Накануне

Почти всегда, обращаясь к Бессарабии или говоря о ней в стихах и прозе, Александр Пушкин добавляет определение «пустынная». Стоит ли воспринимать значение этого слова в буквальном смысле? Скорее всего — нет. За ним — прежде всего образ, тесно связанный с судьбой поэта, сосланного в наши края. Собственно, об этом Пушкин сам заявил в послании «К Овидию». Сначала он признается: образ Овидия «живо впечатлел в моем воображенье пустыню мрачную, поэта заточенье, туманный свод небес, обычные снега и краткой теплотой согретые луга». Ну а потом? Затем появляется точный и верный образ Бессарабии: «Изгнанник самовольный, и светом, и собой, и жизнью недовольный, с душой задумчивой я ныне посетил страну, где грустный век ты некогда влачил. Здесь, оживив тобой мечты воображенья, я повторил твои, Овидий, песнопенья и их печальные картины поверял; но взор обманутым мечтаньям изменял. Изгнание твое пленяло втайне очи...» Уже в марте 1821 года в письме к лицейскому другу барону Антону Дельвигу Пушкин называет Бессарабию благословенной. Несколько лет спустя он авторитетно заявит в примечаниях к «Цыганам»: «Бессарабия, известная в самой глубокой древности, должна быть особенно любопытна для нас:

Она Державиным воспета

И славой русскою полна.

Но доныне область сия нам известна по ошибочным описаниям двух или трех путешественников...»

Такое утверждение не случайность, оно — плод его многочисленных поездок по Бессарабии, в том числе, и прежде всего, поездки, совершенной с полковником Якутского полка Иваном Петровичем Липранди по южной части Бессарабии в декаб­ре 1821 года. К сожалению, многие и сейчас воспринимают пушкинское определение «пустынная Бессарабия» как характеристику края, где якобы простирались одни только безлюдные степи. Некоторые с обидой говорят о том, что Пушкин­де не видел Бессарабии, не знал ее людей, ее истории...

Что же представляла собой Бессарабия к тому времени? Что «пленяло втайне очи» поэта? Какие изменения произошли на этой земле за прошедшие почти два века? Чтобы ответить на эти вопросы, мы и решили совершить путешествие по Бессарабскому пушкинскому кольцу (первые поездки и очерки относятся к 1983–1984 годам, за это время многое изменилось, и автор позволил себе, где это необходимо, краткие комментарии, дополнения).

Но прежде чем отправиться в путь, небезынтересно взглянуть на Бессарабию того времени и на Кишинев, откуда было начато путешествие Пушкина, на то, чем примечателен был 1821 год, чем жил тогда сам поэт. И наконец, весьма любопытно выяснить, почему наместник Бессарабской области, председатель Комитета об иностранных поселенцах южной России генерал­лейтенант Иван Никитич Инзов, с таким вниманием и уважением относившийся к Пушкину, вдруг воспротивился его поездке с Липранди?

Итак, завершался 1821 год... Бессарабия готовилась встретить десятилетие своего присоединения к России. Срок минул небольшой, но сколько перемен! Какие живительные истоки пробудили край, освобожденный от османского ига!

Люди перестали бояться набегов, начали селиться у дорог, на более удобных, открытых местах. Поднимались новые селения, сокращались расстояния. Центром всей деловой и общественной жизни края стал Кишинев. Спустя всего шесть лет здесь уже действует митрополия, открыты духовная семинария, а при ней — типография, пансион для детей. В типографии изданы букварь для желающих изучать молдавский язык, краткая русскомолдавская грамматика. Развивались цеха портных, столяров, плотников, каменщиков, стекольщиков, кожевников. В верхней части города разбит городской сад, начинаются плановые европейские застройки Кишинева. Прямые улицы, каменные дома в два­три этажа. Открылась городская больница на 36 коек.

А ведь когда решали, где быть центру области — в Бендерах или в Кишиневе, чаша долго не склонялась в сторону Кишинева. Новая столица радушно принимала освободителя Европы — российского императора Александра I, рукой которого здесь же был подписан Устав образования Бессарабской области 1818 года. В те апрельские дни Кишинев был провозглашен центром области и Орхейского цинута. Здесь разместились резиденции наместника, гражданского губернатора, стали действовать Верховный совет области, который сразу подчинялся Госсовету, областное правительство, областные суды.

Уже при Пушкине, находившемся в Кишиневе с 21 сентября 1820 года, в районе Вистерничень, была основана мануфактура. На ней работало 22 человека. В год они выпускали тканей, платков, одеял, поясов на 94 тысячи рублей. В конце 1821 года стали готовить места для установки в городе первых уличных фонарей. Задумывались и о мощении улиц, хотя бы потурецки.

Конечно, после пышного, шумного Петербурга Пушкину грустно, тоскливо, тягостно в Кишиневе, где почти на каждом шагу глинобитные дома с заборами из хвороста и камыша, размытые, кривые, темные переулки, тучи комаров. Он мечтает о скором возвращении в столицу, просит друзей похлопотать за него. Но в письме к поэтупереводчику Н.И. Гнедичу предупреждает:

Все тот же я — как был и прежде,

С поклоном не хожу к невежде,

С Орловым спорю, мало пью,

Октавию — в слепой надежде —

Молебнов лести не пою.

Но очень скоро он полушутяполусерьезно сообщает полковнику в отставке В.Л. Давыдову в Каменку:

Я стал умен, я лицемерю —

Пощусь, молюсь и твердо верю,

Что бог простит мои грехи,

Как государь мои стихи.

Говеет Инзов и намедни

Я променял парнасски бредни

И лиру, грешный дар судьбы,

На часослов и на обедни,

Да на сушеные грибы.

Но вот весточка от писателяфилософа, отставного ротмистра П.Я. Чаадаева. Пушкин необычайно рад вниманию друга. В ответепослании «Чаадаеву» он максимально собран, серьезен и откровенен. В потаенных глубинах его души рождаются удивительные строки:

Оставя шумный круг безумцев
молодых,

В изгнании моем я не жалел об них;

Вздохнув, оставил я другие
заблужденья,

Врагов моих предал проклятию
забвенья,

И, сети разорвав, где бился я в плену,

Для сердца новую вкушаю тишину.

В уединении мой своенравный гений

Познал и тихий труд, и жажду
размышлений.

Владею днем моим; с порядком
дружен ум;

Учусь удерживать вниманье долгих
дум;

Ищу вознаградить в объятиях
свободы

Мятежной младостью утраченные
годы

И в просвещении стать с веком
наравне.

Богини мира, вновь явились музы
мне

И независимым досугам
улыбнулись...

В том году вдохновение не покидало поэта. С величайшим упоением он трудится и в Каменке, и в Одессе, но особенно в Кишиневе. (Когда были написаны и опубликованы в республиканской газете «Молодежь Молдавии» мои первые очерки этого путешествия, я еще не знал, что именно мне суждено будет открыть «Бессарабские весны А.С. Пушкина», а самой яркой и плодотворной из них — весне 1821 года — посвятить целую книгу.) Вот уж на столе беловой вариант новой поэмы «Кавказский пленник», написана поэма «Гавриилиада», начаты поэмы «Бахчисарайский фонтан», «Братья разбойники», «Влюбленный бес». А сколько стихотворений, писем, записок, рисунков!..

А сколько событий вокруг, коих он участник, свидетель, летописец! Женился командир 16й пехотной дивизии генерал­майор Михаил Федорович Орлов, и Раевские, милые его сердцу друзья, всей семьей нагрянули в Кишинев. Не оттого ли случилось землетрясение 14 июля?! А может, эта земля, как и вся Европа, содрогнулась от обрушившихся на нее революций? Восстала Греция! Предводитель этеристов в Молдове и Валахии — молодой генерал русской армии князь Александр Ипсиланти. Завидная судьба! Но будет ли война? И на чьей стороне выступит Россия? Поддержит ли государь восставших? Эти вопросы волновали не только поэта. Счастливейшие дни общения с главой южных декабристов подполковником Павлом Пестелем в доме М.Ф. Орлова. Горячие споры в ложе «Овидий». Но что творится в дивизии Орлова? Полки возмущаются один за другим. По всему видать, Орлов сам готов с ними перейти к решительным мерам.

В те дни Пушкин и узнает, что полковник И.П. Липранди получил 12 декабря приказ Орлова произвести следствие в 32м Егерском полку в Аккермане и 31м в Измаиле в связи со случившимися там солдатскими волнениями. Поэт тут же решает выехать с Липранди, посмотреть Бессарабию, о которой уже столько прочитано в богатейшей библиотеке и записках Липранди. Но Инзов решительно отвергает просьбу полковника, чем удивил и первого, и второго.

Почему же Инзов против поездки? Хорошо известно, что Липранди был военным разведчиком, имел связи с Одессой и Петербургом. Кто мог поручиться за счастливый для Пушкина конец этой затеи в такое­то время? А время было тревожным. Тучи сгущались, и мудрец Инзов первым почувствовал приближение грозы. 19 ноября он получил депешу от начальника Главного штаба князя П.М. Волконского. В ней говорилось: «До сведения его императорского величества дошло, что в Бессарабии уже открыты или учреждаются масонские ложи под управлением в Измаиле генерал­майора Тучкова, а в Кишиневе некоего князя Суццо, из Молдавии прибывшего... Касательно г­на Пушкина также донести его императорскому вел­ву, в чем состоят ли и состояли его занятия со времени определения его к вам, как он вел себя, и почему не обратили вы его внимания на занятие его по масонской ложе?» 1 декабря Инзов ответил на все поставленные вопросы таким образом, чтобы отвести беду от всех, в том числе и от Пушкина. Но из точных и конкретных вопросов, волновавших императора, было ясно, что он хорошо информирован о делах в Бессарабии. И возможно, поэтому Инзов счел поездку Пушкина в Измаил нежелательной.

И все же он не смог отказать Орлову. Мы не знаем о характере той беседы, что предшествовала согласию Инзова. Мы не знаем, давали ли они Пушкину какие­либо напутствия. Мы многого не знаем. Открытой остается и дата отъезда. Известно, что поездка длилась ровно десять суток, что она завершилась 23 декабря, в канун Рождества Христова. И мы можем только предполагать, основываясь на расчетах по дневнику пунктуального Липранди, что выехали они 14 декабря.

В те дни Пушкин жил у наместника, в роскошном особняке местного помещика, члена Верховного совета области Иордакия Донича. После второго землетрясения, которое произошло 5 ноября, двухэтажный особняк с высокой крышей сильно пострадал. Инзов собирался на время покинуть его, а Пушкин решил остаться жить «в развалинах». Но, думается, ночь перед поездкой, как это не раз бывало, Пушкин провел не у себя, а у Липранди: вставать надо было очень рано. Квартира полковника, как мы установили уже в наши дни, находилась на Купеческой (ныне — Василе Александри) и Михайловской (ныне — Михая Эминеску) улицах, между домами купца Чаплыгина и владельца французского магазина Дюпона.

В ту последнюю перед поездкой ночь Пушкин читал Овидия, его скорбные элегии, повествовавшие о последних годах жизни римского ссыльного у берегов Дуная и Черного моря. Утром книга останется на столе. Пушкин не раз потом вздохнет, сожалея, что не взял ее с собой.

Мы же постараемся не забыть взять с собой в дорогу и эту книгу, и другие, и сочинения поэта, и воспоминания его современников, и найденные нами карты Бессарабии, расписания почтовых станций начала ХIХ века. До этого путешествия в печати вышла моя статья «Во всем не полагаясь на Липранди». Среди откликов на нее было письмо группы кишиневских библиотекарей. В нем они писали: «Прочитав до конца ваши публикации, мы от всей души поздравляем вас с приятным и очень важным открытием... весьма и весьма отрадно узнать человеку, живущему в одном из селений, упомянутых вами, что здесь был, ходил, дышал, а может быть, и писал сам Пушкин! Это состояние должно быть особенно радостно любителю, ценителю, поклоннику таланта А.С.

Только солнце, звезды и луна являются и поныне “живыми” свидетелями (к сожалению, молчаливыми) маршрута, по которому совершил поездку А.С. по нашей земле. Вот почему ваша находка сейчас как никогда обрадует всех, кому дорог наш край, кто ценит и любит величайшее русское имя — Александр Сергеевич Пушкин...

Приятнейшего вам путешествия! Новых встреч! Новых друзей! Новых творческих открытий!

Да сопутствуют вам отличное настроение и хорошая погода! Удачи вам и вашим сподвижникам на верном пути!»

С этим напутствием мы и приглашаем вас в путешествие по Бессарабскому пушкинскому кольцу — по южной Молдавии и Украине, обрамленным Днестром, Черным морем, Дунаем и Прутом.

B старом городе

Сколько исхожено этими узкими, переплетающимися, разбегающимися почти на каждом углу улочками старого города, асфальтовые панцири которых порой взорваны, вспучены над мощными корневищами седых акаций, кленов, лип, тополей! Можно остановиться в любом месте, закрыть глаза и живо представить во всем великолепии уже не существующие особняк бессарабского наместника генерала Инзова на Пушкина горке (ныне Colina Pushkin), где жил поэт с октября 1820 года (или с марта 1821 года) по апрель 1822 года; рядом — квартира чиновника особых поручений при Инзове, ближайшего друга поэта отставного майора Н.С. Алексеева, у которого Пушкин жил с апреля 1822 года и где останавливался в марте 1824 года; дома бельцкого исправника К.Ф. Бодеско, где временно жил Инзов после землетрясения и куда заходил поэт, надворного советника, члена Верховного совета области и областного суда И.К. Прункула, гражданского губернатора Бессарабии К.А. Катакази, генеральши Грабовской, у которой квартировали Стамо (Пушкин был влюблен в жену Апосталаки Стамо — живую и общительную Екатерину, дочь члена Верховного совета области Замфираки Ралли — и дважды объяснялся ей в любви).

Намного легче представить и увидеть здесь Благовещенскую церковь, глядя на росписи которой, как полагают некоторые, Пушкин и стал сочинять прекраснейшую по совершенству, но скандальную по содержанию «Гавриилиаду», или, скажем, дом знатного грека, таможенного сборщика пошлин М.Г. Кацики. Легче, потому что эти здания сохранились.

Последний дом широко известен тем, что здесь располагалась масонская ложа «Овидий» № 25, членом которой был и Пушкин и изза которой, как он впоследствии с гордостью утверждал, закрыли все подобные ложи в России. Во время работы в Национальном архиве, связанной с уточнением маршрута поездки Пушкина по Бессарабии в 1821 году, мне довелось увидеть немало казенных бумаг, требовавших в то время с каждого чиновника брать подписку в том, что он не принадлежит ни какой­либо ложе, ни тайному обществу. Там же хранятся и толстые книги, где собраны подписи давших такую подписку. Из них нетрудно понять, как сильно были напуганы распространением масонских лож и тайных обществ в России и сам государь, и все его окружение.

Долгое время дом Кацики был занят под квартиры, и за ним особо никто не присматривал. Потом в его подвале, где, собственно, и творили свои таинства кишиневские «каменщики», была открыта детская библиотека. В 80х годах минувшего века здесь располагалось кишиневское отделение Молдавского общества охраны памятников истории и культуры. Тогда здание прошло реставрацию. Оно и сейчас радует глаз как одно из немногих сохранившихся зданий, где бывал Пушкин. Но теперь его хозяин — издательство «Litera», в подвале располагается книжный магазин. Между тем жива еще идея об открытии в этом здании музея Кишиневской управы декабристов. Он мог бы действовать в самом здании, а в подвале следовало бы восстановить обстановку ложи «Овидий». Вышедшая еще в 1975 году книга И.Ф. Иоввы «Декабристы в Молдавии» содержит богатые сведения и документы, связанные с исключительно интересной деятельностью кишиневской организации декабристов. Нет необходимости перечислять и другие исследования, включая автора этих строк, убеждающие в том, что такое решение возможно.

Находясь у этого дома, в сквере, где возвышается памятник главе Кишиневской управы декабристов генералу М.Ф. Орлову, нельзя без величайшей гордости думать о том, что в начале 1821 года на съезде будущих декабристов в Москве именно 33летний Орлов предлагал и требовал перейти к активным действиям. В том же году не было другой управы в России, готовой к таким действиям и имевшей столь решительного лидера.

Известно, что во время пребывания в Бессарабии «по греческим делам» глава Южного общества подполковник Павел Пестель обсуждал с Орловым план выступления последнего на стороне восставших греков. А это, как известно, в корне расходилось с волей Александра I (вернее сказать, с его безволием, ибо условия императоруосвободителю уже стал навязывать Священный союз, напуганный национально­демократиче­скими движениями в Европе, да и не желавший какого бы то ни было сильного влияния России на Европу). Да, отсюда, из этого старого городка, дул ветер республиканского, конституционного обновления, тот ветер, который поднял не только народ Греции, но и народы Италии, Испании, Португалии. Этот ветер, можно сказать, постоянно дул в паруса поэзии Пушкина. Работая в 1830 году над сожженной впоследствии десятой главой «Евгения Онегина», он писал об этих временах:

Тряслися грозно Пиренеи,

Волкан Неаполя пылал,

Безрукий князь друзьям Мореи

Из Кишинева уж мигал...

А можем ли мы забыть о том, что отсюда, из Кишинева, в начале 1822 года в царские казематы был увезен первый декабрист, ближайший друг Пушкина, член ложи «Овидий», один из руководителей Кишиневской управы Южного тайного общества майор В.Ф. Раевский? И было ему тогда всего 25 лет...

Старый город красив в любое время. И зимой, когда мягкая молдавская метель обволакивает рыхлыми сугробами низкие домики, деревья, заборы. И весной, когда по сочному первотравью желтой нитью шьет узоры матьи­мачеха, а тюльпаны светятся, как рубиновые камни, когда цветут черешни, вишни, персики, абрикосы, яблони, а вслед за ними — первая сирень. И летом, когда все замирает под палящими лучами солнца, в тени густой листвы, когда цветут розы, когда дурманят запахи ромашки, полыни, свежего варенья из малины, клубники, когда все предлагают дульчацу. И осенью, когда повсюду природа расстилает золотые ковры, разбрасывает пестрые шали, когда бродит в двориках и погребках молодое вино — тулбурел, когда наступает пора шумных, щедрых на угощение и питие молдавских свадеб...

Не люблю эти места в дождь, в ливень. Многие переулки, улицы покрываются грязью, лужами, бегут по ним ручьи, потом несутся бурные потоки с такой силой, что уносят в Бык все, что попадается на их пути. В один из таких дождливых дней и родилась мысль посмотреть на старый город с высоты. Дождь вскоре прекратился. Но где ж найти самое высокое место?

При поэте старый город хорошо просматривался с нескольких высоких точек Пушкина горки: с находившейся где­то здесь пожарной колокольни, с мельницы, с балкона особняка Инзова и с колокольни Благовещенской церкви. Ни пожарной колокольни, ни мельницы, ни дома наместника не сохранилось. Правда, неподалеку от горки во всю мощь долгое время еще пыхтела «Красная мельница», названная так потому, что сооружена из красного кирпича. Но она вписалась в старый город лишь в конце ХIХ века.

К тому же здесь не очень гостеприимные хозяева. Лучше всего взобраться на колокольню Благовещенской церкви, поднятой в 1807–1810 годах. Пришлось «выпрашивать» разрешение в Художественном музее, которому она тогда принадлежала, ибо это было до 90х годов, когда в церковь еще не возвратился ее приход.

Долгое время в пустовавшем здании церкви в те дни было шумно и тесно. Работники музея перевели сюда в связи с началом строительства нового здания музея открытое хранилище декоративно­прикладного искусства и скульптуры. Сооружались стеллажи, раскладывались по полкам экспонаты. Чистые белые своды (все росписи были уничтожены, а стены выбелены) снова запестрели. Но нам налево, в узкую низенькую дверь, и дальше — по крохотным деревянным ступеням вверх. Вот небольшая комната­площадка с балконом — место для певчих. Чуть выше еще одна комнатка с узеньким окошком почти под потолком. По всей видимости, тут коротал часы звонарь. А теперь наклонимся, присядем, выпрямимся, проползем — и мы на площадке колокольни. Смотрю, с трудом, но ко мне пробирается и женщина — хранитель музея.

— Я так хотела подняться сюда, но боялась одна: а вдруг застряну в этом узеньком пролазе? Кричи, не кричи — никто не услышит, не поможет. Ждала, когда вот появится какой­нибудь дурак — и я за ним. Ой, простите...

Колокола смиренно висят на мощных столбах и перекладинах. Правда, не все. Сказывают, в центре располагался самый большой колокол. Но центр пуст. Впрочем, вот колокол, надпись на котором сообщает: «Вылит сей колокол в Москве в заводе И.Д. Финляндского весом 25 п. 4 ф.». К сожалению, он без даты. А вот на среднем дата есть. Из надписи на немецком и старомолдавском языках следует, что этот колокол отлит в Вене на средства, доставленные из Бессарабии. И когда, думали бы вы, отлит он? в 1799 году! Грех не возрадоваться такой находке в день 185летия со дня рождения А.С. Пушкина и не ударить в колокола. Поэт­то родился в 1799м...

И вот медленномедленно поплыл над старым городом низкий, тихий, певучий, долгий звон, за ним — более светлый и нежный, а вслед — звонкие и веселые: дяньдяньдянь...

Душа моя вздрогнула, сердце забилось так, будто вот­вот должна состояться встреча с Пушкиным. И если бы такое чудо произошло, то он, верно, сказал бы: «Нет, братец, не так они звонить должны. Они могут петь. впрочем, послушай...» Да, узнаем ли мы когда­нибудь, как они пели при Пушкине? Тогда очень хотелось верить в то, что узнаем. Ведь не перевелись мастера. Теперь колокола вновь льют в нашем крае. Теперь колокола поют всюду. Но мастера иные — и звоны другие... Правда, в 2009 году выяснилось, что на арке Победы (ныне Святые ворота) хранятся два небольших колокола с надписью о том, что они принадлежат митрополичьей церкви. Но они давно уже не напоминают о себе жителям Кишинева. Они замолкли после того, как на арке были установлены механические часы. А жаль, этито колокола и воспеты Пушкиным весной 1821 года в обращении к своему дядьке:

Дай, Никита, мне одеться:

В митрополии звонят...

Что же мог видеть звонарь отсюда, с этой колокольни? Каков этот город и его окраины сейчас?

Многое в нем исчезло давно и бесследно. Только в XVII веке его дважды жгли татары. И поскольку город был деревянным, то все сгорало дотла. В 1788 году его опустошили турки. После последнего пожара, вспоминали очевидцы, в Кишиневе виднелись лишь печи и трубы да остатки лучших домов. Но всегда город возрождался, как Феникс из пепла. Потому и сейчас он открыто и доверчиво смотрит на нас, радуя любопытный глаз.

В нескольких шагах от Благовещенской церкви вспомогательная школа, за ней, в начале бывшей Кациковской (ныне — Богдана П. Хаждеу), ложа «Овидий» со сквером и памятником М.Ф. Орлову. Справа, за мебельной фабрикой и больницей, на подходе к кинотеатру «Москова» (теперь театр им. Еуджена Энеску) и к гостинице «Турист», возвышался «старый собор». Это кафедральная церковь Святых архангелов Михаила и Гавриила, перестроенная в 1802–1806 годах. Рядом проходила Большая молдавская дорога (Павловская, ныне — Петру Рареш). Теперь тут шумит проспект Молодежи (переименован в бульвар Ренаштерий, затем — бульвар Григоре Виеру). Меж высотками снуют троллейбусы, автобусы, автомобили, резво взбегая на мост, замерший через речку Бык, уносясь по нему в северные столицы и страны. Под мостом время от времени мелькают пассажирские и товарные поезда. Слева от него — станция Вистерничень. За проспектом, на холме справа, возвышается самая старая церковь города — Мазаракия. Она сооружена из камня еще в 1757 году. По всей видимости, нет в городе сооружения древнее. Да и сама она уцелела чудом. Сейчас кажется крошечной оттого, что над ней буквально нависли высотные дома нового Кишинева. Здесь теперь размещается один из центров старообрядчества. У подножия холма стела. Она гласит, что именно отсюда, от этого места, берет свое начало город Кишинев.

За холмом с церковью Мазаракия на вершине — там, где парят белые многоэтажки, прикрывающие некогда скованные бетоном, а теперь заросшие камышом берега тихого, мелководного Быка, — там раньше теснились мазанки Булгарии с обширными огородами. Эти огороды поливались из Быка, который при Пушкине был намного шире, полноводнее, несколько плотин преграждали путь, отчего при сильных ливнях случались потопы, и город тонул в стремительных водах. Но были и выгоды. У плотин стояли мельницы, а за ними сияло широкое озеро, полное дичи, рыбы. В нем купались многие, включая Пушкина и его друзей.

За Быком, в северной части города, и сейчас возвышается церковь Константина и Елены, сооруженная в 1777 году. При ней жалкие остатки старого городского кладбища, на котором покоятся Кацики, Стамо, Ралли, Зилоти, Белуха­Кохановские, Доничи и многие другие, некогда радушно принимавшие поэта в своих домах. Здесь и надгробие Екатерины Стамо (урожденной Ралли, Матиас), в которую был влюблен поэт. Ее по праву мы называем «бессарабской Татьяной».

На месте нынешнего микрорайона (сектора) Рышкань в то время располагались загородные сады, виноградники. За церковью находился разлом, куда прогуливались горожане, далее — скаковое поле, шатровые стоянки цыган. Теперь в этих местах хорошо виден купол нового цирка.

Нам важно помнить, что именно тут чуть не погиб Пушкин. Ссора с полковником Старовым, командиром 31го Егерского полка, начавшаяся неожиданно и несколько комично в клубном доме, закончилась опасной дуэлью. Вот как описывает ее И.П. Липранди со слов друга и секунданта поэта Н.С. Алексеева: «Первый барьер был на шестнадцать шагов; Пушкин стрелял первый и дал промах, Старов тоже и просил поспешить зарядить и сдвинуть барьер; Пушкин сказал: “И гораздо лучше, а то холодно”. Предложение секундантов прекратить было обоими отвергнуто. Мороз с ветром... затруднял движение пальцев при заряжении. Барьер был определен на двенадцать шагов, и опять два промаха. Оба противника хотели продолжать, сблизив барьер, но секунданты решительно воспротивились, и так как нельзя было помирить их, то поединок отложен до прекращения метели». Это было 6 января 1822 года. К счастью, через два дня удалось все же помирить их, и вместо выстрелов из пистолетов прогремели выстрелы шампанского в ресторации Николетти.

Но и сегодня, спустя почти два столетия, нельзя без ужаса думать о том, как рано могла оборваться жизнь Пушкина. А случись такое, мы бы никогда не услышали ни «Евгения Онегина», ни «Бориса Годунова», ни «Капитанской дочки», ни «Повестей Белкина». Да, молдавская земля всегда была благосклонна к неповторимой, удивительной судьбе этого уникального гения. Этому гению поклоняется теперь весь мир.

На Инзовой — ныне Пушкина — горке возвышался особняк боярина Донича, в котором жили и наместник, и Пушкин. Последний занимал две комнаты на первом этаже с окнами на югозапад и северозапад. Дом был с садом, виноградником, оранжереей, за ним вправо тянулись дома знатных бояр, располагались больница, острог. От них рукой подать до секторов Скулень и Буюкань. Раньше это были ничем не приметные окрестности. Теперь тут выросли новые благоустроенные микрорайоны с крупными парковыми массивами и озерами. В районе Дурлешского ручья, за корпусами педуниверситета, раскинул свои владения дендропарк. В нем более 700 видов редких растений, собранных здесь со всего мира. Это один из самых ухоженных и благоустроенных парков. К нему нескончаемым потоком движутся кортежи с молодоженами.

Но мы забрались слишком далеко. Вернемся в верхнюю часть старого города — туда, где стояли дома Маврогени, Каховских, Мило, Кантакузиных. Именно тут жила прекрасно описанная Константином Негруцци прибывшая в то время с матерью из Константинополя 17летняя Калипсо Полихрони. Пушкин не раз заходил в ее дом. И кто знает, какие чувства владели им при встречах и общении, пробуждаемые и открытым смелым взглядом, и тихим пением сладострастных песен под гитару, и манящими восточными танцами. Он часто встречался с ней в городском саду, гулял по аллеям, сидел под акациями, которые и сейчас хранят их тепло и нежность чувств.

Каждый, кто приходит в этот парк сегодня, встречается здесь с Пушкиным. Отлитый в бронзе, векам не подвластный, он венчает аллею блистательных классиков. На этой аллее, неподалеку, возвышаются бюсты Константина Стамати, Константина Негруцци. С именем последнего связано создание молдавской оригинальной прозы и драматургии, вкус к которым, как впоследствии утверждал Василе Александри, разбудил в нем именно Пушкин. Дружба с Пушкиным оказала огромное влияние на творчество Константина Стамати. Его дом был неподалеку, между садом и старым собором. Тут шли оживленные беседы о поэзии, истории, языке. Тут устраивались шумные балы. Хозяин был умен, прост в обращении, хлебосолен. Душа поэта отдыхала здесь, особенно в трудные для него 1822 и 1823 годы, когда пришлось потерять многих друзей, когда сердце разрывали тоска и отчаяние.

Вглядываясь с колокольни в старый город, где давно уже все слилось в единый прекрасный ансамбль, нельзя не вспомнить А.Ф. Вельтмана:

Когда пред взором Кишинев

Стоит на гордом возвышенье

И славный Бык меж камышом

В извилинах своих струится,

Приятный гул и тихий гром

В зыбях его всегда двоится...

И сад младой на высоте

Величественный вид являет

Во всей искусства красоте,

И весь там Кишинев гуляет...

При Пушкине в городе проживало чуть более 10 тысяч жителей. Во время этерии число их возросло до 30–50 тысяч. А сейчас в нем свыше 700 тысяч жителей. Конечно, всех не вместить в границы старого, да и еще при Пушкине нового города. Давно поднялись в окрестностях его спутники — к Чентру примыкают не только Рышкань, Буюкань, но и Ботаника, Чокана и многие другие. Заселены и Малая, Большая Малина, где не раз противники сходились на поединках. Один из них запечатлен в повести Пушкина «Выстрел». Тут стояли цыганские таборы, скрывались гайдуки.

С колокольни не увидать всех окрестностей нынешнего города: они скрыты за высотными сооружениями университетов, институтов, госпиталей, гостиниц, жилых кварталов, мно­гочисленными живописными холмами. Но словно часовые застыли среди них крошечные домики — кэсуцы — с завалинками, верандами, двориками, палисадниками. И сердцу радостно оттого, что город, по проулкам и улицам которого не раз шагал, бежал, мчался в коляске или верхом молодой Пушкин, — этот город существует, продолжает жить, бережно храня все, что связано с зарождавшимися тут славой и бессмертием великого русского гения.

Послесловие

Мое путешествие к Пушкину в Бессарабии началось со сказок поэта, которые рассказывал мне и сестре мой отец, Филипп Евдокимович, родившийся в Бендерах в первые годы ХХ века. Я родился и вырос в селе Березки. Это близ автострады Киши­нев – Бендеры – Тирасполь – Одесса. И чем старше становился, тем больше задумывался о том, как и где Пушкин проезжал эти места. Потом оказалось, что я живу в пушкинских местах, в местах, где бывали его многочисленные друзья, особенно военные топографы.

Я родился в роддоме села Булбоака, крещен в местной церкви. А над этим селом проходил старый почтовый тракт, через ближайшее село Рошкань. А близ этого села находится озеро, куда мы часто отправлялись на велосипедах купаться, загорать. Именно в этом озере купался с приятелями в 1822 году кишиневский друг поэта прапорщик Квартирмейстерской части Генштаба Ф.Н. Лугинин. Да и Рошкань принадлежала кишиневским знакомым поэта — семейству Катаржи. А в Спее, на Днестре, вел съемки Вельтман, он же был в Цынцэрень. И так можно блуждать по селам между Кишиневом и Бендерами бесконечно — и все это будут милые нам, дорогие места.

Когда мне посчастливилось найти в архивах карты почтовых станций и расписания, дела пошли веселее.

Эта книга писалась с 1983 года. Потом она долго ждала своего часа. И вот в 2010 году я решил закончить ее к 190летию со дня приезда Пушкина в наш край. К этому времени в редакции газеты «Молодежь Молдавии» погибли фотоархивы, там были сотни кадров, сделанных мною во время поездок по пушкинскому кольцу.

Я счастлив, что эта книга завершена, что она перед вами, дорогой читатель, что вы вместе со мною завершаете путешествие по Бессарабскому пушкинскому кольцу. Возможно, это не завершение, а только начало вашего путешествия к великому и бессмертному Пушкину. Ведь мое путешествие к нему и с ним длится всю жизнь.

Тут бы и точку поставить, закрыть книгу путешествия. Но вряд ли это когда­либо случится. Путешествовать по пушкинским местам и полезно, и приятно. С таким чувством я вышел из дома 29 ноября 2014 года. В то время исполнилось 193 года поездке Пушкина с Липранди по югу Бессарабии, 190 лет его поездке в Тирасполь, Бендеры, Варницу и Кэушень, 190 лет его последнему приезду в Кишинев, в марте 1824 года, и 175 лет прогулке Н.И. Надеждина по Бессарабии, которую он завершил проездом в Одессу через Кишинев, Цынцэрень, Бендеры и Тирасполь. Вспоминая эти даты и все, что связано с ними, я опять погрузился в пушкинские времена.

Последние дни ноября 2014 года были поистине пушкинскими. То серыми, невзрачными с самого утра — холодного, но не морозного. То с утра выглядывало солнышко, чуть обогревая и радуя всех, но тут же тонуло в сплошной серости и дымке. Ночами от 0 до –7°, днем от +1 до +5°. При такой температуре вечерами пролетает снежок, до самого утра удерживаясь на тропинках, дорожках, тротуарах и зеленых лужайках.

Прежде чем оказаться в старом городе, я проследовал по главному бульвару города — бывшей Московской. Мимо прекрасного и всеми любимого дендрария, заложенного при Пушкине, и пробегающего по нему Дурлешского ручья, спрятанного в наши дни в подземные трубы. При Пушкине с ним встречался каждый, кто выезжал из города по большой Молдавской дороге в Долну, Пэулешть, Кэлэрашь, Скулень, на Прут и следовал в Яссы. Но нам на восток — мимо не сохранившегося острога, мимо городского госпиталя, напротив которого теперь возвышается с гербом и флагом новое посольство России, мимо лицея имени А.С. Пушкина. Там, где сейчас Национальная опера, возвышался второй дом Варфоломея, хорошо знакомый не только Пушкину, но и Льву Толстому, Шаляпину, Северянину, многим царствовавшим особам. Напротив — городской сад со старыми акациями, хранящими тепло Пушкина и Калипсо, и величественный памятник поэту, у которого всегда многолюдно.

Далее — огромная площадь Великого Национального собрания. Слева — Триумфальная арка, кафедральный собор с колокольней, справа — здание правительства на том месте, где раньше располагалась митрополия, которую часто посещали Инзов и Пушкин. Все слегка припорошено снегом и напоминает о той поездке, по следам которой сегодня вновь следуем мы. У театра имени М.Эминеску, который раньше носил имя Пушкина, сворачиваем налево и спускаемся в старый город. Справа видна филармония. Перед ней памятник выдающемуся градоначальнику Карлу Шмидту, напротив дом, в котором он проживал. Помянем его добрым словом. При нем в городском парке открыт памятник Пушкину, появилась улица Пушкина с «Пушкинской аудиторией». А за филармонией находился дом гражданского губернатора Катакази, где часто бывал поэт. Ниже стоял дом Дюпона с французским магазином и книжной лавкой. Слева, между домами Дюпона и купца Чаплыгина, притаилась квартира полковника И.П. Липранди. Отсюда Пушкин с полковником и отправились ранним утром 14 декабря 1821 года в путешествие по югу Бессарабии. А мы путешествуем по их следам от расположенного неподалеку Российского центра науки и культуры, где нас поджидают лидеры Русской общины Молдовы, сотрудники Дома­музея А.С. Пушкина и другие участники выездного заседания исторического клуба «Россия — Молдова».

За городом больше снега. И многие заговорили, что холодно, надо было перенести поездку на весну. Я протестую: это пушкинская погода 1821 года, и мы должны быть благодарны природе и судьбе за такой подарок. Тут же заметил, что Пушкин следовал в Бендеры там — слева, за высокими холмами, по старому почтовому тракту, а мы летим по современной автостраде, где проходил более поздний почтовый тракт: здесь в 1839 году проехал Н.И. Надеждин, завершая свое путешествие по Бессарабии, наполненное воспоминаниями о Пушкине.

У нынешней бачойской дороги, которая уходит вправо, поездку по Бессарабии завершали и Пушкин, и Надеждин, и мы. Но сегодня наш путь в Бендеры. Заметим только, что на повороте в сторону Кэинарь теперь установлен указатель «Мемориальный дом Алексея Матеевича». Чуть дальше по трассе поворот на первую почтовую станцию Мерень, через которую много раз проезжал Пушкин, затем село Цынцэрень, где часто встречались друзья поэта — военные топографы. У Анений­Ной поворот на современную автостраду, быстро доставляющую путешественников прямо в Кэушень. Анений­Ной, Березки, Булбоака, Рошкань — родные, милые моему сердцу места. А в Гырбовецком лесу много снега — ехать сложнее. Но мы уже у приднестровского КПП. За ним спускаемся к крепости. Въезд в Бендеры начинается с Триумфальной арки, открытой тут в 2008 году в честь 600летия города. За ней останавливаемся и входим в Военно­исторический мемориал. Тут сходятся дороги, ведущие в Кишинев, Кэушень, Варницу. Гдето здесь находилась почтовая станция. Со временем эти места были заняты под кладбище. Тут хоронили не столько местных, сколько военных, умерших в местных госпиталях во время русско­турецких войн, Крымской войны, Великой Отечественной...

Мемориал открывается памятником покорителю крепости князю Потемкину. За ним величественная колоннада­вход, в которой расположен музей 55го Подольского пехотного полка. От входа идет галерея генералов, среди которых справа покоится комендант крепости Збиевский, хорошо знакомый и Пушкину, и Липранди. В центре — высокий крест из черного мрамора, за ним сияющая позолотой часовня. С одной стороны от галереи генералов находится плита со словами благодарности павшим при штурмах крепости начиная с 1770 года, с другой — павшим офицерам и солдатам 55го Подольского полка. Все это дорогие моему сердцу знаки памяти и о моих предках.

Отсюда мы следуем в крепость. Сегодня здесь многолюдно. Несколько автобусов с детьми из разных уголков страны. Приходится становиться в очередь. Крепость, в отличие от мемориала, почти без снега. Город чист и приветлив.

Наталья Александровна Катанова — наш экскурсовод, и под ее бойкую речь, наполненную фактами и событиями, мы в очередной раз следуем по крепости. Цитадель почти не разрушалась и после реставрации производит впечатление, хотя ее стены не столь высоки (со временем 5 метров стен оказались засыпанными землей). Тут теперь два музея. основной — музей «Бендерская крепость». Он размещен в хорошо сохранившемся в цитадели пороховом погребе. Большинство экспонатов — это то, что найдено в крепости при ее исследовании и раскопках. Многое, как предполагают, еще покоится в подземных коридорах, казармах, проходах и многокилометровых ходах. Слева — котел, бревна, нехитрый солдатский инвентарь. Кажется, задымится в котле готовая каша и станут ее раскидывать по котелкам. И польются рассказы, легенды и проч. о крепости и ее защитниках. А вот и панорама крепости, ее детальный макет. Ни Карла XII, ни Мазепы с Орликом в крепости не было — их сюда турки никогда не допускали, но экскурсовод долго говорит об этих «незваных гостях» на бендерской земле. В витринах много боевого оружия: кинжалы, пистолеты, сабли, ядра, пули да трубки, кандалы (орудиям пыток тут посвящен другой музей). С замиранием сердца всматриваюсь в редкие фотографии, карты. На некоторых указаны переправа через Днестр, здания, находившиеся в самой крепости и за ее пределами. А вот и панорама штурма крепости в 1770 году. Рядом — фотогалерея «Знаменитые личности в истории города». Среди блистательных, прославленных полководцев скромные, но столь дорогие сердцу лики Пушкина, Жуковского, Пугачева, Айвазовского и др.

Этот день в крепости завершился посещением военной церкви — Александро­Невского собора. Его купола восстановлены, их величественное сияние можно видеть из любой точки крепости. Я зажигаю свечку в память о моих предках — и павших при штурме крепости, и служивших тут, и живших рядом с этой прославленной твердыней.

Наконец мы добрались до центра города, оказались в теплых объятиях членов русской общины «Добрыня». За рюмкой дивного приднестровского коньяка, за стаканом доброго молдавского вина мы вспоминали Пушкина, прекрасные мирные времена и трагические дни 1992 года. Мы говорили о том, как важно жить в мире. Только мир несет в дома покой и счастье.

Находясь под огромным впечатлением, мы возвращались в Кишинев. У поворота на бачойскую дорогу, откуда возвращались из своего путешествия Пушкин и Липранди поздним вечером 23 декабря 1821 года, я заметил:

— Друзья, смотрите внимательнее. Тут должен быть Пушкин. Надо нам забрать его в Кишинев.

Все заулыбались и стали всмат­риваться в вечернюю мглу. Из этой мглы, сквозь дым столетий восходил улыбающийся всем Пушкин. С этим пушкинским светом, с этой бессмертной «душой в заветной лире» мы возвратились в столицу, которая приветствовала нас огнями более 700 тысяч окон. И так было на душе тепло при виде родного очага после долгих скитаний по свету.