Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Антология одного стихотворения. Вяземский Петр Андреевич

Вячеслав Вячеславович Киктенко родился в 1952 году в Алма-Ате. Окончил Литературный институт имени А.М. Горького, семинар Льва Ошанина. После школы работал на производстве: монтировщиком сцены, сварщиком, экска­ваторщиком, а после окончания института — в издательствах, журналах, Союзах писателей Казахстана, России. Автор поэтических книг и переводов, подборок в периодике разных стран. Лауреат литературных премий. Член Союза писателей СССР. Живет в Москве.

Вяземский Петр Андреевич (1792–1878)

Если предположить, что востребовался вдруг летописец, свидетель и одновременно полноправный деятель золотого века русской литературы, вряд ли сыскалась бы фигура, равнозначная князю Петру Андреевичу Вяземскому (1792–1878). И не только в силу его долголетия, не только потому, что он, словно исполняя вмененный кем-то мрачный обет, десятилетие за десятилетием последовательно проводил в мир иной и оплакал всех молодых гениев русской поэзии, друзей, соратников, собутыльников: Пушкина, Баратынского, Языкова, Дельвига... Нет, не только потому. А еще и потому, что Вяземский был сам весьма значительным литератором и глубоким поэтом. Он «пропустил» сквозь себя целую литературную эпоху, осознавая ее изнутри, сам был одним из энергичных ее движителей, генератором идей. Судьба всячески способствовала этой его роли.

Происходя из знатного русского рода, с юных лет оставшись наследником значительного состояния, он почти все его «прокипятил на картах» (по собственному выражению) и всю оставшуюся жизнь посвятил именно литературе. Чему конечно же была основательная предпосылка — недюжинный талант. Сказать, что он вынужден был, подобно разночинцам, бороться за существование, нельзя. Он и должности с годами имел солидные, и круг влиятельных знакомств не растерял, но по большому счету, кроме громкого княжеского титула и литературного имени, ничего не имел. Впрочем, и этого достаточно, даже с лихвой. Он был Русский Писатель, Поэт с большой буквы, без которого не только история литературы — сама литература XIX столетия была бы неполной. А что значит достойное место в золотом веке, объяснять, наверное, не стоит. Стоит лишь вспомнить блистательные имена, чтобы понять, какова честь занимать свое законное место в первых рядах такой поэзии.

Другое дело, что собственно поэзии (и сам поэт мучительно осознавал это, особенно под старость) не дано было проявиться в полную силу возможностей и таланта, и остался для нас Вяземский более всего «литературной эпохой», замечательным «явлением», активно, впрочем, разобранным на цитаты. (Кто не знает, например, знаменитого эпиграфа к одной из глав «Евгения Онегина»: «И жить торопится, и чувствовать спешит»?) Причины тому самые разные — от барственной поэтической лени и рутины служебного поприща до пресловутой «рассудочности» поэта. Да, это была сверхзадача Вяземского — он первый и едва ли не единственно последовательный русский литератор (Баратынский все же несколько иная статья), пытавшийся всю жизнь доказать, что поэзия может быть не только прелестной ветреницей, любимицей легкомысленных баловней-счастливцев («Поэзия, прости Господи, должна быть глуповата» — по известной реплике Пушкина), но также может, если не должна, быть умной. И он доказывал это всю свою жизнь — всем своим творчеством. А это на русской почве, как очевидно, не очень-то привилось и прививается. Народными любимцами по-прежнему остаются «гуляки праздные», несущие в себе пушкинское, моцартианское «легкое» начало.

Да, Вяземскому выпала уникальная роль — роль «плакальщика» русской поэзии. «Я пережил и многое, и многих», «Эпитафия себе заживо» — вот едва ли не главная тема его стихотворений второй половины столетия. «Пушкин, Дельвиг, Баратынский, русской музы близнецы...» — он жил воспоминаниями, хотя и воистину золотыми, но тяготился жизнью, словно бы казнился тем, что гении давно в могиле, а он вынужден не только быть «смотрителем» их великих надгробий, но и сочинять себе самому эпитафии. Жизнь свою к старости любил сравнивать с халатом, изношенным, но все же трогательно любимым:

Жизнь наша в старости — изношенный халат:
И совестно носить его, и жаль оставить;
Мы с ним давно сжились, давно, как с братом брат;
Нельзя нас починить и заново исправить.

Как мы состарились, состарился и он;
В лохмотьях наша жизнь, и он в лохмотьях тоже,
Чернилами он весь расписан, окроплен,
Но эти пятна нам узоров всех дороже...

Еще бы! Чернила-то волшебные, «в них отпрыски пера».

А перо это могло быть и летучим, и песенным, несмотря на все творческие установки. Так, популярнейшая «народная» песня «Тройка мчится, тройка скачет, вьется пыль из-под копыт...» принадлежит именно этому перу, о чем, вероятно, помнят далеко не все. Можно было бы для нашей антологии предложить полный текст этого стихотворения (исполнители песен, как известно, нередко сокращают, а то и «редактируют» стихи даже классиков), но все же звонкие эти строки достаточно известны, они более других на слуху. Сейчас хотелось бы представить Вяземского-поэта во всей его полноте и силе — в расцвете молодого таланта. И мы решили дать прекрасную элегию «Первый снег». В ней Вяземский-поэт проявлен наиболее полно и ярко, таким сильным и полнозвучным мог стать его талант в развитии, по такому Вяземскому-поэту горевал, вероятно, и печалился Вяземский-старик.

Да и сама тема снега, зимы — любимого его времени года — не случайна. Не случайно именно зиме посвящены самые искристые, самые радостные стихи Вяземского. В них, словно в кристаллах снега, спрессована его «замороженная» мощь, творчески-установочная «рассудочность», они блещут и брызжут разноцветными огнями, тем пламенем юности, который уже навсегда, словно в хрустальной глыбе, остался и горит в золотой трети, в великолепном равнинном просторе начала XIX столетия.

 

Петр ВЯЗЕМСКИЙ

Первый снег
(В 1817-м году)
Пусть нежный баловень полуденной природы,
Где тень душистее, красноречивей воды,
Улыбку первую приветствует весны!
Сын пасмурных небес полуночной страны,
Обыкший к свисту вьюг и реву непогоды,
Приветствую душой и песнью первый снег.
С какою радостью нетерпеливым взглядом
Волнующихся туч ловлю мятежный бег,
Когда с небес они на землю веют хладом!
Вчера еще стенал над онемевшим садом
Ветр скучной осени, и влажные пары
Стояли над челом угрюмыя горы
Иль мглой волнистою клубилися над бором.
Унынье томное бродило тусклым взором
По рощам и лугам, пустеющим вокруг.
Кладбищем зрелся лес; кладбищем зрелся луг.
Пугалище дриад, приют крикливых вранов,
Ветвями голыми махая, древний дуб
Чернел в лесу пустом, как обнаженный труп,
И воды тусклые, под пеленой туманов,
Дремали мертвым сном в безмолвных берегах.
Природа бледная, с унылостью в чертах,
Поражена была томлением кончины.
Сегодня новый вид окрестность приняла,
Как быстрым манием чудесного жезла;
Лазурью светлою горят небес вершины;
Блестящей скатертью подернулись долины,
И ярким бисером усеяны поля.
На празднике зимы красуется земля
И нас приветствует живительной улыбкой.
Здесь снег, как легкий пух, повис на ели гибкой;
Там, темный изумруд посыпав серебром,
На мрачной сосне он разрисовал узоры.
Рассеялись пары и засверкали горы,
И солнца шар вспылал на своде голубом.
Волшебницей зимой весь мир преобразован;
Цепями льдистыми покорный пруд окован
И синим зеркалом сравнялся в берегах.
Забавы ожили; пренебрегая страх,
Сбежались смельчаки с брегов толпой игривой
И, празднуя зимы ожиданный возврат,
По льду свистящему кружатся и скользят.
Там ловчих полк готов; их взор нетерпеливый
Допрашивает след добычи торопливой, —
На бегство робкого нескромный снег донес;
С неволи спущенный за жертвой хищный пес
Вверяется стремглав предательскому следу,
И довершает нож кровавую победу.
Покинем, милый друг, темницы мрачный кров!
Красивый выходец кипящих табунов,
Ревнуя на бегу с крылатоногой ланью,
Топоча хрупкий снег, нас по полю помчит.
Украшен твой наряд лесов сибирских данью,
И соболь на тебе чернеет и блестит.
Презрев мороза гнев и тщетные угрозы,
Румяных щек твоих свежей алеют розы,
И лилия свежей белеет на челе.
Как лучшая весна, как лучшей жизни младость,
Ты улыбаешься утешенной земле,
О, пламенный восторг! В душе блеснула радость,
Как искры яркие на снежном хрустале.
Счастлив, кто испытал прогулки зимней сладость!
Кто в тесноте саней с красавицей младой,
Ревнивых не боясь, сидел нога с ногой,
Жал руку, нежную в самом сопротивленье,
И в сердце девственном впервой любви смятенья,
И думу первую, и первый вздох зажег,
В победе сей других побед прияв залог.
Кто может выразить счастливцев упоенье?
Как вьюга легкая, их окриленный бег
Браздами ровными прорезывает снег
И, ярким облаком с земли его взвевая,
Сребристой пылию окидывает их.
Стеснилось время им в один крылатый миг.
По жизни так скользит горячность молодая,
И жить торопится, и чувствовать спешит!
Напрасно прихотям вверяется различным;
Вдаль увлекаема желаньем безграничным,
Пристанища себе она нигде не зрит.
Счастливые лета! Пора тоски сердечной!
Но что я говорю? Единый беглый день,
Как сон обманчивый, как привиденья тень,
Мелькнув, уносишь ты обман бесчеловечный!
И самая любовь, нам изменив, как ты,
Приводит к опыту безжалостным уроком
И, чувства истощив, на сердце одиноком
Нам оставляет след угаснувшей мечты.
Но в памяти души живут души утраты.
Воспоминание, как чародей богатый,
Из пепла хладного минувшее зовет
И глас умолкшему и праху жизнь дает.
Пусть на омытые луга росой денницы
Красивая весна бросает из кошницы
Душистую лазурь и свежий блеск цветов;
Пусть, растворяя лес очарованьем нежным,
Влечет любовников под кровом безмятежным
Предаться тихому волшебству сладких снов! —
Не изменю тебе воспоминаньем тайным,
Весны роскошныя смиренная сестра,
О сердца моего любимая пора!
С тоскою прежнею, с волненьем обычайным,
Клянусь платить тебе признательную дань;
Всегда приветствовать тебя сердечной думой,
О первенец зимы, блестящей и угрюмой!
Снег первый, наших нив о девственная ткань!
Ноябрь 1819





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0