

Жизнь определила значение Вашей поэзии всего-то двумя словами — любовь народная! Конечно, мое мнение не оригинально, оно всего лишь отражает воззрение миллионов людей в России и за ее пределами. Ведь Ваши стихи переведены на более чем сто иностранных языков.

Я не сентиментален, но сейчас наворачиваются слезы, и грусть обволакивает, как тяжелый сырой туман, когда я читаю о последних днях Вашей жизни. Скорее всего, решение пришло к Вам не вдруг, и Вы окончательно увидели для себя последний выход из состояния, к которому привела напряженная творческая жизнь. Невозможным оказалось длительное существование в обществе людей для поэта с обнаженным сердцем, с ранимо-тонкой душой. Ведь еще задолго до этого писали Вы в одном из писем Николаю Клюеву: «Душа моя устала и смущена от самого себя и происходящего. Нет тех знаков, которыми бы можно было передать все, чем мыслю и отчего болею»¹¹.

«- К кому? — К Есенину. Дежурный врач выписывает мне пропуск. Поднимаюсь по молчаливой, выстланной коврами лестнице. Большая комната. Стены окрашены мягкой, теплой краской. С потолка светится синенький глазок электрической лампочки. Есенин сидит на кровати, обхватив колени… Узкая кровать с серым одеяльцем. Теплые стены. И почти спокойные брови, рот. Есенин говорит: — Мне здесь хорошо… только немного раздражает, что день и ночь горит синенькая лампочка… знаешь, заворачиваюсь по уши в одеяло… лезу головой под подушку… и еще — не позволяют закрывать дверь…все боятся. Что покончу самоубийством»².

«Потом писали, что в санатории Есенин поправился и чувствовал себя хорошо. Не верю! Нужно быть нечутким, чтобы не видеть того трагического надлома, который сквозил в каждом жесте Сергея. Нет, санаторий не принес ему большой пользы! И это подтвердилось через несколько дней.

Ко мне пришел домой врач А.Я.Аронсон. Он был взволнован, озабочен, но говорил, осторожно подбирая слова. За эти дни он обошел все места, где, по мнению родственников, друзей и знакомых Есенина, мог он находиться… Есенин ушел из санатория клиники самовольно, а это может привести к большой беде. Я спросил, чем, собственно болен Сергей. Доктор объяснил: что профессор Ганнушкин поставил точный, проверенный на больном диагноз: Есенин страдает ярко выраженной меланхолией.

Впоследствии я узнал, что в переводе с греческого это слово значит — «черная желчь», которой древнегреческие врачи объясняли возникновение этой болезни. Меланхолия — психическое расстройство, которому сопутствует постоянное тоскливое настроение. Поэтому любые размышления больного протекают как бы окрашенными в черный цвет. (Может, отсюда и появление «Черного человека»? авт.) Очень часто появляются бредовые идеи, особенно касающиеся самообвинения в поступках, о которых другой человек и не вспоминает. Но самое опасное это то, что меланхоликов типа Есенина мучает навязчивая мысль о самоубийстве. Естественно, все это усиливается во время одиночества»¹².

А одиночество было постоянным спутником на протяжении всей Вашей жизни. Вот и опутали Вас приходящие на ум разные-разные уничтожающие душу мысли.

Сейчас мне вспомнились Ваши строки, которые в далекие двадцатые годы были написаны желтой краской на стене кафе «Стойло Пегаса» в Москве.

Стена была выкрашена ультрамариновой краской, а по ней художником набросаны портреты имажинистов. Между двух зеркал контуром выведено Ваше лицо с золотистым пухом волос, а под ним стихи:

Срежет мудрый садовник осень
Головы моей желтый лист.

Несозвучность Вашей поэзии с советской жизнью, утвердившейся большевиками после революции, породили в наши дни целую череду разбирательств и публикаций с различными версиями о причинах Вашей смерти. Я сразу оговорюсь, что придерживаюсь официально озвученной причины Вашего ухода из жизни. Но не отмахиваюсь в силу своего воспитания от доводов сторонников и другой версии — причастности к этому событию ОГПУ. Хотя доводы в основном основываются на суждениях о некачественном оформлении милицейских документов. Подробно разбирается и анализируется: непрофессионализм милиционера, оформившего акт о случившемся; недостаточный сбор сведений от свидетелей; упущения при фотографировании; отсутствие доктора при осмотре места происшествия.

Всегда делается упор на то, что Вас постоянно окружали друзья-чекисты. Подтверждает это и Николай Авдиевич Оцуп — поэт и прозаик, до 1922 года живший в России.

«Сам Есенин, красный от вина и вдохновения, кричит с эстрады:

Даже Богу я выщиплю бороду
Оскалом своих зубов.

В публике слышен ропот. Кто-то свистит. Есенин сжимает кулаки.

— Кто посмел? В морду, морду разобью.

— Читай, Сережа, не обращай внимания.

Есенин не унимается. В публику протискивается молодой человек из свиты Есенина. Все знают, что он — чекист.

— Эй, вы, — кричит он звонким голосом, — если кто посмеет еще раз пикнуть…

Чекист не договаривает своей угрозы, да этого и не нужно — воцаряется молчание: Есенин продолжает читать…

…мой спутник… наклоняется к уху нашего провожатого эстета-москвича:

— Неужели никто не может удержать его от пьянства и от всего этого… Ведь он погибнет.

Москвич, улыбаясь, отвечает:

— Бросьте, сойдет, гениальному Сереже ничто не повредит.

Я слышал уже не раз этот классический ответ, ставший роковым для Есенина»¹³.

А дальше Н.А.Оцуп вспоминает, что через некоторое время встретил Вас в том же кафе, Вы были «трезвы, просты, скромны и тихи».

А у меня тут же возникла мысль об очередной роли участия ОГПУ в Вашей судьбе. Может, чекисты специально окружали Вас всюду, чтобы постепенно спаивать неугодного власти поэта?

Все гипотезы и предположения разъединили есениноведов на сторонников и противников версии о Вашей насильственной смерти. Но факт умышленного убийства пока не доказан. Таков официальный ответ Генеральной прокуратуры России, которая «подтвердила обоснованность постановления народного следователя 2-го отделения милиции г. Ленинграда от 23 января 1926 года о прекращении производства дознания о причине смерти за отсутствием состава преступления»¹⁴. Несомненно, одно — что момент истины в любой истории может наступить только при участии живых свидетелей события, коих, к сожалению, уже никогда не будет, что и приводит к рождению только запутанных версий.

Но какой бы версии драмы, произошедшей с Вами в декабре 1925 года, не придерживались те или иные сторонники, объединяет нас самое главное — Любовь к Вашим стихам, которые, как свет негасимой звезды, вот уже более ста лет овладевают нашими душами.

Именно поэтому на моей книжной полке стоит двухтомник Ваших избранных сочинений и еще с десяток книг, рассказывающих о судьбе и поэзии Сергея Есенина.

В одной из книг приведен такой интересный разговор, состоявшийся на московской улице:

«Есенин заводит с извозчиком литературный разговор:

— А скажи, дяденька, кого ты знаешь из поэтов?

— Пушкина.

— Это, дяденька, мертвый. А вот кого из живых знаешь?

— Из живых нема, барин. Мы живых не знаем. Мы только чугунных»².

Вот она, судьба поэтов в тогдашней России. В общем-то, мало что изменилось и сейчас. Поэты есть, и замечательные. Только очень жаль, что нынешнее время таково, что читателей и любителей поэзии с каждым годом становится все меньше и меньше.

А я счастлив тем, что принадлежу к тем людям, для которых Ваше имя и Ваша поэзия являются частью жизни. Читаю и наслаждаюсь каждой строкой Вашего творчества. И с благодарностью повторю слова Д.П.Святополк-Мирского о том, что «место стихов Есенина с самыми лучшими, самыми чистыми, самыми незабвенными стихами русских поэтов».

Ваши стихи и сегодня не потеряли своей новизны и актуальности. Читаю и представляю Ваше возвращение в нынешнюю российскую деревню, к сегодняшним заброшенным избам, к заросшим бурьяном полям. Вы и сейчас бы, предчувствуя гибель «золотых бревенчатых изб», написали бы одно из лучших своих стихотворений:

Спит ковыль. Равнина дорогая,
И свинцовой свежести полынь.
Никакая родина другая
Не вольет мне в грудь мою теплынь.

Знать, у всех у нас такая участь,
И, пожалуй, всякого спроси -
Радуясь, свирепствуя и мучась,
Хорошо живется на Руси?

Свет луны, таинственный и длинный,
Плачут вербы, шепчут тополя.
Но никто под окрик журавлиный
Не разлюбит отчие поля.

И теперь, когда вот новым светом
И моей коснулась жизнь судьбы,
Все равно остался я поэтом
Золотой бревёнчатой избы.

По ночам, прижавшись к изголовью,
Вижу я, как сильного врага,
Как чужая юность брызжет новью
На мои поляны и луга.

Но и все же, новью той теснимый,
Я могу прочувственно пропеть:
Дайте мне на родине любимой,
Все любя, спокойно умереть!

Сергей Александрович, я не знаю, как Вы отнесетесь к моим признаниям, к моему немного сумбурному, но, поверьте, искреннему письму. Ведь письма — это живое общение между людьми. И пусть я знаю, что мой адресат давно покинул нашу грешную землю, я обращаюсь к Вам, как к живому человеку. Ведь я ощущаю, как энергия Ваших стихов, продолжающих свою жизнь, оживляет и Ваше присутствие рядом со мной. Вина моя перед Вами лишь в том, что я еще раз потревожил Ваш покой, Вашу вечную жизнь, которая, я уверен, длится в сияющем ореоле Божьей истины за пределами нашего земного бытия. За это прошу извинить и строго не судить меня.

Ваш благодарный читатель Сергей Лебедев.

Библиография

1. Зинаида Гиппиус. Судьба Есениных. «Русское зарубежье о Сергее Есенине». М: ТЕРРА, 2007, . стр.79

2. Анатолий Мариенгоф. Собрание сочинений в 3 т. М: КК Книговек, 2013, т.2, кн.1, «Роман без вранья».

3. А.К.Воронский. Памяти Есенина (из воспоминаний). «Красная новь», кн.2, февраль 1926г. Стр.207-214. Сайт www.esenin.ru

4. Юрий Анненков. Сергей Есенин. Дневник моих встреч. «Русское зарубежье о Сергее Есенине». М: ТЕРРА, 2007, стр. 124.

5. Иван Бунин. Самородки. «Русское зарубежье о Сергее Есенине». М: ТЕРРА, 2007, стр. 339.

6. Иван Бунин. Мы не позволим. «Русское зарубежье о Сергее Есенине». М: ТЕРРА, 2007, стр. 394.

7. Сергей Есенин. Письмо №48 Е.И.Лифшиц. Собрание сочинений в 2т. М: Советская Россия, 1990, т.2, стр.338.

8. Дмитрий Святополк-Мирский. Есенин. «Русское зарубежье о Сергее Есенине». М: ТЕРРА, 2007, стр. 333.

9. Николай Бухарин. Злые заметки. Отрывок из журн. «Октябрь» №2 1927г., Журнал «Октябрь» 2004, № 5.

10. Эренбург Илья. Собрание сочинений в 9 т. М:1966г. Т.8 стр.362.

11. Есенин С.А. Полн. собр. сочинений в 7т. ИМЛИ им. А.М.Горького М: Наука; Голос, 1995-2002. т.6. Письма. Сайт www.esenin.ru

12. М.Д. Ройзман. Все что помню о Есенине. Изд. Советская Россия, 1973г. Гл.26.

13. Николай Оцуп. Сергей Есенин. «Русское зарубежье о Сергее Есенине». М: ТЕРРА, 2007, стр.173.

14. А.Д. Панфилов. «Есенин без тайн». М. Центрполиграф. 2005.