Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Книжный обзор Михаила ПОПОВА

Михаил Михайлович Попов родился в 1957 году в Харькове. Прозаик, поэт, публи­цист и критик. Окончил Жировицкий сельхозтехникум в Гродненской области и Литературный институт имени А.М. Горького. Работал в журнале «Литературная учеба», заместителем главного редактора журнала «Московский вестник». Автор более 20 прозаических книг, вышедших в издательствах «Советский писатель», «Молодая гвардия», «Современник», «Вече» и др. Кроме психологических и приключенческих романов, примечательны романы-биографии: «Сулла», «Тамерлан», «Барбаросса», «Олоннэ». Произведения публиковались в журналах «Москва», «Юность», «Октябрь», «Наш современник», «Московский вестник» и др. Автор сценариев к двум художественным фильмам: «Арифметика убийства» (приз фестиваля «Киношок») и «Гаджо». Лауреат премий СП СССР «За лучшую первую книгу» (1989), имени Василия Шукшина (1992), имени И.А. Бунина (1997), имени Андрея Платонова «Умное сердце» (2000), Правительства Москвы за роман «План спасения СССР» (2002), Гончаровской премии (2009), Горьковской литературной премии (2012). Член редколлегии альманаха «Реалист» (с 1995), редакционного совета «Роман-га­зеты XXI век» (с 1999). Член Союза писателей России. С 2004 года возглавляет Совет по прозе при Союзе пи­­сателей России. Живет в Москве. 

Это не критический обзор, не собрание рецензий, а вольные впечатления литератора Михаила Попова по поводу прочитанных книг, появившихся год­полтора назад в окружающем журнал «Моск­ва» литературном процессе.

 

Тейлор Джилл Болти. Мой инсульт был мне наукой: История собственной болезни, рассказанная нейробиологом. М.: Астрель, 2012.

Почему мне эта книга понравилась? Во­первых, я люб­лю хорошую научнопопулярную литературу. Книжек о том, как устроена наша голова и наше сознание, написано множество, и за рубежом, и у нас, не надо забывать, что собаки Павлова «говорили» порусски. Книжка, о которой пойдет речь, обладает, на мой взгляд, двумя особенностями, выделяющими ее из числа прочих. Это описание научного опыта, в котором измерительным прибором является организм исследователя. По жанру сочинение это можно отнести к триллеру.

Кроме того, у меня книга американской исследовательницы вызвала самые прямые, можно даже сказать, навязчивые ассоциации с русской литературой.

Сначала о том, в чем там дело. одним прекрасным и одновременно ужасным утром просыпается у себя дома 37летняя, в высшей степени успешная научная дама и обнаруживает, что с ней что­то не так. Организм ведет себя неправильно, странно, и она очень не сразу, несмотря на всю свою квалификацию, понимает: инсульт! Выясняется, что самый подготовленный человек ни в малейшей степени не готов к тому, что на него свалилось. Надо позвать на помощь, но как?! Во­первых, почти полная немота, вовторых, из головы начисто вымело все имена, номера. Сознание в каком­то виде сохраняется, героиня пытается анализировать, что происходит у нее в голове, какие отделы мозга заливает кровища. Захватывающее описание борьбы с собственным бессилием и не желающим подчиняться телефоном. Наконец — звонок, помощь будет.

Она в больнице, но тут­то все только и начинается. Длиннющий день, наполненный событиями мучительными и удивительными. Мир изменился, привычное стало мучительным: любой звук — как молотом по голове, свет настольной лампы выжигает глаза. Но самое удивительное — героиня продолжает сохранять ощущение своего «я», даже забыв свое имя, название страны, где она проживает, и даже имя президента США. Это первое, что спрашивают у американца, чтобы удостовериться: он в себе.

Самое интересное — что происходит с этим осколком ее сознания, продолжающим ощущать себя как «я». «Теперь я отчетливо понимала, что перестала быть нормальным человеческим существом». Но любой психиатр скажет вам, что как раз сумасшедшие лишены сомнений на этот счет. Психика героини обкромсана, но, по сути, нормальна. Нейрофизиолог тоже не дремлет, Джилл точно определяет: кровоизлияние произошло в левое полушарие. Во время последующей трепанации оттуда достали сгусток крови размером с мяч для гольфа. Это меньше, чем мяч для тенниса, но все же. Муки сменились другими ощущениями. «Без левого полушария... мое сознание освободилось от оков и бросилось в создаваемый правым полушарием божественный мир покоя и блаженства». «Я не могла определить, как расположено мое тело, где оно начинается и где заканчивается. Лишившись обычного чувства собственных физических границ, я ощущала единство с громадной Вселенной». «Я хотела вырваться из сосуда своей телесной формы, источавшего смятение и боль. В такие краткие мгновения сознание того, что я попрежнему жива, вызывало у меня безумное отчаяние». «Не обремененный никакими эмоциональными связями с кем­либо или чем­либо вне меня, мой дух был свободен и мог поймать волну в нескончаемом потоке блаженства». Автор не только много, но и с удовольствием пишет о своем крохотном, компактном, сжавшемся до шарика «я» и о его стремлении слиться с великой Вселенной. Но не все время. В какой­то момент у нее просыпается страстное желание молиться. Молится она некоему Великому Духу: «Пожалуйста, Великий Дух, не выключай мою жизнь».

В книге еще много интересного. Труднее всего выздоравливающему нейрофи­зиологу было научиться чувст­вовать свою кожу. Героиня все время казалась себе просто потоком вещества, текущим по каналу ее тела. Массажи и тотальные иглоукалывания сделали свое дело. Но в конце концов через восемь лет эта молодая все еще женщина не только научилась говорить, но каталась на водных лыжах и продолжила свою профессиональную карьеру.

При чем здесь русская литература, спросят меня. При том, что мне при чтении навязчиво вспоминалась «Смерть Ивана Ильича». Сказать по правде, мне всегда казалась немного искусственной финальная сцена этой, вне всякого сомнения, гениальной повести. Какаято неубедительная возня с пропихиванием тела умирающего Ивана Ильича в направлении какогото невразумительного, хотя и очень желаемого света. Мне даже приходила в голову совсем уж нелепая мысль, что конец этот приделан к повести по совету опасливого редактора из издательства «Советский писатель». Мой скепсис только укрепился после наставшей в последние советские времена моды на сочинения в стиле «Жизнь после жизни» или «Жизнь после смерти», что, если вдуматься, одно и то же. Мне представлялось, что Толстому было бы неловко, воскреснув ненароком, оказаться в толпе бодрых сочинителей подобного пошиба, которые тут же избрали бы его председателем правления какогонибудь общества видевших «тот свет».

Но сейчасто что делать, пишет остепененный врач, все попробовавший на своем опыте. Что из описанного субъективно, что имеет под собой объективное, то есть имеющее отношение и ко мне нечто. Мое отношение к финалу гениальной толстовской повести вроде бы как­то изменилось. И уж точно я подругому стал смотреть на наиболее известные инсультные описания из романов У.Голдинга «Бумажные людишки» и В.Набокова «Посмотри на арлекинов». То слишком поверхностно и скупо, то слишком подробно и красочно.

 

Тонино Бенаквиста. Сага. М.: Азбука, 2013.

Этот роман вышел третьим, кажется, изданием. Только на первый взгляд тема его не так уж близка российскому читателю. Близка, и проблемы, в ней выпяченные, все больше заостряются, правда, рефлектируются обществом пока только на пещерном уровне.

В основе сюжетной завязки — сугубо французский закон о защите национального культурного продукта в средствах массовой информации Франции. На телеэкране там должно быть не меньше определенного процента произведений французского производства. И вот руководители некоего госканала обнаруживают, что они не укладываются в процентные нормы этого закона, это грозит реальными штрафами и прочими неприятностями. Они собирают группу сценаристов бросового уровня: сочинительница женских романов, книги которой никто не покупает, желторотый, ничего еще не умеющий энтузиаст и т.д. и говорят им: пишите что хотите, все равно ваш сериал пойдет с трех до четырех ночи, никто не увидит, никто не узнает. Режиссерскоактерская группа подбирается по тому же принципу. Продукт к тому же следует сварганить в кратчайшие сроки.

И они варганят.

Сериал выходит в эфир. Сначала, конечно, тишина, ну а дальше, нетрудно догадаться, постепенно число поклонников начинает расти: закоренелые «совы», просто больные бессонницей по всей стране, ночные охранники и дежурные медсестры и прочие в том же роде. Очень скоро сериал «Сага» становится самым популярным на французском телевидении.

Дальнейшие перипетии я излагать не буду, вдруг кто­то захочет прочитать книгу. Скажу только, что автор не останавливается там, где остановился я, и проводит сюжет через несколько превращений, в результате которых докапывается до все более глубоких уровней проблемы, заставляя героев и взлетать, и падать. В конце он то ли всерьез, то ли не вполне намекает, что вся мировая политика есть не что иное, как реализация неких хорошо придуманных и грамотно прописанных сценариев. Но об этом что говорить, пусть мировую закулису разоблачает кто­нибудь другой. В данном случае мне интересен писательский феномен Тонино Бенаквисты. Этот итало­француз яркий представитель писательского типа, которого в нашей литературе не встретишь, разве что случайно. Умение написать о важном и серьезном очень даже интересно у нас не распространено. Или угрюмые кирпичи «постреализма», или Донцова. Пытался занять эту нишу Акунин, но после нескольких удачных начальных попыток скатывается во все более феерическую по своей безответственности болтовню.

Да и сама тема сбережения языка и национального культурного наследия приобретает в этом романе объемный характер. Понятно, что охранять среду своего культурного обитания надо, но и надо быть готовыми к тому, что на этих вроде бы, безусловно, благородных путях возможны любопытные приключения.

 

Никонов А.П. Формула бессмертия: На пути к неизбежному. СПб.: ЭНАС, 2012.

Люди во все эпохи боялись умирать, всегда размышляли над проблемой своей вроде бы неизбежной смертности. Многие исследователи считают, что именно осознание своей смертности, страх перед неизбежностью ухода и сделал человека человеком. Вместе с тем во все эпохи были люди, которые считали, что не надо спешить опускать руки и поникать мыслью. Давайте посмотрим, может быть, тут можно что­то придумать? У меня есть знакомый, утверждающий, что в строго научном смысле тот факт, что люди смертны, доказан только для тех, кто уже умер. Пока хоть один человек жив, есть законное право для сомнений в точности умозаключения: «Иван — человек, все люди смертны, значит, Иван — смертен». В самом деле, мысль моего знакомого, при всей ее пещерной наивности, может быть окончательно, на основании корректно поставленного опыта, опровергнута только в тот момент, когда умрет последний человек. Кстати, возникает вопрос: а «кто» окончательно и полностью убедится, что люди смертны, все без исключения? Кто будет носителем этого знания? Честно говоря, я не нашел аргументов, которые убедили бы моего молодого друга в том, что он неправ.

Никонов решил досконально разобраться с этим вопросом.

Он внимательно посмотрел на так называемых имморталистов, на тех, кто считает, что можно попробовать прикоснуться к индивидуальному бессмертию, опираясь на достижения современной науки.

Заход начинается издалека, Никонов для начала встречается и жарко беседует с разными очень интересными, заслуживающими и уважения, и интереса людьми, что нашли способ продлить уже имеющуюся человеческую жизнь с помощью правильного обращения с вместилищем жизни — нашим организмом. Интересно, что таких людей много, часть их живет прямо в Москве, они, как правило, гонимы официозной наукой, но результаты их деятельности впечатляют.

Собеседники Никонова очень убедительно рассуждают об особенностях кровеносной системы человека, о том, на что способны его психика и иммунитет, о том, что обычные, якобы научные, представления о потребностях организма в пище и еде основаны на старых заблуждениях и часто есть просто следствие инерции мышления. Известно, что человек может месяцами обходиться без еды, но оказывается, что и воды ему нужно раз в десять меньше, чем обычно считается.

Причем собеседники Никонова чаще всего не просто мастера разговорного жанра, они практики, вылечившие от рака, диабета и других страшных вещей много народу и у нас, и за рубежом и даже умеющие зарабатывать на использовании своих методик. Инженеры, врачи, спортивные тренеры, ученые. Транс, гипноз, телепатия, необъяснимые свойства воды, гомеопатия, правильные физические нагрузки — их методы.

Причем написано живо, бойко, с немного, правда, раздражающим журналистским напором, но уж именно этот человек взялся писать на волнующую нас тему, придется терпеть и его стиль.

От идеального здоровья к вечной жизни.

Итак, на что больше всего сейчас надеются те, кто хочет до бесконечности продлить свое существование?

Глубокое замораживание.

Перенесение сознания на новый, надежный носитель.

Никонов безжалостно уничтожает иллюзии, связанные с крионикой. На настоящем этапе это чистая фикция. Какието лягушки могут впадать в многолетнюю ледяную спячку, а потом оживать, но поговорить с ними об их ощущениях не представляется возможным. Для человека лягушачий опыт не подходит.

С попытками «записать» сознание человека и перекинуть в компьютер то же самое. Мозг с его ста миллиардами нейронов, с многократно в течение секунды меняющейся схемой взаимодействия между ними по своей активной сложности сопоставим со сложностью Вселенной. О какой записиперезаписи и переносе может идти речь! Сознание не исчерпывается электрическим потенциалом мозга. Как говорил один нейрохирург: я сделал много трепанаций, но ни разу не видел ум. Про душу даже не будем заикаться. Както неудобно.

 

Что ж, инженерные способы покушения на бессмертие пока несовершенны, и автор признает это.

Но так уж устроен человек, ему недостаточно одного голого развенчания бытующих заблуждений. Он чувствует, что от него ждут чегото, чем бы душа успокоилась.

Вот тут начинается самое интересное. По книге то тут, то там разбросаны резкие по форме заявления, что автор абсолютный материалист и атеист.

Настоящий атеист фигура, надо сказать, очень интересная. Как минимум, это человек интеллектуально честный. Никонов доказывает на протяжении всей книги: атеист — человек гордый, он презрительно отказывается от всех этих сомнительных райских коврижек, атеист — человек образованный, ведь чтобы что­то отрицать, надо в этом как следует разбираться. По своему опыту знаю: чтобы похвалить книгу, читать ее не обязательно, но чтобы разругать, приходится читать от начала до конца. Никонов знает много и о многом. Но если знаешь, то не можешь в это верить. Нельзя верить в то, что дважды два — четыре, это тебе точно известно. Да, как ни отворачивайся, отовсюду вылезает вопрос этой самой веры.

«Ладно, атеист так атеист, — говаривал один мой знакомый батюшка, — а веришьто ты во что?» На первый взгляд вопрос преглупый, именно по уму­разуму обычного темненького провинциального попа. Но не в данном случае. Господин Никонов, на поверку (извините за каламбур) верующий, более того, глубоко верующий человек. У него есть объект поклонения, идол, говоря проще. Причем очень странный. Приведу цитату, почемуто до дрожи ласкающую его сердце — это очень чувствуется, жар идет от бумаги. Цитата из очень любимого Никоновым автора, очень популярного и весьма незаурядного в своем роде автора — Карлоса Кастанеды: «Мы — существа, направляющиеся к смерти. Мы не бессмертны. Но мы ведем себя так, как если бы были таковыми. Это недостаток, унижающий нас как личности, и когда­нибудь он унизит нас как вид».

Что особенно любопытно в этой цитате? Кто произносит эти слова? Дон Хуан? Кто это? Это литературный персонаж из произведений сочинителя Кастанеды. Уместнее было бы, кстати, процитировать здесь Хайдеггера: «Жизнь есть бытие к смерти». И сильнее, и короче, и аккуратнее сформулировано. Да к тому же трезвым, а главное, реальным немцем, а не выдуманным шаманом.

Забавно, Никонов дал в своей кни­ге целую галерею интересных, незаурядных, симпатичных реальных людей, но духовно солидаризировался с выдуманным существом. Даже если некий индейский маг с автобусной остановки существовал, то, переваренный в котле кастанедовского текста, он превратился во всего лишь персонаж. Стать последователем дона Хуана — все равно что вступить в идейный спор о судьбах России со Смердяковым, который где­то брякнул, что захват Москвы французами это хорошо, потому что «умная нация победила глупую».

Представляю, как хихикал Кастанеда, представляя себе таких адаптированных читателей, как русский атеист Никонов.

И как водится, вслед за тем, как автор впадает «в веру», он начинает говорить совсем странные вещи. Ладно, про то, что отдельные люди смертны, мы сейчас оставим, но вот «вид». Если вы материалист, то что вы хотели сказать словами: «Но унижение нас как вида и даже полный уход с эволюционной арены вовсе не является проигрышем разума как такового — в этом я убежден»? Какой такой «разум» имеется в виду? Это аристотелевский Нус или что­нибудь плотиновское? В любом случае перед нами идеализм чистейшей водицы. Вера в нечто существующее вечно и неуничтожимое вместе с нашим уничтожением — это самый что ни на есть посконный деизм. Да и кроме того — на кой нам такой разум, если он серьезным образом и не связан с человеком и человечеством, меняет «виды» как перчатки! И с чего автор решил, что это вообще «разум»?

Как сказал один знакомый сэра Ньютона, ознакомившись с его трудами на библейские темы: «физики, не касайтесь метафизики». Да и сам я себе давно должен сказать: угомонись. Спор с автором одной книги превратился в спор с персонажем другой.

Как бонус один церковный анекдот.

Богу, скажем, работающему в Своем кабинете, докладывают: «К Вам атеисты пришли». — «Скажите им, что Меня нет».





Сообщение (*):

серб

11.02.2014

Миша, атеисты не придут к богу, на то они и атеисты. Лучше так: "К Вам верующие пришли" - и далее по тексту.

Серб

11.02.2014

Большинство и ведут себя как смертные, то есть подонки. Избитая мысля... Понравились твои стихи в РосПисе.

Серб

13.02.2014

в первом комменте я был неправ. Атеисты могут придти к Богу, если прижмёт, по себе знаю. хотя вариант с верующими тоже смешной... жму.

Юрий Серб СПб

14.02.2014

Субъект, помещающий свои комментарии под ником «Серб», - это не прозаик Юрий Серб. По мнению многих питерских писателей, подобные гадости характерны для бывшего поэта и закоренелого интригана, мастера подлогов и провокаций, несколько лет назад снятого с учета СПб отделением СП России.

Серб

15.02.2014

юрий серб, ты не серб, ты вообще - никто.

Серб

18.02.2014

только я - Серб, "остальные обман и подделка"...

Комментарии 1 - 6 из 6