Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Отблески пламени

Игорь Николаевич Англер родился в 1964 году в Омске, в семье советского офицера. Окончил Ленинградский ордена «Знак Почета» радиополитехникум. Высшее образование по специальности «правоведение» получил на юридическом факультете Ленинградско­го государст­венного университета.
Работает в международной юри­дической фирме.
В 2017 году издал свой первый авторский сборник «Хроники веселой пекарни», в 2018 году выпустил еще две книги: сборник юмористических рассказов «Раздолбаи успеха» и роман «Слышащий Сердце», в 2019 году — сборник рассказов «Аван­тюристы».
Финалист национальной литературной премии «Писатель года» в номинации «Юмор».
Член Союза писателей России.
Живет в Москве.

Колдыри

«Вот тебе и Рождество! Уже минус тридцать два, а что завтра будет?» — В досаде Димка захлопнул дверь так некстати «заснувшего» автомобиля и побежал к дому.

На крыльце он обернулся на «мерс», полез в карман за брелоком сигнализации, но передумал — кому он мертвый сдался! — и зашел в дом. В прихожей его ждали уже одетые дети. На полу лежали собранные в дорогу вещи. Не было только жены.

— Одну минуту! — Из кухни донесся голос Оксаны и характерный перестук стеклянных банок. — Я забыла положить варенье. В Москве чай попьем с домашним вишневым, ну и малиновое нужно взять обязательно. Ты пока сумки начинай грузить.

— Дорогая, мы, похоже, сегодня никуда не едем! — сказал Димка, снимая дубленку. — Пацаны, и вы раздевайтесь, что стоите?

— Как это не едем? — удивилась жена. — Мы же решили, что встречаем новогодние праздники здесь, на даче, а на Рождество вернемся домой!

— Машина не заводится: аккумулятор сел! Так что мы остаемся до завтра. Я с утра позвоню Мишке в автосервис, он подвезет зарядку, и вечером будем в городе — как раз к Рождеству успеем.

— Нет уж, звони сейчас! Чего ждать-то? Пусть сразу и приезжает!

— Послушай, Оксана, уже два часа дня. Пока он соберется, пока доедет — от нас до Плёск-Залесска сорок километров как-никак! Я на ночь глядя в такой мороз с детьми на убитом аккумуляторе не поеду! Мало ли что случится в дороге. Ни встречных, ни попутных — все в такой мороз по домам сидят! — не соглашался Димка.

— Все равно позвони, предупреди, может, и сумеет выбраться сегодня! — настаивала Оксана.

Димка достал из кармана мобильник и начал искать в контактах «Мишу-автосервис-деревню».

— Миш, привет! С прошедшими тебя... Спасибо! Тут такое дело... у меня аккумулятор сдох, а я в Москву собрался. Помоги, пожалуйста! Сегодня бы, а? Нет? У тебя уже двенадцать заказов?! И все тоже в Москву хотели? И у всех аккумуляторы сели? Сколько-сколько на завтра обещали?! Минус тридцать восемь?! Ничего себе! Ну, хорошо, завтра к обеду жду. Ты уж постарайся, — упавшим голосом произнес Димка.

— Все слышала? Хорошо, что дом не успел остыть. Пойду включу отопление, принесу дров для камина, а потом схожу к Степанычу — может, мужики чем-нибудь помогут.

— Не-е-е, Димон, рад бы, но ничем помочь не могу! Вот с мужиками Ваську, колдырика нашего, поминаем. Упокой, Господи, его душу грешную! — Степаныч размашисто перекрестился и медленно, мелкими глотками, выпил стопку с какой-то настойкой.

— Эх-х-х! — крякнули хором двое его соседей по деревне, Митроха и Касьяныч. — Хороша ж твоя на бруньках! Мягко идет — будто ликер какой! Не самогонка, а нектар!

Димка присел на край лавки. Ему тоже налили «бруньку» в граненую рюмку по самый край. Тетя Вера поставила перед ним чистую тарелку и положила вилку.

— Ну, дотянешься до закуски как-нибудь! — сказала она и залпом, по-мужски, опрокинула свою рюмку. — Да, жалко Ваську, хоть и забулдыга. Безобидный пьянчужка был, тихий, слова скверного от него не слышала! Ну, попросит сто рублей на опохмел когда... Ну, не дашь, пошлешь его куда подальше, а он даже не матюкнется, смотрит тебе вслед, улыбается.

Тетка Вера поправила цветастый платок на голове, который не снимала даже в доме, и подняла спокойные серые глаза на старую икону в углу над холодильником. Ее губы зашевелились в какой-то беззвучной молитве, а простое деревенское лицо как будто посветлело. Димка взглянул на иссеченные морщинами лица мужчин, похожих друг на друга как родные братья. После сорока лет они «консервировались» и в сорок пять, и в пятьдесят, и в пятьдесят пять выглядели всегда одинаково: примерно на «за шестьдесят».

— Н-да, — вздохнул Митроха, — вот и ушел последний пьяница в нашей деревне.

— У нас в Порошкине, посчитать, и десятка домов не наберется. Одна надежда осталась... — Касьяныч многозначительно глянул на Димку, — на московских дачников. Да редко вы теперь в родные места заглядываете! И самогон-то небось гнать не умеете?

— Да ладно тебе — зато ты у нас мастак... с печки бряк! Чего пристал к человеку? Приезжает же он. Родительский дом вона отремонтировал! — вступилась за Димку тетка Вера. — Налей ему полную! Помянем Ваську! Скучно будет без него, непривычно. Кому теперь на праздник подавать? Вроде никудышный человек был, а вот поди ж ты — паперть-то без него осиротела!

Димка хорошо знал этого деревенского пропойцу, которому тоже иногда давал на пиво. Тот действительно был безобидным хроническим пьянчугой — колдырём на местном наречии, — за которым стаей бегали деревенские собаки. Чем он их ухитрялся подкармливать и почему собаки так его любили, для всех оставалось загадкой.

— Сколько ему было?

— Да кто ж его знает? Кто им, алкашам, считал дни рождения? Жил себе и жил, пока вот...

— А умер он как?

— Как-как, замерз! Пошел за водкой в сельмаг в Каменке и не вернулся...

— Каменка же в семи километрах от нас! — удивился Димка. — Зачем он поперся в такую даль? Автолавку не мог подождать?

— И не умер он вовсе, а можно даже сказать погиб! — вдруг заявил хмельной Степаныч. — П-п-п-практически во время боевых действий...

Димка недоуменно обвел взглядом всех сидевших за столом.

— Хватит тебе страху нагонять! — попыталась урезонить мужа тетка Вера.

— А чё? — вступились за приятеля Касьяныч и Митроха. — Пущай знает дачник, чем живет его родная деревня! Война у нас, чистая война идет...

— С кем воюете? — поинтересовался Димка.

— С прокурорскими... Проходу, суки, не дают! Понастроили заборов и хором — ни пройти ни проехать! Никакого уважения к простому народу! — кивнул в окошко Митроха.

За окном в наступавших сумерках еще можно было рассмотреть трехэтажный деревянный особняк, стоявший на вершине холма и практически полностью закрывший собой барочную колокольню Воскресенской церкви.

— Тьфу, — сплюнул Степаныч. — Теперь перед первой воскресной стопкой даже толком не перекрестишься — куполов с крестами не видать, один звон нам и остался!

Дом окружал высокий забор, который черной полосой расчертил белый снег на огромный квадрат, полого спускавшийся к берегу Волги. Там, у самой воды, темным пятном торчал банный сруб с плавучей пристанью. Это была летняя дача нового районного прокурора, которого то ли прислали, то ли сослали (главное, не посадили!) из какого-то большого города. В общем, что бы люди ни говорили, а пригодился человек для вертикали. Сосланный на поселение в четырехстах километрах от Москвы, в Плёск-Залесск, прокурор начал наведение правопорядка... конечно, со строительства дачи в Порошкине.

Подумаешь, приехал мужик и построил дом! Не он первый, не он последний! Тем более прокурор... Живописных холмов вдоль Волги и вокруг Плёск-Залесска на всех хватит! В России столько прокуроров нет, сколько холмов бесхозных здесь еще осталось с левитановскими видами на Волгу-матушку! Сколько с царских и советских времен сюда художников, писателей и заслуженных совработников ни приезжало, всем хватало места и для дач, и для пленэра, и для домов отдыха от пленумов! На то оно и Золотое кольцо, чтобы любовью окружать столицу нашу! На то и стоят бесчисленные монастыри и церкви по окрестным холмам, чтобы хоть как-то — по куполу с крестом на вельможную дачу — уравновесить этот сумасшедший мир. И вечно трезвонили бы колокола, взывая то ли к Богу, то ли к совести. И стоял бы прокурорский дом еще долго, пока хозяина не посадили бы или куда дальше не послали, если бы...

Если бы прокурор не решил поставить забор и не перегородил тропинку, по которой местные с незапамятных времен ходили на пристань к лодкам. Вот Куприянов — другое дело! Хоть и богатей, но человек с понятием, потому что из местных. Купил старую барскую усадьбу, отреставрировал ее, парк привел в порядок, подчистил от зарослей. Статуи, как при царе, по аллеям поставил — ходите, люди добрые, отдыхайте, наслаждайтесь красотой русской! Никаких заборов. Пристань новую сделал и разрешил всем местным рыбакам бесплатно держать свои лодки — видите ли, ему нравится, как они, старые деревянные, качаются, поскрипывая, на воде. Чувствует жизнь, не то что прокурор.

Ну, подумаешь, отвинтили люди пару саморезов и отогнули лист! Немного ведь погнули. У самого края, так, чтобы можно было пролезть в щель, и все! А могли бы оторвать и выкинуть целый пролет... Не понимает прокурор человеческого языка: снова заделал забор. А местные опять отшурупили металлический профиль и ходят по привычной дорожке, по которой их прадеды и прабабки ходили и им типа завещали. А до прокурора все равно не доходит, что к нему, хоть он и прокурор, по-человечески люди относятся: не ломают забор, а аккуратненько так, с уголочка! И Куприянов-то ему не пример!

— Короче, Димон, — продолжал свой рассказ Степаныч, разливая самогонку, — доколупался он до нашей автолавки. Пригрозил посадить ее хозяина и заодно водилу...

— За что?

— За то, что якобы нет у него лицензии на торговлю водкой! Всей деревней ходили к нему и говорили, что лицензия есть у магазина, от которого приезжает автолавка! На фига ей отдельная лицензия?! А прокурор: «Посажу, суки, если увижу ваш тарантас! Узнаете, как шляться через мой участок!» Теперь дождь-снег, даже за пивом нужно семь километров туда и семь обратно! Вот такая война у нас! И Васька — царствие ему небесное! — на ней погиб.

— Помянем, мужики!

— А прокурор, сволочь, чтоб ему... сидеть не пересидеть!
 

* * *

На следующее утро Димка встал еще затемно. Щурясь, он тщетно пытался рассмотреть термометр за окном. В медленном ожидании зимнего рассвета он пил горячий чай с вареньем. Рассвело. Со вчерашнего вечера температура упала еще на два градуса, застыв на минус тридцати семи. В дверь громко постучали.

— Хозяин, открывай! — раздался хриплый голос.

Чья-то тень в меховой шапке и тулупе с поднятым воротником заглянула с крыльца в кухонное окно и постучала по стеклу.

— Мишка, ты? Что так рано?

— Димон, это мы! Забыл, что ли? — на крыльце стоял, переминаясь с ноги на ногу в высоких валенках, Степаныч. — Договаривались с утра...

— О чем?

— Мы ж обещали тебе помочь! — Степаныч повернулся, показывая на Митроху с Касьянычем, которые уже зажгли паяльную лампу и ползали вокруг иномарки, прикидывая, куда ее лучше приткнуть.

— Мужики, вы чё?! — заорал Димка. — Это же «мерседес»! У него электроника! Сожжете мне все на хрен!

— Не боись! КамАЗ не горит, и твой «мерс» не сгорит. У нас на ентот случай настоящий пожарник есть! Подумаешь, электроника! Мы уже трактор «разбудили». В Каменку на нем сгоняли за генератором. Видишь, мы про тебя не забыли! Щас все будет тип-топ, и поедешь к себе в Москву!

— Может быть, подождем Мишку? Он обещал привезти зарядку к обеду, — умолял Димка.

— Какая зарядка?! Мороз под сорок градусов! Моя сгорела на раз-два, и все пробки в доме повыбивало! Не дай бог, деревню оставим без света! Тогда всем точно крындец!

Касьяныч с Митрохой, похоже, определились, что и где нужно греть у «мерседеса», и поставили под двигатель горящую паяльную лампу. Через несколько минут из-под капота повалил густой белый дым.

— Степаны-ы-ыч! Гори-и-ит!!! — забегал вокруг машины Димка.

В окно тревожно смотрели разбуженные Оксана и дети.

— Фигня это, а не дым! Простой пар! — авторитетно заявил Касьяныч, работавший, кстати, пожарником в местной части МЧС. — Что я, не видел в своей жизни дыма! И вообще, дыма без огня не бывает. Вот если увидишь пламя, то тогда точно — это дым! Понял, дачник?

— Щас будем снова заводить! — командовал Степаныч. — Митроха, подсоединяй стартер, включай генератор! И крути! Давай, пошла, родная!

Бац!

«Твою мать!»

Во всех домах потух свет.

— Фигня, потом пробки проверим! Щас главное не терять момент! Если не разогреем и не прокрутим двигатель, то тогда конец! — командовал Степаныч. — Давай еще! Крути, ядрёна корень! Не оставаться же человеку в нашей дыре!

Дрык... Др-др-р-р... Др-р-р-ы-ы-ы!

— Ура! Завелась! — закричал Димка.

Счастливая семья радостно барабанила ему по стеклу.

— Ну вот, всего и делов-то! — довольно потирал руки Степаныч. — А ты — «немецкая электроника»! Она ж не дура умирать! Умная — должна понимать, что мы ей помочь хотим.

— Реанимация разрешений не спрашивает — это вам не «Скорая помощь»! — Касьяныч и Митроха выключили паяльную лампу и отряхивали снег с колен.

— Все, мы пошли — нам еще пробки менять, да и Ваську помянуть нужно! Бывай!

— Мужики, ну спасибо, выручили! — Димка полез во внутренний карман за бумажником.

— Возьмите, пожалуйста! — Он протянул две пятитысячные купюры.

— Димон, ты чё? Мы ж по-соседски, а ты с деньгами!

— Возьмите хотя бы коньяк французский!

— Дим, а Дим, — это подошла тетка Вера, — ну, какой коньяк? Степаныч такую самогонку на бруньках гонит! Ты в следующий раз нам лучше конфет московских привези... «Мишку косолапого»... Он очень любит... с чаем! А у нас их не бывает.

Прошло две или три недели. Димка давно купил целый мешок конфет, а совесть не давала ему покоя. Но вот наконец морозы отступили, и можно было ехать на дачу отдавать долг. Припарковав автомобиль возле дома, Димка открыл багажник, огляделся вокруг и остолбенел. На месте прокурорской дачи лежали обугленные до черноты бревна... Зато Воскресенская церковь воскресла во всей своей красе русского барокко, зеленея яркими куполами на фоне бледного неба, к которому тянулась узорчатая колокольня.

— Теть Вера, здрасьте! Степаныч дома? Я конфет вам привез.

— А-а-а, Дима! Проходи-проходи, они на кухне дегустируют свеженькую на бруньках.

— Димон, приехал? Здорово! Присоединяйся к нам!

— У вас пожар был? — сразу спросил Димка.

— Не-е-е, у нас, слава богу, все в порядке! Это у прокурора. Проводка неисправная была... скорее всего, — равнодушно пожал плечами Касьяныч.

— Так он зимой не живет на даче! Или приезжал? — никак не мог понять Димка.

— Ну, чё ты пристал? Живет, не живет! Приезжал, не приезжал! Не... живет! Не... приезжал! — как-то подозрительно двусмысленно произнес Митроха.

— И кстати, по «ноль-один» мне... никто... не... звонил! — как бы закрыл тему пожарник Касьяныч. — Деревня у нас, сам знаешь, маленькая, дворов раз-два и обчёлся. Никто... ничего... не... видел. Пить будешь?

Степаныч разлил самогонку по стопкам.

— Ну, еще раз за Ваську и... его друзей... настоящих! — звонко опустил рюмку на стол Митроха.

— Н-да, вот тебе и колдыри... — переглянулись мужики. — Ну, за упокой души его!

Димка выпил с мужиками и решил не задавать лишних вопросов. В деревне на десять домов? И так понятно, почему вдруг ни с того ни с сего... Война в деревне ведется по деревенским правилам! Могилу-то Ваське на кладбище копали такие же, как и он, колдыри. Им не хотелось повторить его путь, и бились они за автолавку как могли.

Достоверно никто этого не знал и знать не хотел, но люди, конечно, догадывались.
 

Бабье лето

Она поудобнее устроилась в кожаном кресле, простроченном желтой, под золото, ниткой, и поёжилась: сиденье еще не успело прогреться и неприятно холодило спину через легкую курточку. Она оттягивала до последнего переход на осеннюю одежду, ей вообще последнее время спешить никуда не хотелось.

Она включила магнитолу и хотела настроиться на Хит FM, но из динамиков вдруг понеслись спортивные новости.

— Нет моих сил, опять он слушал свой Спорт FM и сбил мои настройки!

Наконец попалась какая-то музыкальная радиостанция, но она сразу, даже не вслушиваясь в бестолковый трёп ведущих, продолжила переключать приемник до тех пор, пока не наткнулась на Юмор FM и не решила переждать идиотский розыгрыш очередного непроснувшегося бедолаги. Но и здесь журналистов несло по радиоволнам и, как всегда, заносило.

— Боже, какая чушь!

— Нет, они когда-нибудь заткнутся? Где же музыка, наконец?!

— Может, Радио Монте-Карло? Монте-Карло точно будет лучше! — размечталась она и машинально стала искать зеркало. — А как я выгляжу? Готова ли я к Монте-Карло?

В маленьком зеркале напротив не было видно ничего, кроме ее красивых голубых глаз и... незнакомой сеточки морщин в уголках. Свое, вмиг ставшее чужим, отражение ей, конечно, не понравилось, и она, забыв про дурацкое радио, в расстроенных чувствах завертелась в кресле в поисках более правдивого зеркала или, по крайней мере, побольше.

— А вот оно, слева! — И она, нажав кнопку на панели, развернула его к себе. — Что тут еще такое?!

На зеркале, запутавшись в паутине, висел желтый березовый листок, который подрагивал на легком ветру, словно боясь наказания за неловкий намек на наступившее печальное время года.

— Ерунда, никакая это не примета!

Но тут из-за зеркала показался хозяин паутины. Паучок, видимо, тоже опасался ее осеннего, угасающего, все больше склонного к непогоде настроения. Поэтому он осторожно вытянул одну мохнатую лапку из своего зазеркалья, потом неуверенно потянул вторую, за ней третью, и тоже с явной неохотой...

— Ну, сколько их у тебя? — вместо «доброго утра» недовольно спросила она паука. — Наплел тут по всему зеркалу — не разберешь, где твои узоры, а где мои морщины! — отчитывала она его за то, в чем он не был виноват. — Листок желтенький подарить мне хочешь, да?

Паук то ли настороженно прислушивался к ворчанию хозяйки зеркала, за которым он жил последнюю неделю, то ли все еще пытался по дрожащим струнам паутины уловить переменчивое женское настроение и вылезать из своего закутка не спешил.

— Ну ладно, хватит прятаться, — примиряюще сказала она и до конца опустила стекло. — Давай уже, покажи мне свою противную морду!

Из салона наружу вырывался нагретый воздух и, смешиваясь с прохладными утренними потоками, смущал паука. Так и она, вдыхая полной грудью остуженный ночью осенний воздух, неожиданно находила в нем среди горьких ароматов увядающих листьев, травы и цветов остатки парного тепла ушедшего лета... Бабьего лета.

Паучок, опасливо выглянув из-за укрытия, все-таки решил с ней поздороваться и пополз по ниточкам паутины поближе к открытому окну, откуда так обманчиво приятно тянуло теплом. Он суетливо перебирал своими лапками, будто спеша к источнику тепла, как вдруг на паутину упала капля холодной росы, намочив его расшитую желтыми крестиками пуховую куртку. Получив от жизни ни за что мокрую оплеуху, паук замер и, видимо решив обидеться, развернулся и снова спрятался за зеркалом.

Пожелтевший листок остался в одиночестве покачиваться на ветру. За дрожащим занавесом из паутины, то без причины замирая на месте, то сворачивая в сторону от невидимого препятствия, по запотевшему зеркалу медленно стекали капли, оставляя на нем причудливые следы.

Смотреться в такое зеркало ей не хотелось. То ли паутина, то ли морщины, то ли роса, то ли слезы, то ли букет из пожухших листьев на прощание...

— Вот такое оно, наше лето, да? — Она осторожно смахнула что-то с ресниц.

— Ну и ладно! Хоть и бабье, но все-таки лето! И в город я сегодня не поеду. Останусь на даче.

Она, повернув ключ в замке зажигания, выключила двигатель и вышла, оставив окно своего белого «БМВ» открытым, чтобы коротающий с ней осень мохнатый приятель тоже мог насладиться последними мгновениями лета.

Бабьего лета...
 

Линии жизни

Савва проснулся затемно, когда Кафикас[1] еще спал. Ни в одном окне, кроме одного, его собственного, свет не горел. Старик сварил себе скетто[2] и сидел в одиночестве, размышляя о вчерашнем визите.

Когда он осматривал молодые побеги на лозах, к нему заявился представитель соседней крупной промышленной винодельни и снова предложил выкупить у Саввы его виноградники. Такая встреча происходила регулярно, два раза в год: в начале и конце сезона, и Савва постоянно отказывался от сделки. Вот и вчера он снова сказал «нет», но что-то впервые за многие годы защемило в сердце старика.

Он прихлебнул горячего кофе, осторожно втянув губами легкую пузырящуюся пенку. Старый крестьянин отставил чашку и посмотрел на свои грубые ладони красно-коричневого, землистого цвета, на которых его трудная жизнь резко прочертила глубокие и четкие, словно ряды его виноградников, линии. Настроение было испорчено не столько разговором с агентом, сколько больно кольнувшим пониманием, что ему становится все труднее справляться с тяжелой работой на угодьях, раскинувшихся почти на тридцать гектаров по окрестным холмам.

Почти семьдесят лет Савва прожил под виноградной лозой, увивавшей террасу его дома, храня семейные секреты виноделия. В прошлом году он собрал отличный урожай (пришлось даже дополнительно нанимать болгарских работников) и сделал очень хорошее вино, которое охотно покупали многие местные рестораны, отели и супермаркеты в Пафосе. Его выдержанное в дубовых бочках «Марафефтико»[3] уже год продавалось в дьюти фри[4] аэропорта Ларнаки. В общем, дела шли хорошо, и конкуренции с соседями-промышленниками он не боялся, но тревога перед очередным сезоном все равно нарастала.

«Как же мне уговорить сыновей заняться виноделием?» — невесело размышлял за остывшим кофе старик.

Вот отчего испортилось его настроение: упадок физических сил и эмоциональная усталость наложились на подброшенный памятью разговор с сыновьями, когда они отказались продолжить его дело.

«Майкл менеджер в банке. Работа у него, конечно, престижная и... чистая. Зачем ему мой старый, вечно пыльный трактор?» — печально думал Савва.

«А младший что мне сказал? — вспоминал старик. — Отельный бизнес на Кипре — дело очень перспективное. Да, они теперь каждый день носят костюмы с галстуками».

Савва посмотрел на свою выжженную солнцем рубашку без цвета и потертый, в пятнах масла и вина комбинезон. Погрузившись в безрадостные мысли, Савва посмотрел в темное окно и решил отложить работы на винограднике. Он вынес из сарая несколько спиннингов и вместе с резиновыми сапогами и большим ящиком с блёснами бросил их в кузов своего старого, мятого во многих местах, но неубиваемого «хайлакса»[5]. Затем он снова вернулся в дом и достал из холодильника несколько каракатиц и кальмаров.

«Конечно, не живые, но все равно могут пригодиться! — подумал старик, внезапно собравшись на рыбалку. — Заодно Харалампуса на маяке проведаю. Давно не был у него».

Зеленая «тойота» остановилась на Т-образном перекрестке на выезде из деревни, выхватив фарами из сумрака синий дорожный указатель «Пейя, Корал Бич и Пафос — 29 км», и по-деревенски небрежно, без сигнала поворота, свернула налево, в направлении приморского городка. Колеса автомобиля почти по самую ось утопали в тумане, который, словно убежавшее молоко, поднялся из ущелий и накрыл и дорожное полотно, и ряды виноградников Саввы, терявшиеся в светло-серой мягкой вате.

Внедорожник, кряхтя работягой-дизелем, поднимался на перевал, снимая с вершин петлю за петлей и разгоняя светом фар сорок, сушивших на асфальте свои намокшие за ночь хвосты. Старик внимательно вглядывался перед собой, пытаясь разглядеть в «молоке» неясный пунктир разделительной полосы. Хотя встречных машин не было, он боялся отвлечься от дороги, тем более что туман и сумрак все еще скрывали окружающий ландшафт.

«Как сказал тот русский? — вспоминал старик. — Кафикас — это кипрская Тоскана! Никогда там не был, но местечко, наверное, неплохое, раз такое дорогое вино делают».

И Савва не удержался от соблазна посмотреть налево, где в плотной пелене за ущельем уже должны были показаться море, крохотный необитаемый островок Сент-Джордж с плоской, обрезанной вершиной и ржавый танкер, засевший на рифе. Еще одно судно лежало внизу, на прибрежных скалах, завалившись на бок, подобно выбросившемуся на берег киту-самоубийце. Ничего этого не было видно. Но память рисовала ему картину, которой он радовался, встречая каждое утро на винограднике встававшее из-за гор солнце. А вечером, уже сидя на террасе, провожал длинный трудовой день, глядя, как таял в море шарик апельсинового мороженого. Его одиночество пытался развеять граненый стаканчик с домашней зиванией с дымком, на дубовых щепках.

На обратном пути старик насладится любимыми, уже настоящими и живыми, а не нарисованными по памяти, видами весенних холмов Кафикаса, живописно разрезанных ущельями с белыми в рыжие полоски стенами, с вершинами, украшенными колючей зеленью сосновых лесов. А на террасах и склонах красивыми, ровно расчерченными в линеечку зелеными заплатками будут лежать его виноградники.

«Ах, Паннайя![6] Забыл! — Савва резко нажал на тормоз, чуть не проехав последний участок. — Нужно нарвать молодых листьев для приятеля Харалампуса. Долмадес[7] в них будут очень сочными и вкусными!»

Миновав спящих Пейю и Корал Бич, старая «тойота» через пятнадцать минут шуршала своими шинами, разворачиваясь на плоском каменистом мысе прямо напротив танкера. Блеснув фарами по темным окнам коттеджей Аполло Бич, Савва остановил машину и посмотрел в сторону моря. Вдалеке белыми линиями разрезал морской сумрак маяк, высвечивая то выходившие из порта рыбацкие катера, то старинную оттоманскую крепость, то ржавое судно. В его сторону старый рыбак и забросил спиннинги с донками, на которых гроздьями болтались крупные «тройники» и спаренные «одинарники» с нарезанными полосками каракатиц и кальмаров.

Подкрутив катушки, он натянул лески так, чтобы вершинки удилищ чуть пригнулись, мелкой дрожью на самом кончике показывая ему, что рифовая мелочь уже собралась вокруг наживки. Осталось дождаться, когда эта суета под водой привлечет крупного лаврака[8], снэппера[9] или, может быть, даже небольшого «янтарного джека»[10]. Пока не рассвело, и солнечные лучи не разогнали подводный сумрак, можно побросать спиннинг в надежде на мелкую барракуду, охотящуюся на отмели вокруг рифа.

«Эх, давненько я не держал зубастую на крючке!» — вздыхал старик, пытаясь вспомнить, когда он в последний раз поймал эту хищницу с белым деликатесным мясом.

Поппер[11] со свистом разрезал воздух, каждый раз громко плюхаясь
где-то в темноте, и, влекомый катушкой, начинал рисовать на поверхности моря усатые линии, привлекая к себе внимание вкусным чавкающим звуком и спрятанной внутри погремушкой. Всякий раз, когда летящая за блесной леска пересекалась с лучом маяка, старый Савва вспоминал о своем друге Харалампусе, который наверняка сейчас не спал и варил себе кофе.

«Нужно не забыть отдать ему виноградные листья!» — напоминал себе Савва.

Ночь постепенно уходила в небытие, уступая место робкому предрассветному сумраку. Черная поверхность моря становилась серо-зеленой. Из деревень, расположенных на окрестных холмах, потянулись, петляя по серпантинам горящими фарами, малолитражки и мопеды служащих, спешивших в отели сменить своих коллег с ночной смены.

Старик хотел сделать еще несколько забросов, но вместе с непривычно ранней усталостью он вновь ощутил вчерашнее легкое, но неприятное покалывание в левом боку. Он бросил спиннинг на каменистый берег и присел на раскладной стул, с тревогой прислушиваясь к своей неожиданно проявившейся аритмии. Отдышавшись, Савва подошел к донкам и натянул в тугие прямые линии провисшие лески, проверив на палец, не забьется ли там, на конце, чья-то жизнь. Маяк по-прежнему освещал морскую даль побледневшими в лучах восходящего солнца линиями мощного прожектора.

«Уже начало седьмого утра! Маяк нужно выключать в шесть, если нет сильного тумана, но пусть посветит еще немного». — Харалампус посмотрел на старые наручные часы с пожелтевшим циферблатом.

Он допил «скетто» и пошел на обрыв проводить последних проспавших рыбаков. На мысу, напротив танкера, старый смотритель заметил как будто знакомую зеленую «тойоту», и его сердце радостно забилось в ожидании встречи с другом, которого он давно не видел.

«Это ж сколько Савва не был у меня на маяке? Месяц или два?» — волновался смотритель, сознавая, что в их возрасте даже вчера может быть давно или даже поздно.

Посмотрев на поднявшееся из-за холмов Хлораки и Тцады солнце, которое сначала осветило мачты ржавого танкера, а через минуту уже все побережье, Харалампус поспешил обратно на маяк. В приморском городке наступал новый солнечный день. Нужно было спешить сварить свежий кофе и достать бутылку зивании[12], которую он приберегал для встречи с другом. Савва вряд ли будет досиживать на берегу моря до палящего полудня. Через полчаса он соберет свои снасти и самое позднее в семь утра подъедет к маяку.

Харалампус толкнул деревянную неровную дверь в белой, истертой ветрами стене и поспешил по винтовой каменной лестнице наверх, чтобы выключить прожектор. Но через десяток ступенек он остановился, пытаясь поймать сбившийся ритм дыхания.

«Старею, — подумал смотритель. — Слишком резво попрыгал наверх!»

Через пару минут он медленно спустился вниз, закрыл дверь маяка на ключ и направился к своему одноэтажному служебному домику из светлого песчаника. Харалампус вынес из дома второй стул и поставил его у столика в тени старого апельсинового дерева, на ветках которого висели несорванные оранжевые солнца. Потом он принес бутылку любимой черной зивании и две стопки из толстого стекла со слегка вогнутыми внутрь стенками. Смотритель посмотрел в сторону мыса с танкером на рифе — зеленой «тойоты» там уже не было. Пора варить кофе.

Старик вернулся на тесную кухню и поставил помятый, закопченный кофейник на огонь. Харалампус помешивал густую смесь длинной ложкой, ритмично постукивая ей для резонанса по стенкам. Он внимательно следил за тем, как через несколько минут легкая и пышная коричневая пенка начала свой бег вдоль стенки сосуда.

«Интересно, почему кофейная пена всегда бежит по часовой стрелке, как время и жизнь?» — в который раз удивлялся смотритель.

Как только круг замкнулся, он, не дожидаясь закипания и подъема кофе, снял кофейник с плиты и выглянул в окно. Во дворе уже стоял знакомый «хайлакс». Савва копошился в кузове, что-то там выискивая.

«Ждал, старый Харалампус, ждал!» — хмыкнул виноградарь, заметив на столе зиванию и два стакана.

— Держи! — Он без приветствия протянул вышедшему на порог приятелю пакет с молодыми виноградными листьями. — Это тебе для долмадес.

— Присаживайся. — Смотритель маяка кивком пригласил Савву за столик под апельсином. — Я только что сварил кофе.

Не спрашивая, Харалампус откупорил бутылку и налил в стопки виноградную водку цвета дегтя. Савва, держа стаканчик немного дрожавшей и выдававшей его волнение рукой, неожиданно выпил зиванию залпом. Удивленный друг снова наполнил стакан до краев.

— Не спешишь? — спросил смотритель, наблюдая за руками старого виноградаря. — В tavli[13] сыграем?

— Что смотришь? Давно не видел таких рук? — устало произнес Савва.

Он развернул свои натруженные, огрубевшие ладони, которые его долгая и трудная жизнь расчертила где глубокими и прямыми, как ряды виноградников, а где витиеватыми и извилистыми, как лоза, линиями.

— В последний раз делаю вино! — заявил Савва.

— Разве ждешь плохой урожай? Перестань хандрить! — попытался успокоить его Харалампус.

— Я решил продать виноградник. На этот раз точно!

— Опять приходили с винного завода?

— Ты же знаешь, каждый год по два раза приходят, но не это важно. Главное...

— Что?

— Вот скажи мне, друг, где я совершил ошибку?

— Какую?

— Когда и где я потерял своих сыновей? — воскликнул Савва. — Почему я не сумел привить им любовь к земле, виноградной лозе и вину? Я даже не смог приобщить их к своему увлечению — рыбалке! Городскими стали... На виноградник не заманишь!

Харалампус молчал и грустно смотрел на старого друга, поняв причину его хандры. Виноградарь же рассматривал свои никому теперь не нужные руки.

— И мои линии жизни никогда не пересекутся с линиями моих сыновей! Вот в чем проблема! Это разрывает мне сердце.

Харалампус бросил кости на доску с потертыми от времени шашками, приглашая друга к игре. Пятнистые костяшки весело запрыгали по дереву, разбежавшись в разные углы и оторвав стариков на время от мрачных мыслей.

Белая башня маяка, хорошо видимая со всех сторон, всегда привлекала многочисленных туристов, слонявшихся по набережной в старом порту. Перед ними за столиком под старым апельсиновым деревом играли в нарды два старика, запивая свой разговор кофе с виноградной водкой. Зеваки от незнания, о чем на самом деле говорят два старых киприота, завидовали их неторопливой старости с шикарным видом на море и быстро, сделав пару снимков на память, проходили мимо своими беззаботными туристическими дорожками, чертя в пыли невнятные линии. Море, стремительно разогнав кудрявые волны от самого горизонта, ломало белесые параллели их линий, безжалостно срывая и бросая пенистые шапки на скалистые берега.

— Когда ждать в следующий раз?

— Не знаю, Харалампус, — засобирался назад к своим виноградникам Савва. — Я правда не знаю!

— Не нужно ждать месяц. Приезжай раньше, а лучше — завтра.

Смотритель маяка долго смотрел вслед удалявшейся «тойоте» своего друга, надеясь на его скорое возвращение. Еще больше он молил Бога, чтобы, когда Савва снова возьмет в свои руки созревшую гроздь и определит начало сбора урожая, к нему вернулся вкус жизни... Жизни, которая сегодня так жестоко и коварно вильнула своей линией, уводя от смысла бытия и не вовремя намекнув на его конечность. Облако пыли осело на дорогу, припорошив рифленые линии от колесных протекторов. Харалампус вернулся за столик под апельсиновым деревом с твердым намерением завтра снова сварить кофе и поставить две стопки с зиванией.

«А где моя старая нокия? Позвоню-ка я этим бизнесменам. Пусть сегодня же приедут к Савве!»
 

С неба падала тишина

Он сидел на террасе перед шале и с удовольствием щурился на солнце, чувствуя, как по телу растекается мягкое тепло. Умиротворяющий ароматный дымок курился над кружкой с горячим грогом.

«Вся Центральная и Восточная Европа оказалась во власти урагана “Элеонор”... В Гамбурге наводнение... Рейс Амстердам — Зальцбург не смог приземлиться из-за шквалистых ураганных порывов ветра и взял обратный курс... Пассажирский состав Вена — Зальцбург сошел с рельс. Есть пострадавшие...» Он никак не мог отрешиться от новостей и даже привстал, чтобы посмотреть через окно, точно ли выключен ненавистный телевизор.

Он с удовольствием потягивал горячий напиток, глядя на Тирольские Альпы, укрытые плотным ельником. Пушистые ели, надев на свои колючие лапы белоснежные варежки, карабкались наверх ощетинившимися шеренгами, словно римские легионы. Их темно-серые тени, молча упав на белый снег, то вытягивались длинными узкими пирамидами по горной долине, то ломались зигзагами на отвесных скалах, бесшумно срываясь в глубокое ущелье. Где-то там, на невидимом дне, тихо-неслышно бежала мелкая горная речушка, неся студеный хрусталь седых ледников. Елки тянули свои острые пики к далеким, таким же островерхим горным вершинам, чтобы...

«Заглянуть бы за перевал, — подумал он, поплотнее укутавшись в козью шкуру. — Неужели прогноз врет?»

Ледники скользили по ярко-голубому небу сверкающей на солнце белой линией, очерчивая холодную границу между небесным и земным. Мохнатые, опушённые вчерашним снегом, плотные и ровные внизу, разреженные наверху еловые цепи продолжали свою ползущую атаку на вершины. Не желая уступать им продуваемую всеми ветрами верхотуру, ледники посылали в долину снежные лавины, замиравшие до весны между вечнозелеными деревьями. И эта тихая битва шла здесь вечно и незаметно.

Ели настойчиво тянулись к синему небу, по которому поплыли первые кучерявые облака. Они, медленно переползая через перевал, постепенно заполняли собой небосвод, спускаясь все ниже и ниже в долину. Наколовшись на еловые пики, облака цеплялись за них и, застывая на месте, накрывали долину толстым пуховым одеялом. Вслед за ледниковыми вершинами в снежном молоке растворились дальние шеренги наступающих елок. Потом пропали из виду их самые близкие зеленые ряды, что окружили подножие горы. Через две минуты плотная мутно-серая пелена скрыла шпиль деревенской кирхи. Тяжелые, набухшие, сизые тучи повисли над долиной, прилипая друг к другу и окончательно размывая границу между небом и землей.

«Ну вот, прогноз не обманул, — вздохнул он. — Сейчас начнется...»

Он отхлебнул по-прежнему теплый, дразнившийся пряной гвоздикой грог. Нехотя встал, схватив в охапку козью шкуру и, еще раз оглянувшись, открыл дверь в дом.

«Сегодня можно развести огонь и пораньше», — подумал он, бросив шкуру на пол перед камином.

Он снова включил телевизор.

«В Париже отменили экскурсии на Эйфелеву башню... Во многих городах упавшие деревья повредили автомобили... В Испании гигантская волна смыла в море двоих туристов... В Кицбюэле[14] из-за налипшего снега оборвался трос фуникулера. Одна кабина сорвалась и упала вниз. Работают спасатели...» Новости буднично вели подсчет стихийным бедствиям, ставшим чьими-то несчастьями.

Он вернулся на террасу и посмотрел в сторону невидимого теперь перевала, за которым бушевала та самая стихия. В долине же было тихо и безветренно. Он подставил свою ладонь под крупные мягкие хлопья снега, молчаливо опускавшиеся с неба. Холодные кристаллы долго сохраняли уникальную красоту своих узоров, и вдруг... в одно мгновение снежинки превращались в теплые слезинки. Он закрыл за собой дверь, несколько раз дернув за ручку, проверяя, надежно ли она укрыла его от ненастья, и выключил телевизор.

«Я напишу тишину», — решил он, пододвигая ноутбук к себе поближе.

В его очках отражались качающиеся отблески пламени в камине. Огонь бесшумно и лениво вытягивал вверх по трубе рваные языки. Он разворошил поленья, и в небо радостно полетели искры, чтобы хоть на мгновение стать звездами. Он в задумчивости смотрел в окно, не зная, с чего начать рассказ об этом дне. Там, за стеклом, неслышно струилось снежное конфетти.

С неба падала тишина...

 

[1] Кафикас — село на Кипре.

[2] Скетто — кофе по-кипрски.

[3] Марафефтико — сорт черного винограда, используемый для производства красных вин.

[4] Дьюти-фри (англ. duty free) — магазины беспошлинной торговли, как правило находящиеся в аэропортах.

[5] «Хайлакс» — среднеразмерный пикап, выпускаемый компанией «Тойота». Машина за счет своей простоты, функциональности и ремонтопригодности заслужила огромную популярность по всему миру.

[6] Паннайягреч. панагия) — молитвенное наименование Богородицы.

[7] Долмадес — греческая разновидность долмы — блюда, которое встречается у многих восточных и южных народов и представляет собой начиненные овощи или листья, голубцы в виноградных листьях.

[8] Лаврак — вид лучепёрых рыб из семейства мороновых.

[9] Снэппер (он же красный луциан) — хищная рыба, относящаяся к семейству окуневых.

[10] Янтарный джек — местное название желтопёрого тунца.

[11] Поппер — одна из наиболее известных спиннинговых наживок, причем довольно уловистая. Эта насадка часто используется для охоты за хищными породами рыб, на спиннинговое удилище.

[12] Зивания — алкогольный напиток, производящийся в Республике Кипр. Представляет собой виноградный бренди из выжимок, смешанных с сухим вином.

[13] Тавлея (tavli) — название игры в шашки.

[14] Кицбюэль — старинный австрийский город-курорт горнолыжной направленности в Тироле.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0