Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Золотой запас

Галина Щербова родилась в Москве. Окончила Институт журналистики и литературного творчества.
Начала публиковаться с 2009 года в журнале «Москва», стихи также публиковались в журналах «Арион», «Литературная учеба», в «Литературной газете».
Автор четырех поэтических сборников, в том числе в серии «СТО стихотворений» издательства «Прогресс-Плеяда» (2013), двух книг прозы, статей в области художественной критики и культурологии.
Лауреат премии журнала «Москва» за цикл стихотворений «Путешествие» (2010, № 4).
Живет в Москве.

Есть люди, которые говорят матом. Это многое говорит о них тем, кто не говорит матом. Говорящие матом другого языка не знают. Это могут быть самые разные люди разных национальностей. Некоторые из них понимают по-русски, некоторые нет. Мат для них — эсперанто. На этом же языке говорят их близкие, их дети. Это целый мир, живущий по своим законам, вне достижений духовной цивилизации и возможностей совершенствования.

Современность определяется не возрастом, а соответствием времени. Говорящие матом локализовались в своем языковом пространстве и остановились в развитии, превратившись в специфическую социальную группу, как австралийские пигмеи. За пигмеями оставлено право быть такими, какие они есть, но их влияние на жизнь общества ничтожно. Также говорящие матом практически не влияют на существование русского языка и перспективы его развития.

Для человека, идущего в ногу со временем, подобная ситуация невозможна, он хочет большего, поэтому должен соответствовать требованиям общества, которое тоже подчиняется требованиям времени, оперируя понятиями «воспитание», «образование», «культура», «чистота русского языка». С расширением всяческих свобод расширилось и внедрение мата в обыденную и литературную речь. То, что раньше было нонсенсом, теперь навязывается как норма.

Есть те, кто не использует мат в своей речи. Их большинство, но они незаметны, они фактура, на которой отчетлив матерящийся, это означает, что мат пока не уравнен в правах с литературными словами. Можно с уверенностью заявить, что даже если будет принято решение впустить его в речь как норму, он не станет нормой. Всегда останется вызовом. Потому что глубинное неприятие мата лежит не в поверхностных воспитательно­образовательных слоях, а в генетическом коде русского человека, знающего мату цену и не желающего эту цену занижать.

Использование мата — преодоление, вызов, усилие, однозначно связано с самоутверждением, искусственным повышением самооценки. Если некто легко пересыпает речь нецензурными словами, он отдает себе отчет в том, что нечто при этом перешагивает, нарушает и что не способны перешагнуть окружающие, по слабодушию или еще почему-либо.

Всегда ощутимый, шероховатый, как сварочный шов, миг нарушения может быть завуалирован внешним безразличием сквернословящего и свидетелей сквернословия, но он всегда есть. И означает, что отношения с матом очень непросты, они не во власти людей, — разрешить — не разрешить, допустить — не допустить, — они нечто глобальное, фундаментальное, неодолимое, никакими решениями не изменяемое.

Есть очень сильное подозрение, что если даже формально­официально мат будет допущен в обиход и литературную речь, его фактическое значение, как недозволенного, сохранится незыб­лемым, поддержанное подсознательным ощущением недозволенности.

Проверочным вопросом в определении статуса мата является такой: «Ты, легко матерящийся на людях, хочешь, чтобы твой ребенок говорил матом в кругу твоих друзей, сотрудников, с тобой?» Не хочет. Иными словами, не хочет, чтобы его ребенок шел по стопам австралийских пигмеев, окостеневших в однообразии, утративших связь со временем. Но для себя считает возможным позабавиться бранью. Здесь очевидная двусмысленность позиции борца за равноправие мата в русском языке, шаткость его платформы.

Те, кто ратует за узаконивание мата, любят напоминать, что и классики склонялись к использованию скандальных слов и тем. Эти подпольные сочинения всегда вызывали жгучий интерес современников, как прежних, так и нынешних. А чистота языка в понимании неизменяемости — невоз­можна, многократно нарушалась словотворчеством и Пушкина, и до, и после Пушкина. Русский язык с множеством суффиксов, приставок, окончаний, идиом плодит новые слова ежедневно, обновляется непрерывно, вбирая все и перемалывая на свой лад.

Лица, активно использующие мат в обыденной речи, бомбардируют общество настойчивыми предложениями принять их вместе с их языковой спецификой как равных или даже как продвинутый авангард. Общество крепко задумывается, учитывая, что с таким предложением выступают и известные литераторы, самые что ни на есть носители русского языка.

Мат продолжает восприниматься клеймом на лбу того, кто использует его. Мат точно определяет планку духовной ограниченности, распущенности человека, независимо от того, как одет, чем занят, как идут его дела, в каких кругах вращается. И чистота русского языка останется незамутненной, пока мат сохранит свое значение недозволенного. Постулат не нов. Нов вопрос: как ему это удастся и от кого это зависит? Интереснейший вопрос, которому, собственно, и посвящена данная статья.

Неприятие мата и особое отношение к нему заложено в русском человеке генетически, сильнейшим образом связано с его духовностью, патрио­тизмом, Православием. Русский язык невозможен без существования этого табуированного острова — мата. Другое дело, какую роль играет мат в русском языке.

Когда ругают матом моих врагов, это не оскорбляет мой слух.

Мат в качестве орудия защиты воспринимается уместным.

Когда слышим ядреную частушку, это тоже не коробит, потому что является средством художественной выразительности, проявлением юмора, смелого озорства.

Без мата язык был бы пресен, ореол запретности создает острый контраст на границе матерного слова и правильной речи. Русские любят этот контраст и умело пользуются им. Многочисленны фольклорные формы с использованием запретных слов. Частушка — короткий задорный куплет провокационного содержания. За простыми словами много потайного смысла.

Ой вы, стары старики,
У вас бороды седы,
Усы маленькие...
Вы трясите бородами,
Шевелите­ка усами...

Частушка в таком виде звучит со сцены, но понятно, что на месте слова «усы» может быть другое слово. Ударный акцент, идеально отмеренный, и не более. Иначе не зазвенит.

Идет кампания защиты русского языка от мата. Но русский язык, с матом и без мата, останется великим русским языком.

Надо говорить не о защите русского языка, а о защите русского мата, этого уникального явления, динозавра, дожившего от зари формирования языка до наших дней и удержавшегося в абсолютном значении смертельно ядовитого, сверхироничного концентрата. Обидно, когда мат расходуется нерационально и расточительно.

Если озадачиться, что изменится, когда три базовых матерных слова войдут в разрешенный лексикон, обнаружим, что изменится очень многое и катастрофически для всех, для кого русский язык — родной, матерящихся и не матерящихся.

Язык — звуковое олицетворение духа народа. Даже не зная языка, даже не видя того, кто говорит, мы узнаём японца или китайца, француза, поляка, украинца. Тут специфика интонации, произношения, которые улавливаются ухом и довольно точно позволяют привязать услышанную речь к тому или иному народу.

Русских узнают по мату. Если в чужой стране начать громко материться, тут же выйдет из толпы русский и поможет тебе.

Все чаще в Москве звучит азиатская речь, где не понятно ни одного слова, кроме мата, вставленного как перлы в фактуру чужого языка. Народы, лопочущие на своих языках, вынуждены заимствовать сильные выражения в нашем. Другими словами, самые сильные слова их языков не так уж сильны. В этом­то вся соль — в силе нашего мата и в отсутствии равноценной силы в других языках.

Мат — наше реальное достояние, истинный языковый реликт, артефакт, которым обладает только русский язык. Это заслуга всех поколений, обкатывавших русский язык. Словно адсорбент, мат вытянул из языка всю мерзость в ее абсолютном значении, спрессовав в короткие, грязные, тяжеленные слова убийственной силы. Если в минуту отчаяния их выкрикнет благовоспитанная женщина, они прозвучат как взрыв. Но и ярость крепкого мужчины, врезавшего матом обидчику, будет усилена многократно.

Русский язык не грязен из-за мата, а, наоборот, стерильно чист. Мату так назначено. Если точно определена грязь, есть и критерий чистоты.

Мат — народное средство, всегда под рукой. В момент преодоления запрета дает колоссальную вспышку адреналина, на которую человек не способен в обычных обстоятельствах. «Только эту дверь не открывай», — говорит в сказке волшебник пленнику, зная, что за дверью скрывается нечто неистовой ярости и мощи, но, будучи выпущенным, рассеется и иссякнет бездарно. Мат — неизменная точка опоры, когда нам надо перевернуть мир.

Ну и что мы почувствуем в тот миг, когда, схватившись за испытанное средство защиты, обнаружим в руке не тяжелое, грязное слово, а душистую пену, не способную оторваться от руки?! Вот он, результат борьбы за равноправие мата. Ведь есть разница в том, как кидаться под танк: безоружным или зажав в руке гранату.

Сведя запретные слова до общеупотребимых, мы сами себя разоружим, как это случилось, например, в сербском языке, где аналогичные слова используются на уровне нехороших, но не запретных. Мат, уравненный в правах с другими словами русского языка, утратит все, ради чего трудилась русская культура, лелея и оберегая его от малейшей растраты, жестоко сжимая зоны его действия, запрещая использование, карая растратчиков презрением. Как если бы вдруг ни с того ни с сего взяли бы и всех нас допустили к использованию золотого запаса страны. Бесконтрольно, безотчетно.

«К разбазариванию запрещено» — точные слова из фантастической повести Стругацких «Понедельник начинается в субботу», которыми может быть определена позиция по отношению к мату. Растранжиривание попусту — знак слабого патриотизма, отсутствия гражданской позиции. Кто без нужды пересыпает речь матом, ослабляет силу и потенциал целой страны, которая, уверена в целостности своих резервов. Набрав в легкие воздуха, Россия одним многомиллионным воплем посылает врага... далеко и надолго. Только в недрах нашего языка еще сидит этот джин. И если его хорошо выдержать, а в нужную минуту выпустить, он превращается в прицельную ядерную боеголовку, ответа на которую нет ни у кого в мире.

Те, кто разбрасывается матом, — это люди, которые уже исчерпали все имеющиеся в их арсенале возможности, мат уже не возбуждает в их крови адреналин, и стоят они перед будущим в полном бессилии. Им уже нечем ответить при столкновении с врагом, с неудачей. Средство вычерпано до дна. Всякое использование не по назначению, всякое ослабление контроля над использованием отнимает у мата его бронебойную силу, его сокрушительное значение. Став официально дозволенным, мат потеряет могущество.

Вот к чему мы катимся со своей толерантностью. Уже трещит под благородным натиском литературных дискуссий ветхое морально­этическое табу, из последних сил защищающее неприкасаемость мата.

Ежедневно слышим мат. Иногда нельзя оставить без внимания, с не­охотой вмешиваемся. Иногда находим понимание. Иногда прозвучавшая реплика повисает в воздухе, оказываясь достоянием всех присутствующих.

Золотой запас

В метро девичий голос крикнул
                   матом.
А все молчат, как будто все равно.
И я молчу, неотделимый атом
Толпы, где мат законное звено.
По утренним тоннелям, переходам
Течет народ, встревоженный слегка
Внезапным неоправданным расходом
Бесценного запаса языка.

Пора срочно разворачивать кампанию по защите русского мата, этого поразительного явления, которое не зря сохранилось лишь в русском языке в качестве неприемлемого, категорически недопустимого, но в экстремальном состоянии взрывающегося и крушащего. Явления не столько языкового, сколько духовного, тесно связанного с исконными представлениями русского человека о добре и зле, хорошем и плохом. В русском человеке закодирована способность оценить значение мата как предельного зла, а с ней способность осознать масштаб греха сквернословия, пережить глубину и искренность раскаяния.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0