В Книге памяти жертв политических репрессий Костромской области немало имен ее граждан, незаконно расстрелянных, лишенных свободы, подвергшихся административной и судебной высылке в 20–40-х годах прошлого века. Об одном из них хотелось бы сегодня рассказать. В третьем томе, на странице 98, содержится несколько скупых строк его биографии: «Лыков Василий Иванович — 1885 г. р., уроженец посада Большие Соли Левашовской волости Костромского уезда и губернии. Место работы — Черноза­водско-Ульков­ская сельхозартель Кост­ромского района, председатель. Арес­тован 22.10.1924 г. Саботаж. Статья 63 УК».

 

Арест по доносу

Для пайщиков Чернозаводско-Уль­­ковской сельхозартели по переработке и сбыту картофеля и овощей известие об аресте и взятии под стражу их председателя правления Василия Ивановича Лыкова стало громом среди ясного неба. Никто не хотел верить в то, что он — саботажник. Как можно, недоумевали селяне Черной Заводи, посадить за решетку толкового руководителя, сумевшего в течение нескольких месяцев поставить на ноги практически лежавший бездыханным картофелетёрочный завод и сделать его рентабельным?

Где тут логика? Где закон о сельскохозяйственной кооперации? Эти вопросы они мысленно ставили перед собой и не находили ответа. А их неоднократные попытки доказать его невиновность легко разбивались о стену безразличия в различных правоохранительных инстанциях...

10 июля 1923 года в ст. 63 Уголовного кодекса РСФСР появилась ч. 2, каравшая за саботаж. Именно эта статья была инкриминирована Василию Ивановичу Лыкову. Его вина, отмечалось в постановлении помощника уполномоченного СО Костромского губернского отдела ОГПУ Шарова от 3 ноября 1924 года, выражалась «в противодействии нормальной деятельности государственных учреждений и предприятий или соответствующем использовании их для разрушения и подрыва госпромышленности». Ни больше ни меньше. Такая формула обвинения напомнила мне историю про одного рассеянного тракториста, случайно забывшего закрутить гайку на Фордзоне-Путиловце и загремевшего на нары на 5 лет за подрыв колхозного строя в стране.

А теперь все по порядку. 22 октября 1924 года Шаров подписал постановление: «В интересах ведения следствия Лыкова В.И. арестовать и заключить под стражу в Губисправдом № 1 по 1-й категории без права свиданий. О чем и объявить». Основанием тому послужила «информация» осведомителя ОГПУ на 16 листах, которая к делу № 74 приобщена не была, а его фамилия, что вполне естественно, для помощника уполномоченного осталась неизвестной. Однако этого компромата с избытком хватило для того, чтобы усмотреть в нем «указания на признаки преступного деяния, предусмотренные ст. 63 УК РСФСР». Попутно надо заметить, что для ГПУ тех лет было достаточно любого заявления или доноса, чтобы отправить невиновного человека на нары или считать его социально опасным для общества.

В тот же день некто Кожеков арестовал подозреваемого и сопроводил его в бывшую Костромскую губернскую тюрьму, после революции переименованную в исправдом, дабы не иметь ничего общего со старорежимными царскими понятиями. Здесь заключенные 1-й категории обычно содержались не менее половины в последующем назначенного им срока. Хотя Лыкову он не был еще определен, а отсидка ему была уже гарантирована. При задержании Василий Иванович, как подчеркнуто в протоколе, «не пререкался и сопротивления не оказал».

Сразу же после помещения в исправдом В.И. Лыков обращается в Костромское ГПУ с заявлением, в котором сообщает, «что при аресте ему не разрешили сдать кассу», а посему просит освободить его на сутки для личной передачи ключей от кассы или передать их своей жене, ибо «пересылать ключи с кем-либо опасается, так как они могут попасть в чужие руки». И в то же время отмечает, что затягивание вопроса может нанести ущерб кооперативной артели, и одновременно выражает беспокойство тем, что «настало время оплаты продналога и ее задержка нежелательна».

 

Отец и сын

Первый допрос Василия Ивановича состоялся 23 октября. Под запись в протоколе Лыков показал, что он по социальному положению из крестьян, беспартийный, сочувствующий советской власти, в собственности имеет «дом с двором и корову», что «до Октябрьской революции владел в течение двух лет переданным ему отцом картофелетерочным заводом». По сути изложенных в доносе фактов или опровержению их уточняющие вопросы Лыкову не задавались. Тем не менее Шаров решил «настоящий материал принять к своему производству и провести следствие».

Об отце Василия Ивановича — Иване Лыкове — известно крайне мало. Родился в 1850 году в семье государственных крестьян. Купец, владелец нескольких картофелетерочных заводов, по достоверным данным, три из которых располагались в Больших Солях, Левашове и Черной Заводи Костромской губернии. После Октябрьской революции они были национализированы.

Дальнейшая судьба Ивана Ивановича четко не прослеживается. По некоторым данным, он подвергался репрессиям со стороны советской власти, был осужден. По понятным соображениям родственных связей с сыном старался не поддерживать: не хотел, чтобы его сын при новом режиме угодил в списки скрытых классовых врагов советской власти. Умер в возрасте 82 лет. Похоронен вместе с женой, Марфой Яковлевной, на кладбище в Черной Заводи.

В настоящее время в центре сельского поселения Некрасовское Ярославской области сохранился двухэтажный особняк, на памятной табличке которого начертано: «Бывший дом большесольского купца Лыкова. Построен во второй половине XIX века».

27 октября правление Черноза­водско-Ульковской сельхоз­артели по переработке и сбыту картофеля и овощей просит Костромское ГПУ предоставить подследственному В.И. Лыкову возможность «для сдачи кассы и дел по должности». К заявлению было приложено обязательство члена правления сельхоз­артели большевика А.А. Соловьева, который берет «на личную и строгую ответственность доставить такового в исправдом не позже утра 29 октября».

28 октября состоялась передача дел и кассы сельхозартели временно исполняющему должность председателя правления К.А. Спирину и материально ответственному лицу А.А. Писанову. В акте подчеркивается, что «в виду оставления службы В.И. Лыковым по должности казначея и председателя правления» комиссия никаких финансовых и иных нарушений не выявила.

 

Двуличие местных партократов и чекистов

В тот же день Шаров получает копию выписки из протокола общего собрания ячейки ВКП(б) от 20 марта 1924 года. В ней говорится, что выборы Лыкова председателем правления, с одной стороны, являются неконституционными, ибо он бывший заводчик и не член этой кооперации, а с другой — нельзя не учитывать мнение масс и игнорировать «коммунистическую линию» о привлечении на работу специалистов под неусыпным и постоянным контролем членов партии. «Если будет замечено неправильное ведение Лыковым операций производства, тогда следует просить партийные органы по инстанции о его отзыве из правления». И вывод: «Лыкова, как спеца, допустить в правление артели, пока от партии имеется контроль. При беспартийном контроле над Лыковым считаем не допускать его нахождение в правлении».

На очередном допросе, 29 октября, Шаров уточняет у Василия Ивановича, как он получил свою должность в кооперации. Лыков отвечает: «В марте я по настоянию крестьян стал председателем правления Чернозаводско-Ульковской артели, где и работал до своего ареста». 3 ноября помощник уполномоченного снова интересуется этой темой. Василий Иванович поясняет: местная партячейка вначале вынесла постановление, «что принимать дела до полного выяснения обстоятельств не надо, надо обождать, а уже к вечеру мне секретарем ячейки было сказано, что принять дела можно».

Приведенные выше примеры свидетельствуют о явной двойственности большевиков при приеме «классово чуждых» спецов на службу советской власти: с одной стороны ГПУ, с другой — острая нужда в специалистах. Необходимость в них бесспорна, но и наказания «органов» за неверный подбор кадров суровы. Словом, молот и наковальня.

Шаров и его начальник Иванов в конце октября, не завершив до конца предварительное следствие, принимают решение «направить дело за № 74 на гражданина Лыкова» в Москву с просьбой рассмотреть «на предмет высылки такового из пределов губернии». Невольно возникают вопросы. К чему такая спешка? Подстраховаться и получить добро из высокой инстанции? Давайте поразмышляем. С одной стороны, они, видимо, поняли, что допросы ничего нового для доказательства вины подследственного не дали и не дадут, а потому дело перспектив в суде не будет иметь. А с другой — не помешает им и подпорка на тот случай, если Лыков вдруг окажется хорошо замаскировавшимся классовым врагом и нанесет советской власти, кооперативному движению еще «больший вред», чем предусмотрено ст. 63 УК.

И если наши предположения верны, то их просьба об его административной высылке выглядит вполне логичной. Словом, с глаз долой — из сердца вон.

Эти сотрудники ГПУ тогда быть святее папы римского явно не собирались. Да и общечеловеческие нормы морали, совести и справедливости не имели для них никакого значения, а донос оказался более весомым аргументом, чем эти понятия. Кроме того, им было гораздо проще и удобнее не реагировать на обращения честных селян и пайщиков сельхозартели, закрыть глаза на то, что в Черной Заводи только ленивый не знал, что завод при Лыкове полностью рассчитался с долгами и значительно увеличил производство крахмала и патоки. Вот и выходит, что и Шарова, и его начальника совсем не волновало, что результаты эти были достигнуты под руководством «саботажника», да еще и ведшего активную агитацию «среди темных масс беднейшего крестьянства», направленную на подрыв кооперации целой губернии.

 

Стремлюсь работать честно

1 ноября Василий Иванович обращается в Костромское политическое управление с просьбой как можно быстрее установить его «вину» и в кратчайший срок выпустить из заключения. Мотивирует он это тем, что «никогда и никаких преступлений против Советской республики не делал», что имеет «заслуги перед Советской республикой: с 1919 года первым в губернии стал работать по картофельному делу для Губсовнархоза, в 1921 году за хорошую работу ему была выдана премия из бюджета последнего и 50 рублей золотом». И добавляет, что он изобрел «намного облегчившую человеческий труд картофелетерку и еще внедрил ее на других предприятиях».

Подчеркивает, что в Чернозаводской кооперации он «много трудов положил, работая по 16 часов в сутки, чтобы ликвидировать ее большую задолженность, восстановить нормальное функционирование заводов, находившихся в разрушенном виде, и поставить кооперацию на должную высоту, что подтвердят все ее члены».

Стремлюсь, — подчеркивает Василий Иванович, — честно работать по картофельному делу на пользу Советской республике, и если будет здоровье и возможности, то еще раз докажу, что я не временный человек для Советской республики, я стремлюсь приносить пользу Советской республике. <...> Еще раз прошу ускориться с выпуском меня, ибо убийственно на меня действует лишение свободы, так как благодаря работе многие годы, с 15-летнего возраста, по картофельному делу в сырости и грязи я потерял две трети своего здоровья. Теперь каждый новый день уносит последнее здоровье. Между тем на моем иждивении находится шестеро детей.

Несколько слов о картофелетерках. В тот период крестьяне были вынуждены перетирать картофель на ручных домашних терках, а полученную сырую картофельную муку или картофельный крахмал продавать заводчикам, так как многие заводы не имели своего терочного производства, которое для них было и трудоемким, и энергозатратным. Поэтому внедрение Лыковым картофелетерок своей конструкции на предприятиях соответствующего профиля серьезно повышало их производительность и свидетельствовало о более высоком уровне их развития.

3 ноября начальник Костромского ГО ОГПУ Иванов утверждает постановление своего подчиненного Шарова о привлечении «гр-на Костромской губернии и уезда Левашовской волости Посада Большие Соли Лыкова Василия Ивановича, 39 лет, быв. заводчика, из крестьян, — в качестве обвиняемого, предъявив ему обвинение по ст. 63 Угол. Код., о чем и объявить». На нем В.Лыков написал: «Постановление мне объявлено 3 ноября, в 3 часа дня, 1924 года».

Спустя шесть дней Лыков обращается к костромскому губернскому прокурору с просьбой вызвать нескольких свидетелей для подтверждения его невинов­ности. Просьба остается без внимания.

 

Следствие считать законченным

17 ноября Шаров принимает, а непосредственный начальник утверждает подготовленное его подчиненным постановление: «На основании ст. 207 УПК следствие по настоящему делу считать законченным и объявить заключенному гр-ну Лыкову, не имеет ли к таковому чего дополнить».

В тот же день начальник Костромского ГО ОГПУ Иванов подписывает и текст заключения «по делу № 74 о гражданине Лыкове Василии Ивановиче, обвиняемом по ст. 63 УК».

Приводим содержание этого документа без правки и изъятий:

1924 года ноября 17 дня, я, Пом. Уполномоченного СО Костромского Губотдела ОГПУ Шаров, рассмотрев дело на гр-на Лыкова В.А. нашел следующее.

В Марте мес. сего года гр-н Лыков на общем собрании граждан Чернозаводского района был избран на должность Чернозаводско-Ульковской Сельско-Хозяйственной Артели, в каковой должности работал по день его ареста, т.е. по 22 октября с.г. Проникнув в кооперацию, как бывший владелец Картофеле-тёрочного завода Лыков повел среди таковой разлагающую линию к подрыву местной кооперации среди темных масс крестьянства, умело подошел к таковой и не ограничиваясь тем, что забрал в свои руки с.х. артель в Черной Заводи, ведет агитацию среди крестьян своего района организовать другую артель в районе Посада Больших Солей с целью получить ранее национализированный у него завод. Для того, чтобы пронести эту линию правильней, тем самым ввести в заблуждение кооперативные органы, гр-н Лыков составляет лжекооперативное Правление с.х.артели, вводит туда кулацкий элемент и свою жену Анну Федоровну, которая в тот момент являлась пайщиком частного картофелетёрочного завода, расположенного в пределах Нерехтского уезда д. Путятино с бывшим владельцами бр. Милютиными.

Подобрав подходящих себе лиц Лыков составляет устав артели и представляет таковой на утверждение в губернские органы, но последние видят лживость со стороны Лыкова, в утверждении артели отказывают, имея в виду, что его лживая политика пользы государственной кооперации не принесет, а наоборот будет действовать разлагающе и цель у Лыкова забрать под свое влияние кооперацию и вернуть национализированный завод. По агентурным же данным политика со стороны Лыкова вполне понятна, хотя при следствии он вину отрицает, говорит, что целей каких-либо у него корыстных не было. А посему я прихожу к такому заключению, что поступок со стороны обвиняемого Лыкова является преступным и подходит под действия, как противодействие нормальной деятельности государственных учреждений и предприятий или соответствующее использование их для разрушения госпромышленности по ст. 63 Уг. Код.

Полагал бы:

Гр-на Василия Ивановича Лыкова, 39 лет, происхождения из крестьян, Кост­ромской губ. и уезда, Левашовской вол., посада Больших Солей, бывшего владельца картофелетёрочного завода — признать как социально-вредный элемент и выслать из пределов Костромской губ. сроком на три /3/ года.

Комментарии здесь, как говорится, излишни.

24 ноября Василий Иванович вновь настойчиво просит дополнительно привлечь к следствию в качестве свидетелей целый ряд представителей сельхозартели, должностных лиц волости и других граждан, которые помогут доказать его невиновность. Но тщетно. В ответ — тишина.

В этот же день представители губернского ОГПУ Иванов и Шаров сообщают Костромскому губисполкому о том, что Лыков В.И. «подлежит административной высылке из пределов Костромской губернии сроком на три года как социально вредный элемент», и просят подтвердить заключение своим постановлением на предмет санкционирования высылки перед ОГПУ и комиссией НКВД по отношению обвиняемого Лыкова».

 

Почему дело не направили в суд

Представляем на суд читателя заключение по делу Василия Ивановича Лыкова:

1924 года Ноября 25 дня Заместитель Губпрокурора и наблюдающий по ГПУ Фиолетов, рассмотрев представленный мне материал о гр-не Посада Большие Соли, Левашовской вол. Костромского уезда В.И. Лыкова обвиняемого по ст. 63 УК, нашел, что гражданину Лыкову вменяется в вину то, что он, будучи избран на должность Председателя Чернозаводско-Ульковской Сел. Хоз. Артели, как бывший владелец картофеле-терочного завода, повел среди таковой разлагающую линию к подрыву местной кооперации, а также повел агитацию к учреждению другой артели с целью получить ранее национализированный у него завод.

Подтверждающих материалов в деле не имеется, однако из показаний гражданина Лыкова видно, что означенные обвинения не лишены справедливости, но, очевидно, доказать их нет возможности благодаря сильному влиянию гражданина Лыкова.

Принимая во внимание, что в деле нет достаточных данных для предания гр-на Лыкова суду Костромского Губсуда по обвинению в преступлении, пре­дусмотренном 1 ч. 63 ст. УК, но что гражданин Лыков в данной местности может являться социально опасным — полагал бы весь материал на гр-на Лыкова направить в Комиссию по административным высылкам НКВД через Коллегию ОГПУ.

И. об. Прокурора Костромской губ. (Фиолетов).

Для того чтобы доказать вину «социально вредного элемента», необходимы неопровержимые доказательства. А если их нет? Что делать? Возвращать дело на дополнительное рассмотрение — значит признать ошибку и поражение следователя Шарова, который безоговорочно оценил донос как не требующую проверки фактуру и наплевал на принцип презумпции невиновности.

Для Шарова оправдание, прекращение дела или освобождение арестованного будет явным браком в его работе, за который обязательно и строго накажут. А кому хочется быть наказанным?

И еще. Прокурор Фиолетов считает, что хотя показания Лыкова в ходе следствия и предъявленные ему обвинения «не лишены справедливости», однако, «очевидно, доказать их нет возможности». И добавляет: «...благодаря сильному влиянию гражданина Лыкова». Невольно возникают вопросы. Какие показания? Где они? (В деле их нет.) Почему не были допрошены свидетели, которых настойчиво просил вызвать Василий Иванович? Какой нажим на следствие мог оказать находящийся в заточении и не имевший права на свидания обвиняемый Лыков?

Ответов на них в материалах сфабрикованного следственного, а по сути, уголовного дела не содержится. Вот и выходит, что и Фиолетов, и Шаров даже не пытались проверить достоверность «агентурных данных», так как дальнейшая судьба этого человека уже перестала их интересовать. Отсюда вопрос: «такой случай в их практике — не редкость?

Не напоминает ли вам, уважаемый читатель, слова из известной басни Крылова «Волк и ягненок»: «Досуг мне разбирать вины твои, щенок! Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать». Вот и получается, что исполняющий обязанности губернского прокурора вместо того, чтобы объективно и документально потребовать от следствия обосновать вину Василия Ивановича, обрек последнего самостоятельно доказывать свою невиновность. Оставалось ему надеяться только на собственные силы и возможности, на поддержку жены — Анны Федоровны, на честность и порядочность пайщиков Чернозаводско-Ульковской сельхозартели, которые относились к нему с особым уважением, высоко ценили его профессиональные качества. Понимал: если Шаров и его непосредственный начальник Иванов проигнорировали выводы прокурора Фиолетова, то их предложение об административной высылке, несомненно, будет поддержано и в более высоких инстанциях.

 

Губисполком дает добро

Так и случилось. 25 ноября 1924 года состоялось секретное заседание Кост­ромского губернского исполнительного комитета рабочих, крестьян и красно­армейских депутатов. В принятом единогласно постановлении говорилось: «...просить особую комиссию НКВД и ОГПУ разрешить выселить гр. Лыкова из пределов Костромской губернии в административном порядке как социально опасного и вредного элемента на 3 года».

Напомню читателю, термин «социально опасный и вредный элемент» как название меры внесудебного преследования вошел в первый уголовный кодекс РСФСР, 1922 года, и предусматривал 3 или 5 лет ссылки.

28 марта 1924 года Президиум ЦИК СССР утвердил новое положение о правах Объединенного главного политического управления в части административных высылок, ссылок и заключения в концлагерь. В нем он предоставил ему право:

а) высылать таковых из местностей, где они проживают, с запрещением дальнейшего проживания в этих местностях на срок не свыше 3 лет;

б) высылать таковых из тех же местностей с запрещением проживания, сверх того, в ряде областей или губерний, согласно списка, устанавливаемого ОГПУ на тот же срок.

Приказом ОГПУ от 16 августа 1924 года разъяснялось постановление Особого совещания о воспрещении проживания кому-либо в шести пунктах и пограничных губерниях.

Вынесение таких решений возлагалось на Особое совещание, которое формировалось по назначению председателя ОГПУ в составе трех членов Коллегии ОГПУ с обязательным участием представителей партийных органов и прокурора.

Среди работников ОГПУ такое запрещение для административно или судебно высланных в течение конкретного срока проживать в определенных местностях получило название «минусы». Для получивших «минус 6» был категорически закрыт даже въезд на территорию шести городов страны — Москвы, Ленинграда, Харькова, Киева, Одессы и Ростова-на-Дону, а также в эти и пограничные губернии.

8 декабря 1924 года экономическое управление ОГПУ в Москве получает следственное дело В.И. Лыкова. На препроводительной записке к нему две резолюции: «Ознакомиться и доложить на Комиссию»; «Поставить на тройку». А 9 января 1925 года состоялось заседание Особого совещания при Коллегии ОГПУ. В его постановлении говорилось: «Лыкова — из-под стражи освободить, запретив проживание в Москве, Ленинграде, Харькове, Киеве, Одессе, Ростове Н/Д, означен. губ. и п/полосе и Костромской губернии сроком на три года с семьей».

Отсюда вывод. Особое совещание не только не отменило высылку Лыкова за пределы Костромской губернии на три года, но и пошло на ужесточение наказания. О возможных причинах такого решения я расскажу несколько позже.

Из дальнейшей переписки известно, что Лыков местом жительства выбрал Диево-Городище Ярославской губернии и должен был туда прибыть не позднее 27 января 1925 года. А далее из Ярославля в Кострому и Москву идут доклады: «Административно высланный Лыков В.И., без семьи, прибыл в Ярославль и взят на учет».

Можно с большой долей вероятности предположить, что выбор Василия Ивановича не был случайным: неподалеку функционировал крупный картофелетерочный завод известного в России купца Никиты Понизовкина, где он мог получить работу, ибо знал, что административно высланные обязаны были заниматься общественно полезным трудом, иначе им грозило наказание еще и за тунеядство. И второе: понимал, что ему надо было как-то прокормить свою большую, даже по тем временам, семью.

 

Защитники Василия Лыкова

Жена Лыкова, Анна Федоровна, объективно оценив всю сложность ситуации, обращается к прокурору РСФСР тов. Крыленко с просьбой пересмотреть дело и провести новое, объективное расследование. Подчеркивает, что следствие для выяснения виновности или невиновности Василия Ивановича даже не пыталось сделать запросы в Чернозаводско-Ульковскую сельхозартель о его работе, уточнить, действительно ли он вел агитацию и пропаганду среди крестьян. Спрашивает: почему названные ее мужем свидетели не были вызваны для допроса?

Далее она подтверждает показания мужа о том, что он не проник в правление сельхозартели, не вел среди масс разлагающих действий, а был приглашен туда как специалист по картофельному делу, чтобы поправить дела артели, и был единогласно избран на полном общем собрании председателем правления. «Что же касается обвинения моего мужа в том, что он якобы организовал из крестьян нетрудовую артель, чтобы заарендовать еще один завод для переработки картофеля, то это тоже не подтверждается».

«Мой муж — сын крестьянина, — пишет Анна Федоровна, — занимался оборудованием крахмальных и паточных заводов по своей собственной системе, а с 1919 года был заведующим Государственным крахмальным заводом и все свои познания, какие имеет, отдавал Советской власти и кооперации, а также он служил в Костромском губсовнархозе».

В заключение она особо подчеркивает, что ее «семейное положение самое тяжелое», что нет близких родных и никаких средств к существованию, что имеет шесть малолетних ребятишек, а седьмой должен родиться уже через несколько недель, что сложившаяся ситуация ее приводит в отчаяние, а потому просит тов. Крыленко «ради детей назначить пересмотр дела мужа и передать в суд, а до суда выпустить из-под стражи».

К заявлению были приложены:

1. Выписка из протокола общего собрания пайщиков Чернозаводско-Уль­ковской сельхозартели от 19 марта 1924 года «О выборах членов правления и кандидатов к ним». Постановили: «выбранными членами правления оказались Спирин Константин Александрович, Лыков Василий Иванович председателем, Писанов Александр Арсеньевич. Кандидаты к ним — Гусев Алексей Федорович, Кокорин Михаил Иванович и Еремин Иван Иванович».

2. Выписка из протокола общего собрания пайщиков Чернозаводско-Уль­ковской артели от 2 ноября 1924 года. В нем содержится ходатайство об освобождении В.И. Лыкова из-под стражи, «выбрав делегатами для этой цели Федора Еристовича Назарова и Петра Андреевича Бырова».

3. Письмо уполномоченных Чернозаводско-Ульковской сельхозартели Ф.Е. На­­зарова и П.А. Бырова прокурору СССР.

Вот что они в нем пишут:

Председатель В.И. Лыков был снят с нашего дела и, узнав от А.Ф. Лыковой, что он обвиняется в том, что якобы вел против кооперации среди темных масс населения разлагающие действия, что проник в правление как бывший заводчик, но это таковым не делалось. Этот вопрос обсуждался на полном общем собрании. Лыков положил много трудов для восстановления нашей кооперации, которая до него была в большой задолженности, и все заводы были изношены до крайности.

Ввиду такого бедственного положения нашей артели и был приглашен Лыков в правление. Он был приглашен как спец картофельного производства для поднятия сельхозартели на должную высоту. Мы, уполномоченные, специально были выбраны на общем собрании для выяснения вопроса по обвинению гр-на Лыкова и восстановлению его опять для работы в нашей кооперации как хорошего и незаменимого работника, который на деле доказал, как много полезного для нашей артели им сделано.

Гр-ном Лыковым сделано для нашей кооперативной артели следующее:

1. В банках были исходатайствованы кредиты.

2. Для беднейшего населения весною до осени было роздано 3000 пудов хлеба под залог увеличения посевных площадей картофеля, было выдано денег крестьянам для покупки лошадей, и за счет этих ссуд было поднято наше хозяйство.

3. Заводы все отремонтированы, которые были доношены до крайности, а ныне их производительность увеличилась вдвое.

4. Топлива на все заводы было заготовлено достаточно, и заводы работали на должной высоте, вырабатывая крахмал хорошего качества. Выход крахмала по пробе оказался 2 пуд. 20 фун., на другом — 2 пуд. 15 фун., между тем в прошлый год выход был 1 пуд. 38 фун.

5. Мельница во время управления Лыкова тоже работала хорошо и безубыточно, а раньше работала с убытком. И все это выявляется на общем собрании, на каковом постановили ходатайствовать перед надлежащим органом вернуть к работе Лыкова как незаменимого работника.

Ввиду того что в нашем районе культура картофеля в будущем сезоне увеличится, нам необходим специалист картофельного дела. Поэтому мы просим от имени всей Чернозаводской волости вернуть к работе тов. Лыкова. Он своим трудом на деле доказал свою полезность для нашей кооперации и в будущем большую принесет пользу нашим хозяйствам. Обо всем этом обвинении тов. Лыкова просим рассказать на нашем общем собрании и выяснить, кто сделал донос о том, что им якобы велись противоправные кооперативные дела. Нельзя допустить, чтобы и в дальнейшем отрыв таких полезных и незаменимых для артели работников, особенно во время сезона работ, мог нанести вред нашим хозяйствам и привел бы к их большей разрухе. А так как картофель — продукт скоропортящийся, то все заводы должны работать без перебоев и остановки.

4. Приговор от 24 декабря 1924 года. В нем 171 пайщик Чернозаводско-Ульковской сельхозартели констатирует, что за бывшим председателем правления Лыковым В.И. они «не видят никакой вины и наипаче заявляют, что до него кооперация была в самом низком положении, а во время его службы была восстановлена в самое хорошее положение. Поэтому мы, пайщики данной артели, просим Лыкова Василия Ивановича из-под стражи освободить».

От себя следует добавить, что В.И. Лыков в короткие сроки сумел сплотить коллектив этой сельхозартели и превратить его в команду единомышленников. И ведь совсем не случайно, что они так активно пытались защитить его доброе и честное имя, установить фамилию доносчика, но тщетно. Хотя для Василия Ивановича такая поддержка селян лишней не была.

5. Удостоверение в том, что «В.И. Лыков с 11 июля 1919 года по 14 октября 1922 года в КГСНХ занимал следующие должности: заведующий 2-го и 3-го Государственных картофелетерочных заводов с 11 июля 1919 года по 22 апреля 1922 г., а с 22 апреля по 14 октября 1922 г. там же — технический руководитель».

6. Справка от 24 октября 1924 года о составе семьи: жена Анна Федоровна 33 лет, дочь Вера 15 лет, сын Алексей 13 лет, дочь Надежда 10 лет, сын Иван 8 лет, сын Михаил 4 лет, дочь Любовь 1 год. Единственный источник материального благополучия семьи — Лыков В.И.

Анна Федоровна Лыкова в своем письме Крыленко подчеркивает, что аналогичные документы ею были приложены и к заявлению прокурору Катаньяну еще 4 и 15 декабря 1924 года. Это свидетельство того, что данные документы ею были направлены в столичную прокуратуру еще до момента рассмотрения следственного дела Лыкова на заседании Особого совещания при Коллегии ОГПУ.

Однако они, при объективной их оценке представителями ОГПУ, могли бы сыграть для Василия Ивановича добрую службу. Хотя в это верится с трудом: маховик репрессий в отношении «социально опасных и вредных для общества элементов» тогда работал без сбоев.

 

Попытки пересмотра дела

В январе 1925 года Анна Федоровна плотно занимается вопросом об отсрочке ее выезда на поселение к мужу, пишет письма в Наркомюст, ОГПУ, другие инстанции, а также одновременно добивается пересмотра дела В.И. Лыкова от 9 января 1925 года. В результате ее выезд откладывают до 1 мая 1925 года, а 26 июня того же года повторное заседание Особого совещания при Коллегии ОГПУ выносит новый вердикт: «Прежнее постановление в отношении Лыкова В.И. оставить в силе. Семье Лыкова разрешить свободное проживание по СССР». Словом, гора родила мышь.

Это новое постановление не удовлетворило Василия Ивановича, и он 4 сентября 1925 года вновь обращается в Ярославский отдел ГПУ с просьбой возбудить ходатайство «о снятии воспрещения проживать в шести пунктах и Костромской губернии». К своему ходатайству прилагает заявление в Наркомат юстиции и в Коллегию Особого совещания при ОГПУ. Текст этого последнего приводим с небольшими сокращениями:

Постановлением Особого совещания Коллегии при ОГПУ мне воспрещено проживать в 6 городах страны и Костромской губернии. Прошу пересмотреть мое дело, так как я никогда не делал и не хотел причинить какого-либо малейшего вреда советской власти.

В обвинительном акте утверждается, что 1) я якобы собрал в артель кулаков, протолкнул свою жену в ее правление, которая хотела заарендовать быв. мой завод, а я его хотел забрать в свои руки; 2) как быв. заводчик проник в Чернозаводское правление с/х артели и среди масс крестьян вел разрушающие действия для кооперации, и всем этим хотел нанести вред Советской власти.

Однако я заявляю и могу подтвердить верными данными, что в предъявленном мне обвинении не имеется и доли в действительности: я артели не собирал, а крестьяне сами решили заарендовать бездействующий завод для сбыта своего картофеля. Тогда я был приглашен на собрание артели по аренде завода как специалист по картофельному делу, сделал доклад о состоянии завода.

Утверждаю, что в артели кулаков не было, а только середняки и бедняки. Более того, артель эта в дальнейшем вошла в Комитет взаимопомощи... Я — сын крестьянина, у которого был картофельный семейный завод. С 1906 по 1915 год я был мастером по оборудованию картофельных заводов по своей патентованной системе, которая много принесла пользы для крахмального производства. С 1915 года я в течение двух с половиной лет занимался строительством на металлообрабатывающем заводе, и в этот период времени отец передал мне сезонный картофельный завод с количеством рабочих семь человек, который позже перешел в Губсовнархоз. Поэтому меня назвали бывший заводчик, но я фактически ни одного года этим заводом не заведовал.

Еще раз подчеркиваю, что я в Чернозаводскую артель не проникал и не вел разрушающих действий, а был приглашен, чтобы поправить ее дела. Тогда артель имела задолженность почти 20 000 рублей, а все три завода были доношены до крайности. В результате моей работы задолженность вся была покрыта, а заводам сделан большой ремонт.

 

Обращение в высокую инстанцию

15 апреля 1926 года В.И. Лыков теперь уже обращается к председателю ВЦИК М.И. Калинину с заявлением, в котором просит пересмотреть свое дело ввиду его полной невиновности.

Мои обращения в ОГПУ и в Наркомюст, — подчеркивает он, — остались без внимания. Прошу снять воспрещение проживать в шести пунктах и Костромской губернии, до конца этого срока остается один год и восемь месяцев, и это воспрещение проживать в своей местности для меня, для моей семьи является очень тяжелым бременем, потому что семья у меня из семерых малолетних детишек и без помощи по хозяйству ее очень трудно содержать.

Я — сын крестьянина из села Черная Заводь, имею сельское образование, не судимый. До 1915 года работал по найму по оборудованию крахмальных заводов по своей патентованной системе... В последнее время добросовестно работал в Чернозаводско-Ульковской с/х артели. Считаю, что я жизнь свою прожил не эксплуатационную, а трудовую.

Резолюция:

ОГПУ на рассмотрение. 19/V-26.

К этому обращению были приложены доказывающие его невиновность документы.

Не менее интересен для читателя еще один документ. В конце апреля 1926 года заместитель начальника ЯрГО ОГПУ Смирнов обращается в отдел Центральной регистратуры ОГПУ с необычной просьбой: нельзя ли разрешить административно высланному Лыкову В.И. выезд в Москву на два дня «для объяснения по изобретению Лыковым центрифуги в тех. отделе Союзкартофеля», так как его присутствие там необходимо. Ответа из столицы не поступило.

Сегодня у автора этих строк нет даже малейших сомнений в том, что Василий Иванович был творческой личностью, инициативным предпринимателем и изобретателем. Он постоянно разрабатывал новые устройства и конструкции, имел много внедренных привилегий и патентов на изобретения в области крахмалопаточного производства. В свое время он добился включения его предприятий в план электрификации Костромской губернии и смог установить и приспособить «для осветительных целей» две электростанции «при картофелетерочных заводах в Больших Солях и в Ульковском сельскохозяйственном товариществе». Без них было бы нереальным внедрить в практику свое новшество — картофелетерку. И еще: до сих пор на некоторых российских предприятиях используется центрифуга Лыкова.

25 мая 1926 года из Приемной ВЦИК в Отделение следственного и тюремного надзора ОГПУ препровождается «заявление Лыкова В.И. о досрочном освобождении от высылки на распоряжение». Термин «на распоряжение» по тем временам считался приказом. Так Василий Иванович Лыков обрел настоящую свободу и мог снова заняться своим любимым делом.

Здесь настало время сделать небольшую ремарку. Сотрудники прокуратуры тех лет, осуществляя надзор за исполнением законодательных актов, не могли не видеть того, как не подкрепленная объективными фактами высылка или ссылка во внесудебном порядке предоставляла органам ОГПУ широкий простор для произвола. Расширив в 1924 году, как отмечалось выше, свои полномочия по части изоляции во внесудебном порядке «социально опасных» и «социально вредных» элементов, правоохранительные органы постарались не допустить в крупные города и пограничные районы не только их, но и нежелательных и подозрительных лиц. Видимо, и Лыкова отнесли к последней категории.

 

Полезный человек для Советской республики

В настоящее время стали известны ранее неизвестные подробности из жизни Лыкова после его освобождения от высылки. Осенью 1929 года Василий Иванович переехал в Саратов и был принят на службу в Нижневолжский окружной картофелеплодоовощной сельскохозяйственный кооператив «Плодовощсоюз» на должность технического руководителя крахмалопаточного производства.

Начал работать и получать хорошее жалованье. В тот период в стране полным ходом шли сплошная коллективизация и полное разорение крестьянских хозяйств, проводились насильственные хлебозаготовки, массовые аресты, периодически возникали протестные выступления рабочих и крестьян... Наступал голод. А Саратов был в самом центре этих событий. Лыков, питавшийся в специальной столовой и недостатка в продуктах не испытывавший, своими глазами увидел толпы обездоленных и нищих детей, просящих корку хлеба. Они были повсюду: рядом со столовой, около его дома, на улице... А потому перевезти в голодающее Поволжье свою семью Василий Иванович так и не решился.

В последующие годы В.И. Лыков успешно трудился «по найму» на ряде предприятий «по картофельному делу». Это можно объяснить только одним обстоятельством: он был профессионалом высокого уровня. Его не надо было учить или переучивать, не надо было ничего ему объяснять, ему не надо было выстраивать какую-то особую технологическую цепочку, создавать новую систему хозяйственных связей. Он просто вел себя так, как это было прежде в его жизни. Главное, в нем были талант, техническая сметка и предпринимательская инициатива.

Последним местом работы В.И. Лыкова стал Усадский крахмалопаточный завод.

 

Усадская трагедия

8 марта 1934 года случилось то, что случилось: Василий Иванович пал от руки убийцы.

Вот как официальными советскими органами была представлена эта трагедия в печати: «Смеркалось. Только что закончился рабочий день. Василий Иванович — технорук с крахмалопаточного завода — спешил домой. Улица, по которой он шел, выглядела непривычно пустынной. И только два человека привлекли его внимание: они о чем-то оживленно болтали. “Уже успели где-то отметиться”, — подумал он и прошагал мимо. Один из них — некто Герон, — узнав Лыкова, шепотом произнес: “Вот когда его хорошо шлепнуть”. Стоявший рядом с ним Курбатов, сорвавшись с места, быстро нагнал Василия Ивановича и, не раздумывая, разрядил в него наган».

Василий Иванович Лыков творил добро, приносил людям радость добросовестным трудом, а вот те, кто поднял на него руку, были полной ему противоположностью. Именно один из таких подонков и разрядил весь барабан револьвера в голову и спину известного своей порядочностью и принципиальностью заводского инженера.

28 апреля 1934 года состоялось бюро горьковского крайкома ВКП(б), че­тырнадцатым пунктом повестки которого значился вопрос «Об убийстве технорука т. Лыкова на Усадном крахмальнопаточном заводе». В постановлении говорилось: «Группа классово враждебных элементов систематически срывала работу завода, занималась вредительством и организовала убийство честного советского специалиста т. Лыкова, ведшего борьбу против дезорганизаторов производства: прогульщиков, лодырей, рвачей и пьяниц. Директор, партийная и профессиональная организация завода, а также и Ляховский РК партии не сумели своевременно выявить классовых врагов на заводе и разгромить их».

В результате за потерю классовой бдительности директора Бибенина сняли с должности и объявили строгий выговор с предупреждением. Парторганизатор Кутьин отделался только выговором, а председатель завкома Журавлев — строгим выговором и увольнением с работы. Досталось и бюро Ляховского райкома ВКП(б), и его секретарю Красильникову. За непринятие мер против кулацких элементов, свивших себе гнездо на предприятии, и недооценку политического значения убийства технорука Лыкова районной парторганизации был объявлен выговор, а ее руководителю — строгий выговор.

Под горячую руку первого секретаря Горьковского крайкома ВКП(б) Э.К. Прамнэка совершенно случайно попал редактор районной газеты  «Ляховский колхозник» Кирилловых и был наказан. Потом целый год доказывал он свою непричастность к уголовному делу и свою невиновность. И добился желаемого: строгий выговор сняли. А вот судьба самого Эдуарда Карловича Прамнэка оказалась незавидной. Его — бывшего комиссара латышских полков и члена донецкой областной тройки НКВД — 9 мая 1938 года арестовали по обвинению в создании контрреволюционной организации и ведении антисоветской деятельности, а спустя 80 дней расстреляли.

 

Суд над убийцами технорука

Суд над убийцами Василия Ивановича Лыкова продолжался два дня — 16 и 17 мая 1934 года. Он освещался в солидной по тем временам газете «За пищевую индустрию» — органе Наркомснаба СССР в РСФСР, ЦК союзов мясоконсервной и маслобойной, мукомольно-хлебопекарной и кондитерской, сахарной, сельпромовской и рыбной промышленности. В ней были опубликованы две заметки под общим заголовком «Вылазка классового врага».

Специальный корреспондент А.Еремченко сообщал читателям:

Вчера, в 5 часов вечера, начался процесс по делу об убийстве на Усадском паточном заводе технорука Лыкова. Дело слушается в выездной сессии краевого суда под председательством т. Красильникова. Обвинение поддерживает старший пом. прокурора края т. Лучкин, защищает т. Ганкин.

Самое большое помещение в Усадах не в состоянии вместить всех желающих присутствовать на процессе.

Все пятеро обвиняемых — Курбатов, Герон, кулаки Шароновы и жена Герона признают себя виновными, но пытаются свести к нулю классовую сущность преступ­ления. Курбатов, сознаваясь в убийстве Лыкова, употребляет все усилия, чтобы придать этому террористическому акту окраску бытового убийства. Герон свою роль соучастника и подстрекателя пытается свести к хранению оружия. Кулаки Шароновы, разлагавшие рабочий коллектив завода, подрывавшие производство, непримиримые враги советской власти, ненавидевшие в лице Лыкова специалиста, преданного социалистическому строительству, отстаивавшего твердую производственную дисциплину и новые методы работы. Шароновы, восстанавливающие против Лыкова отдельных рабочих, пытаются надеть перед судом личину мелких случайных преступников.

Однако уже первые вопросы суда и прокурора разбивают в прах «защитные» приемы главных обвиняемых. Курбатов, называющий убийство словами «это дело», признает, что оно совершено в результате требовательности Лыкова как технорука производства.

— Очень уж он мне насолил, — показывает Курбатов. — Я ему это припомнил и совершил «это дело»...

Герон, делая отчаянные усилия уклониться от прямых ответов, случайно роняет фразу:

— Я подал Курбатову мысль «шлепнуть» Лыкова за то, что тот сильно нажимал на производство.

В первые часы процесса перед присутствующими развернулась яркая картина борьбы между чужаками, дезорганизаторами производства, и передовым советским специалистом.

Вторая заметка была более лаконичной. В ней говорилось:

...Из опроса обвиняемых и показаний многочисленных свидетелей суд шаг за шагом выявляет физиономию сидящих на скамье подсудимых и обстановку, созданную ими вокруг технорука Лыкова. Иван Шаронов — лодырь, пьяница и дезорганизатор производства — мало чем отличался в этом отношении от своих зятьев Курбатова и Герона. Он неопровержимо уличен в том, что вел агитацию против советских специалистов, охаивал колхозное строительство, «разъяснял» колхозникам: «Чем меньше будешь сеять, тем у тебя, по крайней мере, меньше заберут», — убеждал сельских активистов «не водиться с коммунистами».

Курбатов, Герон и Шаронов видели в лице Лыкова главного своего врага, так как он настойчиво требовал честного отношения к производству. Пользуясь слепотой заводского руководства и чувствуя безнаказанность, Курбатов и Герон пришли к мысли рассчитаться с Лыковым. По их собственному признанию, они неоднократно вели между собой разговоры о расправе с техноруком. В результате Курбатов реализовал свою угрозу.

«Классовых врагов» расстреляли. А вопрос, кто же на самом деле организовал это преступление, учитывая обстановку и методы ведения следствия тех лет, так и остался открытым. Смущает и тот факт, что, кроме убийцы, уж слишком много заговорщиков оказалось на скамье подсудимых: подстрекатель Герон, его жена, соучастники — кулаки Шароновы. Да и сегодня распутать эту историю невозможно, поскольку архивные материалы не сохранились.

Но парадокс: эта трагедия спасла семью от дальнейших репрессий. Именно эти газетные заметки защитили от недоброжелателей, которые могли бы насолить Лыковым и настучать в органы, раскопав сведения об их «непролетарском» происхождении. В самые опасные годы произвола и беззакония им «помогала» еще и смерть главы семьи. Лыковы как бы уже принесли жертву, жертва была принята, одной этой жертвы было достаточно...

Василия Ивановича похоронили на Напольном кладбище города Мурома. Здесь же покоится прах многих исторических личностей Мурома — купцов Зворыкиных, Ермаковых, Суздальцевых, Киселевых и других. К сожалению, кладбище со временем было разрушено, продолжает ветшать и в наше время: многие могилы, прекрасные старинные надгробия разорены или уничтожены. Такая же участь постигла и могилу Лыкова.

 

Жизнь после смерти

После смерти мужа Анне Федоровне Лыковой установили пожизненную персональную пенсию, которая обеспечивала ей скромное существование. В ее долгой жизни было все: и счастливое замужество, и счастье многодетной матери, и отчаяние из-за противоправной высылки Василия Ивановича за пределы Костромской губернии, горе от безвременной кончины любимого мужа и гордость за безмерно талантливых детей.

Ее старший сын Алексей Васильевич в 24 года вошел в мировую науку с открытием, названным «эффект Лыкова», стал академиком АН БССР, действительным членом Академии строительства и архитектуры СССР, заслуженным деятелем науки и техники РСФСР. Его имя носит Институт тепло- и массообмена в Минске. Международный центр по тепло- и массообмену учредил международную золотую медаль «Luikov Medal», а президиум НАН Беларуси — премию имени этого выдающегося ученого.

Сын Михаил Васильевич после войны занялся наукой. Он автор нескольких монографий. Доктор технических наук. Профессор. Лауреат государственной премии. Награжден орденом Отечественной войны 1-й степени.

Дочь Надежда Васильевна закончила войну в должности врача-ординатора госпитального взвода 288-го отдельного медико-санитарного батальона 239-й СД. Майор медицинской службы. На­граждена двумя орденами Красной Звезды, орденом Отечест­венной войны 2-й степени, медалями «За оборону Ленинграда» и «За боевые заслуги». После войны работала в Кремлевской больнице, оказывала посильную помощь в становлении здравоохранения Монгольской народной республики. В последние годы жизни работала терапевтом в Боткинской больнице Москвы.

Дочь  Алевтина Васильевна — доктор технических наук, профессор, заслуженный работник высшей школы Российской Федерации.

Два сына Василия Ивановича — Иван и Николай — с фронта не вернулись. Судьба Веры Васильевны автору этих строк неизвестна, а бывший преподаватель математики Любовь Васильевна в свои преклонные годы живет не только воспоминаниями о прошлом, но и проявляет интерес к событиям сегодняшнего дня. Много читает.

После убийства Василия Ивановича его жене Анне Федоровне, как уже отмечалось выше, установили персональную пенсию «за исключительные заслуги Лыкова В.И. перед республикой в области профессиональной деятельности и советского строительства».

Умерла Анна Федоровна Лыкова в возрасте 85 лет и похоронена на Ваганьковском кладбище Москвы.

 

Послесловие

Вот и выходит, что первая реабилитация «бывшего заводчика», «социально опасного и вредного» элемента, административно высланного, а несколько позже — «уже преданного социалистическому строительству специалиста» В.И. Лыкова состоялась вскоре после его убийства, когда его жене назначили персональную пенсию. Вторая — 31 марта 1993 года. В заключении «в отношении Лыкова В.И. по материалам уголовного дела, арх. № 2171с», утвержденном прокурором Костромской области, государственным советником юстиции 3-го класса В.И. Дмитриевым, черным по белому написано: «на Лыкова Василия Ивановича распространяется действие Закона РСФСР “О реабилитации жертв политических репрессий” от 18 октября 1991 года».

30 октября в России отмечают День памяти жертв политических репрессий, общее число которых до сей поры подсчитать не представляется возможным. А судьба Василия Ивановича — одна из сотен тысяч судеб людей, пораженных вирусом беззакония и бесчеловечности. Тем более мучения нашего героя и страдания его многодетной семьи от безысходности положения, как ни прискорбно об этом говорить, не находили даже малейшего отклика у властей предержащих. И только после жалобы к «всероссийскому старосте» Михаилу Ивановичу Калинину Лыкову досрочно отменили высылку под названием «минус 6».

И еще. Лейтмотивом настоящего материала звучат слова бывшего заместителя министра госбезопасности СССР полковника М.И. Рюмина, якобы обращенные к одному из заключенных, пожаловавшемуся на ошибочность приговора: «А что, разве вашу вину не доказывает сам факт вашего ареста?»

Прошло 80 с лишним лет после гибели от рук классовых врагов советской власти Василия Ивановича Лыкова, но память о семье Лыковых жива и по сей день. В Черной Заводи сохранилась могила родителей Василия Ивановича — Марфы Яковлевны и Ивана Ивановича Лыковых. В Некрасовском краеведческом музее готовится экспозиция, посвященная жизни и деятельности их сына, академика Лыкова Алексея Васильевича. А бывший дом большесольского купца Лыкова включен в маршрут туристических экскурсий с обязательным рассказом о его владельце.

И теперь, когда ты стоишь рядом с его стенами, невольно ловишь себя на мысли о том, как Октябрьский переворот 1917 года не на один десяток лет разделил Россию на «белых» и «красных». На классовых врагов и пролетариев. На принявших советскую власть и социально опасных и вредных элементов. Вот почему стены эти — свидетельство вечной борьбы добра и зла, чистоты и порока, без осознания сути которых невозможно понять роли каждого из нас в этом мире.

Тем более что такие люди, как Василий Иванович Лыков, несомненно, внесли определенный вклад в жизнь и благополучие крестьян Костромской, Яро­славской, Саратовской и Горьковской губерний, в становление и развитие крахмалотёрочной и крахмалопаточной промышленности в этих регионах. А мы, их дети, внуки и правнуки, обязаны помнить как их самих, так и их дела, ибо нет ничего страшнее исторического беспамятства. Если человек не знает историю своей семьи, историю России, у него нет будущего.