Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Мария Румынская. В.О.



В.О.

Снова утренняя хандра.
Признак. Призрак. И то, и другое.
Полно, вон, я сказал. И она до утра
Оставляет меня в непокое.

Жаль, исканиям дан стоп-знак.
Бесполезны средь линий двуликих.
Ты уйдешь стороной, и твоя сторона
На другой стороне. Отыщи-ка.

Память временный поводырь.
Проплывая асфальтом канала,
Слышу, как тебя звал то Юдифь, то Эсфирь.
Убивала. Спасала. Устала.

С обнищавшего нече взять.
Я не помню вчера всем на зависть.
Помню ямочку, пальцы, ресницы и стать.
Помню линии, с ними и старюсь,

Да по старым бреду местам.
Я старик и они мне роднее.
Где целуется синь и сползает, густа,
По речной зацелованной шее.


июневое

черкнёт июнь осокой по руке:

"всё позади, и дальше только лето.

беги, беги к обрыву, и к реке.

беги рывками, по надрывам, в вальсе.

беги до утренней одышки, охладись,

распластана по камню дна подклета

заброшенного дома. дотянись

до самых близких. убеги от них и пялься

овечкиной влюблённостью. беги

до самых до далёких и глухих,

и тыкайся им преданностью в руки,

и пей из рук, а злые языки

потом добавят, что ещё пила от скуки.

и дальше убегай.

осокой-муравой.

со злостью на лету срывай зубами

цветы, лишая жизни, и рубахи край

упавшего в цветение с тобой.

познай его, как зайчик-оригами

легко обратно разложить листком.

беги, беги июньским топотком

кокетливых жуков, коровок божьих.

беги размашисто, неосторожно".

так обожжёт июнь, вползая в ранку.

заразно и смешно.

ему, конечно, будет всё равно,

какие кто готовит нынче санки.

что до зимы, с которой ты на "мы",

так до неё ещё бежать и прыгать.

черкнёт июнь осокой. закатив

глаза от резкой боли, видишь — сны

да пара облачков пошли на выгон.

и с губ сбежит расплавленный мотив.


залог

в такой милосердной тиши —
хоть кричи, хоть пиши.
ты вольна здесь делать такое,

что станет присвистывать чёрт
и в шкафу испечёт
то, слоёное, золотое.

засядете с ним пировать,
а в окно — детвора
будет нос совать. будешь шикать,

но всё-таки их угостишь.
убегут. снова тишь.
чёрт захнычет без ребятишек.

сомлеет, простит тебе долг.
что ж, чем мог, тем помог.
остальное —
тебе на откуп.

танцуй и колдуй по слогам.
спишешь всё — будут там,
у причала,
камень и лодка.


лиловый сервиз

по девочке плачет серебряный век.
не то чтобы плачет — воет
над степью, где во сне покоя —
подавно нет.
проклятье. не нырнуть к истокам,
не протянуть ей нить —
серебряную, без сомненья.
её убил бы Бунин и сломал Набоков,
но только так ей — жить.
сейчас она — виденье.
что от неё сегодняшнему толку.
в попытках ей помочь
я слышу: век, подобно
 оскорблённому ребенку,
жирафов, незнакомок — гонит прочь
и, задыхаясь, замолкает скорбно.

к аллеям тёмным не ведут дорожки.
но как она прозрачна и легка!
её бы пил он серебристой ложкой
из тонкого лилового сервиза,
потом — горел бы бредом и капризом,
желанием живящего глотка.

с таким лицом, как у неё, не слиться
с толпой.
смотри, чудесная, как серебрятся лица
от пыли на портретах.
а за окном другой, но тоже — вечный бой.
дерись иль привыкай.

к оглохшему сезам.
к свинцовым временам.
и — кончено на этом.


никаких несвобод

никаких недоговорённостей.
ни условностей, ни оков.
любим трепетность и солёности,
держим за руки стариков.

не дадим растерзать неловкости
откровенность. целуй, целуй!
ты — щекотная рожь над пропастью.
я — перо твоему крылу.


признание

снится: мне подстригают волосы
прядь за прядью, и на полу
мчат кометы в паркетном космосе,
мчат, хвосты превратив в золу.

снится, будто под ноль срезается
жажда жажды у тростника.
легковесней башка. мне нравится.
кротко-коротко. не вникай.

три монахини светлоликие:
"от страстей, скоростей, высот
огради её", — с сей молитвою
выметают мой небосвод.

как одежды их ладно вязаны,
чистота в простоте свята.
непослушные пряди праздные
подобрав, принесут устав.

полистаю его — возрадуюсь:
ни чистилища, ни аскез.
свежий воздух, поменьше сладостей.
санаторных традиций срез.

постриг принят почти, смиренная.
что терять, окромя волос?
дом, где сходит мечта настенная
стружкой пОд ноги? всё. сошлось.

всё слилось в одной боли в темечке:
безучастие по любви,
взрывы, стыдности. только неучи
так могли бы. так мы могли.

да с уставом своим — где ж видано —
по подворьям чужим сновать. 
нам — лишь локоны с лиц откидывать,
лишь отмучавшись, засыпать.

ежесонно меня, прощённую,
подстригают, зовут в покой.
но проснусь — уж другим крещёна я.
боже мой. боже. мой. боже — мой.


Инженерный мост

Испит, забыт — и ладно.
Жил, но выжил.
Сорю монетами в фонтанкину прохладу.

Чижик —

Зажат, растерян, краден.
"Лучше сайку!" —
Хрипит с гранитного уступа — "Дядя, дядя!

Дай-ка!"

Спасенье в остров Спасский
Бьётся — где тут.
Мой птенчик бронзовый не пьёт, он в грёзах — красит.

Клетку.





пьяная городская

завитки, завитки, лабиринты.
по модерновым выпуклым свиткам
дождь царапается котом.
по мадейре — под аркой Мурузи.
под манерностью — скрыться, но шлюзы —
спорим — прорваны. и на том —
ничего, как всегда, не финита.
величины, презревши Эвклида,
не равняются никому.
шли к мессии с мольбой, за мерилом.
но, скользящий по тонким перилам,
дождь ладони их разомкнул.
поместил в них игру и мадейру,
чувство влажности, ритма, неверья.
славный враль, как любой подмастерье,
две строфы отстучав, уснул.


семнадцатый

выстуженной напрочь нА ночь комнатой 
окна брызнут в речную дугу.
полку ломит от фрейдовских сонников.
растолкут.
растолкуют.
солгут.

всё бы ничего, да сутки — плачется.
что на сей раз? усталость иль стыд?
город знал, что придётся запачкаться, —
вот и льёт.
замывает.
отмыт.

сонные твои — на вид — артерии
пережать бы: разносят кабак.
«баржи смерти» отходят от берега.
кто плывёт,
тот всплывает.
размяк.

мы окроплены водо-пролитием,
Святый Бурх.. жаль: ключи у Петра —
рай не здесь. остаётся — забыться с ним.
сон и топь.
соль и столп.
Петроград.


прожилки

у него старичьё да дети,
девяносто и где-то двадцать.
кто стареет, а кто дурнеет —
он не может их различить.
он звонит мне в глухом рассвете.
он зовёт себя ленинградцем.
голос мягок, но я не смею
перебить, когда он молчит.

у него чувства такта — слишком
для эпохи пост-постмодерна.
мы не спим, мы слывём друзьями.
устаревшим словам — ура.
схватит сердце — смеётся: «крышка.
а ещё не бывал в Палермо.
полетели? слои лазаньи,
временнЫе слои, ветра»…

у него на висках прожилки.
производная их пульсаций —
моё счастье. при каждой встрече
я считаю их и молюсь.
а у них там в НИИ, в курилке,
шпарят Бродского, кто за двадцать.
он так рад за них: «время лечит
своих жертв. Не грусти, Марусь».


***

...
В недокуренных питерских сумерках
Полусон заблудился в пути ко мне. 
И я вижу, как тени целуются
Наяву, наяву. наяву
по прокуренным питерским улицам
Я плыву 
И в Неве…
И в Неву…
Мне здесь бешено здорово курится
У стены, прислоненной к спине.

Кто-то брякнул, что я обреченная.
Одиночество — штука в большой цене.
Поролон между рамами тоннами
Пропихну, подзаткну, утеплю:
Не терзаюсь ни смехом, ни стонами,
Не люблю…
Кто — к Неве,
Кто — в Неву…
А мне дремлется за поролонами:
Стопроцентна готовность к зиме.

Пусть меня здесь немножко порезали…
Это ж шик — от сигары по кончику
Отсекать. Хирургия полезная —
Улыбнусь — одарю, прикурю.
Расцелуюсь с тенями — не брезгую…
Я иду
Петь Неве,
Петь Неву…
Обреченно — речная, безвестна и
недокурена, незакончена
Песнь моя... Допою. Доплыву.
Стену греет спина.
В мной докуренных питерских сумерках я живу.

У Невы. 

Где Нева.






Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0