Надо мной — земля

Ты меня по имени не зови,
мы с тобой случайные визави —
две беды в прокуренной тишине.
...А меня вне города больше нет.
Я дитя его — у него внутри,
и смотрю глазами его витрин
от Базарной площади до пруда.
Я теперь из города — никуда.
От Никольской башенки — до кремля
подо мной — земля,
надо мной — земля.
Я теперь — дыханье крылатых львов,
папиросный дым, перегар дворов,
колокольный звон и колёсный скрип,
я — нектарный флёр златоглавых лип.
У меня в ладонях —
прохлада луж,
у меня в гортани —
сквозняк и сушь.
Ты привык по имени... Ну и что ж!
Отними у памяти, уничтожь,
вырви восемь звуков, сожги, развей,
без любимых слов — забывать быстрей.
Я тебе ни сродница, ни жена,
не тобой наказана-прощена.
Я — вьюнок, примятый твоей ногой,
и трава, и корни, и перегной,
серый мох, крадущий тепло камней...
Ты, когда остынешь, придёшь ко мне.


Зверьё моё

Приходила кошечка из подвала,
кушала кашу, молоко лакала,
взамен подарила своё «мур-мур» —
песенку для влюблённых дур.

Прибегала собачка ничейная,
съела халву и пачку печенья,
просила ещё, лизнула щёку мне,
на прощанье зубами щёлкнула.

Прилетала птичка — голубь сизый,
склевал запасы пшена и риса,
ворковал, глазел на меня пугливо,
оставил помёт и перо с отливом.

Заглядывала мышка, юркая, ловкая,
слопала сыр в мышеловке,
на меня жалостливо взглянула
и пропищала: не жди его, дура.

А я жду.
Сижу — потерянная, нелюдимая,
в голове — перо голубиное
и песенка «мур-мур».
Жду тебя кошечкой —
рыженькой Джулианной Мур.
Жду тебя мышкой,
ненужной и никудышной.
Прислушиваюсь к шагам.
Приходи, и тебе чего-нибудь дам.
Жду тебя птичкой.
Испуганно, истерично
заглядываю в замочную скважину.
Жду собачкой
на половичке у двери.
А внутри меня —
звери.


***

Я помню череду бесцветных дней, 
где я пыталась стать тебе родней, 
где ты искал своё предназначенье. 
И, вглядываясь в облик городской, 
я каждый день знакомилась с тоской —
с полуденной, с обеденной, с вечерней. 

Я помню непогоду и шторма, 
облепленные наледью дома, 
замёрзших кораблей седые глыбы, 
суровых жён, безрадостных мужей, 
рассказы про тюленей и моржей 
и мерзкий вездесущий запах рыбы. 

Я помню март, оскомину вины, 
твои попытки сделаться родным, 
нависших туч пугающие комья, 
дорогу, покалеченную льдом, 
ночной вокзал… А как жила потом —
в тепле и безмятежности — не помню.
           

Рюкзак

Я живу и жду телеграмму: Встречай. Лечу.
Это значит, что ты побудешь со мной чуть-чуть,
это значит, что ты, устав от пустынь и гор,
отдохнёшь и снова уедешь на целый год.
Все дороги ведут не вдаль, а назад — домой.
Ты всегда возвращался — новый, чужой, родной.
Не спешил проходить, стоял у входной двери,
отдавал рюкзак, говорил: всё тебе, бери.

Я брала рюкзак, доставала морской песок,
разряжённый воздух с чужих ледяных высот,
лепестки в конверте с пометками: эдельвейс,
тамариск, вербена… билет на вчерашний рейс,
скарабея, губку, засохшую стрекозу,
невесомый камень, потрескавшийся сосуд.
Я вдыхала воздух, дурманящий и сырой,
и ждала, что скажешь: послушай, езжай со мной.

Я хватала время и прятала по углам,
но оно дышало и тикало тут и там.
Удержать тебя, привязать, усмирить — никак.
Ты сегодня снова ушёл. И забрал рюкзак.