Методология «демократических» переворотов: египетский пример

Гоним В. Революция 2.0: Документальный роман / Пер. с англ. Т.Дани­ловой. СПб.: Лениздат: Команда А, 2012.

Книга Ваэля Гонима — пошаговое описание того, как деятельность интернет-активистов, блогеров социальных сетей выводит на улицы сотни тысяч и ниспровергает десятилетиями существовавший политический режим.

Виртуоз сетевого маркетинга, мас­тер революционного позиционирования и «битв за умы» молодежи, В.Гоним окончил Американский университет в Каире со степенью магистра делового администрирования в области маркетинга и финансов. Работал директором по маркетингу Google на Ближнем Востоке и в Северной Африке и в результате египетской революции стал наиболее влиятельным человеком 2011 года по версии журнала «Time».

Его книга — документальное описание египетской революции глазами лидера ее «сетевого» крыла — по-своему увлекательна, в силу чего, по-видимому, и получила название «Документальный роман», тем более что начинается она с захватывающего «Пролога» с описанием допроса в египетской Службе государственной безопасности. Это лихое начало заставляет вспомнить первые страницы автобиографии К.Филби и отдельные эпизоды мемуаров В.Шелленберга.

Отправной точкой пути В.Гонима в революцию стало зверское убийство в июле 2010 года 28-летнего Халеда Саида, послужившее стимулом для создания страницы «Куллена Халед Саид» («Каждый из нас Халед Саид») в Facebook.

Автор испытывает явный интерес к вопросам массовой психологии, социо­логии (с. 26) и маркетинговых коммуникаций (с. 83, 93, 99, 100, 142–143, 148, 348), считает, что теория маркетинга была не только ключом к его карьере, но и основой для продвижения таких «продуктов», как демократия и свобода (с. 38).

Первым успешным опытом Гонима по раскрутке сайтов было создание интернет-портала IslamWay.сom, который стал одним из наиболее популярных ресурсов (с. 29–31). И здесь возникают первые вопросы к жизненному пути автора. Например, относительно того, какой организации в США он решил передать в дар этот сайт. Он пишет о некой «американской благотворительной организации, которая поддерживала мусульманские сообщества по всему миру» (с. 31). Что же это за организация? Подобных недомолвок в книге достаточно много, а между тем хорошо известно, насколько важная роль отводится «общественным» организациям спецслужбами Соединенных Штатов.

В.Гоним успешно продвигал в Facebook страницу поддерживавшегося Западом М.Эль-Барадеи, количество посетителей которой менее чем за три месяца превысило 100 тыс. (с. 73). За столь же краткий срок страница «Куллена Халед Саид» привлекла 250 тыс. подписчиков (с. 144).

В.Гоним выделил стадии революционной борьбы, которые создают условия для перетока протестных действий из виртуального мира в реальный: «На первой стадии убеждаешь людей присоединиться к странице и читать записи. На второй — подталкиваешь их взаимодействовать с контентом, ставя “лайки” и комментируя. На третьей — побуждаешь принимать участие в онлайновых кампаниях страницы и самим поставлять контент. На четвертой и последней стадии люди выходят на улицы» (с. 95).

Вот некоторые примеры революционных ненасильственных действий по смене власти, которые можно вычленить из текста книги В.Гонима. Это своеобразная методология преодоления барьера страха и вывода людей из сферы интернет-баталий в реальный мир уличного противостояния.

1. Акция по выкладыванию на свои страницы в Facebook фотографии листка бумаги с надписью «Куллена Халед Саид».

2. Постепенный переход в режимы работы «в реале»: мобилизация подписчиков на обзвон телевизионных ток-шоу, с тем чтобы перенести вопрос в плоскость освещения традиционных СМИ с большим охватом аудитории (с. 95).

3. Акция «Немое стояние в молитве за мученика Халеда Саида на набережной Александрии» (с. 97), на которой «все одеты в черное и стоят смиренно, читая Коран, Библию или слушая что-то через наушники» (с. 104), — «акции в реале» подстегнули интерес среди тех, кто не являлся пользователем сервисов Facebook (с. 111).

4. Внесение в молодежную среду элемента моды на протест, представление его в привлекательной для прогрессивной молодежи форме, чтобы те, кто не вышел на первую акцию, вышли на вторую, позавидовав героям первого «стояния».

5. Постоянное поддержание интереса аудитории, одним из вариантов которого являются опросы, позволяющие лучше координировать общие усилия, поддерживать «дух демократии участия», а также повышать самооценку участников. Основной принцип здесь — вовлекать читателей и поддерживать их самооценку (с. 138). В.Гоним пишет: «Когда талантам уделяют внимание, они развиваются. Читателям нравилось, что их контент обсуждают тысячи. Я решил создать веб-сайт, посвященный творчеству читателей — поэзии, статьям и дизайну, чтобы в будущем ничего не пропало. Веб-сайт я назвал “Мученики” — www.elshaheeed.org» (с. 119).

6. Организация постоянно действующего источника напряжения и информационных поводов. В Египте таким источником стала каирская площадь Тахрир, постоянно генерировавшая нужную картинку для западных информационных агентств, выдвигавшая новые лозунги и проводившая всевозможные акции по методологии Дж. Шарпа, например сидячие демонст­рации (с. 321).

7. Наполнение существующих «красных» дней календаря «революционным» содержанием. В египетском случае таким днем стало 25 января — Национальный день полиции (с. 153): попытки деморализовать и перетянуть на свою сторону полицию заключались в раздаче цветов полицейским и скандировании лозунгов, прославляющих полицию и народ (с. 218).

8. Использование уже имеющихся институтов, в деятельность которых вовлечены большие массы граждан, для пропаганды революционных идей. В Египте такими институтами оказались мечети и пятничная молитва: «Ритуальная пятничная молитва стала идеальным средством мобилизации масс и, как оказалось позднее, была основной причиной успеха активистов... Большинство египтян мужского пола каждую пятницу направлялись в окрестные мечети. Беспокоило лишь то, что госбезопасность, как уже бывало, попытается повлиять на имамов, чтобы те отговорили народ» (с. 218). По всей стране после пятничной молитвы люди шли к центральным площадям (с. 259–261).

Здесь уместно вспомнить о «доцифровых» традициях революционной борьбы, опирающейся на религиозные структуры. Лев Троцкий вспоминал в своей автобиографии, что именно религиозные кружки часто становились для многих коротким промежуточным этапом на революционном пути. Еще раньше большевиков психологическую связь между верой, религиозными формами и готовностью усваивать новые социальные идеи обнаружили ходившие в народ интеллигенты второй половины XIX столетия, основным орудием пропаганды которых среди рабочих и крестьян были библейские параллели, иносказания, народные сказки и притчи. В середине XIX века религиозно-сектантские формы, способствующие революционной мобилизации масс, обнаружил во Франции и Германии Бакунин: «Секты сии, ничтожные сами в себе, были важны тем, что они переводили на религиозный, то есть на народный, язык современные понятия и требования. Они не могли иметь большого влияния на образованные классы, но зато действовали на воображение масс, всегда более склонных к религиозному фанатизму».

9. Интернационализация проблемы: появление страниц поддержки, групп активистов в других странах — Тунисе, Йемене, развертывание фронта «арабской весны», вовлечение в пропагандистскую работу представителей арабской диаспоры на Западе (с. 128, 262). Затем на качественно новом витке интернационализации в процесс вовлекаются западные некоммерческие организации. Делом Халеда Саида заинтересовывается «Международная амнистия» (с. 140). После того как в декабре 2010 года в тунисском полицейском участке поджег себя зеленщик Мухаммед Буазизи (с. 155) и началась «жасминовая революция», приведшая к отставке президента Туниса Бен Али, перед зданием египетского парламента попытались совершить акты самосожжения минимум пять человек (с. 174, 193). Произошла цепная реакция, а революционные события в Тунисе стали вписываться в канву происходившего в Египте, преподноситься как часть общеарабского возрождения и примера успеха революции (с. 166–167).

10. Постепенный переход от «стояний» к петициям и требованиям (с. 129).

11. Включение в ряды умеренно протестующих в Facebook «Братьев-мусульман», радикальных политических группировок и активистов с опытом уличного противодействия силам государственной безопасности. Благодаря планомерному снижению барьера страха «у участников росла жажда конфронтации: они хотели протестовать и скандировать, а не стоять молча» (с. 135). Проводилось постепенное и достаточно тонкое манипулирование сознанием масс под прикрытием мирной риторики, разжигавшее реальное противостояние.

12. Информационное воздействие на армию, оказывавшееся с целью противопоставить ее силам Службы государственной безопасности Египта, расколоть силовой блок правящего режима. Основным мотивом направленной на вооруженные силы пропаганды было подчеркивание единства армии и народа (с. 176–177, 261–262, 274).

Сам автор концентрирует внимание на описательной стороне египетской революции, однако его книга позволяет выделить приводимые выше методики революционной борьбы, которые вызывают явные ассоциации с известными работами Дж. Шарпа, в которых расписаны 198 методов ненасильственных действий.

С практической точки зрения значимой частью книги является описание конкретных методов воздействия на психологию масс, особенно на интернет-аудиторию. В.Гоним описывает характерные психологические черты интернет-аудитории: Сеть позволяет раскрываться интровертам. Автор подчеркивает, что сам он относится к «интровертам в реальной жизни и экстравертам в Сети» (с. 41). Интересное решение — представленные в книге выдержки из постов со страницы Facebook, которые позволяют проследить динамику количества «лайков» и комментариев, окунуться в среду сетевого революционного общения.

Отдельного анализа с точки зрения предотвращения «цветных революций», несомненно, достойны методы египетских властей по противодействию революционным тенденциям. В египетском случае можно констатировать, что спецслужбы и весь государственный аппарат оказались неповоротливы и поздно спохватились. Одной из фатальных ошибок египетского режима стало отключение утром 28 января 2011 года всех систем связи в стране: «Прекратили работу все три мобильных оператора и провайдеры Интернета. Режим и не догадывался, что тем самым дает мощный толчок революции. Всякий гражданин, даже не слыхавший о восстании, теперь сообразил, что у режима большие проблемы. На улицу вышли гигантские массы народа — некоторые просто хотели выяснить, что творится» (с. 257). Чтобы помешать людям из регионов прибывать в Каир, власти отменили поезда (с. 273). Лишился лицензии телеканал «Аль-Джазира» (с. 273).

Важным, но запоздалым эпизодом противодействия властей египетской революции стало телеобращение Х.Мубарака. Речь президента произвела глубокое впечатление и вызвала раскол поколений. Ему удалось заставить многих задуматься о целесообразности революционных перемен (с. 280–281, 289). «Президент своей <...> речью завоевал сочувствие миллионов египтян. <...> Одна фраза из президентской речи точно попала в цель. Мубарак заявил, что родился в Египте и умрет в Египте, за который воевал летчиком-истребителем. Он также сказал, что исполнит законные требования народа. В сотнях тысяч домов за пределами площади Тахрир он тронул многие сердца» (с. 308–309). Это обращение демонстрирует, насколько важной может быть роль личности в истории. Если лидер страны достаточно авторитетен сам по себе, то у него всегда есть возможность обратиться к нации напрямую, минуя ненавидимый народом бюрократический аппарат. Иное дело, что подобные обращения всегда чреваты дворцовым переворотом, так как угрожают сложившемуся среди правящих элит балансу власти и влияния. В данном же случае обращение к тому же явно запоздало и сопровождалось предшествовавшими ему неудачными кадровыми перестановками в правительстве, которые не могли удовлетворить общество.

Опираясь только на текст книги, сложно сказать, является ли автор наивным романтиком: считает ли он, что революция стала результатом стихийного сетевого протеста, вдохновлялся ли методологическими работами Дж. Шарпа или поддался интуиции революционной борьбы. Сам В.Гоним о Шарпе не упоминает, указывая на то, что воодушевлялся примером Махатмы Ганди (с. 137). Однако, учитывая «продвинутость» автора, его работу в Google и тесные связи с США, сложно поверить, что методы, описанные Шарпом, им не изучались. Заметно, что автор пытается выглядеть самоотверженным одиночкой, но остается устойчивое ощущение, что дело не обошлось только восхищением Ганди и Неру.

Бросается в глаза, что рецензируемая книга ориентирована на западную публику, текст нарочито политкорректен и демократичен, идеологически выверен в соответствии с западными ценностными стандартами. Автор постоянно подчеркивает собственную умеренную исламскую идентичность, при этом проводя характерную для англосаксонской либеральной риторики мысль о равенстве мужчин и женщин, мусульман и христиан. Хотя количество последних в Египте составляет около 10%.

При анализе закономерностей всевозможных «революций 2.0» обращают на себя внимание некоторые особенности жизненного пути «революционеров»: в их биографиях, как правило, присутствует американское высшее учебное заведение, работа в международных организациях, прожи­вание за границей либо жена-ино­странка. В случае В.Гонима сходятся все факторы: обучение в Американском университете в Каире, опыт проживания в Соединенных Штатах, жена — гражданка США и как дополнительный фактор, который может характеризовать его идеологические приоритеты, работа в Google (с. 250). Обращают на себя внимание и подозрительные коллеги автора по работе, приехавшие с ним на встречу в Египет в разгар событий на площади Тахрир. Один из этих коллег до прихода в Google работал в Государственном департаменте США (с. 250–253).

Обращаясь к биографии автора, нельзя не вспомнить «оранжевую революцию» и Майдан на Украине, «революцию роз» в Грузии, а также Болотную площадь и белоленточное движение в России, Михаила Саакашвили и Виктора Ющенко, которые имели значительный опыт взаимодейст­вия с международными организациями. Саакашвили вообще обладал целой россыпью западных дипломов с опытом работы в Соединенных Штатах. Жена Саакашвили — гражданка Нидерландов Сандра Рулофс, Ющенко женат на гражданке США Кэтрин Чумаченко.

Отдельная тема — жизненный путь Алексея Навального, обучавшегося по стипендиальной программе Йельского университета. Период западного ученичества А.Навального, по-видимому, стал важной вехой в подготовке «кандидата» к штурму высот российской власти. Примечательно, что, выступая перед российской аудиторией, Навальный говорил только о наличии двух российских дипломов и ничего об американском опыте. Между тем, судя по сайту программы Йельского университета, которую закончил оппозиционер, можно заключить, что либеральная альма-матер гордится своим выпускником. Раздел, посвященный А.Навальному, содержит исчерпывающую подборку его выступлений и наиболее важных сообщений СМИ о его деятельности. Подобные особенности биографии невольно заставляют задуматься о параллелях.

Как бы В.Гоним ни пытался казаться идейным борцом за права человека и демократию, ему трудно верить, тем более когда имеешь перед собой примеры деятельности Саакашвили, Ющенко, Навального и других вскормленных Западом деятелей, поведение которых очень напоминает действия агентуры зарубежных спецслужб. Кроме того, большая часть информационно-идеологической работы, проводившейся автором в Сети, осуществлялась с территории ОАЭ, в Египет он приехал на сравнительно короткий срок, когда взбудораженные пропагандой массы уже стали выходить на улицы.

Важно отметить односторонность книги В.Гонима. В ней слишком много места отведено М.Эль-Барадеи, оторванным от реальности благостным размышлениям о демократии и правах человека и слишком мало — «Братьям-мусульманам», исламскому духовенству, активистам футбольных команд. Другими словами, Египет рассматривается в свойственном для сторонников «западных ценностей», несколько оторванном от реальности виртуальном контексте «креативно-либерального» мировоззрения. Между тем «демократия», по Гониму, при­вела к угрозе радикализации Египта — сценарию, о котором в середине 90-х годов прошлого века прозорливо предупреждал С.Хантингтон. Демократически избранным президентом страны стал представитель «Братьев-мусульман» М.Мурси, так как либеральный рафинирован­но-марионеточный Эль-Барадеи, желавший, чтобы «Египет вернул свое историческое положение и стал истинной демократией» (с. 61), разумеется, не мог рассчитывать на успех в традиционном египетском обществе. И это весьма показательный итог для всех вдохновляемых Западом «демократических» переворотов.

Книга В.Гонима — документ периода «цветных» революций, который может стать важным пособием как для революционеров социальных сетей, так и для спецслужб. Для последних данная работа — настоящий обучающий «кейс», так как форма подачи материала вынуждает вычленять из текста примеры современной революционной борьбы и обобщать рассеянную по страницам книги информацию, продираясь сквозь дебри сообщений в Facebook.

В плену иллюзий: идейный закат постимперской эпохи

Бжезинский З. Стратегический взгляд: Америка и глобальный кризис / Пер. с англ. М.Н. Десятовой. М.: АСТ, 2015.

Збигнев Бжезинский давно стал классиком американской политологической и геополитической мысли. И тем не менее всякий раз, когда знакомишься с очередной его работой, возникает ощущение некоторой искусственности его авторитета. З.Бжезинский по-своему харизматичен и двойственен, агрессивен в публичных выступлениях и заявлениях по текущей проблематике международных отношений. И в то же время его книги написаны с претензией на долгосрочную стратегию и научность, которая в значительной степени вуалирует его истинные взгляды и побудительные мотивы. Сказанное справедливо и для новой книги американского политолога — «Стратегический взгляд: Америка и глобальный кризис». В ней он предпринимает общий обзор мировой политики: говорит о подъеме Азии и глобальном рассредоточении мировых сил, глобальном политическом пробуждении, размышляет о закате «американской мечты», имперской сущности американской внешней политики, пытается заглянуть в «мир после Америки» и смоделировать глобальное международное равновесие сил после 2025 года. Как и предыдущие работы этого автора, рецензируемая книга читается легко и с интересом, привлекает наукообразностью и относительно небольшим объемом (всего 288 страниц).

Как всегда, З.Бжезинский выступает в духе алармизма, пренебрежительно констатирует положение Европы в качестве протектората США, отмечает господство атлантических держав на мировой арене «посредством развивающейся сети взаимодействующих международных организаций, начиная от Всемирного банка и МВФ и заканчивая ООН» (с. 22), создающих фундамент для долгосрочной мировой гегемонии.

Как и Дж. Най, З.Бжезинский считает, что для относительно легитимного доминирования США в мире они должны поддерживать порядок, оказывать человечеству равноценные для всех «услуги». Однако на практике для сохранения своего могущества Соединенные Штаты пользуются имперским подходом «разделяй и властвуй», сея и поддерживая глобальный хаос и нестабильность. В этой противоречивой двойственности концептуальных политологических подходов американской внешней политики содержится основная проблема понимания действий Соединенных Штатов. На практике, чтобы быть легитимным лидером мира и поддерживать стратегическое доминирование инструментами «мягкой» силы (на чем, например, настаивает Дж. Най), необходимо жертвовать подходами «твердой» силы. Между тем Соединенные Штаты, являясь военной сверхдержавой, часто при решении тактических, сиюминутных задач демонстрируют готовность к вооруженным конфликтам. Чтобы преодолеть это противоречие, Дж. Най ввел в обиход понятие «умной» силы в качестве баланса между идеологическим, ценностным «мягким» влиянием и силовым давлением. Однако если в теории это решение кажется вполне разумным и аргументированным, то на практике при принятии внешнеполитических решений властями США соблазн использования «твердой» силы постоянно приходит в столкновение с «мягким» инструментарием. В отличие от Дж. Ная, З.Бжезинский не вдается в теоретические дебри механизмов скрытого влияния на глобальное общественное мнение и целеполагание, но описываемые им процессы и предлагаемые советы, которые должны содействовать сохранению гегемонии США, обнаруживают эту двойственность, хотя сам автор ее не чувствует либо просто не хочет акцентировать на ней внимание.

Большое значение З.Бжезинский придает вопросам идеологии, морального духа, разлагаемого современным обществом потребления. Отмечает, что «ярко выраженной идеологической альтернативы Соединенным Штатам в этом веке еще не появилось; если американская система утратит в глазах общественности свою актуальность, ее вполне может затмить своими успехами китайская». Речь идет об «идейном закате Америки», который в свою очередь не может не сказаться на международном влиянии ЕС, рискующего потерять статус образца для подражания для других регионов: «Слишком богатый для неимущих краев, он притягивает иммигрантов, но не служит примером. <...> Слишком эгоцентричный, он ведет себя так, будто его главная политическая задача — стать самым благоустроенным в мире домом для престарелых». З.Бжезинский, как всегда, хлесток и не боится открыто говорить европейцам о том, какое место отводят им американские стратеги.

Вслед за другими исследователями автор фиксирует социальные причины идейной дезинтеграции Запада. Частично речь идет о процессе «индигенизации», «отуземливания», когда первые поколения иммигрантов стараются принимать ценности того общества, с которым решили связать свою жизнь, однако уже их дети и внуки тяготеют к корням, а в случае социальной неуспешности ищут в них опору для собственной идентичности. Сегодня этот процесс идет по нарастающей. Более того, есть основания полагать, что в настоящее время даже первые поколения иммигрантов далеко не всегда готовы принимать ценности инокультурных стран, в которые прибывают: «мягкая» сила Европы и Запада в целом размывается, привлекают их уровень благосостояния, развитая социальная сфера, но не идеи. Идейная составляющая в контексте свободы самовыражения и прочих «прелестей» постиндустриального общества затрагивает только представителей креативных профессий, которые, несмотря на яркость творческого самовыражения и «продвинутость», не являются глобальным социальным большинством.

Много места уделяет З.Бжезинский размышлениям об «американской мечте», о негативных тенденциях в сфере внешнеполитического имиджа Соединенных Штатов. Они воспользовались дезинтеграцией СССР, но оказались неспособны проводить взвешенную внешнюю политику и в значительной степени дискредитировали себя. Частичное объяснение этому автор находит в невежестве американских масс: «Общественное невежество создает в Америке политическую конъюнктуру, падкую на экстремистские упрощения, лоббируемую заинтересованными сторонами и не способную взглянуть на заведомо усложнившуюся после “холодной войны” глобальную обстановку с разных точек зрения» (с. 82). Причем «невежество в подобных вопросах усугубляется отсутствием информативной, доступной широким массам подачи международных новостей» (с. 81).

З.Бжезинский старается рассматривать внешнюю политику в связке с политикой внутренней, как взаимозависимый комплекс, предлагает американским властям сосредоточиться на внутренних проблемах, чтобы вернуть США статус глобального примера для подражания, а также уделять внимание долгосрочному планированию внешнеполитического курса, который учитывал бы не только сиюминутные интересы отдельных кланов американского истеблишмента, но и особенности наступающей «постимперской эпохи» (с. 112).

Как это часто бывает у американских политических мыслителей и идеологов, у Бжезинского подкупающие взвешенность и логика суждений сочетаются с идеализацией Соединенных Штатов. Как бы резко ни порицал автор пороки социально-экономической, культурной и политической действительности США, в итоге он приходит к прогнозируемому выводу о том, что мир после Америки будет миром хаоса. Между тем сегодня кажется очевидным, что США не оправдали надежд на позитивный эффект от своего глобального лидерства, а их внешнеполитическая активность позволяет говорить о попытках придерживаться на практике принципа дестабилизации мира настолько, чтобы можно было остаться единственным весомым глобальным источником военно-политического влияния.

Важной особенностью, присущей политикам и дипломатам, авторам из среды государственных служащих, является сильно развитая «раздвоенность» суждений, «двоемыслие», тенденция к недоговоренностям и смягчениям реальности благодаря тщательно подобранным словам. Как и в книге Дж. Голдгейера и М.Макфола, посвященной политике США в отношении России после холодной войны, работа З.Бжезинского поражает «доброжелательностью» к нашей стране. Авторитетные американские политологи любят рассуждать о «потерянной России». Однако за этим фасадом элегантно выверенных и вежливых научных фраз кроется совсем неприглядная действительность. Например, З.Бжезинский пишет: «Америка упустила возможность воспользоваться формированием мирной зоны безопасности у российских границ и вовлечь Россию в более тесное сотрудничество в оборонной области» (с. 155). Подобных фраз в книге американского политолога много. И если серьезно в них вдуматься, возникают вопросы: что же конкретно он имеет в виду и как подобные «благопожелания» сообразуются с действительностью? что такое «мирная зона безопасности у российских границ»? Ответов на эти вопросы нет, но опыт показывает, что на самом деле речь идет о традиционной для Запада в отношении России политике сдерживания. Это тем более очевидно, учитывая, что до того, как начать размышлять о «благе» России и ее месте в мире, автор анализировал будущее постсоветских стран в контексте угрозы их суверенитету с ее стороны (с. 137–139, 142–145), пророчил Украине и Белоруссии поглощение Россией и сетовал на то, что в настоящий момент сложно измерить глубину национального самосознания этих народов. «Мирная зона безопасности вокруг российских границ» оборачивается на практике ростом числа военных баз по периметру нашей страны.

Другими характерными, совсем не новыми и уже надоевшими, являются размышления о «расширенном Западе», о том, какую роль «отвести» в нем Турции и России (с. 195). Между тем сама жизнь сняла этот вопрос с повестки дня. Если он был актуален в 90-х годах прошлого века, то сегодня и Турция, и Россия достаточно ясно осознают двуличие Запада и тот факт, что для западного мира они приемлемы только в качестве объектов, а не полноправных субъектов исторического процесса.

З.Бжезинский считает, что Россия «спустя двадцать лет после распада Советского Союза все еще не определилась с самосознанием» (с. 196), однако есть основания полагать, что чем больше Запад на практике будет демонстрировать ей свою враждебность, тем яснее будет российское общество осознавать свою идентичность и ценить родные традиции. З.Бжезинский хочет «облагодетельствовать» Россию «приобщением» к Западу в политическом и экономическом отношениях, забывая, что мир вокруг уже не тот, возникают альтернативные западным модели модернизации, появляется выбор, а Запад утрачивает былой авторитет. Причем и сам автор пишет об этом, что не мешает ему считать, что «для Америки, Европы и России принципиально, чтобы Россия выстроила партнерские отношения с Западом, основанные на приверженности общим политическим и экономическим ценностям» (с. 211). И это принципиальная оговорка. Идти навстречу должна Россия, которой надлежит склониться перед ценностным империализмом западного мира, прогнувшись под выгодные тому «универсальные демократические стандарты» (с. 227), лишить себя идентичности и встроиться в западную «матрицу»: «Не завоевав доверия Запада и не пройдя адаптационных преобразований, Россия рискует так и не преодолеть внутренней слабости и противоречивости своих внешнеполитических притязаний» (с. 226). Подобные суждения — достаточно наивный идеологический штамп, который, хочется надеяться, больше не применим к России, имевшей достаточно времени для того, чтобы понять, как Запад «желает всему миру блага».

Встречаются у З.Бжезинского и традиционные коннотации с Маккиндером — Евразия для него остается самым важным континентом мира (с. 185, 199). В свойственной американским политологам манере автор живописует Евразию как регион, в котором США пытаются противостоять назревающим этническим и религиозным конфликтам, в то время как Индия, Россия и Китай бездействуют. Однако и здесь опыт свидетельствует об обратном. Наблюдается активизация деятельности Соединенных Штатов в информационной сфере на центральноазиатском направлении. Судя по всему, сокращая физическое присутствие в регионе, США решили компенсировать его усилением информационной и идеологической работы. В частности, об этом свидетельствует зафиксированная активность «Голоса Америки», объявившего о поиске группы специалистов по размещению в Интернете материалов на национальных языках пяти стран, в том числе в Узбекистане и Киргизии. В ноябре 2014 года прошла информация о конкурсе на создание программы «Голос Америки» на узбекском языке в Киргизии, американские идеологи и пропагандисты искали телеканал, который будет иметь возможности для охвата аудитории во всем Оше и соседних регионах Киргизии.

Подобная активность США на идеологическом фронте не может не вызывать опасений, так как Ош — одна из болевых точек Центральной Азии, которая может стать детонатором взрыва всей Ферганской долины. Наращивание в регионе информационной активности США свидетельствует об их желании «мягкими» средствами моделировать происходящие там процессы. Учитывая опыт последних лет, можно с уверенностью говорить о том, что влияние это будет деструктивным. А обвиняемые З.Бжезинским в бездействии державы просто ждут, когда «американский слон уйдет из их посудной лавки», а кроме того, отлично понимают, насколько осторожные подходы требуются для разрешения ключевых противоречий.

Вызывают недоумение сентенции автора о российской истории: «Победоносным входом армии Александра I в Париж в 1815 году и праздничным ужином Сталина на Потсдамской конференции в середине 1945 года Россия больше обязана промахам своих врагов, чем успехам государственного управления. <...> В Первой мировой войне над ней одержала решительную победу Германия, которой пришлось долгое время сражаться на два фронта» (с. 212). Оказывается, что и «победа Сталина» была обеспечена «недомыслием Гитлера». Подобные высказывания сложно комментировать. Хочется рекомендовать автору прочитать ряд книг по теории развития имперских организмов и типологии империй. Остается сожалеть, что один из ведущих американских «геополитиков» не в состоянии понять, чем отличаются территориально интегрированные и морские империи.

З.Бжезинскому чрезвычайно приятно походя обвинять Россию в преступлениях мирового масштаба: например, противодействие нашей страны союзу Германии и Австро-Венгрии против Сербии, оказывается, развязало войну 1914 года, а пакт с Германией в 1939 году привел ко Второй мировой войне (с. 237). Подобные искажения истории, тем более никак не аргументированные и сделанные мимоходом, отнюдь не прибавляют его работе научной значимости.

Остается сожалеть, что истинное отношение автора к России прорывается наружу лишь ближе к концу его произведения. Если первые главы книги достаточно хорошо камуфлируют цели и предпочтения автора завесой непредвзятого политологического анализа, то к концу становится ясно, что он — закоренелый идеологический диверсант, не только проводник американского империализма, но и польский националист (с. 277, 278), а может быть, и того хуже — не способный адекватно воспринимать существующую реальность, переживший самого себя реликт ушедшей эпохи. Похоже, что З.Бжезинский окончательно застрял в начале 90-х годов прошлого века, а многие его размышления — легковесные политологические потуги, набор пропагандистских штампов, не имеющих ничего общего с реальностью.

Наверное, наиболее важный вывод, который можно сделать после прочтения этой работы, состоит в том, что западный мир негативно относится к России из-за того, что она, по убеждению западных экспертов, является неким «недозападом», хотя, казалось бы, так похожа, так близка. Веками Запад пытается «цивилизовать» нас по своему шаблону, но всегда терпит крах, вносит смуту в души, разлагает морально, но перекроить на свой лад, сделать своим придатком не может. В этом контексте весьма показательно, что, в отличие от России, обязанной «соответствовать стандартам», с китайцами З.Бжезинский советует «проявлять взаимную идеологическую сдержанность» (с. 281). Здесь снова проявляется логика двойных стандартов. Судя по всему, по сравнению с Россией Китай кажется ему более самобытным, более «перспективным» в долгосрочном стратегическом плане. Идеологическое порабощение Китая Западом кажется невероятным, в то время как с Россией американские эксперты по информационной борьбе готовы планомерно «работать», обучая нас «демократии», «свободе слова» и прочему «равенству», основной задачей которого является идейное разложение российского общества, размывание его идентичности и внедрение ложного целеполагания.

В целом взгляд автора на судьбы США и мира предвзят и тягостен, что тем не менее не делает данную работу совсем бесполезной или не стоящей внимания. Изучение подобных исследований и своевременное реагирование на них — важная задача для аналитиков и экспертов, занимающихся проблематикой информационной безопасности и вопросами национального самосознания.

Вахтанг Сургуладзе

Приглашенные Милославским

Милославский Ю. Приглашенная. М.: АСТ, 2014.

И аннотация издателей, и все рецензенты не сговариваясь определяют «Приглашенную» Юрия Милославского как «роман о любви». Отчасти это справедливо: именно история взаимоотношений Кольки Усова (далее по ходу жизни Николая Н. Усова) и Александры Чумаковой (Кандауровой) держит сюжет. И сам автор устами своего героя высказывается вполне определенно: «Это великая любовная сага, тот самый гимн торжествующей любви, о той самой любви, которая крепка как смерть. Это притча <...> И влюбленные, взятые <...> в осаду, не подчинились: они старательно нарядились в свое лучшее прошлое — и вышли в настоящее, которое и пристрелило их наповал». И неважно, что это о фильме «Ночной портье», ведь Колька Усов соткан из сюжетов фильмов и «роковых романсов» — и наиболее подходящие становятся, собравшись, как пазлы, в один сюжет, и моделью его отношения к Сашке Чумаковой. Однако, повторю, справедливо именно только отчасти. Да и любовь в романе — это не то чувство, которое при отверженности способно откликнуться пушкинским: «как дай Вам Бог любимой быть другим» (собственно, «неразделенная любовь» — это просто устойчивая поэтическая мифологема, введенная романтиками), а темная страсть — тот огонь, который превращал душу героя в «перегретый пар» и от которой спасала Сашку Чумакову ее «молитва запрещения», отгоняя Кольку Усова «как всякую иную нечистую силу», то есть «лишая <...> именно силы». И во внезапном возвращении через много лет давно ставшего «иностранцем» Николая Н. Усова Александре Кандауровой видится стремление отомстить ей за то, что когда-то она отвергла его, не ответила на его страстный порыв. «Ты хочешь меня помучить за то, что я тебя когда-то мучила», — произносит она.

В этой жизни, то есть более чем через четыре десятилетия, охваченная сложным ностальгическим чувством, она готова не отказать ему, чтобы теплом ответного порыва стереть нанесенную обиду, залепить, забинтовать до сих пор кровоточащую рану. В той, прежней жизни, в которой чувства героя застыли, словно в янтаре, он, Колька Усов, был как бы королем, «центровым парнем», а она, красивая и талантливая Сашка Чумакова, — королевой. Даже ее безудержная сексуальность, то ли реальная, то ли просто «поэтический имидж», для автора бесспорный плюс, поскольку не воспринимается им в ключе христианской морали, а подается в рамках западной культуры, в которую он сам погружен уже сорок лет, а, по признанию одного из осчастливленных, Сашка Чумакова — это «как месторождение золота и изумрудов», то есть именно секс-символ города-ева.

Итак, вот они перед нами — Николай и Александра. Автор хоть и оговаривается, что «царские» имена героев выбраны случайно их родителями, но в этой оговорке как раз содержится намек — и на их некую избранность, и на гибельность их союза. Однако литературную родословную Сашки Чумаковой рассказчик не скрывает: ее образ — из русской классики, более всего — из Достоевского: это и рано соблазненная Настасья Филипповна, и Грушенька. Правда, в этой жизни Александра Кандаурова — всего лишь замотанная детьми и внуком, усталая, немолодая женщина, а Николай Н. Усов — овдовевший американец русского происхождения. Казалось бы, все располагает к тому, чтобы им сейчас оказаться вместе. Но качели их отношений не знают равновесия даже теперь: их телефонные разговоры не радуют, а изматывают обоих. Гармония невозможна, а значит, на самом деле невозможна и любовь. О потенциально гармоничном их союзе как о неприемлемом варианте развития отношений думает и сам Николай Н. Усов: «И в такой полноте немятежной спокойной любви и тихой заботе о наших общих близких мы продолжили бы наши беседы <...>. Это было бы чудесно, однако неприменимо. Такая поездка и такая встреча со всем последующим по самой их природе стали бы для меня очередным поражением. Я бы опять взял, что дают. И не отомстил». Александра Чумакова (Кандаурова) с истинно женской прозорливостью чувствует, что Николаю Н. Усову нужна победа, — и она готова стать побежденной, чувствует она и то, что он одержим жаждой мести. Тема мести возникает неоднократно. И ошибется читатель, если решит, что Николай Н. Усов просто примитивно хочет отомстить отвергнувшей его когда-то возлюбленной — в стиле «жестокого романса» или рисунка заключенного, который ему продемонстрировал владелец галереи «Старые шляпы» Нортон Крэйг. Хотя и этот смутный личный мотив звучит: Николай Н. Усов «не желал остаться неотомщенным — и жестоко терзал ее», правда, добавляя, что терзал «немногим жесточе того, как она некогда терзала» его самого, «с единственной только разницей: она не ведала, что творила», но основная стрела его желания возмездия направлена совсем не на Сашку, и обвиняет он не ее, а силы рока, которые, чтобы «вернее — и уже неотвратимо, до конца» замучить Кольку Усова, загнали его «в тщательно подготовленный угол», «не попустили Сашке ответить» на его чувство, а потом «с позором, пинками, взашей — вытолкали из Сашкиной жизни», которая была и его жизнью тоже! «А далее <...>, казалось, поддержали <...> и позволили» «прожить другую, далеко за Сашкиными пределами, субституточную жизнь».

Вот мы и вышли на главную тему этого серьезного, глубокого философ­ско-психологического романа, который разработан автором в ключе европейского «интеллектуального романа» и стилистически восходит к самым высокопрофессиональным переводам такой литературы лучшими советскими (подчеркну) переводчиками. Такой стиль выбран автором намеренно — ведь Юрий Милославский как бы редактирует, почти что переводит на литературный язык предложенные нам записки Николая Н. Усова. Нестандартность темы: редукция души вследствие субституточной жизни и попытка возвращения к своему настоящему «Я», к своей судьбе — и мастерское ее раскрытие выделяют роман «Приглашенная» из литературного контекста и делают уникальным.

А вот если прочитать «Приглашенную» только как рассказанную самим героем историю любви — то справедливым окажется замечание Льва Пирогова (ЛГ. 2014. № 20), сравнившего книгу с «Игрой в классики» Х.Кортасара — потому что роман сразу распадется на две части, которые можно воспринимать как вполне отдельные книги, даже в жанровом отношении, и допустимо будет прочитать каждую отдельно. Но роман абсолютно цельный именно потому, что он написан на другую, очень глубокую тему, которая как раз во второй части текста начинает оттеснять «любовную линию» и вытеснять того читателя, который только за этой линией и следил, и захватывать читателя, ищущего в литературе ответов на серьезные вопросы, порой и на те, на которые наука еще не может дать исчерпывающего объяснения — в частности, о природе времени. Материально ли оно? Русский астрофизик и мыслитель Н.Козырев был уверен — да, время материально. «Моменты собственного времени, как материальные нити, связывают центр действия с объектами, воспринимающими это действие, — писал он еще в 60-х годах прошлого века. — Время несет в себе организацию, структуру или негэнтропию, которая может быть передана другому веществу...» Для Ю.Милославского время вполне осязаемо — захваченный его тайной еще в детстве, Колька Усов однажды увидел туманный сгусток времени, притаившийся в старинной шкатулке, которую многие годы не открывали. И Николай Н. Усов, вспоминая этот эпизод, начинает подозревать: для того чтобы избавиться от редукции души, чтобы вернуться к истоку своего «Я», необходим эксперимент со временем, в котором встретятся он и Сашка Чумакова п р е ж н и е. Ведь в той жизни, откуда бежал Колька Усов, как бы спасаясь от неразделенной страсти, он оставил и свою страстность, и широту своей натуры, а в конечном итоге — самого себя, а в этой жизни он выбрал путь сужения и уплощения своего «Я» до размеров, требуемых нормами общества, равнодушно отсекающими у каждого индивидуума все обществу не нужное, и убедил себя, что «душа обязана быть маленькой и узкой», что малодушие — это достоинство и способ выживания, а «существование есть привилегия». Вторит ему и критик Лев Пирогов, говоря, что малодушие «есть смирение в Боге». Имею смелость с этим не согласиться: смирение и малодушие явления разного порядка. Смирение имеет своим источником слово «мир», малодушие же это нехватка, недостаток той сигнально-локационной системы (извините за механистичность определения), которая настроена на Бога. Правда, Лев Пирогов все же замечает, что у героя «Приглашенной» душа «въедливо-занудная, ссутуленная (выделено мной. — М.Б.), бережно несущая себя, как послеоперационный больной». Другими словами, основную тему романа, несмотря на множество литературных ассоциаций, Лев Пирогов заметил, но как-то мимоходом.

В той жизни Кольке Усову (и не только ему) никому ничего не нужно было доказывать — в этой, новой, ставшей его, «разрешение на существование (лицензию) необходимо регулярно подтверждать и возобновлять по строго определенным правилам, каковые <...> могут быть изменены». Нет, Николай Н. Усов не превратился в «маленького человека», как назвал его в своей статье (Новый мир. 2014. № 9) критик Д.Бавильский (еще двадцать лет назад внештатного сотрудника «Радио “Свобода”» он же, я уверена, считал бы «большим человеком»), Николай Н. Усов стал «человеком усеченным», редуцированным, сознательно сжавшим свое «Я» до простой рациональной адаптации к социуму и тихого семейного существования с не очень хорошей с точки зрения нравственности (например, она легко отступает от заповеди, предписывающей чтить отца своего и мать, что, возможно, и сокращает ее жизнь), но очень удобной Катей. И возвращение в «точку невозврата» (извините за тавтологию) необходимо ему не столько для того, чтобы вернуть Сашку Чумакову, отягощенную сыновьями и внуком, сколько для самого себя — для решительной попытки попробовать вернуться к своей душе, расширить ее до объема, заданного при рождении, и повернуть собственным усилием руль сил рока, сил природы в ту сторону, где пролегает территория его настоящей жизни, — то есть изменить судьбу. (А географические координаты территории настоящей жизни теперь, по прошествии сорока лет, совсем не важны: это может быть не город-ев, а, к примеру, какой-нибудь заброшенный хутор на границе с Канадой; важно ведь совсем другое — произойдет ли душевный катарсис и состоится ли возвращение.)

Кстати, по территориальной ассоциации хочется сделать одно замечание о географии самого романа: роковая «точка невозврата» находится совсем не в «аллее решительного объяснения» родного города Кольки, как полагает и рассказчик и, как бы веря рассказчику, в примечании сообщает его «комментатор — редактор Ю.Милославский», «точка невозврата» — в том саду, возле дома Чумаковых, где Сашка сообщает подкараулившему ее Кольке Усову, что она уходит. Именно потому на портрете в галерее «Старые шляпы» Сашка запечатлена именно в этот момент.

И вторая часть романа, еще раз повторю, крайне важна как раз для раскрытия главной темы: ведь «Прометеевский фонд», куда попадает герой, не только предоставляет ему «способ достойно отплатить так называемым Силам Природы за все причиненные унижения» (силы природы для автора те же силы рока), но и шанс на «иной вариант трудоустройства «судьбы, где будет или другой начальник с другим отношением и другим подходом», или, в лучшем случае, герой станет начальником над самим собой и над своей судьбой, что совершенно невозможно в случае «редуцированной души». Рассуждения куратора «Прометеевского фонда» о «темпоральных капсулах» в стиле фантастических романов (этот термин, правда в применении к космическому кораблю, использовал, в частности, Роберт Силверберг, есть сходное и в компьютерных играх) дают Николаю Н. Усову, легковерному русскому эмигранту, надежду на возвращение в «точку невозврата» — и превращения ее в точку отсчета своей новой, подлинной жизни.

И вот здесь, когда лицо героя уже повернулось в сторону прошлого, но возвращение еще не состоялось, герой начинает искать помощи у самого времени, той материальной субстанции, того туманного облака, которое однажды он увидел над старинной шкатулкой. Рассуждения героя о времени (не автора, подчеркнем, а героя, от лица которого ведутся записки) — это попытки, соединив различные теории и точки зрения — Сен-Мартена, Эйнштейна, даже обэриута Введенского и прочих, — нащупать ту спасительную кнопку, нажав на которую он снова окажется в одной «темпоральной капсуле» с Сашкой Чумаковой, в той самой «точке невозврата», откуда и началась его жизненная редукция.

Но сильнее всего в пользу допустимости, так сказать, положительного результата экспериментов со временем, которые бы доказали возможность как бы спрессовать прошлое и настоящее, сократив расстояние между ними от нескольких лет до мгновений, пока свидетельствуют не научные свидетельства, а исключительно художественные. Вспомните хотя бы «Солнечный удар» И.Бунина: поручику после внезапного любовного «солнечного удара» и «вчерашний день и нынешнее утро вспомнились так, точно они были десять лет тому назад». У Ю.Милославского в «Приглашенной» тоже есть поразительно сильный эпизод, в котором с субъективным восприятием времени происходит как раз обратное, и подано это так, что можно усмотреть в описываемом некоторую сюрреалистичность. Но штрихи сюрреализма столь ненавязчиво представлены в тексте, столь тонко балансируют на грани сознания и подсознания героя, что, на мой взгляд, не могут стать маркерами направления, а являются лишь очень точными описаниями внутренних переживаний, которые просто выходят за пределы границы сознания. А эпизод вот какой. Мама героя (кстати, удивительно обаятельный образ смешливой и доброй женщины), очень эмоционально вспоминая прошлое и рассказывая о своих школьных и юных годах своему сыну-подростку, показывает ему старое здание школы, и вдруг сидящий на ступеньках немолодой алкоголик окликает ее по фамилии. Кто это, спрашивает Колька. Это пионервожатый, отвечает она. Такой старый, удивляется Колька. Что ты, говорит мама, ему двадцать.

«— Мама, что ты?! Ему как нашему деду...

— Ну, какому там деду, — как бы задумавшись, не сразу найдясь, ответила она. — Ему двадцать...»

С мамой героя произошло почти то же, что и с поручиком Бунина: некий эмоциональный «солнечный удар». Эпизод удивительно точен. Однако склонный к интеллектуальной рационализации Николай Н. Усов дает происшедшему с его мамой объяснения в стиле «Прометеевского фонда»: «...в работе темпоральной системы на одном из ее участков произошел своего рода сбой, отчего постулируемое временное “расстояние”, накопившееся между данными двумя индивидуумами, резко сократилось».

И наконец резко сократилось расстояние между Николаем Н. Усовым и Александрой Чумаковой (Кандауровой)... Но страсть юности не выдерживает испытания встречей (неважно, реальной или воображаемой): Сашка Чумакова утратила «божью искру таланта» — она променяла ее на обычную, достаточно благополучную жизнь (чем не параллель с семейной жизнью Николая Н. Усова), не сохранила красоту (аналогия с пушкинской графиней из «Пиковой дамы» ведь не случайна — у Юрия Мило­славского вообще нет случайных деталей, текст всегда строго выверен), страсть, вспыхнув при встрече молнией, тут же обрушивается и гаснет, сцена рвоты в машине довершает тягостное впечатление. Не возвращаться, а умереть — так решает автор за героев. И конец предрешен. Возвращение к самому себе не состоялось. «Темпоральная капсула» не помогла. Почему? Да потому что силы природы, с которыми пытался спорить «Прометеевский фонд», всегда сильнее страсти, ведь страсть на самом-то деле ими и порождена, ими и вскормлена. Но не сильнее любви, которая имеет совсем другой источник и для которой, как «для Бога, нет времени, и один момент нашего настоящего <...> равносилен вечности (Луи-Клод де Сен-Мартен).

Мария БУШУЕВА