Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Несовместимость справедливостей

Василий Ильич Тресков родился в 1961 году в г. Нальчике. По профессии журналист, преподаватель политологии. Работал в центральных ведущих редакциях («Молодой коммунист», «Известия»), в пресс-службах Госдумы и столичной мэрии. Первый рассказ был опубликован в 1973 году в журнале «Юность». Публиковался в журналах «Юность», «Крокодил», «Москва», в «Литературной газете» и других изданиях. Автор нескольких сборников прозы. Член Союза писателей РФ.

ЖАСМИН ДИНА МИХАЙЛОВНА

Утром после выходных Петра Масачухина душил понедельник. Людская пыль невидимым пылесосом затягивалась в подземную воронку метро и там эскалаторами загружалась в вагончики, разносилась по подземным шахтам, а затем выбрасывалась на поверхность. Частичкой этой людской пыли ощущал себя и Масачухин по понедельникам. А ведь только вчера, в воскресенье, на верхней полке сауны, разомлевший после третьей рюмки, он был великой личностью, знающей все тайны бытия и пружины политической власти. Когда ему все начальники нипочем, все отчеты — бумажный мусор и лишь он сам себе господин.

Сейчас же его, затертого в толпе, частичкой пыли несло по переходам и эскалаторам. Электронные секунды ненасытными пираньями пожирали мгновения его жизни. Об этом приходилось задумываться по понедельникам, глядя на электронное табло метро. И в этот самый момент критического несовершенства он на станции «Семеновская» лицом к лицу в вагоне почему-то регулярно сталкивался по понедельникам с худенькой маленькой женщиной в очках, расчетчицей бухгалтерии их офиса Диной Михайловной. В Москве среди миллионов частичек людских молекул встретиться с сослуживцем, из одного офиса, было равнозначно столкновению астероидов в космическом пространстве Вселенной. Порой договоришься с кем-то «пересечься» в метро, назначишь время, ориентиры — и не встретишься. Разойдешься в толпе, спутаешь переходы, не состыкуешься на станции, а тут с непредсказуемой закономерностью видишь круглое удивленное лицо в огромных очках.

— Здравствуйте, Петр Иванович, вот мы и снова встретились, — услышал он намозолившую слух фразу.

— Здравствуйте, — буркнул Масачухин, всякий раз забывая ее имя. И без нее тошно, а тут еще она в качестве нагрузки на психику, напрягая производственными темами.

Говорила в основном она. Неся всякую ерунду про погоду, которая никуда не годилась, про вчерашнюю аварию на электростанции, про внезапную смерть артиста Викторова.

— Какие люди уходят, я ни одной пьесы с его участием в театре не пропустила, — тараторила она с придыханием, словно торопясь вытряхнуть из своей головы залежавшиеся за выходные мысли. — Жизнь, как лампадка с огоньком, может затухнуть от любого дуновения ветерка, — с неожиданной философской грустью выдавала афоризм. — Завтра пойду на панихиду. — Она тяжело вздохнула. — Да, кстати, не забудьте декларацию о доходах предоставить за квартал. У вас в отделе все сдали, один вы у меня должник.

«Чтобы тебе...» — подумал Масачухин. Декларацию он намеренно не хотел сдавать, потому что получил гонорар прошлым месяцем в журнале «Служащий», и афишировать это не хотелось. Кроме того, недавно продал свой старый «жигуль» и теперь собирается купить подержанный «ауди» и потому уже три месяца регулярно ездит в метро. Об этом тоже не хочется распространяться. «Вот, как банный лист пристала, уже с утра настроение портит», — исподлобья посмотрел он на ее круглые очки…

— А у меня цветок в пятницу расцвел, что я на окошке в нашей бухгалтерии выращиваю в горшочке, вот только боюсь, как он за выходные бы не засох. Даже хотелось в воскресенье на работу приехать из-за этого, да сын гриппом заболел… Тоже одного не бросишь.

«Надо поменять маршрут, чтобы с этой не встречаться. Какое мне дело до ее цветков и гриппа…» — думал Масачухин, но с благообразной улыбкой делал вид, что слушает ее о климатических аномалиях…

Когда они расстались у проходной офиса, он вздохнул с облегчением, словно избавился от тяжелой ненужной ноши.

На службе все проходило в штатном режиме: летучки, подсидки, истерики, аврал, бестолковщина… Неизбежно грызли его жизнь секунды- пираньи. И хотелось вырваться из этого замкнутого круга, но неизбежно попадал в метро. Спешил домой, чтобы отмыться от понедельника, от плевков в душу и от сажи производственной суеты…

Недели завертелись на вертеле времени, электронные секунды-пираньи укорачивали жизнь. И почему-то назойливо лезла в голову ненужная тревога: третий понедельник он не встречает Дину Михайловну. Не совпадали, но, может быть, к лучшему, никто его мозги не пудрил актерами-ветеранами и цветками в горшочках…

Неожиданно он встретил Дину Михайловну в четверг, после третьего понедельника, непосредственно в офисе. Вернее, ее портрет в траурной рамке, в коридоре на тумбочке, около гардероба, где традиционно время от времени вывешивали портреты скоропостижно умерших сотрудников госслужбы. Сначала он прошел мимо, не узнав ее, но, невольно обернувшись, увидел круглые очки на круглом удивленном лице, и казалось, что вот-вот она скажет: «Погода никуда не годится…»

— Что с ней? — спросил он у завскладом Машеньки, которая развешивала вокруг портрета траурные ленточки и всегда все знала.

— Ужас! — замахала она руками. — В пятницу еще нам рассказывала, как огурцы солить, а в субботу сердечный приступ — и все. Тромб оторвался. Никогда не болела — и вдруг…

— Погода сказывается, — буркнул Масачухин и пошел в буфет за свежими пирожками к ужину. В буфете очень вкусно пекут пирожки.

На похороны он, конечно, не пошел. Времени не было. Про похороны Машенька рассказала.

— С трудом профсоюзных денег хватило, чтобы похоронить. У нее сын инвалид детства, нигде не работает. И больше никого нет. Сына в интернат определили. А она растаяла в этой жизни, как снежинка, — неожиданно сказала Машенька услышанную где-то в телевизоре фразу и всхлипнула.

Он невольно зашел в финансово-плановый отдел. В бухгалтерии, где работала Дина Михайловна, на ее месте появилась новый сотрудник Алла. Длинноногая красавица с жестким прищуром миндалевых глаз. Она расчищала ее стол и выбрасывала хлам в коридор. Среди бумажек, газет, прошлогодних отчетов валялись разбитый горшочек с растением и вырезки фотографий артистов из журналов. Масачухин, проходя мимо, остановился и уставился на вываленную землю из горшочка как на пролитую кровь. Задыхающийся цветок напомнил ему выброшенную на асфальт живую рыбку из аквариума.

Он молча сгреб содержимое в ладони и переложил все это в целлофановый пакет из-под пирожков. По пути домой заехал в цветочный и купил большой, просторный фаянсовый горшок и два мешочка черноземной земли. Дома он пересадил торжественно цветочек и поставил на подоконник в своей комнате…

К весне цветок всполыхнул белым пламенем ароматного цветения… Пьянящее благоухание освежало его затхлую комнату, доставшуюся ему после развода, и привносило свежесть… Цветок жасмин он назвал Диной Михайловной и аккуратно поливал по утрам…

По понедельникам он иногда ловил себя на мысли, что встретит сегодня Дину Михайловну во втором вагоне на станции «Семеновская». И в самом деле, перед глазами мелькали десятки плоских круглых лиц в очках, скрывающих за суетой свои внутренние проблемы. Дина Михайловна растворилась в бесконечном человеческом потоке метро, среди тысяч пылинок-судеб. Секундные табло исправно стирали из жизни эти пылинки.

В его холостяцкой комнатке-разведенке с проспиртованной пылью удивительно благоухал жасмин. Масачухину время от времени навязчиво вспоминались слова, что «жизнь хрупка, как огонек в лампадке, погаснет от любого ветерка»… Где он их слышал — не помнит, но цветок полюбил с не свойственной для него нежностью.

 

Сотканная из смога и гари

К обеду смог рассеялся, и стало легче дышать. Было так хорошо, словно на курорте в Ницце. Но к вечеру снова заволокло угарным дымом, словно на кухне сгорело мясо в духовке. Как бы это не усушило цвет лица и не испортило прическу. Впереди — мучительная ночь без кондиционера. Квартира раскалена от солнца, окна не откроешь, потому что с улицы воняет, как от раскаленной сковороды со сгоревшей котлетой без масла. Задраила все окна, как люки подводной лодки, и погружаюсь на дно ванны с холодной водой. Стало свежо и радостно, словно на берегах Карелии… Плескаюсь в воде, боясь замочить прическу, и думаю, в чем идти завтра на работу. В связи с тропической жарой — надену длинное пестрое платье, которое привезла из Барселоны, и ниточку жемчуга из Таиланда, мне этот комплект необычайно идет. А если еще надену длинные серьги, которые купила в Тунисе, и новую марлевую повязку лимонной расцветки, упаковку которых мне достал Николай... Ах, Николай, Николай, ему сейчас легко дышится без респиратора на Сейшелах. Сбежал из пекла вместе со своей женой. Ну и пусть на нее не надышится. А марлевая повязка в комплекте с ниткой и сережками мне очень идет, не зря мужики в метро на меня глазеют, словно на витрину модной обуви… Да, что обуть... туфли, в которых была сегодня, заменю на босоножки с лазурью… Вот только какой лак подобрать для ногтей рук и ног…

Надоела ванна, подошла к окну — там пелена вредных примесей, которые портят цвет лица и морщинят кожу. Открыла фрамугу и сделала несколько затяжек, словно выкурила три сигареты. Не пошло. Закурила «лайм». Воздух стал чище. Занавесила окна белыми мокрыми простынями и включила телевизор. С экрана врачи советуют не дышать, не ходить, пить воду через пять минут, а на голову одевать мокрые носки, на ноги прищепки для белья… Потом показали, как известный шоумен поселился вместе с утками на городском пруду и крякает по ночам… Мозги плавятся вместе с асфальтом… Прогноз погоды пообещал, что жара кончится к новому году. Позвонила Даше, посоветоваться насчет лака для ногтей… Дашка в слезах: поругалась с очередным бойфрендом. Только что приехала с ночного свидания с пляжа в Серебряном бору. Пили шампанское, жарили шашлыки и купались в мутных теплых водах Москвы-реки… А потом ее Пашка-бойфренд поднырнул к встречной корове, с огромным бюстом, без купальника, и уплыл с ней в неизвестном направлении. Дашка осталась одна с недопитым шампанским и слипшимся шашлыком… Трагедия, перед которой бледнеют телесериалы последней декады… Пока все обсудили — на часах уже половина третьего ночи… На улице смог, дома парилка, пью пиво «туборг» из холодильника… И спохватилась. Самое главное забыла спросить у Дашки: какой лак для ногтей лучше в такую жару? Звоню ей… Она визжит от счастья: ее бойфренд позвонил и приглашает срочно вернуться на пляж допивать недопитое шампанское. Она уже мчится по ночному задымленному городу в такси. Про лак вновь забыла спросить. Весь остаток ночи промучилась в сомнениях и лишь к утру решилась на бордовый лак «Люкс».

К утру смог рассеялся. Но пока добралась до метро, снова все окутало пеленой. В метро все мужики глазеют на меня, как на футбольный матч Бразилия–Аргентина. Но я еще интересней. Сотканная из смога и гари, я неотразима в длинном пестром платье и с жемчугом на шее, с марлевой повязкой в компоненте с серьгами и босоножками с лазурью, на фоне ярко сверкающего маникюра на ногах…

Впереди хорошие перспективы — на работе в офисе меня ждут кондиционер и холодная вода в кулере, словно оазис на египетском курорте. Увидел бы меня сейчас Николай, променял бы вмиг Сейшелы на станцию метро «Тверская»… И в самом деле, зазвонил мобильник. Это был Николай…

 

Несовместимость справедливостей

У каждого из нас своя справедливость. И что бы ни говорили философы, авторы всяких учений, каждый справедливость понимает по-своему. Справедливо — это то, когда ему хорошо, и лучше, чем соседу. И если раньше, во времена всеобщего социализма, «справедливости» пытались строить ровными рядами, как солдат в строю под барабанный бой общей на всех госсправедливости, то сейчас нерегулируемые справедливости были брошены на самотек рыночной экономики.

Огромный мегаполис страдал от стихийного хаоса несправедливостей, как от нашествия автомобилей. Ситуация складывалась как на коммунальной кухне, где каждая хозяйка была по-своему права. И потому криминальная сводка города кишела происшествиями. Самостийными справедливостями были заблокированы улицы и дороги, как транспортными пробками в час пик на Садовом кольце, где не работал светофор и каждый видел только собственный зеленый свет. В автомобильчиках разной формы ютилась своя справедливость: от «форда» до «москвича».

Справедливость Гены Заболдуева расплескивалась комфортом симфонической музыки по салону автомобиля «бентли», который он приобрел несколько недель назад за счет своего здоровья, наглости и смекалки — присвоив бюджетные деньги, предназначенные для строительства дороги в областном центре. Там он в свое время работал в банке. А теперь он возглавлял столичный банк, который прокручивал бюджетные деньги. Он очень грамотно их прокручивал, выжав из них излишки, как из сыра воду. «Излишки» отправил в офшоры, а все остальное по назначению, не вызывая особого подозрения. Его деньги работали на скупке недвижимости в Греции и продаже разведенного бензина в Подмосковье. Все было справедливо, с его точки зрения. Поэтому у него дорогая машина и шикарный пентхаус на Рублевке. Все это досталось ему ценой двух инфарктов и отсутствием эрекции по ночам. В результате ни дорогих коньяков пить не может, ни красивых баб использовать по назначению. А их, как назло, в его офисах кишмя кишит, как птичек около кормушки. И все не прочь с ним заняться любовью. Но его любовный инструмент, как ружье без пороха, висит и не стреляет. Всех девчонок сокращать придется и менять их на компьютерную сеть с роботами, это для него дешевле, а значит, справедливее.

Вырвался из пробки и помчался к ночному клубу на Солянку. Там у него была назначена встреча с представителем Госдумы, который обещал ему продать мандат депутата в партийном списке. И это справедливо, пора уже политический вес зарабатывать, не век же ему от прокуратуры и налоговых инспекторов прятаться. Да и стриптизерша из этого клуба приглянулась, она умела как-то возбуждать притухшие желания, садясь ему на колени и вытаскивая зубами из его портмоне баксы.

Едва он вышел из кабины, как сзади обрушился тяжелый удар по затылку. У Заболдуева потемнело в глазах, но он быстро собрался в пружину и, выхватив из бокового кармана травматический пистолет, резко обернувшись, увидел искаженное злостью скуластое лицо с небритой черной щетиной. Безжалостные, бесцветные глаза, как лезвие тесака, врезались в его сердце. Выстрелить он не успел, нападающий ударил его еще раз в висок свинцовой рукояткой ножа. Больше он ничего не помнил.

Аубекир отбросил тело ногой, как мешок с опилками, и запрыгнул за руль заветного «бентли», как когда-то его прадед на тонконогого чужого жеребца, угнанного из табуна с горных пастбищ, и помчался по извилистым московским переулкам. Он дождался благодаря Аллаху своей справедливости. Он пас этот «бентли» уже вторую неделю, следуя за ним по пятам на неприметной «шестерке» с тонированными стеклами и заляпанным грязью подмосковным номером. И вот подстерег его у ночного клуба «Орфей-икс». Не хотел он бить этого пузыря, но тот сам напросился: зачем он хотел изломать его справедливость? Ведь за угон этой машины ему обещали деньги, много денег, чтобы он смог построить дом в селении Верхний Алтуд, потому что его Мадина должна скоро родить ему сына-джигита, и он ей за это сделает подарок — двухэтажный кирпичный дом с цинковой крышей, газовым отоплением и высоким железным забором. Как у соседа Ахмеда, который людьми торгует. Аубекир людьми не торгует, он торгует модными машинами. Рискует жизнью, разгадывает коды сигнализации, как кибернетик какой-то, а пузыри не обеднеют, им одним «бентли» больше или меньше…

Он выскочил окольными путями на кольцевую и погнал в деревню за сто первый. Обогнул встречный пост гаи, готовый взметнуться ракетой от погони. Но, видимо, еще тревоги не поступило… Там, в Виденееве, на перекрестке его должен ждать Ибрагим, чтобы спрятать «бентли», а потом перегнать на Кавказ. Он даст ему денег, много денег, которых хватит, чтобы рассчитаться с долгами и построить дом в Верхнем Алтуде.

Справедливости смешались и топтались на пятачке в центре Москвы. Им было тесно, как автомобилям в пробке.

Ибрагим был доволен, хвалил Аубекира, но денег не дал. Сказал приехать за деньгами завтра в кафе «Чинар», неподалеку от Ногинска.

— Заказчик не обналичил их еще в евро. Все будет справедливо, — говорил ему хитрый Ибрагим, щедро угощая его анашой и водкой…

У каждого своя справедливость. Ибрагим обещал ему новые заказы, которые будут щедро оплачены, так, что на три дома хватит.

Аубекир приехал в «Чинар» на час раньше и нетерпеливо ждал у входа, сидя в кабине заляпанных «жигулей», угнанных недавно у пенсионера- алкоголика в Балашихе. Ровно в одиннадцать он сел за столик у окна и заказал, как договорились, две порции шашлыка и графин коньяка «Дербент». Но никто не пришел. Ни в одиннадцать, ни в двенадцать. Шашлык остыл, коньяк выдохся. Мобильник Ибрагима почему-то не работал. Противный бабий голос, словно издеваясь, твердил ему, что абонент недоступен. Наконец он понял, что его кинули. Несправедливо и подло, как лоха на вокзале. Задыхаясь от ярости, одним глотком выпил коньяк из графина и, не закусив, вышел из кафе. Плохо они знали Аубекира. своих обидчиков он достанет из-под земли и перережет им горло, как баранам. Он подошел к своей «шестерке», дернул дверь. Больше ничего не помнил. Оглушительный взрыв подбросил и швырнул его на землю.

Очнулся от боли в животе. Сжал зубы и простонал.

Над головой белый потолок и лицо в белой маске. «Неужели в раю, у Аллаха?» — подумал Аубекир, наконец-то закончил он свой земной путь, тяжелый и не очень для него радостный…

— Жить будешь, вытащили из тебя болты и шурупы, как дробь из утки, — услышал он голос…

Он учуял запах спирта, йода, эфиров и понял, что в больнице… Этот запах больничный он помнит еще с детства, когда с дядей Мухтаром участвовал в захвате роддома в Буденновске. Те же белые потолки, запах карболки и белые лица испуганных русских женщин… Теперь эти русские спасают ему жизнь.

В больнице он быстро шел на поправку. Заботливые русские женщины-санитарки подкармливали его из ложечки, делали ему уколы, а врач-ангел шутил и показывал ему болты, которые он вытащил из его внутренностей. По болтам он понял, кто взорвал его: это сын соседа Махмуд, известный на всю Чечню мастер по изготовке шайтанских пакетов…

— Махмуд больше не жилец, — доверительно сказал Аубекир доктору- бородачу.

Едва ему стало лучше, он сбежал, как был, в больничных штанах. На стоянке около ворот больницы вышвырнул из кабины «ауди» водителя, который, видимо, приехал проведать родственников. Он домчался до ближайшей стоянки, там пересел из «ауди» в припаркованный «Газ-24», который умел заводить без ключей… Он гнал машину в Москву. в этом городе, сплетенном из несправедливостей, он хотел вырвать свою справедливость, главная из которых — перерезать горло Ибрагиму или Махмуду…

 

Антисексуалы

Ховсюков вместе с группой заговорщиков украдкой занимался нравственностью. В подвалах и подворотнях, заброшенных сараях, прячась от посторонних глаз, они увлекались групповым чтением стихов классиков серебряного века и хоровым пением духовных ораторий… Ховсюков стойко соблюдал порядочность и был патологически предан девушке Пелагее, как хронический наркоман марихуане.

Он самоотверженно нарушал телевизионные заповеди жизни: не пил, не дрался, не занимался сексом с уличными девушками и не грабил банки. Не был героем экрана. Ховсюков находился в подполье. Тайная жизнь его соратников была лишена секса и мата, они говорили в тишине, озираясь по сторонам, крамольные слова: «спасибо» и «пожалуйста».

Но чтобы не вызывать подозрения у окружающих, в повседневной жизни антисексуал-интеллектуал Ховсюков маскировался под «крутого». Чтобы его не обличили в нравственности — в кармане вместо носового платка носил презерватив, вместо расчески — пистолет «осу» и бренчал ключами от «тачки за углом». Ругался матом через два слова и грозился замочить любого. Крутил свой бизнес с нефтяными акциями и «паленым бензином». И все его принимали за представителя среднего класса, персонажа из телесериалов. Ни тачки, ни акций, ни паленого бизнеса у него не было. Он робко, но честно существовал в муниципальном архиве, хранил никому не нужные справки и постановления разных времен. Прячась от посторонних глаз, в библиотеке встречался с Пелагеей, замаскированной под шлюху. Там, в тиши среди пыли и книг, они постигали любовь из классической поэзии. Когда же выходили из подполья, то оформляли свои отношения показной сексухой. Чтобы никто ничего не подумал крамольного, они взасос прилюдно целовались в вагоне метро, при этом Пелагея нараспашку раскрывала бедра с татуировкой.

Но, приехав в квартирку на Таганке, запирались, зажигали свечи и читали стихи, нежно глядя друг на друга... Однажды под утро он решился ей сделать предложение, и она его официально поцеловала, почти как законная невеста. Но об этом никто не знал. Все соседи думали, что они живут крутым, извращенным сексом, с групповухой, как гражданские муж и жена, не отличаясь от дворовых собак Бобика и Стрелки, чердачной кошки Мурки и кота Боровика, обитающих в подворотне.

Свадьба у них прошла тихо, с целомудренным венчанием. Без пьянства и дебоширства. Тщательно скрываясь от бдительных телекамер.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0