***

Пишу стихи, и в тишине
Недавно ясно стало мне,
Стихи зовут меня, любя.
Кого? Быть может не меня.

Быть может тех, кто вне и там,
Кто жизнью с бездной пополам.

Но что же стих? Я не скажу,
Я спрашиваюсь, ворожу,
Записываю, и томясь,
Я чувствую... Но с кем же — связь,

И с чем? Неведомо пока.
Стихи мои как облака,
Они недвижны, но плывут,
Зовут, и Богу предстают.


***

Есть в сумерках томительных крупицы,
А в них успокоенье, может быть,
Сияньем поглощённые страницы,
И лица здесь иль там, кому открыть

Сие наитье, просверк чрезвычайный,
И дымы опрокинуты вовне,
И всё, что мнилось, пресекалось тайной,
Реальностью предстало в полусне

За этим сумерки нисходят час за часом —
Нет, не мгновенье, — лишь приотворив
Ту глубину, в которой мы прекрасны,
И не напрасно повторим мотив.


***

Перевожу китайского поэта,
Подстрочник гол, в него впадает Лета —
Блестящая, скользящая река,
Как шёлк, ныряет вдруг за облака

И рвётся тонко пауза, ответ,
Каков эпитет? А его и нет,
Сквозит мгновенно лентой пустоты,
Так лето исчезает, а мосты

Всё высятся над сонною громадой,
Вдруг ставшей белою, так перевод... Не надо
Мнить, что узнал ты всё про этот стих,
Он глубже, словно Лета роет миг.


***

Убегаешь от света?
Тьму торопишь в ответ.
Пограничное лето —
Это вечный завет

Между светом и мною,
Меж безмолвьем и тьмой.
За телесной стеною,
За чужой глубиной

Двери вдруг отворимы,
И распахнута высь.
Свете мой нетаимый,
Здесь, вокруг, воплотись,

И во мне безымянно
Просияй, и в ответ
Я скажу: — Слово — манна,
Слово — горний завет


***

Январь. Цусима. Белоснежность,
Простор вне окон и пустот.
Завещанная Блоком нежность
Сейчас крылами к нам сойдёт,

И обовьёт, и растворится,
И мы восстанем вместе с ней,
Цусимы искренние лица
И солнце красное ясней.

И под колёсами созвучий
Дробится всё — и мир, и сны,
И броненосец, стерегущий
Бездонность блоковской войны.