День завтрашний — день ближайший

Несмотря на обилие событий и сенсаций, ушедший год ничем существенным не знаменателен, и, скорее всего, в гражданской памяти он затеряется в общем ряду лет российских бедствий.

То ли с тревогой, то ли с раздражением вслушиваюсь в известные строки:

Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые...
 

Думается, что, живя «в минуты роковые», автор едва ли бы отважился на подобное суждение. Но он, автор, не юнец, склонный к хлесткой фразе, тогда что суть — «блажен»? И в чем моральность неслыханной степени отстраненности, способной обеспечить состояние «блаженства» в роковые минуты мира?

Отчаявшись понять рискованность суждений поэта, пытаюсь выстроить оправдательный силлогизм, смысл которого в том, что «рок» — это прежде всего некое финальное действо, где полностью исчерпана инициатива, по-гегелевски «снята» за ненадобностью причинность, и «минуты роковые» — не поэтический образ, но действительная длительность «рока» — финала, а блаженство «свидетеля» — не что иное, как разумение высшей справедливости Великого Промысла.

В таком случае, говорю себе, «роковые минуты» — это не про нас! А «свидетельская блаженность» — тем более. Сколь бы ни были многообещающе трагичны нынешние российские события, они все же — событие, то есть жизнь, а откровенно свидетельская позиция в жизни даже и вовсе невозможна.

И тем не менее следует признать, что в течение почти десятилетия в нашем обществе господствовало именно «свидетельское», «объектное» отношение ко всему с нами происходящему. Сколько пламенных речей произнесено, сколько страниц исписано о том, как некие тайные силы да дурные люди коварно задумали и нежданно-негаданно осуществили злонамеренные проекты по разрушению и развалу; как мы все, мирно жившие и ничего не подозревавшие, оказались жестоко обманутыми, обиженными и униженными — МЫ ВСЕ, то есть подавляющее большинство громадной страны, до тех времен будто бы не имевшее ни мнений, ни желаний — этакое продуктивное стадо млекопитающих, осознавших наличие осмысленного коллективного «Я» только под ударами бича самозваных пастухов-погонщиков.

И по сей день в политической жизни страны функционируют партии и движения, в сущности, паразитирующие на этом дивном комплексе «неответственности», то есть, по сути, невменяемости народа по отношению к происходящим в стране процессам. Будто бы не народ в лице наинароднейших его представителей одобрил Беловежские соглашения; будто бы не из народа вылупились мастера финансовых пирамид и не народ валом повалил во всяческие «эмэмэмы» в надежде на дармовщину; будто криминальные элементы, имя коим легион, — инопланетяне, но не вчерашние добропорядочные советские граждане, а взяточники-чиновники из опять же добропорядочных превратились в пакостников по инструкции ЦРУ и по наущению иностранных агентов влияния...

Но прошедшие десять лет небывалого социального опыта не прошли даром. Все слышнее и весомее звучат голоса тех, кто понимает происходящее со страной и народом как закономерный итог по-сатанински великого политического эксперимента, суть которого заключалась, прежде прочего, в отказе от тысячелетней православной традиции, в ломке народных устоев, сколь несовершенными бы они ни были, в реализовавшемся соблазне устроения царства небесного на земле, который обернулся сперва миллионами жертв, потом иллюзией могущества, затем распадом, каковой был бы решительно невозможен без предыдущих этапов отречения от национального исторического опыта.

Ахающим и стенающим на предмет будто бы незаслуженно свалившейся на нас беды еще предстоит понять (или уже так и не предстоит), что лик Люцифера — это лик ангела-воина, но двуипостасен Люцифер, и вторая его ипостась — Ариман — отвратительна, и являет она себя соблазненным и павшим людям лишь тогда, когда дело сделано, когда утрачен идеал и забыты пути к нему. Ариманова рожа — это и есть нынешняя наша реальность, мы не узнаем ее, открещиваемся и в бессилии ума взываем не к идеалу уже, ибо разуверились в нем, но к первооблику — ведь он был столь симпатичен нам своим сердоболием к человеку, своим звонко заявленным попечением к нему. Дух антихристов не опускался на Россию извне, но вызрел в ней, отрекшейся от Бога, выявился, и уже на его явление слетается ныне прочая «иноземная» бесовская нечисть.

От непонимающих закономерности происходящих в стране процессов бесполезно ожидать конструктивных суждений и действий.

Похоже, что на уровне инстинкта народ догадывается о фактической импотенции некоторых наших народных трибунов и в силу того же коллективного инстинкта как бы притормаживает их вступление во власть — это с одной стороны, а с другой — не отталкивая полностью, словно предоставляет им возможность и время для дозревания, поскольку выбор, в сущности, не велик. На той, другой стороне поляризуется нечто столь откровенно отвратное, чему даже имени подобрать невозможно. И тогда правомерно предположить, что умеренное колебание политического маятника, удерживающее Россию от срыва в стихию сведения счетов, есть проявление таинственного механизма народной мудрости. А если так, то и Ариманово торжество преждевременно, ибо нет тогда места суждениям о богооставленности России, как преждевременны, соответственно, и всякие трагические пророчества относительно существования русского народа и его роли в дальнейшей истории человечества.

С таким вот осторожным, но небезосновательным оптимизмом вступаем мы в новый год наших труднейших времен. Этим же оптимизмом руководствуемся, определяя задачи и позиции микрофорпоста национального и государственного возрождения — журнала «Москва», которому в наступившем году исполняется сорок лет от роду.

Мы считаем, что оправдали себя основные позиции, заявленные редакцией несколько лет назад, главная из которых — принципиальная незаангажированность журнала по сей день не устоявшимися, а большей частью — несостоявшимися политическими партиями и движениями. Более того, православно-государственная ориентация журнала, не запятнавшая себя уступками политической конъюнктуре, сегодня, на фоне бесконечных и бесплодных политических импровизаций, именно в программном отношении смотрится серьезнее и основательнее курсов многих изданий, не избежавших соблазна торопливого «примыкания», а то и «смыкания» с политическими тенденциями наисмутнейшего из времен. Оптимистично полагая, что сроки «политических бултыханий» на исходе, ожидаем — в теории — взвешенного, аргументированного анализа эпохи, без уже набившего оскомину разрывания уходящего столетия на пачки десятилетий, лишенных причинных связей и преемственности; ожидаем трезвого, опытом удостоверенного понимания степени необратимости социальных процессов и, наконец, освоения политологами христианского, православного подхода в конструировании модели будущего Российского государства, без чего, как мы убеждены, невозможно высвобождение политического сознания от очередных утопий, а также штампов и схем иноземного происхождения; ожидаем кропотливой работы по расчистке и выявлению национальных корней экономики, культуры и народного быта, то есть национального фундамента, захламленного социальными новациями века, ибо считаем, что только на этом фундаменте состоится восстановление государственного здания.

Страстям еще бушевать и бушевать! Праведным и неправедным. Мы же приглашаем к сотрудничеству работников. Для них, мыслью и знаниями нацеленных на святое дело национального возрождения, открыты страницы нашего журнала, который по мере выполнения взятых на себя обязательств, мы уверены, превратится в работающий орган печати.

В политической практике мы ожидаем появления подлинной третьей созидательной силы, изжившей иллюзии как «правого», так и «левого» экстремизма, то есть равно пагубные пристрастия к «западнизаторству», с одной стороны, и реанимированию коммунистических прожектов — с другой. Безусловно, речь здесь идет именно о крайностях — нам и от Запада не отмахнуться, и семьдесят лет коммунизма не перечеркнуть, ибо коммунизм был таким же следствием предыдущей нашей истории, как перестройка — прямой итог коммунистического эксперимента. Тот факт, что «чужие силы» основательно приложили руку как в первом случае, так и во втором, нас самих ни в коей мере не извиняет и не снимает ответственности с соответствующих поколений...

Может быть, есть смысл взглянуть на завтрашний день как на первый послевоенный — ведь она была, затяжная, порою закамуфлированная война: сперва коммунистическая идея в лице вождей, фанатиков и идеалистов вела войну с народом, изничтожая его тысячелетнюю суть; Отечественная война в этом контексте была короткой передышкой — пришлось на время отвлечься от осчастливливания народа, к тому же для победы затребовались до того пресекаемые народные инстинкты — патриотический и православный. Из этой «передышки» народ вышел с утратой лучшей части генофонда. Но и с оставшейся после передышки не слишком церемонились: новое наступление на Православие и крестьянство, все еще к тому времени определительное наше сословие, пошло теперь с явным одобрением интеллигенции, для которой была «спущена» безусловно клановая «оттепель», с брежневскими временами вовсе не закончившаяся, как принято считать. Советская интеллигенция получила умеренное право политического люфта, воспользовалась им, и одна, большая, часть тут же тоскливо заморгала в сторону прогрессивного Запада, другая, меньшая, сделала робкую попытку «покопаться в почве», но по первому же окрику «хозяев» сникла, стушевалась...

Наконец, вторые секретари, свергнув первых, с компанией завлабов, помполитов, комбатов повели новую атаку на народ, уже давно обезоруженный и деморализованный, не имеющий за спиной ни веры, ни Родины в ее тысячелетнем значении.

Сегодня эта война еще идет, но правым сегодня видится не тот, кто надеется сопротивляться до победы, а тот, кто сумеет остановить войну, то есть некто третий, чье слово и дело так или иначе зададут центростремительную тенденцию, и на крайних флангах политического театра действий останутся тогда корысть политическая да корысть экономическая, те самые евангельские козлы, что мудрым хозяином были заблаговременно отделены от стада.

В том задача дня завтрашнего, дня ближайшего.

Москва. 1997. № 1.