Что за окном?

Страничка главного редактора

В редакцию заглянул мой знакомый, житель далекой российской провинции, давно не бывавший в Москве. Из наших.

Появился он весь этакий взъерошенный, с очумелостью во взоре. Рукопожатия и приветственные слова (сто лет не виделись!) не избавили его лицо от странной гримасы не то испуга, не то брезгливости. То и дело таращился на окно, подошел, наконец, ткнул пальцем куда-то в середину Арбата и почти прошептал: «Слушай! Это что же такое творится! Лучшую улицу Москвы во что превратили?! Сволочи! Ужас! Позор! Как ты можешь тут...» Посмотрел на меня как на больного и несчастного, обреченного на муки.

В течение всего последующего весьма продолжительного разговора интонации искреннего сочувствия нет-нет да и прорывались в его голосе, и я даже начал слегка раздражаться...

Другой раз пришел в редакцию один постоянный автор журнала, человек тонкого художественного вкуса. Тоже, конечно, из наших. «Скажите, — спросил он с присущей ему деликатностью, — нет ли возможности попадать к вам как-нибудь с черного входа, чтобы миновать это безобразие?» — И кивок в окно.

По меньшей мере восемь из десяти приходящих в редакцию наших авторов, друзей журнала или друзей сотрудников, непременно оставляют нам свои мнения о состоянии дей­ствительно когда-то лучшей улицы Москвы — Старого Арбата. Мнения эти однозначны: позор, безобразие, варварство; чуть ниже уровнем — базар, барахолка, вертеп, бардак...

Почти каждый день я стараюсь найти возможность полчаса погулять по Арбату, если можно назвать прогулкой протискивание сквозь продавцов, покупателей, лавирование между лотками и киосками и шараханье от демонстрирующих свои вокальные и музыкальные способности. Я подолгу стою напротив какого-нибудь лотка с матрешками, орденами, знаменами, армейской атрибутикой, ненавязчиво вглядываясь в лица продавцов. Редко двое, чаще трое, а то и четверо за каждым лотком. Здоровые, красивые парни... Красивые — это субъективно, но здоровые — без сомнения, ведь им приходится торчать на ногах по меньшей мере десять часов в день. А нынче зима, на Арбате или сыро и промозгло, или ветрено и холодно. Топчутся и разогреваются коллективно, гоняя ногами на узком пространстве пустую банку из-под импортного пива, или толкаются молодецкими плечами, или приплясывают и делают все это, нужно отдать им должное, ничуть не препят­ствуя передвижению потенциальных покупателей. Чаще всего они доброжелательны и невообразимо терпеливы в своем добровольном и, надо полагать, выгодном труде. Они счастливы, они полны надежд...

Мне сложновато вступать в разговор с незнакомыми, зато один мой приятель, обладатель радостного таланта общения, поделился своими социологическими изысканиями. Все «опрашиваемые» имеют намерение, заработав нужную сумму, вложить ее в выгодное дело, каковым в текущий период является оптовая закупка товаров за границей на распродаже. Восемьдесят процентов «опрошенных», подмигнув, произнесли знаменитую формулу: «Деньги — товар — деньги». Тридцать процентов многозначительно добавили: «Селяви!»

Ни один из них, здоровых и, подчеркиваю, часто очень симпатичных парней, не изъявил желания ни купить землю, ни вложить деньги в производство. Зато у каждого из них есть свой секрет: наименование товара, избыточного за рубежом и еще не попавшего на наши перестроечные рынки, товара, жаждущего упасть в деловые руки и озолотить их.

Сотни лотков на Арбате — и по четыре молодца за лотком. А на Пушкинской, а на вокзалах, а повсюду! И это не чеченцы или азербайджанцы, у тех «селяви» начинается от сотни миллионов и выше.

«Лучшую улицу Москвы во что превратили! Сволочи!» — сказал мой друг с возмущением, которое я полностью разделяю. Вот только вопрос: кто — сволочи? Парни на улицах у лотков? Ведь нет же! А как быть с парнями? Они все равно уже не наши? Они не наши навсегда или до поры до времени? А если они не наши, то кто мы для них?

На вопрос, нравится ли им нынешний вид Арбата, отвечали однозначно: «Нормально. Бизнес».

Для них — нормально, для нас — безобразие. Мы что, уже не братья по разуму? Наше разумение им смешно, мы для них мастодонты эпохи, брюзгливые и безопасные, тем более что сам президент, купив бутылку «пепси», сказал им однажды: «Нормально. Бизнес».

Мы морщимся или строим планы спасительных преобразований. Что ни наш, то знает, как надо. Но всякий раз, когда читаю или сам произношу: «Россия гибнет!» — слышу обескураживающе спокойный ответ: «Нормально. Бизнес». Заметьте, даже без восклицательного знака. Это мы щедры на восклицания, а оно, новое поколение или, по крайней мере, значительная часть его, — они не равнодушны, нет, они — спокойны. Спокойствие фундаментальнее равнодушия, оно — свидетельство некоего стержневого понимания действительности, органичной повязанности сознания с координатами эпохи.

Страну разворовывают! — «Нормально. Бизнес».

Спекуляция уродует психологию человека-труженика! — «Нормально. Бизнес».

Нация вырождается! — «Нормально. Бизнес».

Объективности ради упомянем смягчающее обстоятельство: стараниями реформаторов всякая личная коммерческая инициатива поставлена в такие условия, когда невыгодно, а по философии бизнеса — глупо и бессмысленно прилагать деловые усилия к сфере производства, отчего и остается спекуляция единственно плодоносящей нивой. И, в конце концов, в государственном масштабе так ли уж велик процент рыцарей перепродажи? Заводы и фабрики, плохо ли, хорошо, пока еще работают, и поля плодоносят, — и там наши. А вот здесь, на Арбате, под окнами нашей редакции, — сползлись в дозволенности из всяческих темных московских углов и освятились законами перестройки всяческие не наши, для которых нынешнее безобразие на славнейшей улице стольного града — питательная среда для роста.

Но вот беда: даже сейчас, когда зима, пересекается Арбат из конца в конец ежедневно тысячами людей разных возрастов со значительным преобладанием молодых. И вот что подсказывает уже упоминаемый неофициальный статистический источник:

сорок процентов «опрошенных» специально ходят на Арбат «прошвырнуться», испытывая при этом удовольствие и радость, не совершая никаких покупок, потому что цены «для дураков и иностранцев»;

еще сорок процентов со знанием дела ответили, что «нечего тут сопли распускать, на Западе тоже так, и никто не охает, а коммерческая инициатива должна поощряться»;

и лишь двадцать процентов — как правило, люди среднего возраста и старше, пересекающие Арбат торопливо и без оглядки, — отмахнулись со словом «свинство!» (Заметьте, с восклицательным знаком.)

Нет ничего более сомнительного, чем подобные «социологические изыскания», и потому не станем запоминать названные здесь проценты. И все же! Разве не замечено давным-давно мудрыми людьми, что первым признаком и свидетельством нравственной катастрофы общества является полюсовое изменение эстетического идеала. И воистину, пока порок именуется пороком, он еще не торжествует, как бы убедительно он ни выглядел «в процентном отношении». Взяточничество, к примеру, или проституция, пока они так именуются, — это сфера социального подполья. Но назовите взятку подарком, а проститутку — жрицей свободной любви, и произойдет нравственное санкционирование явления, еще вчера имевшего сколь угодно малый, но все же шанс на искоренение.

А за свидетельствами полюсовых изменений в эстетике не нужно далеко ходить: это сплошные «вальпургиевы ночи» на эстраде и по каналам телевидения; это мат и похабство в литературе; это конфискация Божьего мира с полотен живописцев, подмена Творения растворением в распаде.

И когда Информация втолковывает нам, что налицо опасные тенденции расколов в обществе по экономическим и политическим интересам, мне порой представляется, что куда более опасные социальные трещины просматриваются отсюда, из окна редакции журнала «Москва»...