Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Сталинская коллективизация. Глава 1

Владимир Дмитриевич Кузнечевский родился в 1939 году в Тюмени. Окончил философский факультет МГУ им. М.В. Ломоносова. Профессор, кандидат философских наук, доктор исторических наук.
Политолог, журналист. Ведущий научный сотрудник Российского института стратегических исследований, советник директора РИСИ.
Награжден орденом «За выдающиеся заслуги в информациологии», золотой медалью имени Ю.М. Воронцова.

Глава 1. Как сталинская коллективизация уничтожила генетический код русского крестьянства, который  и был русским народом

 

Больше чем Октябрьская революция


В октябре 2010 года в № 4 журнала «Проблемы национальной стратегии» была опубликована рецензия на двухтомник профессора Белградского университета (Республика Сербия) С.Живанова «Pad Ruskog Carstva»[1]. А в июне 2011 года в продаже появилась книга академика Е.Примакова «Мысли вслух». В обращении к читателям ее автор написал: «Наступил такой период в моей жизни, когда все сильнее чувствую потребность высказаться по важным вопросам пережитого страной в ХХ веке и ее способности вписаться в реалии XXI столетия». А вслед за этим он перешел к анализу упомянутой выше рецензии. «В нашей политической литературе, — пишет академик Е.Примаков, — все чаще называют события Октября 1917 года “переворотом”. Этот термин используют не только политики правооппозиционного толка, но и ученые­политологи. Между тем определение “революция” или “переворот” имеет большое значение для понимания исторического пути России. Характерен пример рецензии на книгу сербского ученого профессора Савы Живанова. Рецензент цитирует автора: “Февральская революция в плане заинтересованности историков осталась в тени Октябрьской революции”. Можно, очевидно, согласиться с таким мнением С.Живанова. Но рецензия вышла в журнале Российского института стратегических исследований “Проблемы национальной стратегии” (2010. № 4. С. 187) под заголовком “Октябрьский переворот неправомерно заслонил Фев­ральскую революцию 1917 года”» (выделено Е.Примаковым. — В.К.).

И далее на всех 206 страницах книги Е.Примаков оспаривает утверждение автора вышеназванной рецензии, что 25 октября 1917 года имел место большевистский «переворот». «Низведение (октябрьских событий. — В.К.) до верхушечного переворота, — пишет Евгений Максимович, — основа, на которой развертывается ныне отрицание семидесятилетнего прогресса в период Советского Союза». В противовес этому он считает, что в октябре 1917­го имела место величайшая социальная революция, равной которой в истории человечества не было: «Совершенная под их (большевиков. — В.К.) руководством Октябрьская революция означала конец власти буржуазии, переход от частной собственности на банки, заводы, инфраструктуру к собственности государства. Радикальные перемены распространились на всю территорию бывшей Российской империи. Под революционными знаменами сражались сотни тысяч людей, которые победили в Гражданской войне. Можно ли все это считать верхушечным переворотом? Однозначно нет»[2].

Академик Е.Примаков в эпоху Сталина был еще сравнительно молодым человеком. В год, когда умер генеральный секретарь ЦК РКП(б)–ВКП(б)–КПСС, он еще только учился в Московском институте востоковедения, а потому был, по­видимому, избавлен от штудирования библии советского большевизма — «Истории Всесоюзной коммунистической партии (большевиков): Краткий курс». А если бы изучал, то знал бы, что критикуемый им рецензент не является автором, который ввел в оборот термин «переворот» по отношению к событиям 25 октября 1917 года. В одиннадцатой главе «Краткого курса», озаглавленной «Партия большевиков в борьбе за коллективизацию сельского хозяйства», именно И.Сталин назвал события 25 октября 1917 года переворотом.

Но дело конечно же не в терминологических изысках, а в том, что генеральный секретарь большевистской партии, отнюдь не умаляя значения Октябрьской революции, считал тем не менее, что по­настоящему Россию преобразовала не та революция, которую осуществили 25 октября 1917 года В.Ленин и Л.Троцкий, а та, что на рубеже 20–30­х годов единолично провел он, Иосиф Сталин, и которая получила собственное имя — коллективизация сельского хозяйства.

Вот как в 1938 году оценивал это событие сам генеральный секретарь ЦК ВКП(б): «Это был глубочайший революционный переворот, скачок из старого качественного состояния общества в новое качественное состояние, равнозначный по своим последствиям революционному перевороту в октябре 1917 года. Своеобразие этой революции состояло в том, что она была произведена сверху, по инициативе государственной власти, при прямой поддержке снизу, со стороны миллионных масс крестьян, боровшихся против кулацкой кабалы, за свободную колхозную жизнь». И далее вывод: «Тем самым были уничтожены внутри страны последние источники реставрации капитализма и вместе с тем были созданы новые, решающие условия, необходимые для построения социалистического народного хозяйства»*. В этой чеканной сталинской формулировке нет ни единого случайного слова, каждое несет в себе конкретную политическую нагрузку.

В свое время мне довелось узнать, как в учебнике истории партии эта оценка появилась.

В начале апреля 1985 года я, как обычно, в здании Президиума АН СССР, что на Ленинском проспекте, принимал партийные взносы у дейст­вительных членов академии, состоявших на учете в головной организации главного храма науки страны. В кресле передо мной сидела живая легенда советской философской науки — Марк Борисович Митин, член партии с 1919 года, в 1930–1944 годах — главный редактор центрального идеологического партийного журнала «Под знаменем марксизма» и директор главного научного идеологического органа партии Института Маркса–Энгельса–Ленина (ИМЭЛ). С нескрываемым пиететом ставил я свою личную подпись в партийном билете человека, неоднократно вживую видевшего Ленина и много лет лично общавшегося со Сталиным. Но в тот раз меня снедал еще и профессиональный интерес. Я в то время практически завершал книгу о политической биографии Сталина, и меня очень сильно интересовал вопрос: как в учебнике «История ВКП(б): Краткий курс», этой библии советского большевизма (с 1938­го по 1953 год учебник издавался 301 раз, на 67 языках, общим тиражом 42 млн 816 тыс. экземпляров), появился тезис, который однозначно можно было истолковать таким образом, что практически коллективизация сельского хозяйства России по своему политическому и историческому значению ни в чем не уступала и даже превосходила Великую Октябрьскую социалистическую революцию?

Марк Борисович в то время оставался единственным человеком в СССР, который мог удовлетворить мой интерес, поскольку в 1948 году был одним из авторов «Краткой биографии Иосифа Виссарионовича Сталина», а в 30­е годы участвовал и в написании «Краткого курса».

Приватная, почти дружеская ежемесячная процедура принятия партийных взносов у таких корифеев, как академики М.Митин, М.Храпченко, И.Григулевич и других, располагала к доверительным беседам с обеих сторон, и вопрос был задан, а Марк Борисович попросту, без лишних слов рассказал, как все это происходило.

Саму идею о необходимости создания учебника по истории партии еще в 1932 году высказал Сталин. В стенах ИМЭЛ была создана комиссия по работе над проектом, которую опекал Е.Ярославский. Комиссия несколько раз преобразовывалась, пока наконец, 6 мая 1937 года, генеральный секретарь ЦК ВКП(б) не направил инструктивное письмо «составителям учебника истории ВКП(б)», где были четко обрисованы все основные позиции «Краткого курса». В сентяб­ре 1938 года в кабинете Сталина состоялось окончательное совещание по учебнику, на котором присутствовали А.Жданов, к тому времени по предложению генсека назначенный секретарем ЦК по идеологическим вопросам, и Е.Ярославский. В качестве орговиков были приглашены личный секретарь Сталина А.Поскребышев и М.Митин — директор ИМЭЛ, в стенах которого этот учебник в течение 6 лет и создавался. Перед каждым участником совещания лежала машинописная рукопись учебника, на полях которой располагались вставки, написанные лично вождем. В главе о коллективизации была и та, что приведена выше.

Сегодня, из нашего исторического далека по отношению к тому времени, можно сказать, что по существу И.Сталин был совершенно прав в своей оценке коллективизации как соци­ально­политического феномена исторического значения. Осуществленная партией большевиков в 1929–1933 годах, она действительно изменила весь уклад жизни не только русского крестьянства, но и всего российского общества. Попросту говоря, Россия в своей наработанной за тысячу лет государственной и социальной форме в эти годы перестала существовать и начала втягиваться в совершенно новое качественное состояние: господствующим укладом жизни стали навязываемые сверху большевистские уравнительные представления о «советском рае на земле».

С Х века и даже раньше русское общество жило на основе обычаев и норм, рожденных в крестьянской массе, которая и была русским народом. На этой же основе возникла и развивалась культура нашего народа. Чайковский и Глинка, наши великие композиторы, совсем не кривили душой, когда говорили, что они свою музыку не изобретали из ничего, а просто брали и обрабатывали то, что уже существовало в культурных недрах народа. Так было до 1929 года. Но так перестало быть после 1933 года, потому что после коллективизации русское крестьянство перестало существовать. А вместе с ним исчезла и Россия со всей ее самобытностью, неповторимостью уклада, общественных и индивидуальных норм поведения, морали, нравственности. Не сразу, конечно. Отдельные части этого организма еще долго продолжали существовать, но хребет той культуры в широком смысле, которую один из крупнейших мировых историков ХХ века британец А.Тойнби (1889–1975) назвал в своем «Постижении истории» «православной русской цивилизацией», был сломан, чтобы никогда уже более не возникнуть вновь.

А чтобы можно было представить себе, что такое сталинская коллективизация с экономической точки зрения, приведу несколько цифр.

Как будет показано ниже, после 1922 года и вплоть до 1929 года около 7% крепких российских хозяев на селе организовали сельскохозяйственное производство таким образом, что им удавалось снабжать товарным зерном и другими продуктами сельского хозяйства (включая продукцию животноводства и технические культуры) все сельское и городское население страны. Более того, СССР еще и ухитрялся экспортировать зерно в Европу. При этом все остальные сельхозпроизводители, которых советская власть после Гражданской войны на равной основе наделила землей, инвентарем и тягловой силой, в массе своей в основном кормили лишь самих себя и совсем немного продукции обменивали на промышленные и прочие товары. А вот после коллективизации, когда «хозяевами» стали те, о ком строчка из партийного гимна большевиков — «Интернационала» — сказала исчерпывающе ясно («Кто был ничем, тот станет всем»), ситуация коренным образом изменилась. Стране на долгие десятилетия стало постоянно недоставать самых элементарных продуктов питания. И только в начале третьего тысячелетия, когда Россия наконец покончила со сталинско­большевистской идеологической диктатурой, страна в границах РСФСР стала производить зерна больше, чем до коллективизации и даже больше всей Российской империи 1913 года. Возобновился без ущерба для внутреннего потребления и экспорт зерна.

Существует, правда, не всегда высказываемый вопрос: куда исчезли те 7% производителей, которые до коллективизации кормили страну? Ответ есть: они были физически уничтожены вместе с семьями, то есть раскулачены. Известный современный исследователь этого процесса кандидат исторических наук А.Наумов в 2010 году сообщил: «В ходе кулацкой операции было репрессировано 767 тыс. 397 человек, из которых 386 тыс. 798 человек были расстреляны»[3]. На самом­то деле под репрессии и физическое уничтожение попало много больше русских крестьян и представителей народов русского Севера и Сибири. А.Наумов приводит данные только о тех жертвах режима, которым он нашел документальное подтверждение. Но, как будет показано ниже, далеко не все раскулаченные крестьяне попадали в сводки НКВД, и поэтому приведенную Наумовым цифру следует увеличить по меньшей мере в 2–2,5 раза.

Какие же цели ставил перед собой генеральный секретарь ЦК ВКП(б), начиная насильственное обобществление деревни?

Если верить тому, что говорил он сам, то прежде всего нужно было:

— окончательно решить для России зерновую проблему;

— найти деньги на индустриализацию страны.

Во всех своих выступлениях генсек накрепко связал две эти цели воедино, поставив вторую в полную зависимость от первой. Но, как стало для меня ясно в ходе работы над этой темой, практического отношения к решению обеих этих задач коллективизация не имела.

В целом же она, как показала история, оказалась политической ошибкой, а сказать точнее — преступлением перед народом, порожденным исключительно свойствами характера И.Сталина. Мне стало ясно, что именно это решение в конце концов, спустя 75 лет, неизбежно привело к уничтожению большевистской политической системы и распаду самого государства, которое эта система насильственно, вопреки воле большинства населения, в течение семи десятков лет создавала. Но сотворенные Сталиным мифы о необходимости и чрезвычайной эффективности коллективизации продолжают жить и сегодня.

 

Историки в плену сталинской мифологии


Среди российских историков и публицистов, пишущих о коллективизации, невозможно найти и двух человек, мнения которых по поводу этого события полностью совпадали бы. Но одновременно с этим почти все они проявляют редкое единодушие, утверждая, что сталинская коллективизация была исторически оправданна, так как без нее якобы было бы невозможно осуществить индустриализацию Советского Союза — а тогда нам не удалось бы отстоять независимость России в войне с гитлеровской Германией.

Что касается последнего, никто и не спорит. Наша победа была в немалой степени обусловлена тем, что И.Сталин в считанные годы сумел осуществить значительный объем работы по индустриализации страны. Только при чем здесь коллективизация деревни? Не надо в этом вопросе верить Сталину на слово. Факты говорят о том, что деньги на индустриализацию ему пришлось брать совсем из других источников.

Однако абсолютное большинство историков и публицистов убеждены в том, что без сталинского обобществления деревни была бы невозможна и индустриализация[4]. При этом никаких аргументов в пользу этого вывода, как правило, никто не приводит, предлагается просто поверить в этот тезис и идти дальше. Вот характерные тому примеры.

Средства на строительство промышленности пришлось взять на селе, «деревня была донором индустриализации», пишет, например, автор одной из лучших на сегодняшний день биографий И.Сталина С.Рыбас. А автор самой объемной «Политической биографии Сталина» Н.Капченко (первый том — 733 страницы, второй — 720 страниц) не допускает даже тени сомнения в том, что «увязка коллективизации с индустриализацией абсолютно необходима». Более того, он считает, что в тех исторических условиях «было едва ли мыслимо (обойтись. — В.К.) без жестких административных мер»[5].

Характерным для многих историков является само употребление этого эвфемизма — кровь и жизни миллионов людей назвать всего лишь «жесткими административными мерами». Но дело, конечно, не в эвфемизмах, а в сущностном подходе к оценке коллективизации. «Ход событий подтвердил не только разумность и обоснованность такого курса, — пишет Н.Капченко. — Он подтвердил и отсутствие сколько­нибудь реально обоснованных альтернатив этому курсу»[6]. Аргументация Н.Капченко в пользу этого вывода типична и для других авторов, а потому остановлюсь на ней подробнее.

Утверждая, что упразднение колхозов ельцинским правительством в 90­х годах прошлого века привело к резкому снижению в России производства продукции сельского хозяйства, автор дилогии делает далеко идущие выводы. События 90­х годов, пишет он, показали, что колхозная форма ведения хозяйства исторически оправдала себя и выдержала испытание временем. «Значит, — резюмирует он, — неправы те, кто одним махом сметает со страниц истории такой глубокий и исторически обоснованный процесс, каким была коллективизация. И в этом, на мой взгляд, заключается зерно истины, глубокий смысл преобразований давно минувших лет. Сами эти преобразования с точки зрения закономерностей общественного прогресса не подлежат сомнению»[7].

«Все дело в том, — продолжает он, — что нельзя рассуждать чисто абстракт­но, игнорируя суровые реальности той эпохи и всю грандиозность и сложность задачи, которую предстояло решить... С точки зрения оценки мировой роли И.Сталина индустриализация и коллективизация предопределили все остальное не только в политической судьбе вождя, но и в решающей мере — значение и место нашей страны в мире на протяжении целой исторической эпохи. Без этих двух компонентов сталинской политической стратегии Советский Союз не стал бы той державой, без участия которой уже нельзя было решать кардинальные вопросы мировой политики и международных отношений. Короче говоря, индустриализация и коллективизация заложили фундамент нашего будущего как великой державы». И резюмирует: «А можно ли было в условиях России осуществить такой поворот мягкими методами? Не стали бы эти мягкие методы и формы первопричиной краха всего грандиозно задуманного плана?»[8]

В чем следует согласиться с Н.Капченко, так это в том, что в оценке таких глобальных с точки зрения национальной истории явлений, каким была сталинская коллективизация, «нельзя рассуждать чисто абстракт­но». Однако этот посыл следовало бы применять не только к 30­м годам, но и ко дню сегодняшнему. Между тем взятая в конкретном аспекте современность, увы, не подтверждает вывода Н.Капченко о том, что сталинская коллективизация деревни была «исторически обоснованным процессом».

На первый взгляд автор дилогии вроде бы прав. После знаменитого декабрьского (1991 года) указа Б.Ельцина о немедленном упразднении колхозов (а я своими глазами видел в те дни пришедшую из Москвы в администрацию Тверской области поименную разнарядку о немедленном уничтожении колхозов в этом субъекте РФ) производство зерна в стране действительно резко упало. Тут Н.Капченко не погрешил против истины. Но почему­то при этом он закрывает глаза на то, что потом зерна стали производить значительно больше, чем в доельцинскую эпоху. Вот цифры.

В 1981–1985 годах в условиях коллективизированного сельского хозяйства в среднем за год валовой сбор зерна в России (в границах 1992 года) составил 92 млн т. После разгона колхозов наступил спад: в 1994 году — 63,4 млн т, в 1998 году — 47,8. Видимо, на эти цифры и опирался Н.Капченко в своих выводах (хотя в тексте своей монографии он этих цифр не приводит). Но уже с 2000 года шок от «расколхозизации» стал проходить. В 2001 году в России было собрано 85,2 млн т зерна, в 2002 году — 86,6, а в 2008­м и вовсе 105 млн т. Никогда прежде ни в Российской империи, ни в Советском Союзе столько зерна не производилось.

Так что если рассуждать «не абстрактно», к чему призывает сам Н.Капченко, получается, что его тезис об исторической оправданности коллективизации опровергает сама жизнь.

И тем не менее коллективизацию «по Сталину» оправдывают как историческую необходимость почти все,  даже противники сталинизма. «Во всяком случае, одним из самых веских аргументов в пользу интенсивной коллективизации, — пишет, например, известный в ельцинскую эпоху критик сталинского режима публицист А.Ланщиков, — была необходимость форсировать индустри­ализацию...»[9]

Безоговорочно осуждающий сталинский режим в деревне заведующий кафедрой истории Пензенского государственного педагогического уни­верситета В.Кондрашин даже в 2008 году не допускал и тени сомнения в том, что сталинская коллективизация деревни была актом необходимым. «Возвращаясь к вопросу о марксистской модернизации деревни, — пишет он, — хотелось бы отметить главное. Именно модернизация крестьянской России, ее переход посредством народных революций и реформ сверху из аграрной в аграрно­индустриальную и индустриальную стадии развития составляет суть исторического пути страны в ХХ веке. Таким образом, в течение столетия Россия превратилась из страны крестьянской в страну индустриальную. В этой трансформации решающая роль принадлежит сталинской коллективизации. В результате форсированной индустриализации и укрепления сталинского режима российская государственность была сохранена в тяжелейшие годы Второй мировой войны...»

В.Кондрашин находит даже историческое оправдание действиям Сталина в деле коллективизации деревни. «К сожалению, — замечает он, — как показывает мировой опыт, ни в одной стране индустриальная модернизация не проходила безболезненно для крестьянства. В Англии, например, крестьян съели овцы»[10].

Здесь, как представляется, надо бы все же видеть отличие английской и российской истории: если в Англии, по образному выражению основоположников марксизма, крестьян «съели овцы», то в России «функцию овец» Сталин доверил НКВД. Отличие существенное: овцы, как известно, сажать людей в тюрьмы, силой загонять за колючую проволоку и расстреливать не могут, а советское НКВД это делало.

Естественно, возникает вопрос: откуда ведет свое происхождение этот пресловутый тезис? Кто его автор? За кем безоглядно следуют до сегодняшнего дня все сторонники этой «истины»?

Ответ есть. Перефразируя В.Мая­ков­ского, следует признать — все эти исследователи в вопросе о коллективизации просто «чистят себя под Сталина».

Именно генсек еще на июльском (1928) пленуме ЦК подробно рассмотрел этот вопрос и обратил внимание партийного актива на то, что «в капиталистических странах индустриализация обычно происходила главным образом за счет ограбления чужих стран, за счет ограбления колоний или побежденных стран или же за счет серьезных более или менее кабальных займов извне». И привел в пример Англию, Германию и Францию.

У нашей страны, сказал он, таких возможностей нет. «Остается одно: развивать промышленность, индустриализовать страну за счет внутреннего накопления». И пояснил: за счет крестьянства. «Это есть нечто вроде “дани” (на крестьянство), нечто вроде сверхналога, который мы вынуждены брать временно (выделено мной. — В.К.) для того, чтобы сохранить и развить дальше нынешний темп развития индустрии...»* Спустя полтора года, 27 декабря 1929 года, генеральный секретарь выдвинул дополнительный аргумент в пользу необходимости коллективизации деревни в интересах индустриализации. «Можно ли двигать дальше ускоренным темпом нашу социализированную индустрию, имея такую сельскохозяйственную базу, как мелкокрестьянское хозяйство... Нет, нельзя»[11].

Однако, строго говоря, сама эта идея — индустриализовать страну за счет ограбления деревни — не сталинская (хотя он, судя по всему, всегда считал ее верной). Она принадлежит Л.Троцкому. Это Лев Давыдович 26 октября 1926 года на XV конференции ВКП(б) выдвинул тезис: «ускорение индустриализации» возможно только «путем более высокого обложения кулака»[12]. Но если уж быть совсем точным, то идею эту выдвинул впервые даже не Троцкий, а последовательный его сторонник, бывший (в 1920–1921 годы) секретарем ЦК РКП(б) и членом Оргбюро ЦК, ведущий советский экономист в 1920–1930 годах Е.Преображенский. Еще в 1922 году он разработал план индустриализации страны и предложил деньги на это взять в деревне, сформулировав тезис о «первичном накоплении капитала за счет крестьянства».

Е.А. Преображенский (1886–1937) — большевик с 1903 года, до революции был близок к Ленину, но потом стал «левым коммунистом», противником Брестского мира и НЭПа. Соавтор Н.Бухарина по книге «Азбука коммунизма», которая послужила идейной основой введения политики «военного коммунизма». Проводником этой политики, как известно, был Ю.Ларин (Михаил Залманович Лурье) (1882–1932), сторонник полной отмены денег, сверхцентрализации и повального госпланирования. Дочь Лурье — Анна Ларина, — будучи еще несовершеннолетней, стала женой Н.Бухарина и едва ли не всю жизнь после ареста мужа провела в ссылках. Сам Е.Преображенский в декабре 1936 года был арестован и в июле 1937 года расстрелян по приговору суда.

Как будет показано ниже, И.Ста­лин довольно долго был в плену идеи о том, что деньги на индустриализацию России лежат только в деревне. Позже он увидел (не понял, а именно увидел), что даже при уничтожении кулака и при загоне всех оставшихся на селе крестьян в колхозы денег из деревни для индустриализации в нужных объемах получить не удается, и с присущей ему гениальностью быстро переориентировался на другие источники. Но до конца своих дней Сталин так никогда публично и не признался в этой своей ошибке. Наверное, потому, что тезис этот позволял ему оправдывать многие свои шаги во внутренней политике.

 

Почему случилась коллективизация?


Сколько бы исследователей ни  подходили с самых различных углов зрения к оценке советского обобществления деревни 30­х годов, но иначе как «сталинской» эту коллективизацию никто не называет. И это оправданно. У этого события, эпохального для всей истории России, взятой в ее исторической целостности, действительно был автор, и звали его И.Сталин.

Но никто пока по­настоящему не задался вопросом: а почему сам­то Иосиф Джугашвили в 1929 году пришел к этому решению? И не менее актуальный вопрос: почему он провел это свое личное решение в жизнь с такой жестокостью?

Вообще­то Сталин подходил к вопросу о коллективизации российской деревни исподволь, в течение как минимум двух лет. Еще в декабре 1927 года, во время работы XV съезда ВКП(б), который позднейшая советская пропаганда задним числом назвала «съездом коллективизации», никто из ближайшего сталинского окружения вроде бы даже и не подозревал ни о чем подобном. Выступая на съезде, В.Молотов, что называется, «на голубом глазу» заявил, что переход к коллективизации займет много лет, а те, кто предлагает принудительно изымать у крестьянства «150–200 миллионов пудов хлеба», «тот враг рабочих и крестьян, враг советской власти». Сталин с места бросил реплику на эту эскападу Молотова: «Правильно!»

На самом же деле Сталин уже в то время решил для себя, что коллективизацию осуществлять придется. В своем собственном докладе на этом же съезде партии он недвусмысленно заявил: «...колхозы и совхозы дают в настоящее время всего 2 процента с лишним всей сельскохозяйственной продукции и 7 процентов с лишним товарной продукции... Дело принимает такой оборот, что без объединения распыленных крестьянских хозяйств, без перевода их на общественную обработку земли нет возможности двинуть дальше серьезно ни интенсификацию, ни машинизацию сельского хозяйства, нет возможности поставить дело так, чтобы наше сельское хозяйство могло догнать в темпе своего развития капиталистические страны, вроде, например, Канады»[13].

Что это, как не прямое предупреждение о грядущей в скором времени коллективизации? Скорее уж следует удивляться тому, что этого предупреждения почему­то никто не заметил. А ведь одной из особенностей характера Сталина было то, что он никогда (никогда и ни в чем!) не поступал спонтанно, под влиянием внезапно вспыхнувших эмоций. И если он вступал в дело, то в 100% это означало, что он думает над этим давно и упорно и к действиям переходит только тогда, когда решает, что момент для этого созрел. На мой взгляд, это в полной мере относится и к коллективизации. Хотя возьму на себя смелость высказать предположение, что решение о коллективизации русской деревни пришло к генсеку как некое озарение.

Причина этого озарения коренилась в его догматическом, я бы даже сказал, фанатическом следовании букве марксистского учения о неизбежной, исторически обусловленной гибели (схождении с исторической сцены) капитализма как общественно­экономической формации. Этот догматизм Сталину был внушен еще в юности огромным влиянием на него ленинского толкования марксизма.

Фактически в эти годы (1927–1929) перед Сталиным встал судьбоносный для него вопрос: либо Маркс и Ленин в своих прогнозах абсолютно правы и он, Сталин, находясь во главе одной из ведущих стран мира, должен доказать абсолютную правоту своих учителей, а значит, построить в России государственный социализм с абсолютным обобществлением средств производства деревни и города, а в таком случае и НЭП, и частно­собственническое хозяйство в деревне является, как и указывал Ленин, всего лишь временным отступлением от генерального курса партии большевиков. Либо же и НЭП, и частное хозяйство в русской деревне совсем не случайность, а естественный ход исторического развития. Но тогда получалось, что его учителя радикальным образом заблуждались в понимании истории. И, как следствие, получалось, что Иосиф Джугашвили к своему полувековому юбилею подходил с выводом, что всю свою сознательную жизнь, посвященную революционному преобразованию России, он прожил напрасно. Между тем российская действительность давала в своем развитии материал только для такого вывода. Новая экономическая политика демонстрировала поразительную живучесть. Но еще в большей степени к такому выводу подталкивало российское село. После окончания Гражданской войны, когда в стране были уничтожены эксплуататорские классы, правившая в стране партия большевиков оставшиеся 80% населения (а это население проживало в деревне) полностью уравняло в экономических и социальных правах, и оставалось только ждать, что именно там­то в первую голову и восторжествуют социалистические (коллективистские) принципы. Однако через 6 лет после этого большевики вдруг обнаружили, что на селе все вернулось «на круги своя»: сельская беднота, так мощно поддержавшая большевиков в Гражданской войне, работать на свое благо то ли не захотела, то ли не сумела. Деревня очень быстро опять расслоилась на бедноту и крепких хозяев, между которыми неплохо устроили свои дела так называемые середняки, которые не примыкали в социальном плане ни к тем, ни к другим и предпочитали работать только на себя. А в итоге — ни коллективного хозяйства, ни товарного зерна, ни сельхозпродукции на экспорт.

В этой ситуации нужно было принимать какое­то радикальное решение (ну, не стреляться же, в самом­то деле, из­за несбывшихся надежд). И Сталин это решение принял, с головой бросившись в омут коллективизации. Фактически же он через процессы насильственного обобществления российского сельского хозяйства радикальным образом изменил весь социально­экономический и политический строй России, то есть сделал то, чего не смогла сделать так называемая Великая Октябрьская социалистическая революция 1917 года. Не все это поняли, но сам Сталин понял и потому в 1937 году вписал в «Историю ВКП(б): Краткий курс» положение о том, что фактически «глубочайший революционный переворот» в России, переведший ее «из старого качественного состояния общества в новое качественное состояние», был совершен не в октябре 1917 года, а в 1929–1933 годах. И он был прав.

 

Организационные и материальные предпосылки трагедии


Большевики в общем­то не заблуждались в оценке того, какую страну они взялись качественно преобразовывать в социалистическое общество. Это была абсолютно крестьянская по составу населения страна с высочайшей городской культурой мирового уровня. Но при этом коллективистских начал социалистического толка в деревне не наблюдалось. Хотя многих большевиков сбивало с толку то обстоятельство, что в России испокон веку существовало такое явление, как общинное землевладение. На этом основании они считали, что стоит только всем крестьянам предоставить равные условия существования, как в деревне сама собой возникнет коллективистская форма хозяйствования. На деле этого не получилось.

Советская историческая наука, да и позднейшая российская, увлекшись вначале славословием в адрес сталинской коллективизации, а потом, после 1991 года, ее критикой, чаще всего проходила (и проходит) мимо исследования предколлективизационных процессов в российской деревне, и в частности, мимо того, что как раз Сталин­то, в отличие от многих большевистских теоретиков, не переоценивал роль общинного землевладения в российской деревне и отнюдь не питал иллюзий, в отличие от Л.Троцкого, Е.Преображенского и даже А.Рыкова, в отношении того, что стоит только раздать всем российским крестьянам, освобожденным от помещиков, землю и средства производства, и на селе возо­бладают коллективные формы хозяйствования. Хотя после Октябрьского переворота именно Иосиф Джугашвили убедил Ленина отказаться от его любимого тезиса о немедленной национализации земли. С присущей ему гениальностью он умел на лету схватывать прагматичные мысли и быстро понял, что если в Гражданскую войну большевики войдут с лозунгом национализации земли, а не пообещают раздать ее крестьянам, то эти последние пополнят собой полки белой армии, а не рабоче­крестьянской красной. Поэтому в Гражданскую войну большевистское правительство вошло с лозунгом: «Земля — крестьянам!»

Однако к общинному землевладению Сталин всегда относился с некоторым предубеждением. И от внимания западных историков, в отличие от российских, это обстоятельство не ускользнуло.

Профессор школы славистики Лон­донского университета Дж. Хоскинг в 1989 году во втором (для России) издании своей книги, выдержавшей 11 изданий в Англии и США, достаточно резонно замечает, что присущее дореволюционной России общинное землевладение никогда не имело ничего общего с коллективным трудом на селе, и потому частично оправдывает Сталина, стремившегося разрушить в ходе коллективизации русскую общину в целях повышения эффективности сельского хозяйства.

«Общинное землевладение в России, с которым столкнулся Сталин в 20­е годы, — пишет он, — имело очень крупный недостаток. В то время как крестьянское население России в дореволюционные годы очень быстро росло — примерно с 55 млн в 1863 году до 82 млн в 1897 году, — общинное землевладение сильно затрудняло внедрение улучшенного семенного фонда, удобрений или механизмов и препятствовало улучшению почвы». А потому, заключает английский историк, русская деревня была необычайно бедна и не производила товарного зерна вследствие низкой продуктивности крестьянских хозяйств.

Да, Сталин много и настойчиво, практически всю жизнь, до самой смерти, убеждал себя и других, что причиной поворота к коллективизации была низкая продуктивность сельского хозяйства. Но при этом сознательно искажал действительное положение дел. На самом деле жалобы Сталина на якобы низкую продуктивность российского сельского хозяйства не имели под собой основания. Советские историки­аграрники отмечают, что на деле перед коллективизацией Россия впервые стала производить зерна больше, чем в довоенное, царское время. Так, в 1909–1913 годах в России в среднем за год собиралось 65,2 млн т зерна, а в 1928–1932 годах — в среднем за год 73,6 млн т. Другими словами, уже к 1928 году частнособственническое сельское хозяйс­т­во по результатам своей деятельности на 13% превзошло уровень развития царской России. Иное дело, что советская власть не имела возможности взять это зерно у крестьян, так как те на сторону свое зерно продавали чрезвычайно неохотно и только в том случае, если их к этому вынуждала экономическая необходимость.

Изучая настроения российского крестьянства в дореволюционный еще период и стремясь обнаружить подлинную причину того, почему оно во время Гражданской войны массово поддержало большевиков, Д.Хоскинг приходит к выводу, что большевики сыграли на психологии основного населения России. Дело в том, что сами крестьяне еще со времен отмены крепостного права всегда инстинктивно считали, что у них есть моральное право иметь земли больше, чем у них было. При этом они завистливо смотрели на поля соседей­помещиков. Хотя на самом­то деле здесь просто срабатывала исконная крестьянская зависть: общая площадь крестьянского землевладения, пишет Д.Хоскинг, почти в три раза превышала поместные землевладения, поэтому простая экспроприация чужой собственности проблемы не решила бы.

И тем не менее еще в 1905 году крестьяне были убеждены, что их жалобы справедливы. Действуя сообща, по решению всего мира, они уже в первую русскую революцию стали массово захватывать помещичьи земли и жечь помещичьи усадьбы[14]. Правительству Столыпина понадобилось целых пять лет, чтобы с помощью жестких мер (включая и так называемые «столыпинские галстуки») навести здесь порядок.

Но, как представляется, британский ученый прав по сути дела. «В действительности, — замечает он, — простого решения российской аграрной проблемы не существовало, что подтверждает позднейший опыт развивающихся стран. Только терпеливое совмещение усовершенствованного землевладения и методов ведения сельского хозяйства с постепенным развитием торговли и промышленности в государстве может в конце концов привести деревню к процветанию. Но миф о том, что такое простое решение существует и что крестьяне имеют естественное право на землю, был наиболее взрывоопасным фактором в российской политике в последние годы царского правления»[15].

С выводами Д.Хоскинга солидарен американский историк Э.Карр. «Урожай 1927 года, — пишет он, — хотя и менее обильный, чем в 1926 году, был вполне удовлетворительным, и предполагалось, что хлебозаготовка, как и в прошлом году, пройдет спокойно. После двух урожайных лет крестьянин впервые с начала революции наконец почувствовал себя уверенно»[16]. Но вот что касается психологии, которая господствовала в довольно большой части крестьянской среды, согласно которой, чтобы «жить вольготно и весело», как писал Некрасов, надо всего лишь отобрать землю у помещиков, разделить ее между всеми и тогда наконец в России наступит чуть ли не рай земной, — вот это Д.Хоскинг подметил очень точно. Как уже говорилось выше, на этой­то паразитической психологии русского крестьянина большевики в 1918–1920 годах и сыграли очень тонко и точно и выиграли Гражданскую войну. Правда, потом на эту же самую паразитическую психологию большевики напоролись и сами и выпутаться из нее мирным путем не смогли.

Что же касается собственно коллективизации, то среди российских и зарубежных исследователей этого периода российской истории существуют разные точки зрения на то, как следовало развиваться стране, по какому пути идти.

Кое­кто вслед за американским автором монографии о Н.Бухарине С.Коэном считает, что единственно права была в конце 20­х годов правая оппозиция во главе с Бухариным и Рыковым, которая настаивала на естественном пути развития экономики: развивать медленно и постепенно сельское хозяйство и постепенно же черпать оттуда средства для индустриализации. Главное слово здесь — «постепенно».

С.Коэн в защищенной им в США в 1978 году докторской диссертации пишет, что ответственность за переход к коллективизации несло все Политбюро ЦК, и Бухарин в том числе, «однако своей чрезмерной жестокостью и масштабами кампания была обязана главным образом Сталину»*.

Н.Бухарин действительно выступал за коллективизацию деревни, но он растягивал этот процесс на долгие годы и, к слову сказать, много путался даже в своих собственных мыслях. В последней своей работе «Заметки экономиста. К началу нового хозяйственного года. 30 сентября 1928 го­да», раскритикованной на заседании Политбюро после ее публикации в «Правде», Н.Бухарин писал: «Чисто производственная точка зрения, то есть точка зрения “увеличения продукции” (Ленин), совпадает здесь с точкой зрения “классового замещения”, постепенного замещения капиталистических элементов сельского хозяйства возрастающей коллективизацией индивидуальных бедняцких и середняцких хозяйств, укрупнением и обобществлением сельскохозяйственного производства. Это огромная новая проблема, которая отнюдь не предполагает пренебрежительного отношения к индивидуальному трудовому хозяйству, а, наоборот, должна решаться на подъеме индивидуальных хозяйств (именно так ставил вопрос Ленин), требует особого внимания и особого напряжения усилий именно благодаря своей новизне»[17].

Путаница в мыслях здесь в том, что Бухарин, этот «крупный ученый в области общественных наук», как он часто характеризовался в российской исторической и публицистической литературе в 90­е годы, после падения советской власти, в одной фразе ухитрился соединить радикально противоположные понятия: точно подмечая присущую беднякам и середнякам «индивидуальность», что никак не предполагает их стремление к общественному хозяйству, Бухарин тут же «обнаруживает» возрастающее у них стремление «к коллективизации». Откуда что растет у «выдающегося экономиста» и как оно срастается, остается совершенно непонятным. Ленин правильно критиковал этого «схоласта» за то, что все теоретические работы «любимца партии» написаны на базе принципа: «С одной стороны — с другой стороны». Сталин в таких сложных категориях, как и в сложных жизненных ситуациях, никогда не путался.

Впрочем, маститых сторонников с учеными званиями и степенями у Н.Бухарина немало и сегодня, и не только за рубежом. Так, например, директор Института рынка РАН академик Н.Петраков в конце декабря 2007 года высказал мысль, что в вопросах промышленного развития следовало осуществить «принцип разум­ной экономической политики Бу­харина–Рык­ова». Именно это, пишет он, и было зафиксировано в решениях XV съезда ВКП(б) 19 декабря 1927 года.

Конечно, продолжает ученый, «при­ятно ссылаться на высказывания тех, кто считает, что именно Сталин “принял Россию с сохой, а оставил с атомной бомбой”. Однако он не вывел народ из нищеты. Некоторым “вождям” теперь очень нравится политика, когда, оставляя народ в нищете, можно быть ядерной державой и иметь высокие темпы роста. Мы это уже проходили и до сих пор расплачиваемся. А ведь были и есть другие варианты развития страны. Но и сегодня мы вновь наступаем на сталинско­троцкистские грабли. Вместо развития легкой промышленности и сельского хозяйства как основы роста уровня жизни населения делаем ставку на сырьевой сектор, умиляемся высокими темпами роста валового продукта, забывая, что богатство страны определяется уровнем реальных доходов каждого его гражданина. Богатство страны несовместимо с бедностью значительной части ее подданных»*.

Не знаю, чего здесь больше, наив­ности, невежества или же это сознательная позиция, когда, зная суть происходивших в конце 20­х годов событий, тем не менее все равно на «черное» говорят «белое». Кто же будет спорить с тем, что богатым и здоровым быть лучше, чем бедным и больным? Как никто не будет спорить и с тем, что надо развивать легкую промышленность и делать в государственной политике упор на подъем жизненного уровня населения. Но все в свое время.

Именно это, кстати сказать, и делает на наших глазах правительство Путина, которое (впервые с 1917 года!) в расходной части национального бюджета 73% всех средств направляет на удовлетворение социальных нужд. Причем делает это в условиях, близких к военным, — в условиях не только мирового, но и собственно российского финансово­экономического кризиса, а еще и в условиях попыток объединенного Запада (США и Европейского союза) после присоединения Крыма подвергнуть Россию с помощью санкций экономической блокаде. Но ведь нельзя же не видеть, что В.Путину это удается делать лишь после двух десятков лет со времени ельцинско­гайдаровской социальной катастрофы. А это можно было сделать, только на полную катушку задействовав возможности столь не нравящегося академику Петракову «сырьевого сектора».

Но это apropos*.

Интересные наблюдения в этом плане оставил талантливый русский экономист, недооцененный нашей общественностью вследствие своей безвременной смерти, Ю.Яременко (1935–1995), второй (после А.Анчишкина) директор Института народно­хозяйственного прогнозирования РАН. В 1993 году он записал для себя: «Истоки сталинской системы следует искать в ситуации 20­х годов, для которых была характерна примерно такая же дезинтеграция власти, какая вновь возникла и стала усиливаться в 70­е годы. Но в 20­е годы эта дезинтеграция, судя по опубликованным мемуарам, была выражена гораздо резче, принимала более крайние формы. Институционального способа ее преодолеть тогда, как мне кажется, не было. Сталин подавил эту дезинтеграцию со всей жестокостью, на какую был способен. Но в распоряжении Сталина был колоссальный ресурс — крестьянство. Его­то он и разменял на индуст­риализацию»[18].

Разумеется, этот пассаж можно воспринимать и как некое оправдание действиям Сталина в то время. Но, думается, к этому анализу, сформулированному Юрием Васильевичем, нам еще возвращаться и возвращаться. И не только в связи с постижением сути сталинского режима, но и современного нашего положения.

Что же касается столь не воспринимаемой академиком Петраковым сталинской индустриализации как базы военно­промышленного потенциала СССР, то история давно уже разрешила этот спор, и отнюдь не в теоретическом плане. Не осуществи Сталин индустриализацию в 30­е годы, в 1941 году Гитлер дошел бы до Урала[19] и России как государства и русского народа как нации сегодня бы уже просто не было. Не существовал бы и академик Н.Петраков в своем нынешнем качестве. В лучшем случае, при его несомненном таланте экономиста, был бы он специалистом по экономическим вопросам в поместье какого­нибудь немецкого бюргера.

На этот счет есть хранящиеся в моем личном архиве и частично опуб­ликованные мною интересные размышления ученика Ю.Яременко — ди­­ректора Института народно­хозяйст­венного прогнозирования РАН академика В.Ивантера.

«Вспомните строительство в 30­е го­ды заводов­гигантов всего за один год, — сказал он мне как­то в одной из наших бесед. — Перед Второй мировой войной педантичные немецкие ученые­экономисты на основе произведенных ими расчетов убедили Гитлера в том, что русские не смогут произвести требуемого количества боевой техники, чтобы противостоять германской армии. И действительно, по всем их теоретическим выкладкам к концу 1944 года наша промышленность должна была угаснуть и никак не должна была быть способной к выпуску такого количества танков, боевых самолетов, артиллерийских стволов, сколько на самом деле выпустила. А ведь к этому времени СССР потерял южную промышленную базу, рабочую силу...» Так что, как гласит русская народная мудрость, «Суди на волка, суди и по волку». Подходить и к исторической оценке сталинской коллективизации, имея в распоряжении только одну краску, тоже было бы неверно. Может быть, и прав был Ю.Яременко — разменял Сталин крестьянство на индустриализацию. Ну а то, что все в конечном итоге вышло совсем не так, как он замышлял, — это уже его личные ошибки и просчеты, а их у генсека было достаточно.

Что же касается Н.Бухарина, то понятно, почему он так сильно нравится Н.Петракову. «Любимец партии» (по ленинской характеристике), как и академик Петраков, считал, что «непосредственной двигательной пру­жиной экономического развития общества» должен выступать «рост потребностей». «В общем и целом при составлении наших планов, — писал он, — необходимо помнить о директиве XV съезда: “Неправильно исходить из требования максимальной перекачки средств из сферы крестьянского хозяйства в сферу индустрии, ибо это требование означает не только политический разрыв с крестьянством, но и подрыв сырьевой базы самой индустрии, подрыв ее внутреннего рынка, подрыв экспорта и нарушение равновесия всей народно­хозяйствен­ной системы”»[20]. Вот только Н.Бухарин писал эти строки 28 сентября 1928 года, а академик Н.Петраков, директор Института рынка РАН, — в декабре 2007­го. Как говорится, почувствуйте разницу, расшифровывать не будем.

Необходимость подъема промышленности правая оппозиция понимала не хуже Сталина. Вопрос был только в том, как это можно было сделать в тех непростых условиях. Бухарин ответить на этот вопрос не смог. А точнее, отвечал, но указывал при этом на нереальные источники. Более близок к истине был А.Рыков, который еще в 1924 году говорил: «У нас у самих таких средств нет. Мы сможем это сделать немедленно, если получим кредит за границей»*.

Как уже говорилось выше, к феномену сталинской коллективизации отношение всегда было и есть чаще всего диаметрально противоположное. Од­ни стремятся во что бы то ни стало ее оправдать, выискивая для этого все новые и новые аргументы. Другие, критикуя в чисто схоластическом ключе, сталкивают между собою цитаты из произведений Ленина, Сталина, Бухарина, Троцкого, Преображенского, других ученых того времени. Так сделал, например, в своей докторской диссертации О.Лацис, который в 1990 году опубликовал ее в виде монографии под названием «Перелом». Практической поль­зы из такого подхода извлечь не получается.

Дискуссии по этому вопросу шли и в 20­е годы. Еще в 1922 году троцкисты (Е.Преображенский, Ю.Ларин и др.) открыто и откровенно предложили просто­напросто отобрать у крестьян абсолютно всю собственность, а полученные таким образом средства направить на строительство крупных заводов и фабрик.

Но в 1922 году, всего через два года после окончания Гражданской войны, которую большевики выиграли при поддержке крестьянства, на такую меру никто, естественно, не решился. Хотя вопрос о восстановлении промышленности уже тогда стоял довольно остро: объем промышленной продукции в стране составлял, по разным данным, от 10 до 24% довоенного уровня. (Разброс цифр большой, но такая тогда была научная база: российских ученых­то большевики либо уничтожили, либо выслали за рубеж, либо загнали в подполье, некому было экономическим анализом заниматься.)

В 1924 году споры по этому поводу вспыхнули вновь. На этот раз их гальванизировал зять Н.Бухарина, автор системы «военного коммунизма» Ю.Ларин (1882–1932), один из высших руководителей в РСДРП(б)–РКП(б) и создателей Госплана СССР.

В мае 1924 года в Дискуссионном листке к XIII съезду партии он поднял вопрос «о немедленном переходе к производственной коллективизации». Иначе, пригрозил Ларин, «нас ожидает социальное брожение» и «босяцкое вырождение». Он призвал руководство «дать директиву» об «активном насаждении коллективизации» и о полной изоляции кулака. Только такая политика, писал он, «даст возможность немедленно увеличить закупки мануфактуры, сахара, железных предметов домашнего обихода и т.п.»*

Ларину тут же возразил А.Рыков, который считал, что насильственная коллективизация крестьянства приведет страну к гибели. «Возможность расширения промышленности» предсовнаркома видел только «в использовании актива нашего баланса во внешней торговле». (забегая вперед, отмечу: как выяснилось в первой половине 30­х годов, именно А.Рыков оказался в этом вопросе прав, но к тому времени Сталин уже исключил его из состава руководящего звена и Алексей Иванович потихоньку окончательно уходил в «русскую нирвану», то есть в тяжелый запой.)

Дискуссия о выборе путей для подъема российского сельского хозяйства развернулась вынужденно. Как уже говорилось, сразу после Гражданской войны большевики, выполняя данные во время этой войны обещания, раздали поровну всю землю крестьянам. Но очень скоро выяснилось, что искусственные большевистские схемы обустройства общественной жизни с самой жизнью не согласуются, во всяком случае в том, что касается деревни. Равенства всех со всеми не получилось. В деревне очень быстро началось точно такое же расслоение, как и до революции. Руководство партии это видело, но что с этим делать — не знало.

Секретарь ЦК и член оргбюро ЦК Е.Преображенский в ходе подготовки к XI съезду партии написал свои собственные тезисы к съезду «Основные принципы политики РКП в современной деревне» и направил их Ленину. В тезисах Е.Преображенский признавал: «...отношения в современной деревне характеризуются следующими чертами. Нивелировка классовых противоречий в деревне прекратилась. Процесс расслоения начался вновь, усиливаясь тем больше и больше всего там, где успешнее идет подъем крестьянского хозяйства и расширяется его посевная площадь. С неодинаковой быстротой в разных местах происходит возрождение кулачества в прежнем смысле этого слова, но еще быстрее и заметнее выделяется из рядов середняцкой массы прослойка крепкого хозяйственного крестьянства, увлекающегося задачею улучшения сельскохозяйственной культуры и поднятием урожайности земли на основе индивидуального интенсивного хозяйства»[21].

В.Ленин внимательнейшим образом изучил тезисы Преображенского, предложил «признать тезисы неподходящими» и в официальном письме В.Молотову, как одному из секретарей ЦК, на трех страницах нацелил ЦК «исключительно изучать детально местный (уездный, волостной, сельский) практический опыт»[22]. Вож­дя совсем не порадовало то, что сельское хозяйство страны встало на путь возрождения, для него главной была другая оценка Е.Преображенского: его более всего обеспокоило то обстоятельство, что деревня начала расслаиваться по социальному признаку. Но остановить процессы расслоения в деревне было уже невозможно.

А.Рыков, в отличие от Преображенского, Бухарина, Ларина, да и Ленина, хорошо понимал: все свои жизненные силы Россия во все времена черпала и будет черпать в крестьянстве. Но при этом никогда не идеализировал русское крестьянство, жестко критикуя его леность и косность.

Председатель правительства хорошо знал характер русского крестьянина. Как он писал о себе в автобиографии, отец его был крестьянином Вятской губернии, занимался земледелием, потом торговлей. Оставшись в 8 лет без отца, умершего от холеры, А.Рыков блестяще окончил гимназию в Саратове, а затем поступил на юридический факультет Казанского университета, который не сумел окончить вследствие ареста за революционную деятельность (в РСДРП вступил в 1899 году и в 1903 году примкнул к большевикам).

А.Рыкова сильно тревожило то обстоятельство, что большевистское руководство не может найти общего языка с почти 80 процентами населения страны. «Из 130 миллионов населения нашего Союза на деревню и на крестьян падает приблизительно 100 миллионов, — говорил он 27 июня 1924 года на V конгрессе Коминтерна. — Отличительной чертой нашего сельского хозяйства является то, что оно есть хозяйство мелкое, хозяйство крестьянского двора. Мы совершенно не имеем крупных латифундий, крупных имений, фабрик зерна или мяса».

«Из земель, которые были конфискованы во время Октябрьской революции, насколько я помню, — докладывал он делегатам Коминтерна, — в количестве более 30 миллионов десятин, мы почти все роздали крестьянам. В руках государства осталось и удобных, и неудобных земель что­то около 2 миллионов десятин, которые должны были быть использованы для организации показательных хозяйств, семеноводства, коневодства и т.д. и т.п.»[23] Но надежда на создание «показательных хозяйств» оказалась не более чем прекраснодушной мечтой, попросту говоря, маниловщиной: большевики не знали и не понимали Россию.

Слепо следуя марксистской химере, они считали, что если «срезать» правящий слой российского общества в городе и в деревне, то там придут к власти на всех уровнях те, «кто был ничем», попросту говоря, безграмотная, не способная ничем руководить и управлять (в том числе и самой собой) беднота (которая не только не имела никакого опыта управления хозяйством, но и никогда не изъявляла желания этим заниматься), тогда в России восторжествует историческая справедливость и наступит чуть ли не рай на земле.

Для осуществления этой химеры большевики и раздали всю землю поровну крестьянам. Но через 7 лет после революции выяснилось, что на селе все вернулось «на круги своя». На крестьянских сходах во время посещения волжских губерний летом 1924 года А.Рыков с изумлением отмечал: «...крестьянство успело расслоиться. Кто так и не встал толком на ноги, мается без лошади и выбивается из последних сил, а кто ухитрился за счет соседей скупить для себя скот, нажиться и даже батрака завести»[24]. Такую же картину Рыков отмечал и в 1925 году: 40% крестьян по­прежнему были безлошадными.

«Но крестьянин, не имеющий лошади, — восклицал председатель Сов­наркома, — и не могущий поэтому вести хозяйство, с трудом может быть назван вообще крестьянином». Оценивая этот процесс социального расслоения, Рыков претензии предъявляет к самим бедным слоям крестьян, которые проявили полное нежелание «выбиваться в люди». Председатель советского правительства пришел к выводу: почти половина крестьянского населения России были бедны потому, что богатыми быть и не хотели.

Сразу после окончания Гражданской войны выяснилось, что основная масса российского крестьянства исходила из убеждения, что, обеспечив большевикам победу в Гражданской войне, они свою главную услугу им сделали и теперь уже большевики должны обеспечить крестьянству комфортные условия жизни. Другими словами, государство, и только оно должно было теперь кормить и поить крестьян. Сами о себе они заботиться не желали.

Большевистское правительство с изумлением обнаружило, что большинству бедноты удобнее было влачить полусонное травоядное сущест­вование, не заставляя себя напрягаться ни в умственном, ни в энергетическом плане. Большевики наткнулись на естественное противодействие человеческого «материала»: тот, «кто был ничем», упорно не желал «становиться всем» на трудовом фронте, к чему его призывала строчка из «Интернационала». не он сам, а власть, по его понятиям, должна была дать ему средства к существованию, сам он эти средства добывать не желал. И напрасно предсовнаркома убеждал массу крестьян перейти к иному образу жизни.

В одном из своих выступлений на сельской сходке А.Рыков почти умолял крестьян изменить привычный им образ жизни: «Надо учиться друг у друга. И в Саратовской, и в Царицынской губерниях, и у немцев Поволжья имеются хозяйства, которые дали в этом году если не удовлетворительный, то все­таки сносный урожай, в то время как соседние хозяйства ничего или почти ничего не собрали. Это зависит от того, как обращаться с землей, как засевать, какой иметь сево­оборот, какова вспашка земли, каково качество семян.

Мне один крестьянин на такие мои слова ответил:

“Вы нам только скотину дайте, тогда все будет хорошо”. Я ему сказал, что, конечно, мы скотину будем стараться давать и помощь на сохранение и покупку скота оказывать, но нянчиться с теми, кто свое хозяйство по­умному наладить не хочет, мы не станем.

Раз доказано, что десятина может дать больше, чем дает она при обработке теперешней, то крестьянство должно взяться за землю по­настоящему. Как было при помещиках? Благодаря лучшей обработке помещичья земля давала всегда на 10–20 пудов больше, чем крестьянская земля.

Во многих селах Поволжья я не видел ни одного огорода, который крестьяне выпалывали бы. Все огороды травой заросли, картофель в поле не пропахивается. Крестьянин привык думать, что картошка родится от Господа Бога и не больше, как 200 пудов с десятины. А под Москвой крестьянин из­за 200 пудов и руки марать не станет. Крестьянин рассчитывает на авось: сунул картошку в землю и ждет, что Бог ее будет растить.

Советская власть никогда не оставляет крестьянина в беде, но надо же и ему самому по­настоящему за ум взяться, над своим полем мозгами пораскинуть! Я уже в нескольких местах предложил крестьянам выбрать ходоков и съездить в те хозяйства, где одинаковая земля, при одинаковых условиях, но при лучшей обработке уродила в десять раз больше. К таким хозяйствам нужно присматриваться, допытываться, отчего это происходит, и перенимать. Если крестьяне бросят свои прадедовские обычаи, путем мелиорации и другими способами согласно агрономии улучшат обработку земли, то они навсегда избавятся от того, чтобы каждые три года постигал их неурожай и голод»[25].

К 1927 году положение в сельском хозяйстве складывалось тревожное. 40% крестьянских хозяйств оказалось и без земли, и без рабочего скота, а 52,3% хозяйств имело только одну лошадь. Иными словами, 92,3% крестьянских хозяйств не могли производить товарное зерно. Как уже говорилось выше, зерна в стране было много, но принадлежало оно всего лишь 7% крестьянских хозяйств.

Ситуация в деревне складывалась интересная. Абсолютное большинство крестьян, которым большевики после Гражданской войны предоставили землю, эту собственность, что называется, «расфурыкали» и пошли в батраки к тем, кого Ленин окрестил кулаками.

Фактически весь объем зерна, произведенного на продажу, сконцентрировался в руках 7–8% крепких кресть­ян — а это были очень самостоятельные люди, которые высоко ценили себя и свой труд и добровольно подчиняться большевикам не собирались. Знаю это хорошо по поведению своего деда и своего отца из сибирского села Успенка Тюменской области.

Большевистское правительство могло взять это зерно у них только при добровольном согласии последних. А они соглашались на эту операцию только в обмен на промышленные товары, которых у правительства не было, или же при повышении цен на зерно, на что правительство также не соглашалось. Сталину как воздух необходимо было товарное зерно, чтобы осуществить свои планы по реорганизации страны. Но у него не было ни малейшей возможности для маневра. Не было даже государственных запасов зерна (решение об их создании Сталин провел только в 1932 году).

Сложившаяся в сельском хозяйстве ситуация требовала от высшего руководства страны неординарных решений, но в 1927 году эти решения даже не просматривались. У генсека, судя по всему, решение этой проблемы уже вызревало, но он предпочитал отмалчиваться. В верхах партии все еще шла жестокая борьба за ленинское наследие, и ему было не до «таких мелочей».

В дискуссию по сельскому хозяйству Сталин включился только после того, как в январе 1928 года Л.Троцкий был выслан в Алма­Ату. Зиновьев и Каменев к тому времени растеряли все свои козыри в борьбе за власть, а Бухарин запутался в метаниях между этими двумя и Сталиным. Политическое поле более­менее расчистилось, что позволило генсеку сконцентрировать свое внимание на строительстве фабрик и заводов. Однако для форсирования индустриализации, считал Сталин, нужно было прежде решить проблему запасов товарного зерна, то есть действительность толкала его к тем или иным, но во всех случаях — к решительным действиям во взаимоотношениях с деревней.

Многие исследователи, но более всего публицисты, недоумевают по поводу того, как так получилось, что еще резолюция XV съезда ВКП(б) от 19 декабря 1927 года и близко не ставила задачи сплошной коллективизации, а уже весной 1928 года Наркомзем и Колхозцентр составили пятилетний план коллективизации крестьянских хозяйств на 1928–1933 годы.

И если еще весной 1928 года в пятилетнем плане Наркомзема и Колхозцентра РСФСР значилось, что к 1933 году, то есть к концу пятилетки, намечалось объединить 1,1 млн хозяйств (4%), то летом 1928 года Союз сельхозкооперации поднял цифру до 3 млн хозяйств (12%), а на апрель 1929 года в пятилетнем плане уже значилась цифра 4–4,5 млн хозяйств (16–18%). Буквально за один год планы коллективизации выросли в 4 раза. Однако в январе 1928 года выяснилось, что, несмотря на высокий урожай, государство сумело засыпать в свои закрома только 300 млн пудов хлеба. Это был не холодный, это был ледяной душ для Сталина, потому что в 1927 году при более низком урожае в закрома было засыпано 430 млн пудов зерна.

Генерального секретаря ЦК складывающаяся ситуация беспокоила сильно. Это видно по его публичным выступлениям.

В конце декабря 1927 года генсек предупреждает на партийном съезде о том, что грядет коллективизация, а уже 15 января 1928 года Сталин выезжает в Западную Сибирь и на заседании бюро Сибирского крайкома ВКП(б) в Новосибирске произносит речь «О хлебозаготовках и перспективах развития сельского хозяйства», в которой предупреждает, что «частичной коллективизации сельского хозяйства... совершенно недостаточно для того, чтобы:

— поставить на прочную базу вполне достаточное снабжение всей страны продовольствием с обеспечением необходимых резервов продовольствия в руках государства;

— добиться победы социалистического строительства в деревне, в земледелии».

«Кулак, — говорил генсек, — саботирует хлебозаготовки. Что­бы заставить его не делать этого, против кулака следует применять статью Уголовного кодекса о спекуляции. Если прокурорские и судебные власти не готовы к этому действию, следует менять прокурорских и судебных работников немедля. Но чтобы поставить хлебозаготовки на более или менее удовлетворительную основу, нужны другие меры. Какие именно меры? Я имею в виду развертывание строительства колхозов и совхозов»*.

И какое бы выступление Сталина в тот год ни взять, всюду он ведет одну линию: максимальное расширение колхозного строительства. Это по его настояниям весной и летом 1928 года планы коллективизации крестьянских хозяйств вырастают в 4 раза.

Сразу после сталинской командировки в Сибирь на селе началась вакханалия насилия. Известные ученые­аграрники В.Данилов и Н.Ивницкий писали в 1989 году: «На места последовали подписанные И.В. Сталиным директивы с угрозами в адрес партийных руководителей». Туда выехали комиссии ЦК во главе с членами Политбюро.

«Во время этих инспекций были сняты с работы и подвергнуты наказаниям, вплоть до исключения из партии, многие десятки местных работников — за “мягкотелость”, “примиренчество”, “срастание с кулаком” и т.п. Волна замены партийных, советских, судебных и хозяйственных работников прокатилась тогда по всем районам. На Урале, куда для обес­печения плана хлебозаготовок был командирован В.Молотов, за январь–март 1928 года были отстранены 1157 работников окружного, районного и сельского аппаратов...

Началось закрытие рынков, проведение обысков по крестьянским дворам, привлечение к суду владельцев не только спекулятивных хлебных запасов, но и весьма умеренных излишков в середняцких хозяйствах. Суды автоматически выносили решения о конфискации как товарных излишков хлеба, так и запасов, необходимых для производства и потребления. Изымали часто и инвентарь. Аресты в административном порядке и тюремные заключения по приговорам судов довершают картину произвола и насилия, чинимого в деревне зимой и весной 1928 года... В ход пошла и ст. 58–10 УК РСФСР (контрреволюционная агитация), она применялась против тех, кто осмеливался вслух осуждать насилие»[26].

Картина, которую нарисовали В.Да­нилов и Н.Ивницкий, один к одному совпадает с той, которая имела место в период сплошной коллективизации в 1930–1932 годах. А ведь это был только еще 1928 год. Уже тогда Россия столкнулась с личной озлобленностью генерального секретаря ЦК против крестьянства, которая ранее никак не проявлялась. Откуда же она вдруг взялась?

Мой род и по материнской, и по отцовской линиям с XVIII века жил в Сибири. В 50­е годы еще живы были старики, которые рассказывали, что, когда Сталин в ходе его поездки по Сибири встречался в деревнях на сельских сходах с хлеборобами и пытался убедить сибиряков продать хлеб по государственным ценам, в одной из деревень над ним в глаза начали издеваться крепкие крестьяне. Лузгая семечки и сплевывая шелуху ему под ноги, мужики якобы сказали генсеку: «Уговариваешь отдать хлеб за бесценок? А ты погорбаться за этот хлеб, а потом уж и проси отдать его тебе задарма. А впрочем, — намекали они на его кавказское происхождение, — если ты сейчас нам здесь спляшешь, может быть, мы и дадим тебе хлеба». Рассказывали, что Сталин бледнел от бешенства от такого публичного унижения.

Не знаю, может быть, он и действительно не смог этого унижения забыть и, вернувшись в Москву, принял решение сломать крестьянство через колено. Не кулака как социальный слой, а именно крестьянство как класс, широко использовав для этого маргинальные слои деревни, то есть не просто представителей бедноты, но именно той бедноты, которая и бедна была потому, что сама не хотела трудиться, но при этом испытывала жгучую зависть к тем, кто трудился не покладая рук и, естественно, создавал для себя и своей семьи материальный достаток.

Выше уже говорилось о том, что такие люди на селе были, и было их немало. Они только и ждали того момента, когда власть спустит их с цепи и натравит на справных крестьян, то есть когда можно будет поживиться за чужой счет. Предчувствие не обманывало эту категорию сельских люмпенов. Вот только не могли они предположить, что вслед за этим их тоже загонят в колхозы и лишат и награбленного имущества, и самой свободы.

Сталин же в буквальном смысле был захвачен мыслью о том, что если ему удастся осуществить модернизацию деревни по его плану, «если развитие колхозов и совхозов пойдет усиленным темпом, то нет оснований сомневаться в том, что наша страна через каких­нибудь 3 года станет одной из самых хлебных стран, если не самой хлебной страной в мире»[27].

Первый этап «сплошной коллективизации» специалисты относят к зиме — началу весны 1930 года. Начался этот первый этап знаменитой статьей Сталина в «Правде» в ноябре 1929 года — «Год великого перелома». В ноябре того же года состоялся Пленум ЦК, в резолюции которого перед отдельными областями была поставлена задача сплошной коллективизации. Партийное руководство Украины, Нижней и Средней Волги, Северного Кавказа взяло обязательство провести на своих территориях сплошную коллективизацию к лету 1931 года. Но уже в декабре 1929 года ЦК ВКП(б) потребовал от всех регионов закончить коллективизацию к весне 1930­го!

И действительно, к началу января 1930 года, выполняя указание Политбюро ЦК обеспечить «бешеные темпы коллективизации», в колхозах уже числилось 20% крестьянских хозяйств, а к началу марта 1930 года — свыше 50%. Крестьян загоняли в колхозы силой. На местах был выброшен лозунг: «Догнать и перегнать передовые районы по темпам коллективизации!» А «передовые районы» (Нечерноземье, Северный Кавказ, Средняя Азия, Нижняя Волга) взяли на себя обязательства к осени 1930 года обеспечить коллективизацию 100% кресть­янских хозяйств.

Передовая статья «Правды», опубликованная 3 февраля 1930 года по личному указанию генерального секретаря, предупреждала, что «последняя наметка коллективизации — 75% бедняцко­середняцких хозяйств в течение 1930–1931 годов не является максимальной».

 

Деревня встала на дыбы — генсек испугался, но не отступил


А через два месяца, 2 марта 1930 года, в той же «Правде» появилась статья Сталина под названием «Головокружение от успехов», которая в резких выражениях критиковала местных партийных и государственных работников за то, что те «наломали дров» в стремлении добиться стопроцентной коллективизации. Генсек решительно осудил стремление местных властей немедленно обобществлять все, вплоть до кур, назвав эти устремления «головотяпством», и заявил, что «надо положить конец этим настроениям». Правда, тут же добавил, что по состоянию на 20 февраля 1930 года 50% крестьянских хозяйств уже коллективизировано и что «коренной поворот деревни к социализму можно считать уже обеспеченным».

Но появление этой знаменитой статьи не означало изменения политики партии по вопросу о деревне. Это было всего лишь временное отступление. Генсек просто испугался начавшейся крестьянской войны против возглавляемого им политического режима. А сопротивление крестьян насилию стало массовым. Как пишет, основываясь на сводках ОГПУ, работавший в советских архивах в 60­е годы Стивен Коэн, в 1929 году с января по сентябрь только в Московской области произошло 2198 вспышек сопротивления насильственной колхозизации. А на Украине в том же году было зарегистрировано в четыре раза больше случаев «кулацкого терроризма», нежели в 1927 году.

А по­настоящему деревня просто  забурлила в первые дни 1930 года. Тогда только в январе было зарегистрировано 346 массовых стихийных выступлений, в которых участвовало 125 тыс. человек, в феврале — 736 выступлений и более 220 тыс. участников. За первую половину марта — 595 выступлений и 230 тыс. участников, да еще 500 выступлений на Украине. В марте 1930 года в Белоруссии, Центрально­Черноземной области, на Нижней и Средней Волге, Северном Кавказе, в Сибири, на Урале, в Московской, Ленинградской, Западной, Иваново­Вознесенской областях, в Крыму и Средней Азии было зарегистрировано 1642 массовых выступления, в которых приняли участие 750–800 тыс. человек. А всего, по данным ОГПУ, за январь–апрель 1930 года произошло 6117 выступлений, насчитывавших 1 755 300 участников.

«Только в марте 1930 года и только на Украине был зарегистрирован 521 теракт... в ЦЧО — 192, в том числе 25 убийств. В Западной Сибири за 9 месяцев 1930 года — более 1000 тер­актов, из них 624 — убийства и покушения. На Урале в январе–марте было 260 случаев... в Новгородском округе Ленинградской области — 50 случаев. И это только зарегистрированная вершина айсберга». За осень и зиму 1929/30 года на имя Сталина и Калинина поступило из деревни более 90 тыс. писем с жалобами, протестами, описаниями творившегося насилия.

Крестьяне сопротивлялись стихийно, а свое естественное озлобление вымещали на проводниках партийной политики. Росло количество физических расправ над представителями партийных властей на местах и над так называемыми «колхозными активистами», большинство из которых составляли деревенские маргиналы, как правило, не имевшие собственного хозяйства, но с огромной энергией кинувшиеся исполнять январское (1930) постановление Политбюро ЦК «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации». Это постановление предписывало конфисковывать у кулаков средства производства, скот, хозяйственные и жилые постройки, семенные запасы зерна и т.д. На деле же конфисковывали абсолютно все, в буквальном смысле стаскивая с живых людей сапоги и пиджаки. А для того чтобы бесповоротно натравить деревенских маргиналов на крепких крестьян, постановление ЦК разрешило бедноте растаскивать по домам 25% имущества раскулаченных. Растаскивали, конечно, много больше: маргиналы даже предположить не могли, что все награбленное у них скоро отберут, а их самих, как скот, загонят в колхозы, да еще и лишат паспортов.

Но статья в «Правде» и для местных партийных властей оказалась в буквальном смысле громом среди ясного неба. Во­первых, партийные и государственные чиновники бичевались Сталиным именно за то, что они четко выполняли указания ЦК ВКП(б) и лично генерального секретаря. А во­вторых, в распоряжении местных властей не было общей картины крестьянского сопротивления, и они не понимали ситуации по стране в целом. И потому в Москву с мест хлынул вал писем от представителей местных властей, которые не могли понять, за что их подвергли такой уничтожающей критике. Но в этих письмах было не только недоумение, в них выражалось и резкое несогласие с газетной статьей. Возмущение местных партийных властей было настолько сильным, что Сталин был вынужден оправдываться. 2 апреля 1930 года он собрал закрытое заседание Политбюро ЦК ВКП(б), которое приняло секретное письмо ЦК, направленное на места. В письме, подписанном секретарем ЦК И.Сталиным, говорилось: «Если бы немедленно не были приняты меры против искривления партлинии, мы имели бы теперь широкую волну повстанческих крестьянских выступлений, добрая половина наших низовых работников была бы перебита крестьянами, был бы сорван сев, было бы подорвано колхозное строительство и было бы поставлено под угрозу наше внутреннее и внешнее положение».

Направив это письмо на места, Сталин объяснил непонятливым, что под угрозой находится не колхозизация деревни, а сам политический режим большевиков. Под смертельной угрозой, как он объяснял своему ближайшему окружению (Молотову, Андрееву, Мехлису, другим), находятся все политические завоевания Октября. Сталин осознавал сам и сумел в этом убедить весь партийный аппарат на местах в том, что теперь от успехов колхозного строительства зависит вся судьба советской власти в стране[28].

И потому наряду с публикацией своей знаменитой статьи о «головокружениях от успехов» генсек отдал негласное распоряжение во всех средствах массовой информации, включая кино, продолжить оголтелое пропагандистское наступление на кулака и агитацию за колхозы. Не сбавил этого накала и главный печатный орган правящей партии — газета «Правда», громогласно требуя «объявить войну не на жизнь, а на смерть кулаку и в конце концов смести его с лица земли», «не либеральничать» с кулачеством, «мешающим развертыванию коллективизации», призывая «беспощадно бить по кулацкой агентуре, обрушить на ее голову тяжелый кулак пролетарской диктатуры».

Другими словами, практически газетная статья Сталина ничего не изменила в политике государства на селе. Власти на местах продолжили политику насильственного загона в колхозы всех подряд, массово высылая крепких крестьян в Сибирь и районы Крайнего Севера, а чекисты на местах усилили свою деятельность по физическому уничтожению кулаков и членов их семей тем, что выбрасывали поступающие к ним контингенты раскулаченных в абсолютно не подготовленные для жилья (и вообще для жизни) местности, оставляя людей без элементарных средств существования.

Временное отступление было вызвано тем, что организационно генсек оказался не готов к масштабному стихийному сопротивлению. К подавлению крестьянских восстаний еще не были готовы ни армия, ни НКВД, не была полностью настроена на нужный лад пропагандистская машина. Не был готов и партийный актив на местах.

Между тем крестьяне поняли выступление по­своему — так, как им было выгодно понимать. После опуб­ликования этой статьи коллективизация приостановилась. Начался даже процесс фактического распада колхозов, массового выхода из них.

Но к январю 1931 года генсек подготовил соответствующим образом репрессивный и пропагандистский аппарат и вернулся к своей политике войны с крестьянством, пошел на самые жестокие меры воздействия на крестьян, чтобы загнать их обратно в колхозы. Как написал М.Шолохов в «Поднятой целине», «старое начиналось сызнова».

А вот крестьяне возвращаться к «старому» никак не хотели. Массовые выступления как колхозников, так и единоличников вновь прокатились по Украине, Северному Кавказу, Западной Сибири. Участились вооруженные столкновения. Только за три последних месяца 1931 года было зарегистрировано 53 тыс. выступлений, а за первые три месяца 1932 года — 55,4 тыс. Власть подавляла эти выступления со всей жестокостью, на которую была способна: с использованием войск ОГПУ и даже армии. В частности, известны случаи обстрела непокорных деревень артиллерией, в Сибири использовалась даже бомбардировочная авиация. Начались массовые выселения крестьян в Сибирь и в северные области*. Гребли всех, не только так называемых кулаков, но и середняков, и бедняков, и даже членов партии, лишь бы выполнить разнарядку по репрессиям (плановые цифры таких выселений спускались сверху)[29].

К 1932 году с помощью армии и НКВД коллективизация фактически завершилась. 22 июня 1932 года находившийся на четырехмесячном отдыхе в Сочи, а фактически — на реабилитации (война с крестьянством ощутимо подорвала физические и нервные силы генсека) Сталин пишет Кагановичу: «...необходимо дать в “Правде” передовую об итогах весенней посевной кампании. В статье надо подчеркнуть, что сводки Наркомзема документально устанавливают полную победу колхозов и совхозов в сельском хозяйстве, так как удельный вес единоличного сектора не составляет в этом году и 20 процентов, тогда как удельный вес колхозов и совхозов превышает 80 процентов всей посевной площади. В статье надо обругать грубо и резко всех лакеев капитализма, меньшевиков, эсеров и троцкистов, а также правоуклонистов, сказав, что попытки врагов трудящихся вернуть СССР на капиталистический путь окончательно разбиты и развеяны в прах, что СССР окончательно утвердился на новом, социалистическом пути, что решительную победу социализма в СССР можно считать уже завершенной»[30].

Такая передовица в «Правде» была опубликована 26 июня. Она полностью повторила текст сталинской телеграммы. А 7 января 1933 года на Объединенном пленуме ЦК и ЦКК генсек доложил: «Партия добилась того, что колхозы объединяют теперь свыше 60% крестьянских хозяйств с охватом свыше 70% всех крестьянских площадей, что означает перевыполнение пятилетки в три раза. Партия добилась того, что вместо 500–600 млн пудов товарного хлеба, заготовлявшегося в период преобладания индивидуального крестьянского хозяйства, она имеет теперь возможность заготовлять 1,2–1,4 млн пудов товарного зерна ежегодно»[31].

Конечно, бросается в глаза несоответствие цифр из сочинской телеграммы и из доклада на Объединенном Пленуме ЦК, но это говорит, по­видимому, только о том, что Сталин в тот период сознательно шел на искажение действительности в пропагандистских целях.

Однако многие из тех крестьян, кто избежал выселения, не перестали протестовать против сталинских методов коллективизации. Несмотря на запугивание местных властей, люди в массовом порядке «голосовали ногами»: бегство из колхозов продолжалось.

Советская пресса била в литавры по поводу «нового подъема колхозного движения», а в это же время Наркомзем СССР направляет в ЦК ВКП(б) секретную записку под весьма откровенным названием: «О массовом выходе из колхозов в октябре 1931 — феврале 1932 года», где докладывает руководству партии, что на селе начался «массовый отток из колхозов». Сообщалось, в частности, что за указанный период из колхозов самотеком выбыло 167,5 тыс. хозяйств: в Казахстане — 37,2 тыс., на Северном Кавказе — 32,4 тыс., в Нижне­Волжском крае — 27,2 тыс. и т.д.[32]

Эти данные подтверждали и работники правоохранительных органов. В апреле 1932 года Секретно­политический отдел ОГПУ сообщал в ЦК ВКП(б), что крестьяне сотнями тысяч без ведома правлений и сельсоветов покидают колхозы и уходят на заработки в города*.

Те, кто не мог удариться в бега, слали в центр письма­протесты. Жалобы с мест приобрели массовый характер, и ЦК ВКП(б) был вынужден создать по их разбору специальную Комиссию ВЦИК, которая установила, что только в 1931 году и только от крестьян Центрально­Черноземного округа во власть поступило 400 тыс. жалоб.

Это были не письма — вопли людей, пронизанные чувством безысходности. Вот наиболее типичные из них (февраль–апрель 1931 года).

Дубов, Землянский район ЦЧО: «Сейчас везде и всюду один звон — долой кулака, стереть его с лица земли. Но я наблюдаю, какая работа идет. Стали кулачить тех, которые вечно жили по батракам. Советские служащие стали как попы. Говорят на каждом собрании о равенстве и братстве, где же это равенство — сами ходят одевши и обувши, а крестьянин гол и бос, да еще не стали давать хлеба вволю, который он сам выращивает».

Л.Зайцева, Почёпский район Западной области: «В советской стране существует принудительный труд. Пришлют повестку кубометров на 100. Крестьянин не успел опомниться, а несут уже штраф от 50 до 100 рублей. Крестьяне истощали от налогов, которых не перечесть. Берут последних овечек, коров, а сам можешь в Соловки угодить, если к сроку не выполнить. Вот наша и свободная страна, а милиция не уезжает из деревень — все пишет протоколы, скот за штрафы берет... Сейчас из домов выбрасываются полуголодные и полураздетые дети, плач и крики раздаются ужасные... Ни в одной стране нет такого насилия, как в России. Кто бы ни приехал, грозит нам тюрьмой и ссылкой. У нас не строится социализм хозяйственный, у нас уже построен социализм тюремный, штрафов и насильственного труда. Вот ваш социализм. Просим пропустить это письмо в газету, но, конечно, вы эту правду не пропустите».

Деревня Луховицы Московской области (без подписи): «Говорят, что советская власть не хочет погибели крестьян? Но это только на словах, а на деле мы, крестьяне, видим гибель. Землю насильно отбирают, самообложения и разных налогов без отказа. Надо сделать в Москве виселицу и по нескольку человек в день вешать. Тогда вся земля станет вашим владением. Разве крестьянин не дает власти хлеба, денег? Все дает по возможности. Но сейчас крестьянин раздет и разут и еды нет. Как тут жить? Власть с нами не считается. Нехорошо, товарищи».

Колхозники Копылова, Глухова, Чуркина и другие, село Алгай Новоузенского района Нижней Волги: «Вы хорошо пишете обо всем. У нас, дескать, в СССР все хорошо, строятся заводы, растет сельское хозяйство, крепнут колхозы и совхозы, но мы просим взглянуть вовнутрь всего этого. Мы в колхозе второй год. Был недород, и сейчас толпы оборванных, полуголодных людей весь день толпятся и просят одежды и хлеба. Мы добили скотину, много погибло от бескормицы, остальная взята на мясозаготовки. Никто этого почему­то не замечает. По газетам все хорошо, а на деле — жить нельзя... У крестьян бедняков и середняков отнимают последнюю скотину, а потом ее губят. Твердые задания даются беднякам, тащат последнюю телку, люди дышат огнем, проклинают Сталина, который создал эту скорбь...

У вас в газете все хорошо, все в порядке, а мы думаем, в порядке только Москва, Кремль и Сталин. Ему со всех концов СССР пишут, что все благополучно, а он верит и раздувает свое лицо шире. Сталину надо самому посмотреть все, что творится... Сидя в Москве, легко говорить: “У нас строительство, рост, а у капиталистов кризис”. Какое нам дело до капиталистов, когда у нас разруха и голод? Мы настойчиво просим поместить наше письмо».

Н.К. Загонов, село Бугрово Руднянского района Западной области: «В области коллективизации имеются опять “левые” перегибы... Районные работники применяют меры принудительного характера по организации прилива. Твердые задания предъявляют к крестьянам­середнякам и даже к беднякам, если последние добровольно не вступают в колхозы. В результате воодушевленности масс нет никакой, и прилив этот бумажный, не жизненный... в колхозы загоняют всех силой...

Крестьянство, находясь в таких условиях, ждет с нетерпением прихода интервентов, которые их освободят от коммунистического гнета...»

Ф.С. Гоинский, село Крамлино Парфёновского района Тверской области: «По всему громадному Союзу ССР расплодились многочисленные комиссары, ударники, бригады... мнимых кулаков­крестьян то и дело сажают в тюрьмы... Большевики­ленинцы сморили многих граждан голодом, раздели и разули, обложили крестьян непосильными налогами... Многие русские храмы превратили в склады... отобрали церковную утварь, сбросили колокола... Христианство есть религия взаимной любви между людьми, иск­ренней дружбы. Социализм же есть религия ненависти, зависти, вражды между людьми».

Люди писали не только власти. Потоком шли письма и в газеты. Из сводки ненапечатанных крестьянских писем в газету «Известия» в феврале–марте 1932 года.

Иван Литвинов, деревня Лобовки Новооскольского района ЦЧО: «По всему нашему району каждый день целыми обозами ездят украинские голодающие крестьяне, колхозники и единоличники, за какой­нибудь кусок хлеба они отдают все свое барахло, все, что есть. Когда их спрашивают, почему вы голодаете, они отвечают: “Урожай у нас был хороший, но советская власть до тех пор заготовляла наш хлеб... пока не остались без фунта хлеба... забрала хлеб до зерна, обрекая на голод и нищету — хуже, чем при крепостном праве... голодные обозы всюду, куда приедут, наводят панику и распространяют враждебные речи против советской власти”».

Актюбинск, Казахстан, аноним: «Прошу ответить, имеет ли право местная власть насильно отбирать единственную корову? При этом требуют расписку, что корова сдана доб­ровольно, и стращают, что в случае невыполнения посадят в тюрьму за срыв мясозаготовок. Чем жить?..»

Я.М. Бондаренко, село Тарасово, Крас­ноярский край, Камышинский округ: «Люди села Тарасова голодают, с голоду пухнут. Некоторые уезжают в Козлов на заработки и на покупку хлеба. Остались только, как во время войны, женщины, дети и старики. Все проклинают советскую власть. Не знаем, как будет с третьей большевистской весной, потому что нет не только семян, но даже людей и тягловой силы».

И.П. Степанов, Новочеркасск и Шах­ты: «На бумажках пишут про колхозные достижения. Забрали весь, до зернышка, хлеб, даже на посев не оставили... разорили единоличников, разоряют колхозников, берут последнюю корову, запрещают держать свинью... Чем жить? Кооперация ничего, кроме водки, не продает. Неужели голод и безмерное насилие укрепят советскую власть? Неужели для социализма нужно безмерное страдание миллионов трудящихся крестьян, их слезы, их проклятия и смерть?.. Сегодня среди 160 миллионов населения так мало симпатизирующих советской власти».

А вот письмо представителя местной сельской интеллигенции.

Федорийцева, Солдатский сельсовет, ЦЧО, Шатиловский район: «Хотя вы, т. Сталин, и есть ученик Ленина, но ваше поведение не ленинское. Ленин учил: фабрики — рабочим, землю — крестьянам, а что вы делаете? Не только землю, но и скотину, хату, скарб отбираете от середняков и бедняков. Если вы выгнали Троцкого и называете его контрреволюционером, то вы, т. Сталин, самый настоящий и первый Троцкий и ученик не Ленина, а Троцкого. Нас в политкружке учили, что Троцкий предлагал усиленно строить тяжелую индустрию за счет мужика. Первоначальное накопление в капиталистических странах происходило за счет обездоленных крестьян, разоренных ремесленников, за счет детей бедняков. А первоначальное накопление у нас происходит за счет миллионов честных трудящихся крестьян, их жен и детей, точь­в­точь по рецепту капиталистических акул, Троцкого и Сталина... Вы, т. Сталин, должны знать, что союз со 130­миллионной массой крестьян вы разбили и что последствия этого будут самые мрачные для советской власти. Утерянное доверие масс к советской власти вам не восстановить».

Можно только догадываться, до какой степени отчаяния была доведена эта работница сельсовета, наблюдая за происходящим, и какая судьба ее ждала в дальнейшем, поскольку она, в последней степени отчаяния, подписала письмо собственным именем.

Письмо без подписи бывших красных партизан из колхоза им. К.Маркса АССР немцев Поволжья, сентябрь 1931 года: «Мы, колхозники, шлем Сталину проклятие вместо рапорта... Замучил ты нас, совсем разорил своими бюрократическими шагами и планами, сделал ты нас рабами и отнял у нас свободу, кровью завоеванную нами, стали мы хуже, чем были наши деды, барскими. Нет нам ни одежды, ни хлеба, работаем как скот, голодные, разутые, раздетые... Будет ли конец этому? Когда же мы будем хозяевами?.. Мы, красные партизаны, завоевали вам престол не для того, чтобы выжимали вы из нас последнюю кровь...

Вам за нашу кровь не простим — отомстим местным брехалам, коммунистам, которые насильственным путем отнимают у нас, бедняков, последних телят и овчишек, горько они им достанутся... Во все газеты посланы копии нашего рапорта, если уж везде не напечатают, то не есть наше свободное пролетарское слово, а кругом один обман»[33].

Письма подобного рода и гораздо более откровенные можно приводить без конца. Их не тысячи — их сотни тысяч. Но общая картина и так ясна.

 

Окончание следует.



[1] Ћivanov S. Pad Ruskog carstva: 2 t. Beograd: Nolit, 2007. T. 1: Rusija u Prvom svetskom ratu. 717 s.; T. 2: Februarska Revolucija. 630 s. (Живанов С. Падение Российской империи. В 2 т. Т. 1: Россия в Первой мировой войне. 717 с.; Т. 2: Февральская революция. 630 с.)

[2] Примаков Е.М. Мысли вслух // Российская газета. 2011. С. 7, 14.

[3] Наумов А.А. Сталин и НКВД. М.: Новый Хронограф, 2010. С. 15.

[4] «Не проведи он (Сталин) свою так обильно политую кровью и слезами коллективизацию, — пишет даже такой непримиримый критик сталинских деяний, как А.Г. Ушаков, — страна никогда не победила бы в Великой Отечественной войне. Так, во всяком случае, многие ученые считают и по сей день» (См.: Ушаков А.Г. Сталин: По ту сторону добра и зла. М.: Мартин, 2006. С. 476).

[5] Капченко Н.И. Политическая био­графия Сталина. Тверь: Информ.­изд. центр «Союз». Т. 2: 1924–1939. С. 322, 324.

[6] Там же. С. 280.

[7]  Капченко Н.И. Политическая биография Сталина. Тверь: Информ.­изд. центр «Союз». Т. 2: 1924–1939. С. 374.

[8] Там же. С. 374–375.

[9] См.: Вождь. Хозяин. Диктатор: Сб. публ. газ. и журн. за 1987–1989 годы, посвящ. развенчанию культа личности Сталина и сталинщины / Сост. А.М. Разумихин. М.: Патриот, 1990. С. 180.

[10] Кондрашин В. Голод 1932–1933 годов: Трагедия российской деревни. М.: РОССПЭН, 2008. С. 368–369.

[11] Сталин И. Собр. соч. в 18 т. Тверь: Информ.­изд. центр «Союз», 2006.  Т. 12. С. 145–146.

[12]  XV конференция ВКП(б): Стенографический отчет. М.; Л.: Гос. изд­во, 1927. C. 514.

[13] Сталин И. Собр. соч. Т. 10. С. 307.

[14] Эту черту национального характера русского крестьянства очень точно и с сожалением подметил автор четырехсерийного фильма «Бесы» по одноименному роману Ф.Достоевского кинорежиссер В.Хотиненко, представляя в мае 2014 года российской общественности свой фильм: «Нет, я не говорю, что Россия белая и пушистая, — у нас своих проблем море, и характер у нас не сахар. Зависть та же. Думаю, только у нас она носит такой специфический характер. Только у нас могла родиться поговорка: “Не то плохо, что корова сдохла, — то плохо, что у соседа жива”» // Аргументы и факты. № 21. 2014. С. 3.

[15] Забегая вперед, тем не менее здесь самое время заметить, что именно по такому пути в развитии своего сельского хозяйства и должна была пойти советская Россия. В этом случае не было бы миллионных жертв сталинской коллективизации, в России был бы сохранен класс крестьян, СССР никогда не испытал бы в таких размерах нужду в продуктах продовольствия. Не было бы и катастрофического разрыва в развитии общества в целом. Сохранилась бы и социальная база для селекции управленческих кадров. Индустриализация же страны, как будет показано ниже, все равно получила средства для развития — из других источников. Но личная воля Иосифа Джугашвили, в силу отсутствия в нем национальной русской культурной памяти, генного наследия, железной рукой направила развитие советской России совсем по другому пути. Последствия такого исторического развития событий сегодня сильно ограничивают действия В.Путина, и не только в кадровых вопросах.

[16] Карр Э. Х. Русская революция от Ленина до Сталина. 1917–1929. М.: Интер­Версо, 1990. С. 134–135, 167.

[17] Бухарин Н.И. Избранные произведения. М.: Политиздат, 1988. С. 409.

[18] Яременко Ю.В. Экономические беседы. Запись С.А. Белановского. М.: Центр исследований статистики и науки, 1999. С. 30–31.

[19] О том, что даже и сам Сталин допускал такое развитие событий летом 1942 года, см. воспоминания личного переводчика Сталина В.М. Бережкова в книге: Кузнечевский В.Д. Сталин: как это было? Феномен ХХ века. Историческое расследование. М.: Вече, 2014. С. 373.

[20] Бухарин Н.И. Избранные произведения. М.: Политиздат, 1988. С. 396, 409–410.

[21] Ленин В.И. Собрание сочинений. 2­е изд. М.: Партиздат ЦК ВКП(б), 1935. Т. 37. С. 440.

[22] Там же. С. 193.

[23] Рыков А.И. Избранные произведения. М.: Экономика, 1990. С. 352–353.

[24] Там же. С. 376.

[25] Рыков А.И. Избр. произв. С. 378.

[26] Документы свидетельствуют: Из истории деревни накануне и в ходе коллективизации 1927–1932 годов. М.: Полит­издат, 1989. С. 21–22.

[27] Сталин И. Собр. соч. Т. 12. С. 132; Год великого перелома // Правда. 1929. 7 ноября.

[28] Уж кто­кто, а генсек­то еще в ноябре 1923 года отдавал себе отчет в том, что рабочий класс «не может удержать власть без сочувствия, без поддержки средних слоев, и в первую очередь крестьянства», поэтому, предупреждал он, «вопрос о средних слоях представляет собой один из основных вопросов рабочей революции» (Сталин И.В. Собр. соч. Т. 5. С. 342).

[29] В 60­е годы в деревнях Пестовского района Новгородской области, в районе озера Меглино, мне в моих охотничьих скитаниях приходилось встречать пожилых крестьян, которые рассказывали, как их загребали в эшелоны раскулаченных, этапировали в районы европейского Крайнего Севера, а там они являлись в местные комендатуры и предъявляли членские партийные билеты, после чего сотрудники местного НКВД покупали им билеты на поезд и отправляли обратно в свои деревни, откуда они были этапированы в ссылку.

[30] Сталин и Каганович. Переписка 1931–1936 годов. М.: РОССПЭН, 2001. С. 187.

[31] Сталин И. Собр. соч. Т. 13. С. 190–191.

[32] Трагедия советской деревни. Кол­лективизация и раскулачивание: документы и материалы. М.: РОССПЭН, 2000. Т. 3. Документ № 103.

[33] Зеленин И.Е. Сталинская «революция сверху» после «великого перелома». 1930–1939: политика, осуществление, результаты. М.: Наука, 2006. С. 15–16, 22–24.

 





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0