Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Аромат пирогов

Александр Юрьевич Сегень родился в Москве в 1959 году. Выпускник Литературного института им. А.М. Горького, а с 1998 года — преподаватель этого знаменитого вуза.
Автор романов, по­вестей, рассказов, статей, кино­сценариев. Лауреат премии Московского правительства, Бунинской, Булгаковской, Патриаршей и многих дру­гих литературных премий. С 1994 года — постоянный автор журнала «Москва».

Я ничего говорить не буду, а то опять чего-нибудь скажу.

В.С. Черномырдин
 

Писатели люди степенные и весьма положительные, но почему-то часто именно с ними происходят истории, редкие для представителей иных профессий.

Однажды в феврале, теперь уже далеком, за одним из столиков Пестрого зала Центрального дома литераторов сидела развеселая компания: прозаики и поэты Валерий Артосов, Михаил Долгополов, Александр Егерь, Олег Петушков и Сергей Сахалинцев, а также видный критик, знаток современного литературного процесса Владимир Бунтаренко, для пущей заметности всегда носивший под пиджаком ярко-красный вязаный жилет. Из Дубового зала приплывал аромат свежеиспеченных пирогов. Только что явившийся Сахалинцев говорил о том, какая на улице пурга:

— Зуб на зуб не попадает, в двух шагах ничего не видно.

Несмотря на то что стоял февраль, он был в солнцезащитных очках темно-зеленого цвета.

— А ты что в очках? — спросил Артосов. — Опять подрался?

— Да нет, — вздохнул Сахалинцев. — С драками завязываю. Просто мне надоела зима, а сквозь эти очки все выглядит по-летнему. Зеленым.

— Ладно, не гони пургу, — сказал Егерь. — Накати сто грамм и согреешься.

— А вы чего?

— Горячее ждем.

Да, они ждали горячее и потому пока не слишком наваливались на горячительное. Говорили о главном сегодняшнем событии — торжественном вечере, посвященном выходу пятитомника «Москва златоглавая». То был плод многолетнего титанического труда выдающегося писателя и историка Георгия Полубарчука.

— За что я люблю Гошку, — говорил Бунтаренко, — что сам он к себе относится с большой иронией. «Я, — говорит, — навалял не пятитомник, а пятитонник».

— Что и говорить, Гошка человек легкий, светлый, — согласился Егерь.

— А главное, остроумный. Накатим за него по маленькой! — предложил Долгополов.

Вспомнили о том, что Полубарчук родился в семье видного советского военного, одного из главных руководителей освобождения Праги, когда там в самый разгар зимы грянула так называемая весна. Петр Авдеевич Полубарчук дослужился до звания генерал-полковника, был верным ленинцем, горячим сторонником построения коммунизма, патриотом Советской страны. А вот сын его прославился как антисоветчик, монархист, обличитель большевистских злодеяний, на Западе издавался под псевдонимом Юрий Государев и целых двадцать лет работал над «Москвой златоглавой», куда собрал многочисленные свидетельства о том, как злодейские большевики разрушали московские памятники старины, и прежде всего — храмы.

Поговорили и о внешности Георгия Петровича. Будучи человеком весьма положительным и давно воцерковленным, он при этом ходил в затрапезной джинсе, носил длинные и спутанные патлы, из-за чего его обычно воспринимали как хиппи.

— Смешно про него написал Ленька Снежин, — со смехом припомнил Долгополов.

— А что там он написал? — поинтересовался Петушков.

— Они как-то вдвоем с Гошкой путешествовали по Сибири. Им сибирское издательство заказало сборник очерков. Один из рассказов Снежина начинался примерно так: «На платформу станции Морозной вышли из поезда двое. Первый — высокий, подтянутый и стройный, спортивного вида джентльмен в отутюженных клетчатых брюках — сразу видно, что заботящийся о своем внешнем виде, дабы быть приятным для окружающих». Это Снежин о Снежине. А вот дальше Снежин о Полубарчуке: «Следом за ним на платформу выкатилось некое бесформенное существо, лохматое и непричесанное, в засаленных одеждах и с горлышком водочной бутылки, торчащим из кармана штанов. Надо ли говорить, что от данного неопрятного существа изрядно разило перегаром, а из уст сыпались матерные словечки...»

— Ну, тут Снежин перегнул палку, — возмутился Бунтаренко. — Гошка хоть и любит выпить, но водке предпочитает вино. А вы, кстати, видели по «Культуре» нашу передачу про Гошкину «Москву Златоглавую»?

Накануне прошла телепередача, посвященная выходу пятитомника. В ней принимали участие маститый прозаик Солодухин, угрюмый литературовед Золотарский, сердитый, но справедливый и мудрый историк-публицист Кукожинов и сам Бунтаренко. Все они с восторгом говорили о книге «Полуб колоколов» и ее авторе. Лишь одно оставалось непонятно: почему не пригласили самого Георгия Петровича. что за странное упущение? Все неожиданно прояснилось в самом конце передачи, когда телеоператор панорамно провел камерой по лицам Солодухина, Бунтаренко, Золотарского, Кукожинова и продолжил проход телекамеры до угла студии, в котором мирно похрапывал сам Полубарчук.

— Гошка потом оправдывался, что накануне не спал, перед передачей сильно волновался, пришел в студию с февральского морозца, в тепле сразу размяк и уснул, — сказал Долгополов.

— Надеюсь, сегодня не заснет, — предположил Артосов.

— Офигеть — вечер в Большом зале! — не без зависти прошелестело из-под темно-зеленых очков.

Через десять минут в Большом зале ЦДЛ, который с легкой руки Полубарчука многие звали «Цедеельск», начинался торжественный вечер, посвященный выходу книги «Москва златоглавая».

— А вот и он! — воскликнул Долгополов.

Георгий Петрович явился в неожиданном виде. Впервые в жизни его увидели причесанным, абсолютно трезвым, в пиджаке, выглаженных брюках и белоснежной сорочке.

— Если бы еще и галстук, я бы решил, что это никакой не Полубарчук, — признался Артосов.

Первым делом Полубарчук пробежал в Дубовый зал ресторана, где им был заказан стол для избранных гостей, осведомился у администраторов, все ли в порядке, и поспешил в Большой зал. Но по пути не мог не задержаться в Пестром зале, где, по обычаю, уже стоял дым коромыслом, а за одним из столиков он приметил развеселую компанию своих друзей и не мог не присесть к ним на минутку. Все они делали то, что Полубарчук дал себе слово не делать до самого окончания торжественной части, даже кефира себе не позволил, и Полуб их чокающихся стаканов казался ему сегодня особенно громким.

— Да выпей ты, Гошка, расслабься! — соблазняли они его.

— Нет, только после, а то и так, знаете ли... Слушайте, господа поэты, подскажите мне рифму. Я тут под себя пушкинскую эпиграмму переделал:

Полубарчук, тара-тара-рам,
Полубалбес, полумудрец,
полугерой, и нет надежды,
что станет полным наконец.

— Вместо «тара-тара-рам», стало быть, — сообразил Артосов. — Предлагаю: «Полубарчук в полуодежде».

— Какой же я в полуодежде? Гляньте на меня! — возмутился Георгий Петрович.

— Ну, это сегодня, а обычно ты и впрямь в каких-то полуодеждах ходишь, — сказал Сахалинцев.

— Ладно, не гони! — фыркнул Полубарчук. — На себя лучше посмотри, бэтмен!

— Хвалить тебя сегодня будут, — улыбнулся Петушков.

— Это уж точно, — вздохнул Полубарчук, словно ему сегодня предстояла порка, а не воспевание. — Вряд ли кто-то даже против меня скажет что-нибудь. Даже противно. Ненавижу, когда тишь да гладь...

— Хочешь, я? — неожиданно предложил Егерь.

— А правду, Сань, давай.

— Только ты подскажи, в каком ключе.

— Да в любом. Главное, чтобы типа «не козел ли вы?».

— Запросто!

— Если выступишь, с меня бутылка коньяка.

— Замётано! — И Егерь протянул Полубарчуку руку, а Долгополов и Артосов охотно разбили историческое рукопожатие двух литераторов.

Полубарчук, приободрившись, отправился на свой вечер, за ним последовал Бунтаренко, а оставшаяся компания продолжила веселье. К тому же им подали кому свиную корейку с луком, кому бефстроганов с картошечкой — излюбленные блюда ЦДЛ, недорогие и всегда вкусные. Их, кстати, приносили в Пестрый зал из Дубового, но на несколько копеек дешевле. За ужином и чоканьем бокалами незаметно пролетело больше часа. Само собой, пили снова и за Полубарчука с его книгой.

— Как там она называется? «Москва Златоглавая»? — словно запамятовав, спрашивал, шутя, Петушков. И все вместе пели:

Москва Златоглавая,
Звон колоколов,
Царь-пушка державная,
Аромат пирогов,
Конфетки-бараночки,
Словно лебеди саночки...

А потом, когда пели припев еще раз, то переиначивали его:

Конфетки-бараночки,
Постоянные пьяночки...

— А я вот смотрю, наш брат писатель всегда тут околачивается, — сказал Петушков. — А когда он пишет, наш писатель? Скажите мне.

— Лично я — по утрам, — не без гордости заявил Егерь. — А еще по субботам и воскресеньям, когда в Цедеельск не хожу.

— А я по ночам, когда малость просплюсь и трезветь начинаю, — признался Артосов. — Рифмы так и лезут, как муравьи.

— Я тоже по выходным вкалываю, — оправдался Долгополов.

— А я и сам не знаю когда, — честно сказал Сахалинцев.

Они помолчали, молча пришли к выводу, что не только веселятся в Цедеельске, а действительно упорно работают на благо отечественной литературы, и продолжили беззаботно радоваться жизни.

Сахалинцев первым решил напомнить Егерю про уговор:

— Саня, слышишь звон колоколов? Тебе пора.

И вся компания, предупредив официантку, чтобы столик не занимали другие, отправилась в Большой зал. Там на сцене сидели все те же Золотарский, Бунтаренко, Солодухин и Кукожинов, но Полубарчук на сей раз не спал в уголке, а сидел посреди сцены и с важным видом отвечал на вопросы из зала. Егерь решительно направился во второй ряд, где имелись свободные места, и сел прямо напротив виновника торжества с таким видом, будто должен был спеть из моцартовско-
го шедевра: «Дон Жуан, ты звал меня на ужин...» И так далее — подавай, дескать, пироги, конфетки-бараночки! Полубарчук при виде сей статуи Командора несколько смутился и стал подмигивать Егерю, который воспринял это подмигивание как призыв к действию и, когда Георгий Петрович закончил ответ очередному своему почитателю, поднял руку:

— Можно?

Полубарчук почему-то скривился, явно показывая Егерю, что можно, но не надо, однако Егерь не понял и встал со своего места, как встают из гроба, чтобы идти и сообщить Гамлету о том, как в ухо вливают яд.

— Вот я тут слушал вас. Все это, конечно, хорошо. Даже, я бы сказал, прекрасно. Но у меня возник вопрос.

— Так-так? — ёрзнул на стуле Полубарчук, все еще надеясь, что Егерь скажет что-нибудь умное.

— Не козел ли вы?

В зале наступила гробовая тишина, как бывает после вынесения смертного приговора, когда подсудимый должен зарыдать: «Не верю! Не может быть!» — а присутствующие на суде: «Собаке собачья смерть!», «Доигрался, гаденыш!», «Решение суда считаю несправедливым!», «Долой неправедную юстицию!», «Судью надо судить, вот кого!».

Но в данном случае никто даже не нашелся, что выкрикнуть, все стали перешептываться, спрашивая у рядом сидящих: «Я не ослышался?» А Полубарчук бросился спасать положение:

— Дорогие друзья! Это Александр Егерь, замечательный прозаик, даже лауреат премий. Человек сильного дарования, он часто бывает немотивированно оригинален. Как в данном случае. Это такая шутка с его стороны.

— Ничего себе шуточка! — выкрикнул из зала литературовед Корягин.

— Это мат самый настоящий! — выкрикнула женщина, неизвестная литературе, на что Полубарчук решительно возразил:

— Кстати, ошибаетесь. Это слово не матерное, а вполне печатное. В книге Мужаева «История села Булкина» есть про траву мудорезник, водоросль. Она так называется потому, что, когда у мужиков зацепится крючок и надо лезть его отцеплять, эта трава часто ранит им это самое. Вот и сам Мужаев здесь, в зале, присутствует, может подтвердить. Правда, Андрей Борисович?

— Правда! — со смехом подтвердил Мужаев.

— Ну вот видите, — облегченно засмеялся Полубарчук, радуясь, что нашел рояль в кустах.

— Минуточку! — снова прозвучал голос Егеря. — Это все из области языковедения. А у меня был конкретно задан вопрос. Господин Полубарчук, не козел ли вы?

Тут уж зал разразился общим негодованием:

— Зовите милицию!

— Пьяная выходка!

— Таким здесь не место!

— Да вышвырните же вы его!

— «Прозаик»... Хулиган, а не прозаик!

— Да просто провокатор, и все!

— Жид, наверное! Масон!

— Да позовите же милицию кто-нибудь!

Егерь развернулся лицом к залу и поднял перед собой кулак.

— Но пасаран! Не надо милицию! Я вижу, что не дождусь ответа на свой вопрос, и потому сам удаляюсь. Без конвоя попрошу, — бросил он человеку, пожелавшему выпроводить его под руку.

Честно говоря, вернувшись со всей своей честной компанией за столик в Пестрый зал, Егерь глубоко в душе опасался, что милиция все же заявится. Но прошел час, никто не явился брать его под белы рученьки, и он успокоился.

А тут через Пестрый зал в Дубовый повалило все общество приглашенных особых гостей Полубарчука. Сам Георгий Петрович весь сиял и нес перед собой огромный букет цветов, словно он только что спел все арии Шаляпина.

— Саня, ты был неправ! — вдруг произнес прозаик и поэт Михаил Долгополов.

— В чем это? — удивился Егерь.

— Видишь того мужика в генеральской форме? Это его отец. Генерал Петр Полубарчук.

— Ё-о-ожик в тумане! — так и просел Егерь.

— Гошка, конечно, не ожидал, что отец заявится. Они же всегда были в контрах. Разница убеждений.

— Теперь понятно, зачем он мне подмигивал... И что же теперь делать?

— Что делать? — воскликнул Петушков. — Иди за своей бутылкой коньяка.

— Пожалуй, теперь не надо, — осторожно пробормотал Артосов, который в те времена был известен пока только как прекрасный поэт и еще не успел закончить свой нашумевший роман «Мертвец гробу не чужд».

— Думаете, я струсил? — подбоченился Егерь.

— Саня не из таких, — веско подтвердил Сахалинцев.

— Ждите, я иду за коньяком! — решительно встал Егерь.

— Я с ним. Где Егерь, там всегда интересно, — сказал Сахалинцев и последовал за возмутителем спокойствия.

— А я себе не враг, — хихикнул Артосов, как человек, отвечающий за свой генотип.

— Я тоже, — смело заявил Долгополов.

— Да и я, — разумно определился Петушков.

Тем временем Егерь уже входил в Дубовый зал, отделенный от Пестрого узким буфетом с высокими стульями перед стойкой. Когда он вступил в один из лучших ресторанных залов Москвы, в котором некогда собиралась могучая масонская ложа, гости Полубарчука уже расселись, и Золотарский произносил тост. Но при виде Егеря он замолчал, и все посмотрели туда же, куда смотрел маститый литературовед, съевший большую собаку на Достоевском, чуть поменьше собак на Гоголе, Толстом, Салтыкове-Щедрине, Шолохове и совсем маленьких собачек на всех остальных обитателях питомника школьной программы.

Убеленный сединами человек в генеральской форме медленно вставал из-за стола, играя желваками и сжимая тяжелые военные кулаки. Егерь сделал три шага в направлении стола и своей неминучей смерти. Генерал сделал два шага ему навстречу. И тут Полубарчук схватил его за руку:

— Папа! Папа! Я сейчас все тебе объясню. — И стал быстро говорить что-то отцу на ухо.

Тот слушал, секунды длились так долго, что никому бы не пришло в голову думать о них свысока. Генерал постепенно менялся в лице и краснел. Наконец, выслушав сына, он глянул на него свысока и громко произнес:

— Так ты и в самом деле козел!

После этого он глянул на Егеря и поманил его жестом:

— Молодой человек, подойдите сюда, присаживайтесь. Официант!

Лучший официант Цедеельска Леша тотчас поднес стул и придвинул его под садящийся зад Егеря.

— Будьте добры, вот этому прекрасному человеку бутылку самого хорошего коньяка.

— Есть французский.

— Тащите французский! Это из моего кармана будет оплачено. Друзья мои! Разрешите сказать?

Генерал встал и произнес тост:

— То, что мой сын Георгий хороший писатель, труженик, создавший такой грандиозный пятитомник, — это всем известно. То, что он хороший друг, добрый парень, веселый, неимоверно образованный, настоящий знаток своего дела, — это тоже всем известно. То, что он патриот своей Родины, горячо любящий Россию, — это не поддается никаким сомнениям. Но то, что он еще и козел, — об этом пока знали только мы с матерью. И вот сегодня появился этот человек, который откровенно задал свой вопрос, и мы не имеем права осуждать его. Так выпьем же за...

— Сашу Егеря, — подсказал писатель Полубарчук.

— За Александра Егеря, товарищи! — закончил свой тост генерал Полубарчук.

Тем временем Сахалинцев, постояв немного и посмотрев сквозь летние очки на это февральское действо, не получил приглашения и отправился обратно в Пестрый зал.

— Ну что, Фортинбрас? Где труп Гамлета? — спросил его Долгополов.

— Похоронен с почестями, — ответил Фортинбрас в зеленых очках. — Шучу. Сейчас нам французского коньяка доставит.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0