Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Драгоценные крошечки

Это случилось 9 мая.

Посёлок Михалёво, где мы жили, располагался недалеко от Сокола. В нашей семье традиция — в День Победы навещать могилу папы на городском кладбище. Папы не стало в сорок лет. Мама говорила, что голодное военное детство дало о себе знать.

В тот день, мама встала рано, напекла пирогов, несколько самых румяных ещё горячих завернула в льняное полотенце, сложила в сумку, рядом поставила пакет с печеньем и конфетами. Пора в путь.

Мотовоз — маленький тепловоз в праздник совершал дополнительные рейсы: в девять утра — в город, в час дня обратно. Мы попали на утренний рейс. Прошли в середину вагона, заняли свободные места. Мотовоз начал движение. Деревянный зелёный вагон вздрогнул, с трудом потянулся вперёд. За окном замелькали кусты, деревья, телеграфные столбы.

Я смотрела в окно, размышляла о том, что у каждого человека есть папа. У меня до пяти лет был папа. Вечером он возвращался с работы, а я бежала в прихожую. Высокий, сильный папка подкидывал меня под потолок со словами: «А ну-ка, давай топушку!» Топушкой он называл свернутые в трубочку губы. Когда я летела вниз, папа ловил, пытался поцеловать в щеку. Я увертывалсь, и папка чмокал то ухо, то лоб. Он раскатисто хохотал, снова подкидывал вверх. Так повторялось раз за разом.

Мотовоз начал притормаживать. Я спрыгнула со скамьи, убежала в тамбур. Мама поспешила следом. Мы первыми сошли на перрон.

Город встретил неизвестностью. Задорный ветер теребил кроны деревьев, трепал полотна красных флагов на домах. По дороге туда-сюда сновали машины. Вдоль дороги тянулись дощатые мостки. Незнакомые люди куда-то спешили. Я, боясь потеряться в толпе, крепко вцепилась в мамину руку. Мама о чём-то задумалась. А я в новом платье, в белых гольфах, матерчатых туфлях, не отвлекала её своими расспросами, шла, смотрела под ноги, боясь упасть и запачкаться.

Перед кладбищем высились железные ворота, тяжелые створки которых распахнулись настежь. Сотни людей пришли отметить День Победы и почтить память погибших. Нас пропустили вперед. Я повернулась и увидела, поросшие травой, старые захоронения. Мама рассказала, что в войну в Соколе работало три госпиталя. В город по железной дороге и по реке на баржах привозили раненых. Здесь лежат солдаты и офицеры, не выжившие от смертельных ран и болезней.

Вдруг раздался громкий мужской голос, объявивший об открытии митинга в честь двадцать седьмой годовщины Великой Победы. Я повернулась на звук: в центре площади стоял бронзовый памятник, слева от него дощатый настил, служивший сценой. На сцене — мужчины в военной форме, ветераны с медалями и орденами на пиджаках. Справа от сцены выстроились солдаты с винтовками на плечах. После минуты молчания, раздались залпы праздничного салюта, многие плакали, улыбались и обнимали друг друга.

Мы сквозь толпу стали пробираться к могиле тёти Сони, сестре дедушки. Мама на ходу рассказывала, что в войну в Соколе все сдавали кровь для раненых. В госпитале выдавали разовые талоны или деньги, на которые покупали продукты. Дедушка в сорок первом ушёл на войну, дома оставил двух сестёр: Евстолию и Софью, да жену с детьми. Ребятишек-то в избе насчитывалось пятеро: старший Александр, одиннадцатилетний Павел (мой папка), семилетняя Ольга, трехлетняя Алла и, родившаяся в мае сорок первого года, Валентина. Вот так все вместе и жили в небольшом доме тёти Евстолии на станции Печаткино.

Вздохнув, мама продолжила. Немецкие самолеты не раз пытались разгромить Северную железную дорогу. Бабушка, когда начиналась бомбёжка, хватала зыбку с крошечной Валей, а Ольга и Аля держались за подол платья, — и бежали в лес прятаться. Сколько страха натерпелись?! Но это ещё полбеды, беда ждала впереди.

Тётя Соня любила жену брата, и вместо неё два раза подряд сдала кровь. Рассказывали, что в тот вечер тётя Соня приехала домой смертельно белой, руки тряслись, ноги еле переставляла. Сославшись на плохое самочувствие, тётя Соня раньше всех забралась в постель и сразу же отключилась. Спала ли она или лежала в забытьи, никто не знал, только на утро тётя Соня не проснулась. Я промолчала, что эту историю тысячу раз слышала от бабушки, и знала, что они с дедушкой в память о сестре назвали, родившуюся после войны, дочь Соней.

Добравшись до могилы тёти Сони, мама отворила высокую деревянную калитку ограды, поклонилась. Убрала опавшие на могилу листья. Достала из сумки, разломила на несколько кусков пирог, вместе с конфетами положила на тарелку. Коснулась деревянного креста рукой, мол, пор нам, вышла из ограды, плотно прижав калитку.

Мы заторопились к папе. Долго пробирались между неровными рядами. Мама заметно преобразилась: спина выпрямилась, плечи и подбородок приподнялись. На лице мелкие морщины расправились, щёки покрыл румянец. Она сдёрнула с головы платок, поправила гребёнку в коротких волосах.

— Ну, здравствуй, как ты тут перезимовал?! Задержались на митинге, — будто оправдываясь, проговорила мама, наклонилась, бережливо провела рукой по пятиконечной звезде низкого стального памятника.

Волнение мамы передалось мне. Я вдруг осознала, что папы нет, и никогда уже больше не будет в моей жизни. Вспомнилось, как папка укладывал спать. Я любила гладить его сухой, огрубевший локоть. Но папе это не нравилось, он прятал руку под подушку. Тогда я вскакивала с кровати, неслась к маме и со слезами, что папа не дает трогать лопати, утыкалась носом в подушку. Ни на какие уговоры мамы трогать её локти, я не поддавалась. Как же она не понимала, что её пухлые локотки не вызвали во мне ни малейшего восторга?!

Мама расстелила полотенце на скамье, разложила пироги. Один самый большой — разломила пополам, положила на тарелку, прикрученную к низкой железной ограде. Вытащила из пакета несколько печенюшек, раскрошила рядом с пирогом. Достала бутылку с чаем, села на край скамьи.

Я присела рядом, чтобы проглотить, образовавшийся в горле ком, отламывала от пирога по небольшому куску и тщательно пережевывала. Крупные крошки пирога упали на подол платья, я стряхнула их на землю и, чтоб мама не увидела, ногой затолкала под скамью.

— Почему дедушка в День Победы только плачет, а ничего не рассказывает? — спросила я первое, что пришло в голову.

Мама вздрогнула.

— Трудно такое вспоминать. Вот сейчас сидим тут, пироги едим, а в войну мы с отцом — голодные подростки — мечтали поесть досыта. Вы-то теперь ни хлеб, ни пряники не бережёте. Да вот случай про печенье расскажу, — мама сложила пожитки обратно в сумку. Коснулась памятника. Двинулись в обратный путь.

— Так вот, — на ходу продолжала мама, — сорок третий год особенно голодным выдался. Мы жили в Тотьме. Семья многодетная: Клавдия, Ия, потом я — Антонина, Нина, Шура, Юля, Александр. Отец мой — Попов Фёдор Степанович, мельником в колхозе работал. Как-то раз насобирал со стен мельницы мучной пыли, принёс домой, чтоб мать в лепешки из лебеды добавила, она взяла да с соседкой поделилась. Испугался отец, что могут за воровство в тюрьму посадить, больше ни разу ничего не приносил. Я, бывало, прибегу на мельницу ему помогать, ладошку лодочкой сделаю, со стен пыли насобираю и сразу в рот, чтоб никто не видел. Возьму голик, сделаю вид, будто обметаю стены, мало ли кто мог зайти на мельницу. Побаивались мы доносчиков. — Мама приостановилась, поправила на голове платок. — У отца бронь была, в сорок третьем сняли, на фронт отправили. Одно письмо только и пришло… без вести пропал… Пришлось разъехаться нам в разные города. Я окончила специальные курсы на тракториста, отправили в Сокол на комбинат. Знаешь, комбинат в войну отапливали торфом. Меня на заготовку торфа на посёлок отправили, сразу трактористом поставили, а папку твоего — помощником. Ему тринадцать лет, мне — шестнадцать.

А весной сорок четвертого послали меня в качестве сопровождающего на машине в Вологду, на склад за товаром. Заходим в помещение, там чего только нет: кусковой сахар в коробках на полках лежит, много мешков муки, разной крупы, корзины с яйцами. Внизу, на самой нижней полке, — маленькая коробка с печеньем. Голова от увиденных продуктов закружилась, в животе заурчало. Подошла женщина-кладовщик, посмотрела на меня, худенькую девчонку и сжалилась: пихнула печенюшку в ладонь, пригрозив, чтобы сразу съела и никому об этом не рассказывала, — мама огляделась по сторонам, чуть повысила голос. — Теперь можно рассказывать. В жизни не ела ничего вкуснее той военной крохи–печенюшки.

Дослушав рассказ мамы, я на секунду призадумалась и со всех ног бросилась назад, к могиле отца. Забралась под скамью, собрала все до единой крошки пирога и положила их в ограду на тарелку.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0