Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Живые тайны

Иван Ильич Коновалов родился в 1988 году в Ярославле. Окончил математический факультет ЯрГУ имени П.Г. Демидова по специальности прикладная математика и информатика.
Работает программистом.
Стихи и прозу начал писать в старших классах. Публиковался в журнале «Юность», «Эмигрантская лира» (2017), «Москва» (2016). Выпустил с товарищами журнал-пьесу «Кит умер» со стихами и прозой, в трех номерах. Выпустил книгу стихов «Предвиденный огонь» (2018).
Лауреат литературной премии имени А.Ахматовой (2015).


* * *
В дрожащей груди самолета,
отдав на поруки штурвал,
как куртку, надев дремоту,
Чкалов спал.

Под ним простиралось море,
и, делая оборот,
мотор самолета вторил
Сахаре холодных вод.

Над ним белоглазо кружили
мертвенные облака,
и самолета жилы
постанывали слегка.

Туда, где лежали недо-
исследованные льды,
летел самолет и небо
отслаивал от воды.

Знаю, первопроходцы
взвихряют спокойный ход
времени. Им дается
заглядывать вдаль, вперед.

Что видел в бессонной дрёме
сквозь будущего пласты
летящий Чкалов, кроме
тундры и мерзлоты,

кроме воды мятежной
и ветром продутых круч?
что видел, повисший между
морем и сенью туч?

Не знаю. Но он дремоту,
как куртку, с плеча стащил,
тряхнул головой. Работа
требовала сил.

Громче, чем рев моторов,
ветер куда-то звал.
Чкалов проверил приборы
и взял на себя штурвал.


* * *
Мне странно запомнилось то, как взлетала
галка с забора соседской избы,
когда я с собакой шел мимо. Клепала
роща медяшки осенней резьбы,
и было тепло, и туманы стояли;
галка как будто несла караул
в мундирчике черном с повязанной шалью.
Я на нее ненароком взглянул.
Она колебалась мгновение. После
низко пригнулась, отставив крыла,
и прыгнула. Воздух держал ее — нес ли,
перья мелькали, и галка плыла.
Истома покоя и тела усталость
перед полетом мешались в мозгу,
но с первыми взмахами все растерялось —
счастье гудело: хочу и могу.
И галка скользила, смотря белоглазо,
ныряла и вверх поднималась опять,
а роща покровы прозрачного газа
роняла — и все не могла растерять.


* * *
Подарил мне свои глаза
тот, чей взгляд был особо зорок.
— Одолжайся! — так мне сказал
мой приятель, палеонтолог.

Как в пещерах зажег я свет,
как в глазницы вложил я зренье?
Для меня и ответа нет —
и вопрос потерял значенье.

Но я видел, как известняк
раскололся со страшным звоном,
оттого что внутри набряк
пышный папоротник девона.

Я на птицу взглянул — она,
стрекоча, показала зубы.
Трилобитов морского дна
я давил каблуками грубо.

Как хрустел под пятой хитин!
Как дрожали крыла стрекозьи!
Буйный калейдоскоп картин,
виноградин тяжелых гроздья.

И, клянусь, я увидел связь
между гейзером, век от века
окроплявшим росою грязь,
и рождением человека.

А в пещерах огонь дымил,
но горел и светло, и просто:
закоснелый и скучный мир,
шевелясь, отряхал коросту.

Я стоял и вздохнуть не мог,
потому что в пещеры стайно,
как собаки, садясь у ног,
заходили живые тайны.


* * *
На моем окне апельсин растет.
замерзал не раз, засыхал, а выжил.
Сколько лет ему? Я утратил счет.
Он растет — и делается все ближе.

Да, ему чужда красота, с какой
аравийский конь по пескам — прыжками
или салки ласточек над рекой —
менуэт погони за мотыльками.

Искалечен, сумрачен, стоек, тверд,
из листвы — обрубки засохших веток.
На моем окне апельсин растет —
перетерпит все, но умрет без света.

Ну чего, солдат, на тебе воды!
Может, ты хотел бы чего покрепче?
ты не цвел ни разу — к чему цветы?
Мне в твоем присутствии как-то легче.

Может быть, когда-нибудь я тебя
посажу в Крыму под открытым небом —
и цикады в воздухе засвербят
солнцем и водою, вином и хлебом.


* * *
Донная взвесь клубится густым туманом,
стены домов — обрывистые берега!
В русло легла улицы неустанной
темная ночь — просторнейшая река.

Дном прохожу — фонарей вереница сдвоена;
мимо скользят, огни пронося, сомы.
Застлано небо, пояс Большого Воина
не различить до ясных ночей зимы.

Теплые струи течения — мне навстречу.
Пленный Садко, подводной дивлюсь стране:
пресной водой дышать несравненно легче,
или дышать уж вовсе не нужно мне.

Воздуха! Капая мраком, прозрачной слизи
след оставляя, плошками глаз смотря
на берег, я бы, как рыба большая, вылез
там, где слепяще-ало горит заря.

Чувство какое странное, боже правый.
улица ночью, осени теплый вздох,
будто лягушка в мутной воде канавы,
слепо смотрю, и в глаза мне смеется бог.


* * *
Проснувшись поздно, утомленный сном,
я долго не желал вставать с постели;
немного затекли и онемели
без примененья мышцы, но в одном

я был уверен: этот сонный морок
пройдет, едва я пожелаю встать.
Похожи на обрывки разговора,
роились мысли, вязкая кровать

была как будто все пространство — в мире
был серый, низкий и холодный день,
нависший над постелью. Говорили
какую-то пустую дребедень,

не замолкая, мысли. Невозможно
проснуться, сбросить одеяла сна.
с такой же мукой судроги подкожной,
должно быть, просыпается весна.


* * *
Я принес тебе, родная,
голубого попугая.
ты корми его зерном,
с ложечки пои вином,

разговаривай о разном,
увлекай его соблазном
дальних странствий и дорог —
я его снести не смог.

Научи его от скуки
грустной песне о разлуке,
скажет птичьим голоском:
«не ищи вины ни в ком».

Ввечеру накинь на клетку
полотняную салфетку:
он умолкнет до утра,
он решит, что спать пора.

И зеленая завеса
сна тропического леса
не нужна: любезный дом —
клетка с ячневым зерном.
 





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0