Наиболее яркая черта Москвы, без учета которой невозможно представить значение преобразований XIX–ХХ веков, — поразительное сочетание богатства и бедности. Не набившие столетнюю оскомину «классовые противоречия» — противоречие скорее онтологическое: богатая, красивая, хлебосольная Москва фактически была... нищим городом. Богатая дворцами, дворянскими и купеческими усадьбами, монастырями, храмами, богатая по суммарному достоянию значительной части населения, Москва почти не имела своего городского хозяйства! Единственный крупный город Европы, не имевший газового освещения, канализации, городского транспорта, немощенные в подавляющем числе улицы и площади. Первое значительное муниципальное предприятие — скотобойни — открылось лишь в 1888 году.

Столетиями московские помещики, монастыри в сфере жизнеобеспечения были связаны не с городским хозяйством, а с деревнями, им принадлежавшими. От царей Романовых с их самодостаточной вотчиной Измайлово традиции автономности перенимались далее по социальной лестнице. Купцы, мещане, горожане тоже более всего ценили «самообеспечение». Отчасти это отношение пережило даже грандиозную ломку 1917 года. Вспомните «дачи и садовые участки» москвичей, «подсобные хозяйства» городских промышленных предприятий: крупные НИИ, заводы, начиная с ЗИЛ, АЗЛК, держали свои свинарники, теплицы, огороды...

Более того, до середины ХIX века не имелось вообще понятия о необходимости городской инфраструктуры. В некотором смысле город был собранием «городских усадеб», куда со всеми необходимыми припасами, слугами на зиму, точнее, на «зимний сезон», прихватывавший еще два-три месяца у смежных времен года, съезжались помещики. Стиль, «формат» жизни царя, бояр, дворян, богатых купцов переходил и на Москву в целом. Так же братии многочисленных монастырей летом перемещались в свои деревни, расквартированные в городе войсковые части, уходившие в «летние лагеря». Население сокращалось вдвое.

Это пестрое собрание усадеб, монастырей, казарм, обслуживающих их слободок проецировалось и на городскую топографию, столь раздражавшую Л.М. Кагановича своей «кривоколенностью». Улиц, застроенных «доходными домами», еще предстояло дождаться, а пока их предшественницы были, по сути, дорожками, соединявшими или объезжавшими те монастыри, усадьбы, слободки... Правда, были пять–семь улиц более прямых, широких, дороги к важнейшим городам — соседям Москвы, в черте города становились: Тверской, Смоленской, Дмитровской, Калужской, Серпуховской улицами.

Итог. Москва, в отличие от тщательно спланированного Петербурга, была гораздо более сложным полигоном для промышленной революции рубежа ХIX–ХX веков. И... требовалась не меньшая революция в сознании москвичей. Например, облигационные займы: необходимая составляющая бюджетов всех крупных европейских городов, единственное средство обзавестись собственно настоящим городским хозяйством. Но сама идея займа, выпуска облигаций сталкивалась с той же патриархальностью общественного и индивидуального сознания, ставкой на автономность, «самообеспечение».

Даже в интонациях московских гласных (депутатов Мосгордумы) виден страх перед новшествами: «Нам придется положить зубы на полку <...> обложить наших ближайших наследников, за наши грехи, податями вдвое или втрое». И говорит это московский гласный — не из купцов, малограмотных мещан или «цеховых» (еще одна социальная группа, представленная в Московской городской думе своей курией). Нет, это глас одного из интеллектуальных лидеров Москвы, знаменитого русского историка, публициста Михаила Погодина. Вот его и значительной части москвичей кредо, озвученное с трибуны городской думы и страниц московских изданий: «По одежке протягивай ножки. Делать займы городу в надежде будущих благ — плохое хозяйство» (Погодин М.П. Кое-что о городском хозяйстве, по поводу последнего собрания в Думе 16 декабря, писано 18 декабря).

На заседаниях, в печати гласные не ограничивались абстрактными «манифестами патриархальщины», критиковали и конкретные шаги: «Газовое освещение принадлежит к числу общих мест петербургского обезьянства, которое хотело нагнать на русский люд страх».

Тут уж за символическими обобщениями не надо далеко ходить — публицисты противоположного лагеря далеко и не ходили: «Борьба за свет против мрака ретроградства... реакция... власть тьмы».

В таких условиях приходилось работать городским головам — князю В.М. Голицыну и его выдающимся предшественникам Н.А. Алексееву, Б.Н. Чичерину, С.М. Третьякову...

Канализацию, внедренную их трудами, можно рассматривать как вклад и в социальную сферу: достоверно зафиксированное снижение смертности населения. Введенная в 1900 году практика учета больных показала большое число приезжих. Например, в Алексеевской глазной больнице в 1901–1903 годах почти половина лечившихся были иногородними. Историк Д.И. Никифоров описывал проблему города, ставшего передовым по уровню медицинского обслуживания: «Многие нарочно едут в Москву... Вся Россия наконец бросится в Москву, и ни один бюджет не выдержит такого наплыва».

В СМИ я часто рассказывал о древнем роде князей Голицыных и его нынешних представителях: ведущем геофизике мира, многолетнем члене президиума РАН Георгии Сергеевиче, открывателе важнейших угольных месторождений Михаиле Владимировиче, авторе технической части «Северного потока» Петре Дмитриевиче. Подробно был представлен их великий предок князь Владимир Михайлович Голицын, московский губернатор, затем городской голова (1897–1905 годы), втащивший город в ХХ век: первая канализация, электростанция, трамвай, телефон...

Приводил я и красивый сюжет: после революции арестованный В.М. Голицын был освобожден главой советской Москвы Львом Каменевым и давал ему своеобразные «мастер-классы» управления городом.

Мне, как биографу рода, Голицыны предоставляли семейные архивы и, что немаловажно, давали обзор, где нить этих архивов заканчивается, а где искать их продолжения. Найденные документы, в основном из фондов Центрального государственного архива города Москвы, были впервые мной опубликованы в ряде ВАКовских изданий. Документально раскрыта «Афера Балинского» — крупнейшее покушение на московский городской бюджет под видом строительства метро, отраженное князем Голицыным. Бюджет Москвы за 1863–1916 годы вырос с 1 718 985 до 70 037 000 рублей, то есть в 41 раз (а население Москвы за тот период выросло с 251 600 до 1 817 000 человек — в 5,1 раза). Московский трамвай, учрежденный князем Голицыным, на который и покушался Балинский, был наиболее доходной частью московского городского хозяйства...

Впрочем, книга «Князь В.М. Голицын и Московское городское самоуправление» («Русский мир», 2018, Президентский грант 2017 года) основана не только на моих архивных изысканиях. Есть и факты, ранее публиковавшиеся, известные специалистам, но не широкой публике, судя по реакции на ТВ-передачи, документальные фильмы, конференции, где я их излагал. Например, следующие.
 

Актуальная ныне Мосгордума

Должность московского городского головы и возглавляемой им городской думы учреждена отнюдь не в связи с управлением городом! Городской голова, от которого ведут линию правопреемства нынешние мэры и будущая городская дума, впервые был избран по Манифесту Екатерины II от 14 декабря 1766 года в Уложенную комиссию. Так родилась первая после средневековых тысяцких (ликвидированных Дмитрием Донским вместе с последним, знаменитым Вельяминовым) выборная, всесословная, не назначаемая городская должность: московский городской голова.

Уложенная комиссия, некая «протозаконодательная палата», получила знаменитый Наказ, в котором видели прообраз Конституции России. За работой следили все: от российских купцов до французских просветителей. Предыдущее Уложение Алексея Михайловича (1649 года) начало пополняться, разбухать еще до Петра, а уж его многочисленные указы сделали реформу Уложения — систематизацию, устранение взаимопротиворечащих положений — совершенно необходимой.

Попытки были. Комиссия 1754 года впервые привлекла к работе ученых, включая профессора Штрубе де Пирмонта. Не выдав результата, она запомнилась важным отличием: в «доношении Сенату» (1760 года) рекомендовала обратиться к обществу, созвать представителей всех сословий. Причем ссылалась комиссия не на пример Запада, где идеи сословного представительства в ту пору раскручивали просветители, энциклопедисты (на дворе XVIII век!), а на опыт российских Земских Соборов, где представители сословий участвовали в обсуждении законов.

Сенат согласился, назначил съезд депутаций на 1 января 1762 года.

Но... век просветителей был еще и век дворцовых переворотов. И съехавшиеся депутаты отправились вместе с Екатериной II на коронацию в Москву, в качестве некой «законотворческой свиты», продолжили свое безделье и в январе 1763 года наконец были распущены.

И вот 14 декабря 1766 года ученица Монтескье, собеседница Вольтера и Дидерота императрица Екатерина II выпустила Манифест. Представители сословий сзывались «не только для того, чтобы от них выслушать нужды и недостатки каждого места, но допущены они быть имеют в комиссию, которой мы дадим Наказ для заготовления проекта нового Уложения к поднесению нам для конфирмации».

Уложенная комиссия составилась из 564 депутатов: 28 — от правительства, 161 — от дворян, 208 — от горожан, 54 — от казаков, 79 — от крестьян и 34 — от иноверцев. Дворян в основном представляли военные (109 человек из 161), горожан — купцы (173 человека из 208).

Депутаты должны были сначала представить свои местные наказы и жалобы. Некоторые привезли их сотни, некоторые, вроде гордых муромских дворян, заявили: «Нужд и отягощений не знаем».

Читали старые законы, проекты новых. Рутинная, процедурная сторона, как всегда у нас, слабейшее место. Голосований нет, заседания, по сути, ознакомительные, возможность выговориться, поспорить. Московский голова рассаживал своих депутатов, как писали, чтоб спорщики не могли дотянуться, вцепиться в бороды. Бесплодность комиссии стала заметна императрице, частота собраний сокращается, и наконец... 18 декабря 1768 года объявлено: «Ввиду того что многие депутаты должны отправиться к войску по случаю объявления войны с Турцией, комиссия распускается».

Депутаты-офицеры, утомленные «говорильней», и ранее рвались в свои полки, отлучаясь под каждым предлогом.

Уложение было забыто. Новый Свод Законов усилиями императора Николая I и Сперанского вышел в свет в 1833 году. Без всякого участия сословий.
 

Московская городская дума. История начинается

Манифест Екатерины определил процедуру выборов. Ведущий современный исследователь московского самоуправления доктор исторических наук Л.Ф. Писарькова пишет: «Избиратели садились на лавки, получали по одному шару. Услышав фамилию кандидата, вставали друг за другом и клали свой шарик в подготовленный на столе ящик, перегороженный посередине на две части и покрытый сукном. На правой стороне оного ящика написано: “Избираю”, а на левой: “Не избираю”. То был первый опыт проведения выборов, и техническая сторона, баллотировка шарами, сохранялась на всех московских выборах до 1917 года».

Должность городского головы сохранили, но после закрытия Уложенной комиссии задачи депутатов перешли в сферу... управления городским хозяйством! Позже утвердился порядок: городской голова избирался на три года гласными (депутатами) от шести курий:

1) настоящие городские обыватели (включая дворян-домовладельцев);

2) гильдии купеческие;

3) цехи;

4) иностранные и иногородние купцы;

5) именитые граждане;

6) посадские (впоследствии — мещане).

Гласные избирали и по человеку от курии в исполнительный орган: Шестигласную думу. Председатель — городской голова.

В общем, все выговорились, узрели бесплодность, дворяне с радостью умчались на войну. А прочие... В одной передаче я несколько заострил положение: «От обсуждений конституций — к уборке улиц!»

В конце XIX — начале ХХ века успешная инфраструктурная революция князя Голицына и его упомянутых предшественников дала Москве профицитный бюджет, сделала городского голову, гласных Мосгордумы, вроде братьев Гучковых, Родичева, знаменитыми лицами страны. Далее...

Сын князя В.М. Голицына, Михаил Владимирович, сравнительно малоизвестен, прожил тяжелую, но достойную жизнь, умер в подмосковном Дмитрове в 1943 году, дал жизнь талантливейшим детям; его внуки — упомянутые академики Георгий и Михаил, лауреат Государственной премии России 2003 года Илларион Голицын...

Перед революцией князь Михаил — гласный от партии прогрессистов. На уважении к нему лежит, конечно, отсвет славы его отца. А сам Владимир Михайлович, «старейший в роду», — очень значимая «должность» в древних фамилиях — принял решение оставаться в России, служить на любых доступных поприщах, что и дало нам такую россыпь талантов, когда после войны Голицыным разрешили поступать в вузы...

Во время нэпа разрешили получать иностранную валюту, заработали «Торгсины», и от выброшенных «за бугор» и нашедших работу родственников стали приходить валютные переводы. Установились соответствующие курсы обмена: официальный, в газете «Известия», и настоящий, по которому меняли все. На беду Голицыных, Михаил Владимирович читал те колонки, примерно как в 80-х годах ХХ столетия: «1 доллар = 63 копейки». И никакие уверения, что все давно устроились и совершенно безопасно меняют доллары по настоящему курсу, не могли поколебать Михаила Владимировича: «официальная газета» сообщила курс — значит, надо менять по нему... Честность, законопослушность была его религией. А читал он «Известия», «Правду» с той же наивной тщательностью, что и валютные курсы, пытаясь вывести какие-то закономерности, постичь и государственный курс. Выстраивал систему из тогдашних передовиц...

Его воспоминания, к изданию которых («Русский мир») я немного причастен, дают следующую картину...
 

Мосгордума в 1917 году

«На новых выборах эсеры одержали верх и через несколько дней нахлынули в городскую думу в числе не менее ста двадцати гласных, большинство были совершенными новичками в общественных делах: несколько малоизвестных врачей, мелких адвокатов, рабочих, кооператоров, студентов, дам левого направления, только что освобожденных политических. Людей деловитых, на мой взгляд, было мало, но все, видимо, жаждали внести свою лепту в общее дело. В начале июля собралась новая Дума и начала с выборов не только управы, городского головы, но по новому закону и отдельного председателя Думы, каковым был выбран престарелый политический ссыльный Минор, типичный еврей пастырского облика, пользовавшийся среди гласных большим авторитетом. В городские головы попал очень симпатичный доктор Руднев, без одного или двух пальцев, которые будто потерял в московском восстании 1905 года. В члены управы от нашей малочисленной группы прогрессистов удалось провести троих: С.А. Шлиппе, Л.Н. Литошенко и меня, остальные были все эсеры: доктор Д.Я. Дорф, педагог Шацкий, работавший в нашем Союзе обществ попечения учащихся, человек очень симпатичный, но мало деловитый, кооператор С.А. Харитонов, инженер-теплотехник Рамзин, который при советской власти попал на скамью подсудимых по делу Промпартии, старый революционер Гедеоновский. Кроме того, управа решила кооптировать наших бывших сочленов Лузина и Лопухина: видимо, хотели использовать как людей более или менее опытных в городских делах...

Впечатление от новой Думы было крайне сумбурно, главной помехой в работе было присутствие группы большевиков в количестве 20–25 человек во главе со Степановым-Скворцовым, которые составляли оппозицию и бесконечными речами тормозили всякую возможность вести заседание. Самые заседания вместо прежнего аккуратного сбора в семь часов вечера начинались часов в десять или позднее и длились часов до двух ночи, что было до крайности нудно и скучно; им предшествовали совещания гласных по партиям.

За без малого три месяца работы эсеровской Думы я не помню ни одного действительно делового заседания, это были какие-то бесконечные словоизвержения, выпад партий друг против друга, критика старого состава Думы и ее мероприятий — печальное зрелище потуг на работу новых хозяев Москвы.

Параллельно в бывшем генерал-губернаторском доме на Тверской заседал московский Совет рабочих депутатов, где, насколько знаю, главным образом выдвигались вопросы чисто политические, критиковалась работа Временного правительства и подготовлялось Октябрьское выступление, там эсеры были в меньшинстве.

Совет рабочих депутатов требовал для себя денежного вознаграждения на содержание своих членов и многочисленных служащих, и я, помнится, присутствовал на одном из совещаний по этому поводу и пришел в ужас от цифры того, во что должно было обойтись Москве существование этого нового органа власти. Одновременно со всех сторон шли требования на увеличение заработной платы в связи с растущей дороговизной...

Народились новые организации, районные думы. Я их работу не знал, но слышал, что там сумбур был еще большим, чем у нас в городской Думе. Во всем этом хаосе, конечно, имели место и злоупотребления, и явное воровство, но вместе с тем совершенно прекратились всякого рода пожертвования москвичей на какие-либо благотворительные цели, хотя большинство московского купечества — фабриканты и торговцы — в эти предоктябрьские месяцы крупно наживалось, в особенности на поставках в казну на военные нужды <...>».

Если вы пробежали сей отрывок в ожидании каких-то более захватывающих интриг и драм, прошу вернуться, перечитать заново. Агония московского городского самоуправления достойна внимания... Блок призывал «слушать музыку революции» — вот вам аккуратная нотная запись, человек, можно сказать, сидел в самой «оркестровой яме».

1. Allegro maestoso

Людей деловитых, на мой взгляд, было мало, но все, видимо, жаждали внести свою лепту в общее дело.

Это первая, инстинктивно-доброжелательная встреча нового. Почти пушкинское: «Здравствуй, племя молодое...», невоспитанное.

2. Allegro scherzando

...педагог Шацкий, работавший в нашем Союзе обществ попечения учащихся, человек очень симпатичный, но мало деловитый... В городские головы попал очень симпатичный доктор Руднев, без одного или двух пальцев, которые будто потерял в московском восстании 1905 года.

А это первое, еще негромкое звучание «темы абсурда», новый голова — тоже симпатичный. Основа его избрания — революционные заслуги, «предвыборный багаж»: один-два пальца, потерянных на баррикадах 1905 года.

3. Нас, видимо, хотели использовать как людей более или менее опытных в городских делах.

Тема труда, рассудка, уверенности в здравых основах мира: нас будут использовать для работы. Мы и не против! Москва ведь должна жить, даже при столь заслуженных, «отмеченных» градоначальниках.

4. За без малого три месяца работы эсеровской Думы я не помню ни одного действительно делового заседания, это были какие-то бесконечные словоизвержения, выпад партий друг против друга, критика старого состава Думы и ее мероприятий — печальное зрелище потуг на работу новых хозяев Москвы.

Тема усталости и разочарования.

5. Совет рабочих депутатов требовал для себя денежного вознаграждения на содержание своих членов и многочисленных служащих, и я, помнится, присутствовал на одном из совещаний по этому поводу и пришел в ужас от цифры того, во что должно было обойтись Москве существование этого нового органа власти.

Мрак и ужас, «Гибель богов». Это мы-то, знакомые с архетипами: Швондером, Шариковым, знаем, что после всех резолюций в защиту пролетариата Австралии дело непременно дойдет до «квадратных аршин жилплощади, рублей оклада жалованья для Совдепа». Но Михаил-то Владимирович, из своего прежнего мира, машинально еще соотносит эти «программные требования» с дебетом московского городского баланса. Прикидывает, бедняга...

Период важный еще потому, что последний. Сквозь агонию и смерть Мосгордумы видны некие общие черты наших смут.

Словно «соединительные ткани», растущие, теснящие все прочие в стареющем, умирающем организме, политика, демагогия раздувают все органы.

Организовав в июне 1917-го выборы в новоизобретенные районные думы, деятели КОО (Комитета общественных организаций) перешли в них. Глагол думать, использованный в титулах новосозданных организаций, был унижен еще сильнее, хотя, по  свидетельству М.В. Голицына, и в центральной, Московской думе больше говорили и кричали.

До революций Москва делилась, районировалась только на полицейские участки, в 1917 году их 14. В марте 1917 года КОО заменил их на 44 комиссариатских участка (к октябрю стало 50). Кроме того, вводилось и более крупное районирование. Москва была поделена на семь районов: Городской (центр), Замоскворецкий, Бутырский, Пресненский, Сокольнический, Рогожско-Басманный, Лефортовский, Хамовнический. К той же осени их стало 11.
 

Последние пароксизмы

18 ноября 1917 года Московская дума была распущена, ее функции перешли сначала новоучрежденному Совету районных дум. Параллельно продолжали работать Советы рабочих депутатов, то есть, в отличие от общероссийского уровня, на московском «двоевластие» не исчезло сразу после Октябрьской революции. Лишь 30 марта 1918 года районные думы закрыли, передав все дела московскому Совету рабочих депутатов.

Тут по-иному вспомнишь и строчку Блока из поэмы «Двенадцать»: «Ко всему готовы, ничего не жаль».

Действительно, какая-то невероятная готовность шагнуть на любой из путей. Вот депутаты 1767 года, рассаживаемые городским головой так, чтоб не могли рвать бороды или доплюнуть друг до друга. Вот 90-е годы XIX столетия, Мосгордума с городским головой решает сложнейшие задачи: в «большой деревне», собрании дворянских усадеб, вводит канализацию, электричество, трамвай, телефон, мостит улицы и при этом выводит бюджет в профицит. И вот... Мосгордума лета 1917 года. Круг замкнулся. Ирония...