Глава шестнадцатая

Повинуясь какому-то неизъяснимому чутью, Борис резко выпрямился, вгляделся во мрак.

Прямо перед ним чернели два плечистых силуэта.

— Ты что-то забыл, мужик?

Одновременно вспыхнули мощные фонари, и Дугин инстинктивно выставил вперед левую ладонь, закрываясь от слепящих лучей. Правая рука отработанным движением нырнула к подплечной кобуре.

— Руки за голову! — тут же раздалась отрывистая команда.

«И оружие на землю», — добавил про себя майор, вспомнив интермедию, разыгранную Крайновым в служебном тире.

Боже, как давно это было! И как бы ему сейчас пригодилось мастерство его напарника!

— Оружие на землю! Без фокусов! Полиция!

Голос испуганный, нервный...

Борис медленно сложил ладони на затылке, так и не вытащив «беретту». «Видно, совсем недавно работают. Еще пристрелят, черти, — тревожно подумал спецагент. — Этот ретивый молодняк ужас как жадён до подвигов».

— Петя, обыщи. Я держу его на мушке, — донеслось до слуха Дугина.

Шурша листвой, к нему приблизился оперативник в штатском. Свой фонарь он оставил напарнику. Сунул «макарова» за ремень, хлопнул по левой подмышке Бориса.

— Есть! — крикнул он товарищу.

В сложившейся расстановке фигур опер с поднятым в ладонях пистолетом стал совершенно бесполезным: его напарник стоял на линии огня, заслоняя Дугина от грозившей ему пули. Прикрывал собой, будучи при этом с голыми руками. Соотношение сил на какой-то момент практически уравнялось.

«И чему их только учат?» — с презрением подумал майор.

— Как старший по званию, я бы посоветовал вам не проявлять чрезмерного усердия по службе, — назидательно изрек ветеран спецотдела.

Излюбленная поговорка Витьки Крайнова при возникновении конфликтов с младшим составом ГУВД...

И заорал на вмиг приосанившегося оперативника:

— Пистолет мой не трожь! В правом нагрудном кармане — ксива. Достань.

Там, в закромах плаща, лежало изготовленное технической службой спецотдела липовое удостоверение сотрудника следственного комитета. Липовое-то оно липовое, однако, вздумай кто-нибудь проверить: а есть ли таковой майор в составе следкома, да и позвонить туда с подобным вопросом — он получал неизменный ответ: да, майор Дугин у них действительно служит. Помимо Бориса, среди агентов спецотдела такие же удостоверения имели Крайнов, Псурцев и Витийеватов.

Из милости Борис все еще держал руки на затылке, когда полицейский послушно извлекал ксиву из внутреннего кармана его плаща. Подошел второй оперативник, нахмурившись, посветил фонарем... Убрал пистолет в кобуру.

— Здравия желаем, товарищ майор, — подавленно процедил он. — Извините... И опустите, пожалуйста, руки, ошибочка вышла.

Первый с досадой вернул Дугину удостоверение.

Борис стремительно становился хозяином положения.

— По форме доложиться! — приказал он сурово.

Оба полицейских вытянулись по струнке.

— Оперативный сотрудник отдела убийств ГУВД лейтенант Горбаленя!

— Оперативный сотрудник отдела убийств ГУВД лейтенант Земцов!

Борис вальяжно прошелся перед полицейскими, замершими со вздернутыми подбородками.

— Два лейтенанта, блин. — Дугин высокомерно хмыкнул. — При такой работе, ребята, вы никогда не станете двумя капитанами. Ладно, расслабьтесь. Живите. Так и быть, не стану подавать на вас рапорт... Говенно работаете! Совершенно не умеете брать вооруженного преступника. Да и безоружного, судя по всему, тоже.

Горбаленя заметно оскорбился, но промолчал.

— А где остальные? — оглянулся по сторонам Дугин. — В каких кустах прячутся криминалист, судмедэксперт? Где, наконец, труповозка?

— Ждем, — виновато ответил Земцов. — Нам-то сюда только через дорогу перейти...

— Ночь все-таки, товарищ майор, — с наглецой встрял Горбаленя и шумно втянул воздух ноздрями. Добавил многозначительно: — Водкой откуда-то пахнет, что ли...

Земцов пихнул его локтем, шепнул:

— Не выступай, Гена.

Горбаленя прокашлялся:

— Видите ли, товарищ майор, это только в кино следственная бригада в полном составе молниеносно выезжает на труп.

Взгляд Дугина заледенел.

— Вот что, товарищи лейтенанты ГУВД, — чеканил слова Борис. — Следственный комитет, который я представляю, имеет полномочия вмешиваться, контролировать и даже приостанавливать любые уголовные расследования на территории города и области, проводимые полицией. Я беру дело под свой контроль. Вы временно поступаете в мое распоряжение. А уж на какое время — решать буду я.

— Есть, — нехотя откозырял Горбаленя.

— Слушаемся, товарищ майор, — вторил ему Земцов. В отличие от напарника — бодрым голосом.

Борис взял Горбаленю за отворот плаща, заговорил елейно:

— Оперативник, как вас там...

— Горбаленя. — лейтенант напрягся, словно ожидая удара.

— Как честь отдаете? Вас разве не учили, что к пустой голове руку не прикладывают?

— Я в шляпе, майор, могли бы и обратить внимание.

Действительно, на голове сыщика красовался щегольской фетровый котелок.

— Шляпа — не фуражка! — рявкнул Дугин, слегка оттолкнув оперативника. — Кто вам сообщил об убийстве?

— Какой-то мужик из автомата позвонил дежурному. Наверное, от бара, — предположил Земцов.

— Кто-нибудь вообще что-то видел? — начинал уже не на шутку злиться Борис.

— Я видел, я, — отвечал Земцов. — Черную «Победу» видел! Как она удалялась прочь отсюда.

— «Победу»... Н-да. И именно отсюда? ошибки быть не может?

— Все может! Я только успел разглядеть, как эта «Победа» сворачивала за угол с Малой Центральной. В профиль видел. Ошибиться не мог.

— Опять черная «Победа»! — покачал головой Борис. — Просто призрак какой-то! Ведь всем постам давно сообщили, чтобы ее задерживали в любое время суток, в любом месте!

Земцов и Горбаленя молча сверлили майора ненавидящими взглядами. «Мы вряд ли с ними подружимся, это уж точно», — подумал Борис равнодушно, принялся расхаживать по черной, прелой листве.

Остановился, уперся взглядом в небольшой квадратный транспарант, вкопанный в землю возле узкой тропинки. Высотой в рост человека, он возвещал: «Светлому будущему — быть!»

Сколько помнил себя Дугин, этот жизнеутверждающий железный плакат, одобренный в свое время обкомом партии, несгибаемо стоял в сквере. Сменялись режимы, эпохи, но никто не посягал на заржавевший коммунистический рудимент, никому не было до него дела. Стоит себе и стоит... Как и обветшавшая эстрада поодаль — с продавленной, грозящей обвалиться раковиной.

— Жвачку со скамейки на анализ заберите, — бросил Дугин. — Сыщики, ё-моё...

Земцов поспешно принялся выполнять.

— Я разговаривал с ней меньше часа назад, — проговорил майор. — Вот на этой самой лавочке.

— Проститутка? — уточнил Земцов, сковыривая жвачку в полиэтиленовый пакет.

Борис не удостоил лейтенанта ответом. Он продолжал мучительно соображать, то и дело поглядывая в сторону мертвой девушки Лиды.

— Потом пошел в бар. Выпил немного, взял еще пива и вернулся. Никого подозрительного не встретил. Значит...

— Вы ошибаетесь, товарищ майор, — прервал его бормотание Земцов. — Час назад она уже была мертва. А сообщили нам о трупе еще раньше, полтора часа назад.

Горбаленя принялся тихонько напевать куда-то в сторону, однако так, чтобы его слышал Дугин:

Водочка, как трудно пьются первые сто грамм...
Водочка, ну а потом идет бутылка пополам...

— Изнасилована? — спросил Земцова Борис.

— Да непохоже, — с убеждением помотал головой полицейский. — Одежда в порядке, следов борьбы нет.

Борис взорвался:

— Как же он смог удавить ее прыгалками без борьбы? А? Она что, сама ему шею подставляла? И почему лицо не стало синюшным за столько времени?

Горбаленя перестал напевать. Подошел развязно:

— Тут, видите ли, вот какое дело. Ее не задушили. Ее застрелили. В упор. Вы, товарищ майор, просто не заметили малю-у-сенькую дырочку напротив сердца. Мы, кстати, тоже не сразу ее обнаружили. Куртка темная, кровь не очень заметна. А прыгалки... Их надели уже на труп. Причем обратите внимание: не затянули как следует вокруг горла, а так, приладили только. Слегка. Будто для фотосессии. Есть такие маньяки, которые любят сделать снимочек-другой. Да поживописней... Словно для отчетности.

— С чего вы все это взяли, лейтенант? — опешил от таких подробностей Борис.

— Ну, мы ведь тут не просто ждем и курим, — с достоинством отвесил Горбаленя.

— И, слава богу, дождались! — радостно воскликнул Земцов. — Наконец-то!

Один за другим в ночной сквер вкатывали автомобили: полицейский уазик с включенными проблесковыми огнями, белая газель-труповозка, пара частных легковушек — очевидно, криминалиста и судмедэксперта. Пэпээсники и спецы, перешучиваясь, выпрастывались из своих авто, разминали ноги. Складывалось ощущение, что вся эта возбужденная компашка только что была вместе на общей тусовке. Полтора часа прошло, как они получили сообщение об убийстве, и только сейчас спохватились, примчались на место преступления.

Горбаленя пошел ругаться с прибывшими коллегами, и до слуха Бориса донеслись обрывки фраз: «какого черта», «сам ты иди», «турнир по футболу», «ну не бросать же команду», «выиграли, конечно!».

Пэпээсники споро натягивали полосатую красно-белую ленту, огораживая территорию, спецы врубали софиты, бряцали кофрами с инструментом и химикатами...

Дугин подозвал Земцова:

— Слышь, лейтенант, у нее одна серьга...

— Да-да, товарищ майор, вторая вырвана из уха вместе с... ухом. И вот еще что...

Земцов опасливо оглянулся на Горбаленю, достал из кармана полиэтиленовый пакетик, протянул Борису. Сквозь пленку белел клочок бумаги.

Дугин поднес записку к глазам, прочел:

— «Блудница — глубокая пропасть; она, как разбойник, сидит в засаде и умножает среди людей законопреступников».

— Вот такая вот пышная эпитафия, товарищ майор, — с улыбкой вздохнул оперативник. — Нашли возле тела...

— Книга притчей Соломоновых, — определил Дугин. — Если память не изменяет, слегка сокращенная цитата. Это тебе ничего не напоминает, опер?

Земцов пожал плечами:

— В кино часто маньяки оставляют для следователей такие вот послания. Мол, поймай меня, если сможешь. Но это все выдумки, это несерьезно.

— Еще как серьезно, лейтенант. Еще как. Такие убийства в нашем городе уже совершались. Давно. Тебя еще на свете не было. И убийцу так и не нашли, между прочим. Он на свободе разгуливает до сих пор.

— Так-так, — загорелся Земцов. — Может, напомните мне, товарищ майор, что за убийства с такими вот записочками, о которых вы говорите?

Дугин призадумался на секунду — стоит ли посвящать ментов в «дела давно минувших дней»... Решился-таки, заговорил как можно более весомо, доходчиво:

— Году этак в восемьдесят седьмом у нас кто-то принялся убивать кооператоров. Барыг, в общем. Четверых порешил жестоким образом. Жертвы никак между собой связаны не были, только родом деятельности. Один рюмочную держал, другой несколько киосков с чаем-кофе, третий шмотками китайскими спекулировал, четвертый — уж не помню... И вот там тоже на трупах послания обнаруживали.

— Что-то похожее на это, из Соломона? — Земцов ткнул пальцем в пакетик с «эпитафией».

— Ну, не совсем... Надо бы почерк сравнить, если те вещдоки в хранилище у вас остались. А может, не у вас, а в Конторе — кажется, тогда ваш Старший Брат тоже к этому делу подключался.

Видно было, что Земцова разбирает любопытство, он не удержался от вопроса:

— А что писал в записочках тот убийца, ну, в восемьдесят седьмом?

— Палиндромы.

— Это что такое? Дайте подумать... А-а! Полигамные синдромы, только сокращенно, верно?

— А ты не дурак, лейтенант... С такой эрудицией ты, пожалуй, не скоро станешь капитаном. У вас ведь умников не любят, согласен?

Земцов сделал вид, что обиделся, но Дугин прекрасно понимал, что на самом деле оперативник донельзя польщен столь высокой оценкой его мозгов.

— Немножко ошибся ты, Земцов. — Борис протяжно зевнул. — Палиндром — это по-русски перевертыш. Слово или фраза, которые читаются и слева направо, и справа налево.

Дугин вспомнил, что на груди первого убитого кооператора был приколот знаменитый палиндром Гавриила Романовича Державина, сочиненный им два с лишним века назад: «Я иду с мечем судия!» Ну, тут все было более или менее понятно: маньяк взял на себя миссию судить и приговаривать к высшей мере новоявленных хапуг, торгашей, новых русских кровососов. И объявляет об этом всему миру посредством державинского палиндрома.
 

* * *

Потом таинственный маньяк стал придумывать собственные перевертыши. Второй зарезанный им барыга недавно вернулся из тюрьмы, где сидел за брутальное убийство жены. И для него «палач» написал такую эпитафию-палиндром: «Киборг влетел в гробик».

Тогда, в 87-м, слово «киборг» еще не поступило в массовое употребление, оно не было в ходу даже среди продвинутой молодежи, то бишь тинейджеров. Фильмы о киборгах-убийцах не успели прийти в видеосалоны, тем более в захолустной Велегже. И потому второй палиндром дал следствию важнейшую зацепку. Круг поиска значительно сужался!

Перетрясли всех, кто имел видеомагнитофоны, провели массу обысков с целью найти у кого-нибудь пиратскую кассету с любым фильмом, где бы упоминались киборги. Пусть даже не в названии, а в репликах голливудских персонажей. Все тщетно.

Кто же маньяк? Москвич-гастролер из золотой молодежи, которому папа привез из-за границы кассету с ужастиком? Или, может, серийный убийца — выходец из старинных русских дворян, недавно вернувшийся на родину предков?

Проверялись и такие бредовые версии.

И тогда кто-то осторожно, несмело намекнул, что контрабандная кассета с фильмом «Киборг-убийца» демонстрировалась в очень узком кругу, а именно — сотрудникам местного управления КГБ, в их закрытом видео-зале.

Началось что-то невообразимое. Мало того, что чекистов тогда поливали грязью все, кому не лень, и ни одна из центральных газет не выходила без разоблачительных и прямо-таки оскорбительных статей по адресу сотрудников КГБ и их деяний (как прошлых, так и «текущих», актуальных). Теперь ко всей этой вакханалии, к этим пляскам и топтанию на могилах, да и на судьбах живых людей, добавилась еще и подозрительность службистов по отношению друг к другу. В областном управлении КГБ все подозревали всех и каждого: не ты ли совершаешь ритуальные убийства кооператоров? А что, какой-нибудь не в меру ретивый чекист, особенно из неудачников, вполне мог бы, помрачившись, взять на себя роль судьи, да и палача «до кучи». Ведь КГБ всю дорогу боролся против свободного предпринимательства...

Но тут свершилось еще одно человеческое жертвоприношение, и на этот раз убийца подбросил записку не на место преступления, а послал ее по почте оперативникам. Следственную бригаду ГУВД и прокуратуры возглавлял прокурор области Ашот Назарян, ему-то и адресовал неведомый аноним свой очередной шедевр: «Ашот! Искать такси! Тоша». Опять палиндром, но на этот раз — с подписью и указанием места работы маньяка. Или это не подпись, а имя таксиста-убийцы? Тоша — вроде бы уменьшительное от редкого в то время имени Антон.

Арестовали не только всех таксистов и частных извозчиков с таким именем, но и вообще всех Антонов в бескрайней Велегжанской области, способных сесть за руль, то есть имевших водительские права. Таковых набралось больше семисот человек. Трясли даже сельских Антонов-трактористов — в самом деле, ведь трудовой человек с мозолистыми руками просто обязан ненавидеть кооператоров... Хотя по идее колхозы — те же самые кооперативы, но тем не менее. Ведь все дело в уровне личных доходов, а тут уж гусь свинье не товарищ.

Во всяком случае, с сотрудников областного УКГБ подозрения были сняты.

Наконец подобрали-таки среди задержанных некоего Антона, подходившего под схему, сложившуюся в коллективном мозгу следствия. Сей Антон Жилин работал водителем городского автобуса. Жена сбежала от него в Питер с «новым русским», да еще и двоих малолетних детей с собой прихватила. Мало того, суд назначил бедолаге Жилину алименты, и теперь он едва сводил концы с концами. В шоферской столовой брал только первое, благо в те времена хлеб в рабочих столовках раздавался бесплатно — бери сколько хочешь. Посмеиваясь над вечно голодным собратом, товарищи стали называть его «наш постный Супчик» или просто Суп.

Из этого-то Супа и выудили нужные следствию признания — выбили вместе с зубами. Чтоб теперь до конца жизни одним супцом питался.

Впрочем, областной суд на радостях вынес Супу расстрельный приговор, так что длительная жидкая диета ему теперь не грозила. Как говорится, все довольны.

За ни в чем не повинного, оговорившего себя под пытками Антона Супа вступился подлинный убийца-маньяк. Видимо, не захотел, чтобы его лавры достались кому-то другому. Пока водитель Жилин сидел в камере смертников, душегуб грохнул еще одного коммерсанта. Причем, как и в первом случае, натянул на шею застреленного торговца красные детские прыгалки.

А чтобы насчет невиновности Супа ни у кого не оставалось вообще никаких сомнений, неведомый палач оставил в кармане трупа послание-палиндром, написанное, как установила экспертиза, тем же почерком, что и предыдущие перевертыши: «Етит! Суп-то отпустите!» Не вполне грамотно с точки зрения склонения существительных, но по сути — прямое оправдание злокозненного Супа.

Обломились членам оперативно-следственной бригады звезды и прокурорские ромбы. Вот уж точно етит твою мать... А водилу из автобусного парка пришлось и впрямь отпускать. Черт с ним, пусть живет и жрет свой суп.

Маньяка так и не нашли, а серийные убийства кооператоров, к вящему облегчению всех сотрудников правопорядка, на этом прекратились. Вскоре, правда, кто-то подбросил в отделение милиции письмо, в котором неизвестный, назвавшись тем самым серийным убийцей, терпеливо рассказал, что и четвертой жертвы могло не быть, поскольку «Бог любит троицу». И он, дескать, совершил незапланированное убийство только для того, чтобы «оправдать» осужденного на смерть Жилина.

Эти картинки из далекого прошлого всплыли теперь в протрезвевшей голове майора Дугина.

— Короче, лейтенант, покопайся в архивах за тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год. Может, и отыщешь связь между теми убийствами и...

— Да какая может быть связь, товарищ майор! Эта девчонка в 80-х еще и на свет-то не родилась.

— Ты тоже тогда еще не родился. А вот убийца серийный, маньяк этот инфернальный, уже на свете был. И вершил неправедный суд. Как видишь, он и по сей день продолжает отлично делать свое дело. В отличие от вас, неродившихся.

Земцову послышалось, что Дугин обозвал всех ментов нерадивыми, и он засопел, мысленно поклявшись во что бы то ни стало отыскать убийцу девушки. И предать его в руки правосудия. Даже если убийцей окажется этот высокомерный, зажравшийся майор из такого же зажравшегося следкома.

Все-таки он был неплохой парень, этот Земцов.

«Ты все верно сказал, майор, — мстительно думал лейтенант. — Я тогда еще не родился, а ты? Тебе-то ведь в восемьдесят седьмом, поди, уже к тридцатнику подвалило. Ты умный, конечно, слова всякие мудреные знаешь. Только зря ты о нас, операх, так пренебрежительно думаешь. Нарвешься ведь, майор».

Дугин вернул долговязому оперу записку-вещдок и побрел к выходу из сквера.

Сыщик смотрел ему вслед, и взгляд молодого опера не сулил ветерану спецотдела ничего хорошего.

Дугин обернулся:

— Проводите все необходимые оперативные мероприятия. Без меня. То есть как будто меня и не было. Забудьте!

«Забуду я, как же!» — усмехнулся про себя лейтенант.

...Борис уже знал, кто лишил его девушки Лиды. Этого «клиента» не разоблачить, не арестовать. Ибо, как сказал сегодня под вечер полковник Малахов, «тот, кому надо», в курсе.

И все понимает.

«Тот, чье имя не называем».
 

Глава семнадцатая

— Ты что, до сих пор торчишь в 1902 году? А ну, давай быстрее в обрыдлое настоящее!

— Борис, ты не прав. Коль скоро мы занялись изучением всякой чертовщины, то должны понимать: она действует вне времени. И деяния эти не имеют срока давности.

Друзья с самого раннего утра засели в своем новом кабинете и уже несколько часов практически не переговаривались, погрузившись в чтение материалов из контейнера. Дугин отдал Крайнову на ознакомление данные по всей планете за истекшие сто двадцать лет, а себе взял секретные дела о «контактах» по стране за шестьдесят лет.

Им притащили мини-бар — точно такой же, как у Малахова, в виде огромного глобуса. Он распахивался по экватору, открывая взору ячейки с многочисленными диковинными бутылками. Этим жестом начальник отдела как бы давал понять, что Дугин и Крайнов становятся для него ключевыми сотрудниками. Во всяком случае, на какой-то период.

— Вот послушай... — Виктор откинулся на стуле с листками бумаги в руке. — Да отвлекись ты хоть ненадолго!

— Слушаю, слушаю...

Крайнов принялся вещать нараспев — утробно, грозно:

— «Змеи покинули свои жилища в расселинах старой лавы на склонах, спустились к побережью и наводнили плантации и городские окраины. Они набрасывались на скот и людей, от смертоносных укусов погибли около пятидесяти человек. Птицы далеко облетали остров, а черепахи уплыли из прибрежных вод. Несколько дельфинов и акул выбросились на берег. Видавшие виды рыбаки делились с земляками недобрыми предчувствиями: их пугало неожиданное появление глубинных волн во время полного штиля и внезапное потепление воды в море».

— Что это? — перебил Борис. — Запись радиопередачи для детей? «Ребятам о зверятах»? «Юные натуралисты»?

А сам вспомнил вчерашнее вещание однорукого пророка в «Аквариуме»: война между земными существами, самоубийства животных, катаклизмы...

— Нет, Боря, это не для радио. Это кое-что покруче. — И продолжал в том же духе: — «Надо было что-то предпринимать: положение становилось угрожающим. Но у городских властей были свои заботы: в ближайшее воскресенье должны были состояться выборы, и нельзя было допустить, чтобы хоть один избиратель покинул город до дня волеизъявления». Это, Боря, описание событий, произошедших на острове Мартиника в 1902 году. Небесным огнем был стерт с лица земли процветающий город Сен-Пьер, погибли все 43 тысячи жителей. В живых остался только один человек — чернокожий, приговоренный за убийство к смертной казни. Он сидел в карцере с мощными стенами и гранитным потолком в подвале городской тюрьмы... И все равно получил страшные ожоги. Кстати, когда спасатели извлекли его из-под руин, бедняга получил помилование и полную свободу.

— Какой сюжет! — восхитился Дугин. — Фильм уже сняли? Голливуд такой материал просто не мог не использовать.

— Не-а, не сняли фильм. Все происшедшее было строго засекречено вплоть до 2013 года. Ровно 111 лет. Конечно, какие-то слухи о катастрофе просачивались, но ни одна из газет планеты ни словом не обмолвилась о гибели Сен-Пьера. Абсолютно во всех странах было введено жесткое табу. На 111 лет почему-то. Слушай, Борь, число 111 что-нибудь означает по-библейски? Ну, 666 — число Антихриста, 999 — ангельское число...

— По-моему, 111 — один из символов Святой Троицы, — неуверенно произнес Борис. — Так что там случилось-то, на Мартинике, больше века назад? И где этот остров? Кажется, в Карибском море?

— Да, в группе Наветренных островов. Владение Франции. Кстати, заметь: рассекретили только общую информацию о катастрофе 1902 года. А вот что касается фотографий с места светопреставления, протоколов допросов очевидцев, того же приговоренного и помилованного негра Огюста Сипариса... Все это, брат, засекречено по сей день. — И посмотрел на Бориса со значением. — А нам с тобой эти фотки и протоколы предоставили... Хотя к ним даже ФБР доступа не имеет. Даже французская тайная полиция. Видно, сурьезные мы с тобой теперь люди! Сурьезней всех спецслужб планеты. А если еще учесть, что мы не в Вашингтоне и не в Париже, а в российской глуши, то наши безграничные полномочия вообще выглядят ненаучной фантастикой. Хотя... Ты, как библеист, должен знать, что «сила Божия в немощи проявляется».

— Мне кажется, Витя, что мы и сами представить не можем, на какие высоты попали. Или в глубины... — Дугин снова вспомнил теорию однорукого биндюжника. — И лучше нам этого не знать. — Спохватился, сообразив, что его речи прослушиваются. — Ты давай чеши дальше. Что там происходило, на Мартинике?

Виктор пытливо глянул на друга, продолжал отчасти зачитывать, отчасти сразу комментировать:

— Катастрофа произошла восьмого мая, а накануне сатанисты взорвали высоченную мраморную статую Девы Марии с распростертыми руками — примерно такую же, как нынешняя статуя Христа в Рио-де-Жанейро. Поди-ка сюда, глянь на фото... Здесь до и после взрыва статуи. Вообще, много охренительных снимков 1902 года. Есть абсолютно все...

Борис подошел к монитору напарника. Там на экране чередовались старинные фотографии, причем весьма качественные.

— Ты смотри, а я попутно рассказывать буду. — Виктор откатился на стуле, а Дугин принялся «листать» кадры на экране.

— В канун катаклизма, то есть седьмого мая 1902 года, в Сен-Пьере состоялось торжественное открытие — согласно их терминологии, не освящение, а посвящение — всемирного храма сатаны.

— Понятно, почему посвящение, — угрюмо буркнул Дугин. — У нас церковь освящает Господь, а они на такое рассчитывать, естественно, не могут. Вот и сами, без участия Бога, посвящают свой храм сатане.

— Теолог ты наш доморощенный... — покачал головой Крайнов. — Короче, к первому мая съехались в Сен-Пьер видные сатанисты со всей планеты. Ведь у поклонников дьявола ночь на первое мая считается вальпургиевой, они шабаши ведьминские каждый год устраивают в эту ночь по всему миру. Как и на католический праздник Всех святых первого ноября.

— Точно раз в полгода, — вставил Дугин.

— Ну да. Неизвестно, как проходил на Мартинике шабаш первого мая 1902 года, а вот о седьмом мая много материалов... Собравшихся, в том числе обычных граждан, кропили жертвенной кровью, разведенной крепким вином. Говорили, что якобы это кровь белой телицы... Но это была кровь принесенной в жертву на алтаре сатаны белой девушки, девственницы.

«Странно, что Виктор не отпускает скабрезные шуточки по этому поводу, — мысленно подивился Дугин. — Тут есть где разгуляться его мрачному блудодейскому юмору».

Но Крайнов был серьезен, даже как-то трагически серьезен. Листая фотографии, все больше мрачнел и Дугин.

Вот колоннада перед входом в помпезное каменное здание, за которым виднеется горный склон. На широких ступенях стоит высокий старик в черной шапочке с длинными козлиными рогами, в одной руке у него кропило, в другой — чаша наподобие церковного потира. А вот снимок, сделанный со спины козлоподобного прислужника дьявола: он кропит собравшуюся перед ступенями толпу народа. В первом ряду Дугин опознал двух католических епископов и протестантского священнослужителя.

— Теперь смотри, как происходило перед этим заклание жертвы, — тихо сказал Крайнов.

И Дугин смотрел...

Снимок был сделан у алтаря дьявольского капища. Огромный параллелепипед из черного мрамора установлен на помосте. В мраморе вырезан глубокий крест. На дне креста, раскинув руки, лежит голая белая девушка. Следующий снимок — крупный план: лицо девушки. Широко распахнутые глаза, зрачки не увеличены — значит, наркотиками не напичкана. Выражение приоткрытых губ — торжественное, решительное. Сразу ясно, что девушка идет на смерть добровольно, по глубочайшему убеждению своему.

А вот и сам момент ритуального убийства, кульминации черной мессы. Прямо над девушкой стоит седобородый старик в той же черной шапочке с козлиными рогами — но это уже другой старик, совсем ветхий, не тот, что кропил гостей кровью убитой. Заклание, очевидно, совершает дьяволопоклонник рангом повыше. Обеими руками он держит жертвенный кинжал, высоко подняв его над головой...

Надо иметь большой опыт подобных ритуалов, чтобы в таком запредельном возрасте недрогнувшей рукой поразить жертву точно в сердце. И у старика, судя по хищному выражению его сморщенного лица, такой опыт есть.

Следующие фотографии вызвали у Дугина омерзение. Финал черной мессы — коллективное совокупление голых мужчин и женщин прямо здесь же, перед окровавленным алтарем сатаны. На мужчинах маски и все те же рога, женщины лиц не прячут. Как и в современных порнофильмах.

— Этого не может быть, — тихо сказал майор.

— В этом мире, мой мальчик, может быть абсолютно все, — назидательно молвил Крайнов. — Только с разной степенью вероятности.

— Так говорила твоя покойная бабушка, верно? — пробормотал Дугин.

— Н-да, так говорила моя покойная бабушка, — подтвердил капитан.

Вряд ли бабушка Виктора могла произносить такие мудреные сентенции: насколько знал Борис из рассказов напарника, его бабка по матери была полуграмотной крестьянкой из мещерской лесной деревушки.

Но как-то само собой повелось, что давно ушедшая из жизни старушка превратилась для Виктора в источник всей земной премудрости, и он цитировал ее при каждом подходящем и неподходящем случае, подобно тому как некоторые — Священное Писание. Покойной бабушке приписывались хлесткие, юморные или, напротив, глубокомысленные изречения по поводу технического прогресса и внешней политики, взаимоотношений начальника и подчиненного, любви и ненависти.

Борис не заметил, как с некой поры и сам время от времени стал подражать напарнику, ссылаясь в своих суждениях уже не на Викторову, а на свою мифическую покойную бабушку. Ибо реальных бабушек Дугин совершенно не помнил — ни по отцу, ни по матери.

Это было одним из правил игры — разумеется, правилом несущественным, а можно сказать, что и несерьезным. Той игры, в которую друзья играли уже много лет.
 

* * *

Борис раздраженно ткнул пальцем в изображение на мониторе:

— Когда я сказал, что этого не может быть, я имел в виду вовсе не сам факт черной мессы. И последовавшей за ней Божьей кары для города Сен-Пьер, — с нажимом проговорил Дугин. — Я имел в виду...

Виктор тут же снова приложил палец к губам, затем вздохнул:

— Да, верится с трудом, но придется принять информацию. Мы же профессионалы, нас ничем не удивишь. — И подмигнул напарнику.

Борис на секунду прикрыл глаза в знак понимания. Спросил:

— Это что же, строительство храма сатаны, его посвящение и все остальные обряды открыто совершались? Официально? Даже на пленку засняли...

Он что-то молча накорябал на листке бумаги, протянул Крайнову. Капитан прочел вопрос: «Фальшивка?» — и кивнул утвердительно.

— Выходит, тогда, в 1902 году, правительство Франции знало обо всем этом? Разрешило, санкционировало? — допытывался Дугин.

— И знало, и разрешило, и благословило. В те годы у власти во Франции были... Сам догадываешься кто.

— Угу. Те, чье имя не называем.

— О'кей, давай не будем называть. Конечно, в открытую речь не шла о сатанинском капище. Внешне все было обставлено пристойно, в религиозном духе. Даже отчасти христианском. Ну, в общем, как недавнее открытие всемирного храма в Бразилии. Вот и тогда, в 1902-м, имелось в виду, что на Мартинике воссоздается древний Иерусалимский Храм Соломона. Тот самый, который стоял много веков назад на горе Мориа, о нем в евангелии говорится, между прочим. Его разрушил в первом веке нашей эры римский император Веспасиан. Только часть стены в Иерусалиме уцелела. До сих пор. Стена Плача...

— Знаю, знаю, — досадливо отмахнулся Дугин. — Что ты мне такие общеизвестные истины глаголешь...

— А ты знаешь, что инженерные чертежи того древнего храма бережно хранятся по сей день?

— И это знаю.

— Так вот, в Сен-Пьере был возведен храм точь-в-точь по тем чертежам. Только чуть уменьшенный. В основание цоколя был заложен фундамент-шестигранник, в нем — окружность, а в ней — треугольник. Сакральные знаки. Все это есть на фотографиях начального этапа работ.

— Почему именно Мартиника? Почему Сен-Пьер? Из-за названия? Город апостола Петра — так, что ли? Поглумиться решили? Тогда, наверное, и святой Мартин каким-то боком задел в свое время каббалистов...

— Это все — отчасти, — кивнул Виктор. — Но главные причины, как я уже сказал, — гарантированное покровительство Парижа и, конечно, местных властей. Плюс удаленность от центров цивилизации и природные условия, близкие к иерусалимским. Широта географическая. Для них это очень важно. А главное... Город был подготовлен к такому событию. Это, кстати, был самый красивый город во всей Вест-Индии. И вот десятилетиями в это райское место под видом уголовного наказания ссылали из Франции дьяволопоклонников. Собирали в одном месте. Сатанизм сделался официальной религией на Мартинике. У дьяволопоклонников были свои газеты, журналы. Муниципалитет — тоже «свой». Даже училище будущих служителей нечистой силы.

— Прямо как в анекдоте, — буркнул майор. — Про огромный пароход с б...ми.

— Слыхал, слыхал. Судно тонет, а девицы орут: зачем я села на этот корабль? И голос с неба: я вас, шлюх, три года на одном пароходе собирал. Так и тут. Видишь ли, Борис... Тут в подборочке любопытная статистика есть.

— Это ты о чем?

— Все о том же. О восстановлении Храма Соломона. Такие попытки предпринимались многократно, и всякий раз казалось, что успех наконец-то обеспечен. Чудовищно щедрое финансирование, благоволение властей, идеальное место для постройки. И опять же всякий раз вмешивалась непреодолимая сила. Затея проваливалась.

— Понимаю, — перебил напарника Борис, которого Крайнов в шутку называл библеистом. — Согласно Священному Писанию, иерусалимский храм будет разрушен язычниками, «не останется камня на камне». Так оно и произошло в 70 году нашей эры — римляне были идолопоклонниками. Они разрушили Храм. А по поводу восстановления Храма Соломона тоже есть пророчество: когда он будет отстроен заново, на земле воцарится Антихрист. И произойдет конец света. А конец света — это прерогатива Господа, людям не дано ускорить, приблизить его наступление. Не дано и отсрочить. Поэтому и не получалось выстроить заново Храм Соломона.

— Видимо, да, хоть я и не такой верующий, как ты.

Виктор поднес листок бумаги к глазам.

— Император Юлиан Отступник в четвертом веке от Рождества Христова задумал было воссоздать Храм Соломона в Иерусалиме, но был поражен мучительной внезапной смертью, а его преемник поставил на этих планах жирный крест. В XVI веке начали возведение копии Храма Соломона в бельгийском Генте, но разразилась война с Испанией, и едва оконченное здание погибло в огне. Потом в Лиссабоне задумали построить вещий храм по древним чертежам. Почти завершили уже, но первого ноября 1775 года случилось великое Лиссабонское землетрясение, которое сравняло столицу Португалии с землей. Это был христианский День Всех святых, между прочим, пресловутый Хэллоуин, вторая в году Вальпургиева ночь. И в ходе землетрясения огромный храм сатанистов, кое-как замаскированный под Храм Соломона, был разрушен до основания. Вскоре польский король начал строительство Храма Соломона, об этом прознали наши казаки, совершили истребительный набег и уничтожили неоконченный храм.

— Так какого такого лешего это великое деяние наших патриотов до сих пор неизвестно всему народу? Почему мы замалчиваем этот подвиг казаков? — возмутился Дугин.

— Да не специально это, Боря. Просто действительно забылось все. Мы же привыкли нашу русскую историю хаять по-всякому, а наших предков изображать какими-то просителями, целиком и полностью зависимыми от Запада...

— Вот именно, Витя, не ценим мы по-настоящему наших героев прошлого, — подмигнул приятелю Борис и указал на селектор.

Крайнов утвердительно кивнул:

— Слушай дальше, мой босс и напарник. Во Франции, в парижском предместье Сен-Клу, дьяволопоклонники в очередной раз возвели копию Храма Соломона для своих черных месс — под видом нового замка банкира. Это 1871 год. Чуть-чуть не успели закончить, как прусские войска обложили Париж, сожгли Сен-Клу вместе с храмом, одни руины остались. И опять-таки в этом молодецком деле застрельщиками были наши казачьи соединения, они помогали пруссакам задавить масонскую Парижскую коммуну.

— Вот видишь! — снова возмутился Борис. — А нынешнее поколение ничего об этом ведать не ведает.

Крайнов продолжал:

— И наконец, под видом точной копии Храма Соломона сатанисты в 1900 году построили в Сан-Франциско свое самое большое в истории капище. Открыто построили, не таясь, благо американские законы позволяли. Состоялась первая черная месса, жертвоприношение: ребенка распяли на кресте... И тут же невиданный, необъяснимый пожар превратил Сан-Франциско в обгорелые развалины. Девять десятых городских построек сгорело, и в том числе — сатанинское капище, построенное под названием «Храм Соломона». Ну, как тебе?

— Наши подожгли? Русские?

— Да вроде там сначала землетрясение было. Нет, похоже, без наших на сей раз обошлось. И вообще. Выпить бы надо...

— Логичный вывод, поддерживаю, — взбодрился малопьющий Дугин.

Они подошли к глобусу, Борис откинул Северное полушарие.

— Откупоривай вот этот коньяк. — Виктор ткнул пальцем в золоченое горлышко бутылки.

— Ты пробовал его когда-нибудь?

— Нет, но наслышан изрядно. — Крайнов нетерпеливо держал перед Дугиным тяжелые фужеры.

Борис взялся за горлышко бутылки, принялся ногтями сковыривать крошечный язычок на длинной металлической пробке.

— Тьфу ты! Порезался, — досадливо поморщился Дугин, принялся посасывать подушечку большого пальца.

— Йод возьми, — посочувствовал Виктор.

— Нет йода.

Борис взял бумажную салфетку из глобуса, промакнул кровоточащую ранку.

— Ну, за здоровье Сереги Малахова, — громко сказал Борис в сторону селектора. — Спасибо, Серега! Долгих лет жизни тебе!

Друзья выпили.

— Вкусно-то как! — причмокнул Виктор. — Давай по второй.

— Нет, это, брат, уже пьянство. И я его решительно пресекаю как начальник сектора.

— Ну, хозяин барин, — сокрушенно молвил Крайнов.

Меж тем Дугин снова осторожно наполнил фужеры, они опрокинули их беззвучно. Столь же беззвучно выдохнули.

— Замечательная у нас работа, прямо мечта, — возвестил Дугин. — Будем работать, будем... Так, продолжим. Уф-ф...

— Одиннадцатого мая 1902 года по всей Франции проходили парламентские выборы, — заговорил Крайнов. — А в то время президент избирался во Франции не всенародно, а только депутатами национального собрания. Ну, как у нас Горбачев. Так что 11 мая 1902 года определялся дальнейший путь страны.

— И, как я понимаю, дальнейшая судьба французских сатанистов? А вместе с ними — всех дьяволопоклонников планеты?

— Точно, пять баллов тебе.

Виктор заговорил по-деловому, чуть ли не скороговоркой:

— То, что произошло с городом Сен-Пьер в восемь утра 8 мая 1902 года, сфотографировано пассажирами кораблей, стоявших на рейде в порту. Пошли, покажу фотки.

Вернулись к монитору Крайнова. Борис разглядывал панорамный снимок бухты и вертикальный столб пламени, падающий с неба на черные контуры многочисленных зданий на берегу. Можно было различить толпу возле самой воды...

— Город был сметен огненным ливнем за три минуты, — тихо сказал Виктор. — Вот эта толпа жителей у причала через секунду бросится в море. Думали спастись от пламени. Но вода в бухте закипела от стекавшей в нее лавы, и тысячи людей сварились заживо. Погибли и все восемнадцать пароходов, стоявших на рейде. Правда, два судна перевернулись, но не пошли ко дну. И несколько пассажиров выжили, несмотря на сильные ожоги. Тут есть протоколы их допросов... Но в общем-то я обо всем уже рассказал. Гораздо любопытнее заключение специалистов — тоже сверхзасекреченное по сей день.

— Но только не для нас с тобой, — уточнил Дугин.

— Да, Боря, почему-то для нас двоих хранители документов сделали исключение, — многозначительно поднял палец Крайнов. — Я имею в виду хранители не во Франции, а начальнички в нашем московском Центре. У нас ведь, по-моему, и в Париже есть спецотдел? Так что... Чем-то мы столь великую милость заслужили.

— И сами не знаем чем... Ну, что там в заключении спецов?

— Щас... — Крайнов покопался в распечатке. — Руины Сен-Пьера исследовали через неделю-другую после прекращения пожара. И вот выводы... Зачитываю дословно: «Развалины зданий, улицы, трупы сгоревших людей и животных покрыты слоем расплавленной и затем отвердевшей серы. Толщина слоя в различных местах составляет от трех до восьми сантиметров».

— Ё-моё, Витя! — Борис хлопнул ладонью по столу. — Это же точь-в-точь Содом и Гоморра! Там тоже во времена Ветхого Завета пролился дождь из горящей серы. А я-то считал такие библейские подробности более поздним вымыслом. Ну, не сам факт гибели Содома и Гоморры, поскольку их уничтожение археологически доказано, а, так сказать, способ поголовного истребления содомлян с гоморрейцами вкупе. Откуда на небе тысячи тонн серы? Кто ее поджег?

— Гоморрейцы — это ты хорошо сказал, сочно, — одобрил товарища слегка захмелевший Крайнов. — По типу «пифагорейцы», «гиперборейцы»... Сам придумал?

— Случайно выскочило, — нахмурился Дугин. И подумал: «Коньячишко и впрямь хорош, ишь как его разобрало».

— Поменяй в своем слове две буквы местами — «о» и «е», и получится — геморройцы.

— Хватит юродствовать, геморроец! Трагедия Сен-Пьера — это повторение Содома и Гоморры, только в двадцатом веке! В древности тысячи жителей пострадали за содомские грехи, а в 1902-м — за массовый сатанизм. Вот он, совсем недавний по меркам истории прообраз всемирного апокалипсиса. Зафиксированный на пленку, задокументированный в протоколах. Таким образом...

— Таким образом, — договорил за напарника Виктор, — напрашивается вывод, что в 1902 году на Мартинике состоялась «репетиция оркестра». Помнишь? «Первый ангел вострубил, второй ангел вострубил...»

— Откровение Иоанна Богослова о предстоящем Втором пришествии, — кивнул Дугин.

— Ну да. И получается, что на Мартинике те самые ребята, которые с крылышками, всего лишь репетировали, продували трубы.

— Ты полегче, полегче! — осадил напарника Борис. — С этими, как ты выразился, крылатыми ребятами — шутки плохи! — И подмигнул, предоставляя Виктору возможность принять борисово предостережение не всерьез, а лишь как часть игры.

— Сейчас глянем, — сказал Дугин и открыл в Интернете Апокалипсис, или Откровение Иоанна Богослова. — Вот, нашел. «Первый Ангел вострубил, и сделались град и огонь, смешанные с кровью»... «Второй Ангел вострубил, и как бы большая гора, пылающая огнем, низверглась в море»... Это пророчество похоже на гибель Сен-Пьера!

— Там дальше, если я не ошибаюсь, сказано, что вода сделалась кровью, — поднял палец капитан Крайнов. — Это что же, намек на то, что тысячи жителей Сен-Пьера сварились в кипящем море?

— Возможно... — Борис насупил брови. — Тут некая логическая цепочка прослеживается. Смотри, Витя. Самое первое чудо, которое совершил Христос на земле, — превращение воды в вино на свадьбе в Капернауме. А последнее Свое чудо, уже перед самой казнью, Иисус совершил на Тайной вечери, где претворил вино в кровь. И предложил чашу ученикам, в том числе, между прочим, и предателю Иуде. Сказал: «Пейте из нее все, это Кровь Моя».

— Все четко, Боря, — кивнул Крайнов. — Смотри, какая выстраивается последовательность: вода — вино — кровь. А перед концом света вода на планете превратится в кровь напрямую. Без промежуточного звена.

— Ну, не обязательно вся вода на всей планете. Во время Первого пришествия Христа, две тысячи лет назад, события происходили на очень ограниченной территории...

— А что там дальше про ангельский духовой оркестр?

— Ты неисправим, Виктор. Нехристь ты закоренелая... Итак: «Третий Ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику... Имя сей звезде полынь; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки».

— Это уже не про Сен-Пьер, — перебил его Крайнов. — Это про Чернобыль. По-украински «полынь» — чернобыльник. И от зараженной воды за несколько лет умерли тысячи людей на сотни верст вокруг.

Борис помолчал, что-то прикидывая.

— Так-так! — потер он ладони. — А город Сен-Пьер назван был в честь святого Петра, первоверховного апостола...

— Ну да.

— А Петр-то апостол диктовал в Риме своему ученику и помощнику Марку... Щас, подожди!

Дугин открыл в Интернете текст Евангелия от Марка, нашел нужное место:

— Вот. «Кто будет хулить Духа Святого, тому не будет прощения». И далее: «Истинно говорю вам, отраднее будет Содому и Гоморре... нежели тому городу».

— Вот это пророчество — в точности про Сен-Пьер! — беззаботно констатировал Крайнов.

— И что все это нам дает? — размышлял Дугин. — При отсутствии аналогов — практически ничего. Ну, произошла апокалипсическая гибель города Сен-Пьер. Единичный случай. Где система? Где та нить Ариадны, которая приведет нас к Минотавру?

— Есть, есть аналогии... — вздохнул Виктор. — Зря ты упрекал меня, что я только еще в 1902 году топчусь. Я уже и дальше продвинулся.

— И что?

— А то. Случай на Мартинике — не единичный. Вскоре нечто подобное произошло буквально в центре Европы.
 

Глава восемнадцатая

«28 декабря 1908 года. Мессина, остров Сицилия.

5 часов 20 минут утра.

Омут, с незапамятных времен называемый Сцилла и Харибда, затягивал в свою воронку корабли, плывущие по проливу между островом Сицилия и “носком” итальянского “сапога”. Этот водоворот и стал эпицентром подземного толчка магнитудой в 7,5 балла.

Крупный портовый город Мессина и курортный городок Реджио-ди-Калабрия на противоположном берегу пролива были разрушены до основания. С лица земли также были стерты полтора десятка сел и деревень. За считанные минуты смерть настигла более двухсот тысяч человек, и до сих пор точное количество жертв так и не установлено.

За все время существования мира Мессинское землетрясение стало самым разрушительным и урожайным на людские жертвы. Ничего подобного не случалось в Италии со дня гибели Помпеи.

Из рассказов тех немногих, что выжили после катастрофы, складывается картина того, что предшествовало внезапному катаклизму. Всю ночь свирепствовал ураган, морские волны достигали высоты шестиэтажного дома. Внезапно наступил страшный мороз, жители боялись высунуться из своих домов, жгли в каминах все, что попадалось под руку. Ждали помощи от властей.

В 5 часов 20 минут город и окрестности вздрогнули, конвульсии земной коры длились несколько секунд. За этот короткий период большая часть построек развалилась, погребая и замуровывая под обломками людей. Всеобщая паника охватила тех, кто еще не успел потерять сознание: всюду метались раненые и обезумевшие от ужаса люди, кричали животные, смешивая свои дикие предсмертные стоны с воплями детей. Руины погрузились в непроглядную мглу — в городе сразу же погасло электрическое освещение. Люди натыкались на развалины, друг на друга, не соображая, куда им прятаться от удара стихии. Многие, наоборот, погрузились в глубокий ступор и не желали двигаться с места, они даже не реагировали на призывы близких бежать с ними и спасать свою жизнь, малышей, имущество.

“Трудно подсчитать, — писала, по сообщениям римского корреспондента, российская газета «Новое время», — во сколько обошлась Италии роковая ночь на 28 декабря. Погибло около 200 000 человек, и по крайней мере около 100 тысяч из числа оставшихся в живых надо считать неспособными в будущем к настоящей работе... Потерю частного национального богатства надо считать миллиардами... Италия в одну ночь понесла такие утраты людьми и деньгами, которые далеко превзошли потери России от ее последней войны с Японией... Немудрено, что общее настроение в стране подавленное”».
 

* * *

Дугин оторвался от чтения, сердито повернулся к Виктору:

— Ну а где же тут связь со строительством Храма Соломона?

— Прямая связь, старичок, — ответил Крайнов. — Посмотри, там дальше есть распечатка строительного подряда на возведение в Мессине точной копии Иерусалимского Храма, возведенного царем Соломоном. Финансировали проект анонимные благотворители...

— Гм... — Борис полистал документ, переведенный с итальянского. — Меня, честно говоря, во всей этой истории удивляет вот что. Мы с детства наслышаны о подобных катастрофах, еще в школе нам рассказывали про гибель Помпеи, Ашхабадское землетрясение... Еще что-то такое. А о том, как была стерта с лица земли Мессина, я, например, узнал впервые. Хотя это самое смертоносное землетрясение в истории.

— Все подобные случаи явного проявления небесного гнева, да и вообще присутствия потусторонних сил, тщательно замалчиваются теми, кому надо, насильственно стираются из памяти человечества, — разглагольствовал капитан Крайнов, вертясь на стуле. — Как пришествие инопланетян в 1947 году, как случаи внезапного перемещения людей в пространстве... Помнишь, в конце 70-х у нас в отделе шептались, что какая-то обычная советская старуха вмиг очутилась в Южной Америке — кажется, в Аргентине? Она садилась в городской автобус, на ступеньке потеряла сознание, а очнулась в тот же час за тыщи верст. Там следствие было, все официально задокументировано... У тебя в подборке должна быть копия дела.

— Да помню я, — отмахнулся Борис. — Кто-то из наших летал тогда в Буэнос-Айрес, вместе с консулом вызволял ту бабку. И сопровождал на родину. Ну и попутно допрашивал, конечно. Толку — ноль.

— Разумеется. И вот еще по поводу Мессины. Совсем недавно, в 2008 году, было столетие мессинской трагедии. И что? Ну, в самом городе прошли поминальные мессы. Открыли памятник русским морякам, которые в 1908 году проводили там спасательные работы. Кстати, никто, кроме экипажей двух наших кораблей, не пришел на помощь гибнущему городу в тот момент, когда на море бушевал шторм. Все прочие моряки спасали только самих себя. И лишь наши матросы и офицеры высадились на пылающий берег, вытаскивали жителей с риском для собственной жизни. И знаешь, о чем они потом рассказывали, эти русские моряки? Что по улицам плыли потоки расплавленной серы. Все это жутко смердело... И конечно, горящие серные потоки сжигали людей, несколько русских матросов погибли, десятки получили ожоги. После революции подвиг этих моряков российского флота был позабыт в СССР. Не вспоминают о нем и по сей день. Такие, брат, дела.

— Та-ак... — Борис увесисто опустил кулак на стол. — Здорово проходит наш первый рабочий день в новых должностях! Может, еще художественные фильмы про апокалипсис посмотрим? Тут есть подборка...

— Второй, — бросил Виктор.

— Что — второй? — не понял майор.

— Я говорю — второй рабочий день, — пояснил Крайнов. — Надеюсь, нам вчерашние полдня за день засчитают? А? — И Виктор выразительно помусолил пальцами.

— Крохобор! — укорил напарника Борис. — Не отклоняться от темы! В целом землетрясение на Сицилии, в Мессине, — это все-таки не огненный столб. Подземный удар такой силы, пусть даже точечный, при желании можно хоть как-то объяснить. Ну, феноменальный сдвиг земной коры в одном ограниченном месте, например.

— Можно, можно объяснить, — покивал Крайнов. — Только нас об этом никто пока не просит. Наша задача не опровергать или сомневаться, а, по-моему, совсем даже наоборот... За это самое «наоборот», как я понимаю, нам и денежки будут платить. Ну а ты-то что надыбал?

— У меня пока что все не столь апокалипсично, — сдвинул брови майор. — Есть тут одно секретное дело... Саратов. Это перед началом масштабных хрущевских гонений на Церковь. Дело Клавдии Безухиной...

— Это та, которая известна как «окаменелая девушка»?^[1]

— Она самая, — вздохнул Борис. — На Крещение 1956 года молодежь собралась в частном доме, чтоб хорошенько оттянуться. А кавалер этой самой Клавы не пришел. Девчонка расстроилась: все танцуют, а ей не с кем. Взяла да и сняла со стены икону Николая Чудотворца, стала с ней вальсировать. Довальсировалась... Так и окаменела с иконой в руках. По ней можно было постучать чем-нибудь твердым, например чайной ложечкой, и раздавался звон. Но сердце билось. Город на ушах стоял, пришлось двойное оцепление вокруг дома ставить. Двое молодых ментов полностью поседели, слушая крики из утробы «каменной девки» — так они ее прозвали. По стране поползли жуткие слухи, а ведь через месяц — ХХ съезд КПСС, тот самый, исторический! Даже Хрущев по поводу событий в Саратове заявление сделал: мол, все это происки Запада, провокация ихних спецслужб... Когда такие заявочки глава государства делает, это, брат, серьезно... Это значит — все правда, все на самом деле происходило. Так народ воспринял. И кстати, история Клавы Безухиной стала тем детонатором, который запустил невиданные хрущевские гонения на Церковь и верующих. А эта несчастная Клава простояла как гипсовый памятник аж сто двадцать дней, только на Пасху ожила. Ее долго допрашивали в подвале местного КГБ, пытали, кажется, потом на Лубянку отвезли, там пытали... Потом спрятали хорошенько. И в конце концов она как-то странно умерла.

Борис помолчал.

— В том числе из-за меня, между прочим, — почти беззвучно добавил спецагент Дуб.

— Из-за тебя? Я не ослышался? — поразился Крайнов.

— Ну да. Это случилось в 78-м, я тогда был еще курсантом и проходил стажировку в нашем спецотделе. К тому времени Брежнев потихоньку увлекся всякой мистикой, с Джуной подружился... В стране ждали Третью мировую, ядерный Армагеддон. Правда, этот термин еще не употреблялся широко.

— Паршивый был год, — задумчиво кивнул Крайнов. — Тоскливый. Самый скучный чемпионат мира по футболу на моей памяти. Наши вообще не играли...

— А какой год был хорошим в те времена, Раечка? В магазинах — один кулинарный жир, банки с морской капустой, хлеб — только по утрам, за молоком — давка... Ладно, я не про то.

А сам вспомнил, как подъезжал в 78-м к Саратову, поезд гулко шел через мост над водной гладью, по вагонному радио уже звучала песня «Огней так много золотых...». Борис, стоя в проходе, наблюдал в окно, как вдоль берега сидели, нахохлившись, словно клуши на насесте, старухи с удочками в руках и смиренно ждали поклевки. Дугин рассмеялся, повернулся к попутчику-саратовцу. «Ну у ваших бабулек и хобби! — козырнул Борис новомодным словцом, вычитанным в «Литературке». — Нет бы носочки внучатам вязать...» Попутчик, который всю дорогу весело балагурил, вмиг посуровел: «Это не хобби, приятель. Это — голод». Н-да... Такие вот были времена.

— В общем, меня включили в группу, которой было поручено разыскать ту самую Клаву Безухину, — продолжал Борис. — Ее судьба была покрыта полнейшим мраком, «контора» темнила... И мы поехали в Саратов. Я и еще пара наших, постарше. Мы здорово тогда, в 78-м, схлестнулись с Саратовским УКГБ... Для них ведь кто не с ними, тот против них. Они нас чуть самих в каземат не бросили. Такие провокации были — просто вспоминать срамотно. И телок нам подкладывали своих, готовых нас в уголовке обвинить, в изнасиловании... И деньги подбрасывали фальшивые... Но мы все-таки эту Клавдию Безухину тогда отыскали. И не в дурдоме, как думали, а в деревеньке верст за семьдесят от Саратова. Она жила там под усиленной охраной из так называемых родственников. Ни на один наш вопрос Безухина не ответила... Несла какую-то ахинею про покаяние, про Судный день. Про ангелов-мстителей. Мы забрали ее с собой — представляешь, освобождали как заложницу, с применением оружия против этих «родственников»! Специальным бортом доставили сюда, в Велегжу. Что с ней потом было — не знаю, нам только объявили через какое-то время, что «объект на консервации».

— Так. Но я не понял, почему ты винишь себя в ее смерти? — недоуменно посмотрел на Бориса капитан Рая.

— Потому что, как ты знаешь, формулировка «объект на консервации» чаще всего означает ликвидацию «материала», — сурово пояснил Дугин. — Что-то сродни «десять лет без права переписки». Такое известие о приговоре получали родственники расстрелянных при Сталине. А мой вклад в гибель Клавдии Безухиной заключается в том, что именно я успешно отыскал ее и доставил к нам в каземат.

Виктор задумчиво покивал.

— Постой, а почему я ничего не знал о той твоей командировке? Почему ты не рассказывал?

— А пеший его знает почему. По гордыне своей, наверно. Тут-то как раз гордиться нечем было. Стыд и срам, короче. Ну подумаешь, отбил бабу из рук каких-то валенков недоделанных. Не принцессу же, а полоумную полустаруху. Тоже мне Отто Скорцени!^[2]

— Понимаю, — вздохнул Виктор. — Мы же с тобой тогда максималистами были, хотели превзойти и Скорцени, и Бонда, и...

— И вот получили шанс! Скорее всего, последний.

Помолчали. Виктор откинулся на спинку стула, прикрыл глаза:

— Знаешь, Борис, мы куда-то не туда залезли. Честное слово.

— Это почему?

— Да потому что у нас другая задача, напарник. Или я чего-то не понимаю? Нам за что деньги платят?

— Будут платить, — уточнил Дугин. — Может быть.

— Надеюсь на это всей душой. Так вот, проясни, дружище, если можешь. Мы чем занимаемся, а? Мы каких контактов ищем?

— Ну... Я так понял, что с тем, чье имя не называют.

— То-то же. А Сен-Пьер и Мессина — это проявления противоположных сил. Даже случай с твоей Клавой Безухиной. Это все, условно говоря, кара Господня. Я ведь с практической точки зрения рассуждаю. Нам с тобой отчет писать, резюме. И вывод делать какой-то. Четкий, однозначный вывод. А к нему приложить план конкретных действий сектора «три семерки».

— Витенька, не забывай о единстве и борьбе противоположностей. Как в одёжке: разглядишь лицевую сторону, так и до изнанки доберешься.

— По одёжке протягивай ножки, как говорила моя покойная бабушка. Что-то я пока не вижу тот зад, ту изнанку, которую нам с тобой можно было бы тупо пощупать, — раздраженно проворчал Крайнов и швырнул листки бумаги на стол. — Для того чтобы найти что-нибудь, надо знать, что ищешь. А мы? Вспомни старика Ларошфуко: кораблю, который не знает, в какую гавань он держит путь, ни один ветер не будет попутным.

— Ерунда, — возразил Дугин. — Археологи тоже не знают, что именно они ищут. Единственное, что они знают перед экспедицией, — то, что на данном месте что-то когда-то было. И, дескать, мы что-нибудь, да найдем. И находят ведь! Важно с местом событий определиться.

— За нас определились уже, — веско проговорил Крайнов. — Экспериментальный сектор «три семерки» создан здесь, в Насоновском спецотделе. Значит, главное место действия — в прошлом, настоящем и ближайшем будущем — туточки, на территории нашего города. Или области. — И добавил: — Так что... Все эти Мессины, Сен-Пьеры... Не там ищем, Боря.

Дугин посмотрел на него тяжелым взглядом:

— А знаешь, что я тебе скажу... Надо только заявить о себе, и нас ОНИ сами найдут. — И вспомнил о вещем алкоголике, который каким-то странным образом оказался возле стойки бара именно в тот момент, когда там появился он, спецагент со статусом «два нуля», новый начальник сектора «три семерки».

Да и встреча с приговоренной девочкой Лидой...

С высоты сегодняшнего дня эти события вовсе не казались майору Дугину случайными.
 

Глава девятнадцатая

Борис на лифте спустился в подвал. Спецлаборатория располагалась на третьем этаже «вниз». Вошел в кабинет заведующего.

— Добрый день, господин майор, — скупо приветствовал его главный лаборант, листавший какой-то глянцевый журнал.

— Добрый, добрый...

Борис положил прямо перед ним полиэтиленовый пакетик со скомканной салфеткой, испачканной его собственной кровью. И — листок с набранным на нем текстом.

— Ночью в парке была убита девушка, — заговорил Дугин казенным голосом. — Вот предписание. Необходимо провести сравнительный анализ крови потерпевшей с кровью на салфетке.

— Но труп... в следственном морге, не так ли, майор? — лениво бросил заведующий лабораторией. — Так что взаимодействуйте с коллегами из угро! Вам ведь не впервой под прикрытием следкома запрашивать оттуда образцы на экспертизу.

— Придется это сделать вам. В данном случае меня интересует... Не принадлежит ли кровь на салфетке и тот образец крови, который вы получите в морге... В общем, не принадлежат ли они близким родственникам, — тихо пояснил Дугин и протянул завлабу предписание.

Обычно спецотдел не использовал для криминалистических исследований специалистов-смежников, но иногда, если дело касалось улик по линии ГУВД, проводил экспертизы с помощью их лаборатории. Тем более что она была недурна и руководил ею какой-то суперхимик. У областного следкома вообще своей лаборатории не было, сдавали свои трупы и улики гувэдэшным экспертам.

— Простите, господин майор! — вскинулся завлаб, пробежав глазами служебное предписание. — Бумага не завизирована ни Малаховым, ни его замом. Тут только ваша подпись.

— Со вчерашнего дня я введен в руководящий состав, — отчеканил Дугин. — Моей подписи достаточно.

— Ну-ну... Поздравляю.

Служебные полномочия майора Дугина еще не были окончательно определены, и Борис торопился создать прецедент.

— Я сам теперь в некотором роде заместитель полковника Малахова, — добавил он твердым, уверенным тоном.

— Когда это нужно сделать? — кисло осведомился завлаб.

— Всегда, — усмехнулся Борис. — Начиная с этой вот самой минуты.

Заведующий вздохнул:

— Все-то вы с подковырками, господин майор, с остротами своими. Нет бы сказать по-людски: мол, сделай, дружище, бога ради поскорее, очень нужно...

— Считайте, что я так и сказал, — кивнул Дугин и попытался улыбнуться.

Выходя из лаборатории, он с грустью думал о том, что за долгие годы службы так и не обзавелся в спецотделе друзьями, не наладил ни с кем приятельских отношений. Кроме Виктора, конечно.

А жаль.
 

* * *

В обеденный перерыв они на машине Дугина отправились в городской бассейн, благо в тамошнем кафе и откушать можно было недурно. Борис обратил внимание, что Крайнов не расстается с потертым, раритетным кофром из коричневой бычьей кожи — в таких когда-то фотографы носили свою амуницию. Впрочем, и ныне еще можно встретить седовласого или плешивого папарацци с таким кофром-сундучком, к которому если привыкаешь, то на всю жизнь.

Наскоро отмахав несколько заплывов в довольно приличном темпе, друзья погрели кости в сауне, еще разок окунулись.

Сидя в пластмассовых креслах и накинув на мокрые тела махровые полотенца, Борис и Виктор блаженно расслабились. В архаичном кофре капитана Крайнова оказался китайский термос с бодрящим чаем, смешанным с какими-то диковинными травами. И, к вящему одобрению Дугина, это ароматное зелье не содержало ни капли спиртного.

— Здесь можно говорить спокойно. Надеюсь, у тебя в твоих семейных трусах не вшита передающая антенна? — подмигнул напарнику Крайнов.

— А что, ты хочешь сказать...

— Так вшита антенна или нет? — уже другим голосом, серьезным, повторил капитан.

— Почем мне знать? — огрызнулся Борис. — А ты-то сам хоть сменил трусы после... Веселой ночки с...

— А то! — не дал договорить ему Виктор, продекламировал:

Он ее осеменил
И домой посеменил.
Дома он трусы сменил,
Троеперстно осенил.

— Прекрати паясничать, нехристь! — одернул его Дугин.

— Молчу, молчу, христь ты наша расхристанная.

Борис невольно провел рукой по обнаженной груди — там на шнурочке висел крестик с распятым Христом. И вправду ведь — расхристанный. Так говорили в старину о забулдыгах, у которых крест вывалился наружу.

— Вообще-то лично я плавки только что здесь купил, ты сам видел, — сказал Виктор.

— А мои всегда в сейфе рабочем лежат, специально для бассейна. И кстати, трусы у меня вовсе не семейные, — уточнил Борис. — Это теперь мода такая — специальные плавательные шорты. Ты не слышал разве, что плавки в обтяжку вредны для мужского здоровья?

— Ой-ой-ой, о потенции он заговорил! А то я ничего не понимаю будто бы... Просто эти обширные цветастые шаровары скрывают тот шрам на твоей ляжке, который ты в семьдесят девятом заработал на службе неизвестно кому.

— Все, хорош трепаться, у нас не так много времени, — отрезал Борис.

Виктор посмотрел на него, будто сделав для себя какое-то открытие:

— Слушай, ты знаешь, что мне пришло в голову? Ты только не обижайся, я ведь как друг... Вот ты меня всячески осуждаешь за мои беспорядочные связи, при этом сам ты по бабам не ходишь и даже женат ни разу не был. Это как? Может, тогда, когда тебе копьем в ягодицу засветили...

— В ляжку! — заорал Дугин, и его крик гулко заметался над водной гладью пустынного бассейна.

Молодая пара, устроившаяся в креслах поодаль, обернулась на них, но лишь на секунду, а двое малышей вообще никак не отреагировали на майорский крик.

— Ладно, в ляжку. Может, это каким-то образом сказалось на... — И Крайнов выразительно сжал руку в локте.

Дугин смутился. Он никогда не считал себя импотентом, и в те нечастые моменты, когда он бывал с женщиной, все у него получалось нормально. Только, оказывается, окружающие вполне могут подозревать его в неспособности к соитию с противоположным полом. Раз уж старый друг Вик так подумал, то что же говорить о других?

Из горькой задумчивости его вывел спокойный голос напарника. Вопреки обычаю, Крайнов не собирался развивать шутливую тему поддержания сексуальной активности в их далеко не юном возрасте.

— Я хочу сказать, вернее, обсудить с тобой, Боря, вот такую вещь... Ты же все-таки мой начальник.

— Давай обсудим, мой верный «вице», что там у тебя?

— А то. Предлагаю прибегнуть к старому, испытанному методу.

— Какому? О чем ты?

— О подмене. Помнишь, в минувшие времена в энкавэдэ для демонстрации своих успехов изобретали несуществующие заговоры против государства? Нам ничего не остается, как использовать их методы. Их, так сказать, наследие.

— В смысле?

— В том смысле, что если нет никакого заговора, но начальство ждет эффектных разоблачений, то этот заговор... надо организовать самим! Ну, не в реальности, конечно, а виртуально, для отчетности. Иначе наш экспериментальный сектор быстренько прихлопнут. У них же там, наверху, семь пятниц на неделе. Надо выиграть время!

— И деньги, — мрачно кивнул майор Дугин.

— А это самое главное! Молодец, я рад. А то уж я боялся, что ты...

— Упрусь рогом? Мол, ни к чему нам, поднаторелым спецам, профанацией заниматься? Так ведь подсунули же нам эти сфабрикованные, фальшивые фотографии жертвенного убийства девушки на Мартинике. Кстати, я так и не понял, с какой целью подкинули... Короче, нам-то чего стесняться? Нет, Витя, я не упрусь рогом. Я уже далеко не тот, что был прежде.

— Я тоже. Так вот, слушай, есть одна мыслишка. Кстати, на нее меня натолкнул сегодняшний сон.

— А ты еще и поспать успел? — притворно удивился Борис.

— Успел, успел, — отмахнулся Крайнов. — Короче, снится мне забор — длинный-предлинный, бесконечный просто. Из досок неструганых. К чему бы это, думаю.

— Ну, тут не надо к гадалке ходить, — сморщился Дугин. — Ты же каждый день на службу мимо этого забора ходишь, безлошадный ты наш.

— Никак не удосужусь забрать машину из ремонта, — беспечно бросил Виктор. — Я ее разлюбил.

— Купил бы другую. трудно, что ли? — поддел его Борис. А сам подумал: «С чего это Вик отдал свой “мерс” на перетяжку обивки салона? Да еще с заменой заднего сиденья... Что он возил там такого, что теперь ему противно?.. Молчит, гад».

— Так вот, насчет забора, — вернулся к прерванной теме Крайнов. — Стройка там якобы какая-то, уж года три как. Может, четыре. А что это за место, которое под никому не известное строительство отвели, а?

— Давай не томи, не говори загадками.

— Место непростое, Боря, — протяжно возвестил спецагент Рая. — Сакральное, можно сказать. Как раз по линии нашего с тобой новоиспеченного сектора «три семерки», начальником которого ты имел честь быть назначенным.

— Излагай. Или ты уже начал фантазировать?

— Пока еще нет. Пока что я о фактах глаголю. Так вот, на этом самом месте Иван Грозный затеял строительство велегжанского кремля. Финансирование мощное выделил, инженеров согнал, землекопов да каменщиков. Только потом у него интерес к этой затее пропал, улетучился. А может, отложили стройку до будущих времен. Только фундамент нового кремля и успели заложить. Но на одной-единственной литографии или гравюре — я в этом не силен, — так вот, на рисунке, который дошел до наших дней, изображен уже готовый велегжанский кремль. Ну, каким они себе тогда его представляли.

— Знаю, видел эту гравюру в музее. Вернее, ее копию.

— А ты не обратил внимание, в форме чего планировали возвести стены? А, наблюдательный ты наш?

Выдержал паузу.

— В форме шестиугольника!

— Не может быть, в Древней Руси с этим строго было. Ты ошибаешься, Витя! Скорее всего, стены должны были образовать восьмигранник — форму Вифлеемской звезды.

— Фигушки, Боря! Звезда Давида там была заложена в генплане, вот так-то! А никакая не Вифлеемская.

— И ты хочешь сказать...

— Это не я говорю, а исторические свидетельства. Именно Велегжу, а не Москву при Иване начали потихоньку называть Новым Иерусалимом, Третьим Римом. И царь Иван хотел здесь, а вовсе не во владениях турецкого султана построить Третий Храм Соломона! И тем самым сделать Велегжу столицей не только Руси Великой, а всего крещеного мира!

— Допустим, что так. Ты меня пока что ничем не удивил. Подобные намерения так или иначе были у всех русских царей. Все при вступлении на престол давали клятву отвоевать гору Мориа и Константинополь. Мы-то с тобой что с этого иметь будем? Нам-то что за дела?

— Дела впереди, Боря... Моя версия вот какая. Возрождение Храма Соломона богословы называют одним из непременных условий воцарения Антихриста, за которым обязательно последует конец света. Это многовековая гипотеза мирового заговора, которая уже многократно отрабатывалась всеми западными спецслужбами.

— И Голливудом, — вставил Дугин.

— Да, и Голливудом — под неявным воздействием тех же спецслужб. Все эти фильмы про грядущий апокалипсис, про Храм Соломона имеют главную цель — провести мониторинг мирового общественного мнения на сей счет. И подготовить почву...

— Так, стоп. — майор Дугин нахмурился, мучительно соображая. — Кажется, я начинаю тебя понимать. Ты предлагаешь подбросить высокому начальству версию, что здесь, в Велегже...

— ...прямо сейчас тайно возводится Храм Соломона! — торжественно возгласил Виктор. Спохватился, прикусил язык.

Оба огляделись по сторонам.

Кроме них, как уже было сказано, в этот полдневный час посреди бассейна беззаботно плескалась лишь среднестатистическая семья — супруги с двумя малолетними детьми. Им явно было не до мужиков, попивающих чай из термоса.

Крайнов хлебнул обжигающей, вязкой жижи из алюминиевого колпачка, продолжал деловито:

— Версия такова. Некие могущественные, но враждебные русской идее силы, зная о сакральном значении Велегжи для судеб мира, готовят приход к власти Антихриста вместо нынешнего, благословленного Богом и Церковью, режима. То есть я хотел сказать, не режима, а правления.

— Благодатного для России правления, — уточнил Дугин.

(Они порой сами до конца не понимали, когда говорят серьезно, а когда придуриваются.)

— Да, благодатного, дай Бог ему многая лета, — важно поддакнул Крайнов. — А что, разве не так? Продолжаю. Под видом строительства грандиозного Дворца культуры — а вроде бы именно так сказано в официальных документах — эти мировые заговорщики...

— Понятно, Витя. Но ведь начальству нужны хотя бы какие-то отправные факты. Иначе нас просто смешают с говном. В наших с тобой интересах — запустить долгое, вялотекущее расследование, причем секретное, без привлечения смежников. Чтобы мы, и только мы решали, чего, сколько, когда. И — кто с нами, а кто против нас.

— Уверен, что Малахов так или иначе заинтересуется такой плодотворной гипотезой, — потер ладони Крайнов. — Ему ведь тоже смерть как важно поскорей доказать Центру, что там не ошиблись, когда приняли решение организовать экспериментальный сектор, наши с тобой «три семерки», не где-нибудь, а именно в Велегже. Так пусть же столичные боссы почувствуют себя великими провидцами, гигантами интуиции!

— Пусть, Витя, — кивнул Дугин. — Они для этого, по-моему, давно созрели. Тут важно какую-нибудь мало-мальскую конкретику начальству подбросить, а уж они будут рады-радешеньки раздуть ее до масштабов вселенского заговора! У тебя есть идеи насчет остреньких, вкусных фактов, подтверждающих нашу версию?

— Похвально, что ты говоришь «нашу», — многозначительно улыбнулся Крайнов. — Есть, есть... Только не факты, а вполне обоснованные предположения. Осталось их либо подтвердить, либо...

— Либо самим изготовить фальшивку. Ты это хотел сказать?

— Именно.

— В общем, Витя... Мы создаем вымышленную реальность, которая потом будет менять нашу жизнь. Надеюсь, только нашу с тобой. И хорошо бы — к лучшему.

— Да, Боря, все верно. И поэтому важно не выпустить процесс из-под нашего контроля.

— Что ж, вперед, старая гвардия... С этого момента я присваиваю нашей секретной операции кодовое название «Соломон».
 

Глава двадцатая

Они стояли возле глухого дощатого забора, высоченного, чуть ли не в два человеческих роста. Свою машину Дугин запарковал неподалеку. Вокруг них жил своей обыденной жизнью унылый, небогатый город, каких немало на Русском Севере. Вот молодая мамаша катит старенькую детскую коляску, наполненную картошкой, и при этом нещадно, привычно ругает мальчугана, а он идет себе рядом и равнодушно поглядывает по сторонам...

— Интересно, где же вход на стройку? — Виктор почесал выпуклый кадык, зыркнул вдоль забора. — А, вон там, кажется, что-то похожее.

Друзья прошли немного дальше и уперлись взглядами в наглухо замкнутые ворота из корявого оцинкованного гофролиста. Заляпанная брызгами грязи табличка гласила: «Строительство объекта ведет ООО “Инжремстрой”. Начало строительства: 03.07.2012».

Дугин покачал головой:

— Хм, и дата какая-то мистическая: тройка, семерка...

— Дама! — закончил за напарника Виктор. — По карточной классификации, дама идет двенадцатой по счету. И у Пушкина, между прочим, в «Пиковой даме» Германну вместо ожидаемого туза выпадает «злодейка». Да еще и подмигивает...

— Вот-вот, дружище. Как бы и с нами такой подмены не произошло. Ждем туза, а посмеется над нами...

— ...черт в женской юбке — ты это хочешь сказать?

Крайнов что-то прикидывал.

— Хотели, видать, ко дню светопреставления успеть. Впрочем... Вряд ли такую громадину, как Храм Соломона, можно построить за полгода.

— Светопреставление? Ты о чем?

— А ты забыл, что в двенадцатом году все ждали конца света? Двенадцатого числа двенадцатого месяца двенадцатого года... Сколько на эту тему фильмов замечательных сделали!

— И прибыльных, — добавил Дугин.

— Опять ты кому-то завидуешь, старик.

— Да ну тебя! А до этого конец света назначали на шестое число шестого месяца две тысячи шестого! И тоже отработали эту феньку с хорошим прибытком.

— Так ведь и мы вроде бы собрались на этой теме кое-что поиметь, Боря, — понизив голос, сказал Крайнов.

К ним по избитому тротуару приближались двое подростков — очевидно, из школы.

— Угу, поимеем, — пробормотал Дугин. — Только, в отличие от голливудских деятелей, мы с тобой, напарничек, рискуем работой и пенсией. А вдобавок — таким пустячком, как наша с тобой грешная жизнь.

Словно в подтверждение этого мрачного пророчества, железные ворота задрожали от глухого удара, и совсем близко раздался чудовищный рев. Так рычать могла только собака огромных размеров. А где-то в глубине огороженной территории уже слышались подвывания других кобелей.

— Похоже, псы не на цепи, — покачал головой Крайнов и кивнул в сторону удалявшихся от них мальчишек. — Не дай бог, если какой-нибудь пацан вздумает перелезть через забор! Загрызут, на хрен.

— Запросто, — согласился Борис.

Собака меж тем творила что-то невообразимое. Обезумев от ярости, она пыталась просунуть свою угольного цвета морду в узкий просвет под воротами. Злилась, заходилась в хрипе и рычании от охватившего ее бешенства. Острый край гофролиста резал ей морду, но волкодав не замечал боли, продолжая рваться наружу. Его окровавленная, черная пасть грызла землю, углубляя и расширяя лаз. Вот уже вся голова вылезла из-под колыхающихся, грохочущих ворот, и теперь остервенелая псина пожирала своими безумными красными глазами Виктора и Бориса.

Крайнов спокойно вытащил из подплечной кобуры «глок-17».

— Ты с ума сошел? — схватил его за руку Дугин. — Потом скандала не оберешься! Посреди улицы, днем...

— Тогда пошли отсюда, — тихо, с содроганием сказал капитан. — Давай-давай, а то я что-то ошейника не вижу, она, по-моему, и впрямь не на привязи.

Из глубины стройплощадки послышался окрик:

— Дикси! Дикси, ты где?

Кто-то подзывал осатаневшую собаку.

Напарники спешно зашагали к машине.

Оглянулись: собачья морда исчезла из проема.

— Слушай, а если она когда-нибудь вырвется на улицу? — забеспокоился Дугин. — Смотри, какой лаз для себя выгрызла. Покусает кого-нибудь, ребенка например...

— Это вряд ли, Боря. — И добавил с нажимом: — ИМ это совершенно ни к чему. Ведь тогда на стройплощадку нагрянут компетентные органы...

— Вот это и странно, — в задумчивости пробормотал Дугин. — Почему же ОНИ сейчас-то свою псину с привязи спустили? Такое впечатление, что специально для нас с тобой... Чисто по нашу душу. Но как они могли заранее знать, что мы сюда приедем? Именно в это время дня?

Крайнов досадливо отмахнулся:

— Слушай, Дуб, ты хочешь сразу получить ответы на все вопросы. Потом, потом...

Улица была на удивление пустынной.

— Нам нужно увидеть стройплощадку, желательно сверху, — продолжал Крайнов на ходу. — А поблизости — ни одной высотки, как назло.

— Что же ты надеешься там увидеть?

— Не только увидеть, но и заснять, — сказал Виктор и выразительно похлопал по своему кофру. — А именно: раз уж мы с тобой разрабатываем операцию под кодовым названием «Соломон», то надо предполагать, что при Иване Грозном в основание фундамента был заложен не только шестиугольник... Эти парни, которые из мифического «Инжремстроя» — такой строительной компании ведь у нас нет, верно? — так вот, эти парни наверняка первым делом откопали древний цоколь. Ну, чтобы возводить свое оккультное сооружение на сакральных камнях. Значит, там еще должна быть окружность, а в ней...

— ...треугольник, — мрачно подсказал Борис. — Как это было в Сен-Пьере, да и у нас на здании спецотдела. Помнишь лепнину над входом?

— Точно, Боря, помню. И если мы все это хозяйство запечатлеем, то, как говорится, запустим камнепад, лавину. Серьезную спецоперацию... И возглавим ее, дружище!

— А если там ничего такого нет? Если все это наши домыслы?

— Разумеется, домыслы, Боря. Куда ж нам без домыслов? У нас работа такая: создавать на почве разрозненных фактов красивые надстройки из наших аналитических домыслов.

— Да ну тебя к пешему, — в который раз отмахнулся Дугин разочарованно. — Я-то подумал было, что ты уже все знаешь, просто хочешь поэффектнее мне это дело преподнести — как сюрприз. Ну, огорошить меня, ошеломить. А ты и сам блуждаешь впотьмах, наугад.

— Я и так пеший, Боря, — запоздало отреагировал на упрек Виктор. — Это ты у нас начальник, ноги свои холишь, только на ландо и разъезжаешь. А я землю рою. Как эта псина по кличке Дикси. И под землей тоже копаю, брат.

Они залезли в машину, Дугин спросил:

— Ну что, в отдел?

— Нет, старина, не в отдел. Есть у меня мыслишка. Давай-ка вдоль реки на запад.

— А что там?

— Там когда-то на холме хотели вертолетную прогулочную станцию открыть, ну, чтоб показывать туристам наши озера, скиты и монастыри с высоты птичьего полета.

— А, это та история с несостоявшимся планетарием?

— Ну, насчет планетария там даже конь теперь не валяется. — Крайнов уморительно осклабил свою лошадиную пасть. — А вот вместо вертолетной площадки на том холме кое-что все-таки организовали. Сейчас увидишь.
 

* * *

Ехать было недолго — каких-то минут пятнадцать. Пустынное, давно не паханное поле плавно переходило в отлогое взгорье, на вершине которого виднелось явно бесхозное, на глазок — складское строение.

— Это ангар, — пояснил Виктор. — Изначально строился под планетарий, потом его для вертолетов хотели употребить.

— Вертолетная площадка на высоком холме? — усомнился Борис. — Там же ветер постоянно дикий.

— Вот-вот, — подтвердил Виктор. — Дурная голова все это придумала. Спохватились потом, и в результате вся затея сдулась до одного-единственного планера. Два уже в ангар не помещались, там размах крыльев — о-го-го. Для планеров как раз ветер-то и нужен, а взлетать с такого высоченного холма он может в любую сторону. Идеальное место.

— Планер? — поразился Борис. — Это что же, без движка и без руля? Я — пас, говорю сразу.

— Вот чудак-человек, да будь у него движок, это был бы уже не планер, а самолет. А рулевое управление у него, кстати, имеется, а то как же я буду приземляться-то? Мы же не собираемся до конца дней зависнуть между небом и землей.

— А иногда именно этого и хочется, — еле слышно пробурчал майор.

Борис помолчал, насупился, но скорость все-таки не сбавил.

— Я все понимаю, брат, это, скорее всего, наш последний шанс громко заявить о себе, — заговорил Дугин рассудительно. — Однако вот так, не за понюх табака, на второй день такой шикарной работы рисковать своей шкурой...

— Не дрейфь, я уже раз пять на этом планере летал, насобачился. А что? Я все думал, когда себя раззадоривал: мол, вертолетами мы управлять можем, самолетами небольшими тоже, с парашютом прыгали, на зондах-аэростатах в небо подымались. Дай-ка я еще и планер освою, чтоб уж совсем полный набор у меня был!

— Молодец, Витя, — серьезно сказал Борис. — Это просто здорово, что ты сумел сохранить такой интерес к жизни, такую жажду новых впечатлений.

— Ладно, не захваливай, — буркнул Крайнов.

Дугин в сердцах треснул ребром ладони по баранке:

— Блин, какая интересная у людей жизнь! Вино, красивые женщины, экстремальные полеты... Почему я-то, как дурак, транжирю годы на какую-то мутоту? Ведь и денег вроде на любые фантазии хватает.

— Секрет прост, Боря, — дружески ответил Виктор. — Видишь ли... Я живу, а ты — весь погружен в себя. Занимаешься каким-то непонятным самокопанием, переоценкой ценностей. Как кладовщик. Или старьевщик. Живи, Боря, вот и все!

— Хм... Я, оказывается, совсем ничего про тебя не знал...

— И слава богу, — сказал Виктор без тени улыбки. — А то, глядишь, ты бы водиться со мной перестал. А мне очень дорога твоя дружба, старик. Уж поверь, гораздо дороже, чем... сам знаешь что. И кто.

Они уже поднялись по усеянному щебенкой серпантину на самую вершину холма. Здесь, как и предполагалось, дул ветер, позванивая ребрами огромного, местами проржавевшего ангара.

Ровная площадка простиралась до самого обрыва. Далеко внизу и сбоку приткнулась Велегжа с ее старинными церквями и монастырями, серыми шиферными крышами бесчисленных изб, коричневыми жестяными кровлями двухэтажных бараков и высотными кварталами окраинных новостроек.

Площадка поросла бурьяном, и, кабы не осень, пригладившая дождями и ветрами пожухлую траву, взлететь на фанерном планере было бы весьма проблематично.

— А ты, Витек, когда последний раз... — начал Дугин с сомнением.

— В июне, когда бурьян после дождей еще не вымахал.

— Это правильно. Однако... Кто-то же отпирал ангар, кто-то разгонял твой планер до обрыва?

— Угу. Дядя Миша. Он здесь один за все про все остался. Живет в сторожке за ангаром. У него квартиру отобрали тому уж лет двадцать пять назад, а то и все тридцать. Вот он на старости лет и устроился сюда охранником.

— На что же он живет-то?

— На пенсию, конечно. Зарплату ему сто лет уже не платят, просто забыли его тут, вот и все. Он раз в месяц на своей таратайке в город мотается — пенсию получит, харч на месяц вперед закупит. Еще батарейки для своего приемника. Электричество давно обрезали, так что даже телевизор старику не посмотреть. А ты говоришь, у тебя жизнь унылая. Не гневи Бога, брателло!

— Что ж, веди к своему дяде Мише.

Они подошли к дощатой бытовке с крошечным окошечком, хлипкой дверью и бурой от ржавчины трубой, коленцем выведенной сквозь стену. Замка на двери не было.

Виктор подергал ручку:

— Дядь Миш, принимай гостей! Это я, Сынок!

Повернулся к Дугину:

— Он повадился меня сынком величать... Хм, заперто изнутри. Спит, поди. — И принялся дубасить кулаком в щелястые доски. — Зимой старик буржуйку топит, тут полно всяких досок в ангаре. Н-да, не открывает нам дядя Миша.

Оба почуяли неладное. Дугин вытащил смартфон, включил функцию «фонарик», прильнул к окошку и посветил внутрь...

Отпрянул с отвращением, хотя уже ждал чего-то подобного.

В синем луче фонаря на него в упор глядели вытаращенные белки остановившихся глаз. Коричневое, морщинистое лицо с раззявленным ртом было обрамлено длинными седыми волосами.

«Да-да, все верно, у мертвецов со страшной силой отрастают волосы и ногти», — вспомнилось Дугину.

То, что обитатель сторожки давно мертв, было ясно с первого взгляда.
 

Глава двадцать первая

— Неси монтировку, — холодно бросил Виктор. — Дверь наружу открывается, так что плечом не высадить.

Дугин мысленно перекрестился — побоялся, что если он положит крестное знамение открыто, не таясь, то это может со стороны показаться наигранным. «Дурак! Кому может показаться-то? — подивился Борис сам себе, доставая из багажника нехитрый инструмент. — Здесь только Виктор. Значит, в глубине души я ему не доверяю — так, что ли? Выходит, так. И с каких это пор, скажите на милость, я стал утаивать перед единственным другом свои подлинные чувства? Вот что недурно бы проанализировать».

Он захлопнул багажник, усиленно шевеля мозгами. И вдруг осознал: что-то неуловимо переменилось в его отношении к Виктору, когда в бассейне тот предложил состряпать несуществующий заговор приспешников Антихриста. Воплотить вымышленную реальность.

Виктор по-хозяйски, будто это он был начальником, выдернул монтировку из руки Бориса, принялся, деловито сопя, отжимать дощатую дверь. Она, мяукнув, распахнулась.

Надо же, никакого трупного запаха, лишь тонкий дух плесени.

— Нам бы так с тобой посмертно мумифицироваться, — тихо, без всякого юмора сказал Крайнов.

— Но это невозможно! — поразился Дугин. — Как такое произошло? Это же невероятное стечение обстоятельств: температуры воздуха, влажности, еще чего-то там...

Он наскоро, профессионально осмотрел труп — ну, то, что было доступно для осмотра. В волосах завелись мушки-дрозофилы, шея без признаков удушения, руки не поцарапаны в борьбе...

— Все просто, — сказал Виктор печально. — Старик умер от истощения. Короче, от голода и жажды. Он высох еще до того, как сердце перестало биться.

Дугин озирался по сторонам.

— Да тут полно жратвы и питья!

Борис разозлился, пнул ногой огромную пластиковую бутыль с водой. На полке штабелями лежали пакеты с крупой, макаронами, сахаром. Консервы, мука. А на буржуйке — кастрюля помятая, в ней слежалось и почернело варево. Или хлёбово.

— Инсульт, — предположил Виктор. — Ноги отказали.

— Так ведь и на руках можно доползти до припасов, побороться за жизнь!

После молчания Виктор сказал печально:

— А может, ему не хотелось бороться за такую жизнь...

Плетеное кресло, в котором сидел мертвец, располагалось возле столика под окошечком. Радиоприемник, пустая тарелка, алюминиевая кружка...

Какие-то бумаги лежали стопочкой на краю столешницы.

Они наклонились одновременно, глянули.

На верхнем тетрадном листе было выведено корявыми буквами:

«ВИТЯ, СЫНОК! ОТПОЙ МЕНЯ В ЦЕРКВИ.
И ПРОСТИТЕ МЕНЯ ВСЕ».

Крайнов перевернул страницу, и друзья с трудом разобрали аршинные каракули:

«ГЕНЕ КОЛИ БАБА МАМОНТ СПЕЦ ДУР НИК ПАРОЛЬ
МСТИ ВЕРХ СОЛОМОН».

— Первая записка — понятно, тебе, — пробормотал Дугин. — А вторая кому? Какому-то Гене? Коле? Кто эти люди? Что за баба-мамонт?.. А дальше вообще ребус какой-то. Шифр. И Соломон! Как все это в тему, будто специально, ты не находишь?

Крайнов посмотрел на Бориса тяжелым взглядом:

— Да какой там шифр... Просто рука у него отнималась. Не в силах был слова до конца дописать. Думаю, дядя Миша перед смертью хотел сообщить вот что: генерал Колибаба и Мамонтовы в спецдурдоме в Никандрово, надо назвать пароль: «Мстители Верховного».

— Кто такие эти, блин, мстители верховного? Хотя постой, я вроде что-то припоминаю...

— Я тебе помогу, — снисходительно усмехнулся Виктор. — Параллельно с известными тебе событиями, ну, когда тебе копьем в ягодицу засандалили...

— В семьдесят девятом?

— Угу. В городе объявилась страшная, кровавая банда. Можно сказать, секта, что-то у них мистическое, оккультное было в их больных мозгах. Супруги Мамонтовы в этой секте были главными.

— Они что, сталинисты, бывшие сотрудники НКВД?

— С чего ты взял?

— Ну как же, верховный — так ведь Сталина величали.

— Может, и сталинисты, но там все брутальней было. Они убивали всяких перерожденцев среди молодежи — вроде бы хиппарей, битломанов...

— Хиппари и битломаны — это не одно и то же, — заметил вскользь Борис.

— Да не помню я все подробности, дело засекречено было донельзя! А мы с тобой еще в курсантах сопли жевали. Хоть нас и привлекали уже к серьезным делам. Ты сам-то, между прочим, только свою задницу пораненную запомнил. Из всего того года.

— Ну хватит, капитан!

— Есть хватит, майор...

— Ладно, «Мстители Верховного». И что?

— А не знаю что, — огрызнулся Крайнов. — Были аресты, был при этом генерал Колибаба, он служил черт его знает кем в нашем областном управлении КГБ. Занимался какой-то хренью несусветной, вроде как наш с тобой экспериментальный сектор «три семерки».

— А потом?

— Потом исчез куда-то, дематериализовался.

— Он командовал этими мстителями, что ли?

— Вряд ли, хотя он в этом деле засветился. Не знаю, с какой стороны. В общем, как у Гоголя: то ли у него украли, то ли он украл — история темная.

— Допустим, — поджал губы майор, глянул с подозрением на своего напарника. — А почему ты так легко расшифровал окончание записки? А, Витя? Даже если учитывать твою феноменальную память... Такое впечатление, что ты заранее знал, о чем перед смертью скажет или напишет дядя Миша.

— Ты опять за свое, Борис! — возмутился Крайнов.

— Смотри, оба листка оторваны, не подшиты в тетради. Лежат по отдельности, друг на дружке. Записка, адресованная тебе, хоть и написана коряво — очевидно, левой рукой, правую парализовало, — так вот, верхняя записка — со всеми знаками препинания, слова все написаны полностью... То есть он еще более или менее в силах был, твой дядя Миша. А нижняя записочка — ну совсем слабеющей рукой выведена, огрызки слов какие-то. И только одно слово, самое последнее, — СОЛОМОН — написано целиком. Хотя к тому моменту умирающий окончательно выдохся. Ему обязательно надо было до конца имя «Соломон» дописать. Это чтоб не подумали, что он солому какую-то имеет в виду.

— Солому... Н-да, знал бы, где упасть, соломку подостлал бы, — улыбнулся Крайнов.

— Все ты знал! Заранее! — вспыхнул Борис. — Что все это значит? Кто подсунул сюда эти записи? Ты?! Чтобы в дело их подверстать как вкусный факт для Малахова?

Виктор вздохнул:

— Ну да, я и дядю Мишу до инсульта довел, и дверь изнутри запер, перед тем как покинуть место преступления.

— Заткнись, остряк! Дверь изнутри запереть — тоже мне диво дивное! Нас этому еще на курсах обучали. думаешь, я не помню? Электромагнитный вращатель ключа — и всех делов! Воткнул ключ изнутри, закрыл за собой дверь и приложил эту штуку снаружи к замочной скважине. Включил электромагнитное поле, повернул... И — получите! Дверь заперта изнутри.

Виктор между тем разглядывал «бородатый» ключ, который он вынул из замочной скважины.

— Странно, Боря... У дяди Миши ключик был из латуни, я хорошо помню. Его вращателем не повернешь. А этот — стальной, в самый раз годится для запудривания мозгов.

Борис заглянул в алюминиевую кружку на столе, достал из нее что-то:

— Вот, гляди. Он?

В руке Дугина желтел медно-никелевым сплавом точно такой же по конфигурации бородатый ключ.

— Он самый, — подтвердил Крайнов. — Может, дядя Миша сделал дубликат?

— Скорее его убийца, — набычась, ответил Дугин. — Дружище, ответь, я ведь все пойму. Сколько мы народу ухлопали с тобой за тридцать пять лет совместной службы, а? Скажи, ну что за нужда была тебе убирать старика? В чем он тебе мешал? Или, наоборот, лишь в виде трупа дядя Миша мог оказать тебе некую услугу? Например, с помощью этих фальшивых записей, которые ты так быстро разгадал.

— Продолжай, не стесняйся, — поощрительно кивнул Дугину Крайнов.

— А что тут продолжать? Хреново сработано тут все. Ты же понимаешь, что сначала старик написал тебе про отпевание и отпущение грехов. А уж потом, перед самым концом, накорябал второе послание. Тогда почему последняя по времени записка оказалась внизу, под более ранней? К тому же она куда важней всех этих соплей про церковь!

— И это говорит Борис Дугин? — поразился Крайнов. — Ты же всегда верил в загробную жизнь. Хотя... Может, и во второй записке, про исчезнувшего генерала Колибабу, про «Мстителей Верховного», речь идет о загробной жизни... о приближающемся конце...

Дугин взорвался, на миг позабыв о сидящем рядом мертвеце:

— О каком конце? Конце света? О нашей с тобой версии для дураков — про воцарение Антихриста в Велегже?

— Он не в Велегже воцаряется, — тихо промолвил Крайнов. — И не в Иерусалиме. Он на планете воцаряется. А конкретная локация этой особи значения для мира не имеет. Велегжа ничем не хуже, чем любой другой город.

— Хорошо. Согласен, — боднул воздух агент Дуб. — Но как дядя Миша мог знать перед смертью, что мы через месяц-два будем что-то такое расследовать? Он умер не меньше месяца назад! Мы и сами тогда не знали, даже представить себе не могли, в какое дерьмо вляпаемся!

— Мы не знали, а дядя Миша, похоже, знал, — веско произнес Крайнов. — Он вообще много чего знал, судя по всему. Вещий был старик...

— И зловещий! — сказал Дугин как приговорил.
 

* * *

Виктор спрятал предсмертные записи дяди Миши в свой кофр. Связка бородатых и фигурных ключей оттягивала карман покойника.

Они отперли рифленые ворота ангара, и на них пахнуло застоявшейся чернотой огромной металлической утробы.

— Что будем с трупом делать, ты подумал? — раздраженно спросил Дугин.

Злился он на самого себя: ему так и не удалось склонить Виктора к откровенности, к признанию. Крайнов профессионально ушел и от вопросов, и от ответов на них.

— Нам сейчас вмешательство ментов ни к чему, — ворчал Борис. — Блин, ну что за непруха!

Виктор глубоко вздохнул, медленно выпустил воздух сквозь волосатые ноздри:

— А что тут думать? Он легонький совсем. Забросим в планер, на самый зад, и где-нибудь в озеро скинем. А лучше — в речку, чтоб течением подальше унесло. — Запел тихонько: — И никто не узнает, где могилка...

— Идиот! — прервал его Дугин. — Ты шутишь или серьезно? Бог знает сколько народу видело, как мы сюда едем. Следы на суглинке — от моей машины. Планер сейчас в воздух подымем — то-то загляденье для всей Велегжи будет! И после этого ты надеешься, что исчезновение дяди Миши — аккурат после нашего визита к нему в гости — как-нибудь на нет сойдет? А дядя Миша, судя по твоему рассказу, вовсе не был законченным анахоретом, его в магазинах помнят...

— И в церкви, — задумчиво добавил Виктор.

Видно было, что вовсе не шутки ради он предлагал пару минут назад избавиться от трупа по принципу «концы в воду» и теперь досадует на уязвимость такого «изящного» плана.

— Ну чего ты гоношишься, Боря? Не пойму. Ты же прекрасно знаешь, что нам все сойдет с рук. Пока — сойдет. Даже если мы в рапорте укажем, что из соображений конспирации действительно отправили дядю Мишу «на консервацию». Что, в первый раз, что ли?

Борис ходил взад-вперед, морща лоб и жуя губами.

— Так может, ну его к шутам? — простецки глянул Крайнов. — Не лететь? Просто сообщить куда следует и смыться?

Борис насупился. Теперь он уже не мог вот так просто взять и отказаться от волнующего, захватывающего дух полета над просторами Велегжи. Виктор раззадорил-таки застоявшегося и засидевшегося ветерана.

К тому же у них были вполне определенные надежды на предстоящий рискованный воздухоплавательный вояж.

— Ты как-то позабыл, что это единственный шанс посмотреть на таинственную стройплощадку сверху, — сказал Дугин. — После того как менты займутся трупом, у нас уже не будет такой возможности.

— Ладно, летим. По рукам, — поднял свою длань Виктор. — Убедил!

Вслед за шлепком ладоней Борис подумал: «А лихо у него получилось: представить дело так, будто бы это я настоял на совершении бреющего полета над таинственным объектом. Ну просто достойно всяческого восхищения».

Планер был старый, огромный — размах крыльев на глазок где-то метров 16–18. Треснувшее ветровое стекло — не стекло, а пластик, разумеется, — было заклеено пластырем. Борта этой узкой воздушной посудины когда-то были покрашены белой краской, теперь она облупилась, и лишь с трудом можно было прочитать название летательной конструкции: «Бумеранг».

Эта развалина и впрямь походила на крестообразный бумеранг, которым дети балуются в городских парках. И еще одно немаловажное сходство: планер «Бумеранг», подобно детской игрушке, непременно должен был, покружив над просторами, вернуться сюда, на холм. На подготовленную для взлетов и посадок площадку.

— И как мы его вытянем? — скептически оглядывал хвостатое и крылатое сооружение майор Дугин. — Мы с тобой ворота еле откатили, хотя они на роликах. А у планера колес нет, придется его брюхом по земле волочить.

— Не по земле, а по траве. Почувствуй разницу! К тому же он легкий совсем, не смотри, что огромный. Рассохлась фанера к едрене фене.

— А мы не навернемся случайно к этой самой едрене фене? — вкрадчиво поинтересовался Борис, хотя все его мысли были уже высоко в небе, а внизу живота ощущалось томление, предвкушение полета.

— Все, хорош каркать, а то я за штурвал не сяду! — категорически отрезал Виктор.

Сдвинуть планер с места оказалось непосильным даже для двоих вполне тренированных спецагентов.

— Но ведь как-то же дядя Миша его разгонял, когда ты внутри сидел?

— Разгонял. Вот на этом рыдване.

В углу ангара притулился несчастный, старенький уазик с допотопным брезентовым верхом — когда-то он именовался в народе «козлом». Виктор с дядь-мишиными ключами залез в кабину, покопался...

Мотор натужно чихнул, откашлялся.

— Горючего — ноль, придется из твоей тачки переливать. Только заведется ли этот «козел»? Да к тому же на элитном бензине...
 

* * *

Уазик завелся превосходно. видно, дядя Миша содержал машину в холе и заботе. Они закрепили трос на заднем бампере «козла» и на носу планера.

— Давай садись в машину, а я — за штурвал планера, — скомандовал Крайнов.

Борис прищурился:

— Знаешь, по-моему, это тебя надо было назначить начальником сектора, а меня — твоим замом. Ты сам-то чувствуешь, как постепенно захватываешь лидерство?

— Это временно, Боря, — ответил Крайнов. — Куда мне в начальники... У тебя звание выше, да ты вообще солидней, мордастей.

— И все? — подковырнул Борис.

— Да нет, не все. Просто... Меня ведь всерьез никто в нашем спецотделе не принимает. У меня давняя репутация бабника и пьяницы, таких в начальство не берут. Ну, разве что в самое высокое начальство. И знаешь что, Боря... Для свершения тайных великих дел такая репутация — самая подходящая.

— Угу, — ревниво промычал Дугин. — К тому же ключевой фигурой всегда является не тот, кто принимает решения, а тот, кто внушает ему помыслы принять то или иное решение.

— И кто же это?

— Увидим, старина. Увидим.
 

Глава двадцать вторая

Главный врач специализированной психиатрической больницы в Никандрове престарелый Платон Антонович, в отличие от Дугина и Крайнова, был уверен, что знает, кто на самом деле является ключевой фигурой в окружающем мире.

А именно — он сам, собственной персоной.

И для такой уверенности у позабытого всеми вершителя судеб имелись, как ему казалось, все основания. Хотя формально, по нынешнему его статусу, он мог в той или иной мере вершить судьбы разве что трех десятков полоумных людей. Да и то вряд ли. Их судьбы давно уже были изломаны, перечеркнуты и стерты с лица мироздания. Несмотря на то что, между прочим, среди узников Никандровской лечебницы имелся самый настоящий генерал — бывший генерал, разумеется. То ли армейский, то ли еще какой-то... Не имел Платон Антонович конкретной информации об этом пассажире своего обветшалого корабля. Временами впадал сей юродивый в психозы, и тогда его прикручивали к кровати жгутами из простыней.

Главврач стоял у запотевшего окна своего последнего за долгие годы карьеры начальственного кабинета. Там, за окном, резвились убогонькие, устроив на берегу реки что-то вроде смотрин невесты. До изощренного слуха Платона Антоновича доносилось надрывное: «Бояре, а мы к вам пришли, молодые, а мы к вам при-и-шли...» Штук восемь особей обоего пола, будучи уже в преклонном возрасте, сватали за кого-то рдевшую от удовольствия бабку.

Мир един, как едина система координат. И почему, собственно говоря, отрицательная, «минусовая» ось этой мировой системы непременно воспринимается как зло? С которым все те, кто считает себя «положительными», обязательно должны бороться? Плюс, минус — это же условности, придуманные человечеством.

Говорят, сатанисты во время своей «черной мессы» читают молитву «Отче наш» задом наперед. И что же возникает на конце этого перевертыша? НЕЧТО. Буква «О», как некая всемогущая окружность, соединяет отрицательную и положительную ось координат этого мира. «О» — это зеро. Ноль. Бог — это непостижимый человеческому разуму Ноль. Бездонный Ноль. И он совсем рядом, здесь, в Никандровском лесу.

В нуле таится бесконечный Бог. Если сложить весь плюс и весь минус, получится Он — Ноль.

Так возникла вселенная из ничего, из Бога. Из Ноля. Ноль «разложился» на положительную и отрицательную бесконечность.

И точно так же мироздание вернется к нулю, к одному только Богу. «Схлопнутся», как две ладони, бесконечный плюс и бесконечный минус. Останется Ноль. Окружность пустоты.

Все те, кто приближают конец света, приближают соединение этого мира с Богом. Человечество в последний день своего существования станет одним целым со своим Творцом. И растворится в Нем.

Это и есть Третий Завет — Апокалипсис.

Что ж, Платон Антонович так и предполагал с самого начала: капитан Тимофей Шведов не был ни в какой Экваториальной Империи. И людоед Боласса не отгрызал ему правую руку. В Африке пострадал другой человек — агент спецотдела с похожей фамилией, некто Шерцов.

Просто у капитана Шведова в 1979 году хватило мужества и силы воли, чтобы самому отрубить себе кисть правой руки. Избавиться от клейма, от «печати». Хотя эта печать могла сделать его... ну, не всесильным, конечно. Просто верным единомышленником Платона Антоновича, его козырным приспешником.

После того как главврач спецлечебницы выведал у однорукого капитана Тимофея Шведова недостающие подробности по делу «Мстителей Верховного», пазл дальнейших действий в его голове сложился окончательно.

Платон Антонович достал из ящика стола связку ключей, вышел из кабинета, прошествовал в конец коридора. У запертой двери помедлил, вставил ключ в скважину.

Вошел в сумрачное помещение.

В небольшой комнате у пианино в величественной позе сидел древний старик, рука его картинно опиралась на антикварный круглый столик.

На верхнюю крышку пианино с грацией салонной певицы оперлась статная старуха. Лицо ее, как у дешевой проститутки, было расписано белилами, румянами, тушью и ярко-красной губной помадой. За этой жуткой, отталкивающей маской таились глубины пережитого...

— Петр может наконец играть на инструменте? — каркающим голосом спросила она вошедшего главврача.

— Только не ночью, Клавдия Ивановна, — ответил Платон Антонович. И добавил: — Не сегодняшней ночью.
 

* * *

Планер, вздрагивая всем своим хлипким фанерным корпусом, волочился на тросе за нещадно газующим уазиком, подпрыгивал, ускоряясь, на скрытых травой кочках и рытвинах. Еще немного — и обрыв... Нервы майора Дугина напряглись до предела.

— Забирай правее! — крикнул сидящий за штурвалом планера капитан Крайнов. — Освобождай взлет! Вот так, молодец! А теперь — прыгай!

Борис для храбрости проорал свое излюбленное ругательство:

— Иди ты к пешему!

Священник давным-давно запретил Дугину поминать вслух нечистую силу, даже безобидного лешего, и майор изо всех сил старался выполнять это наставление. Правда, сдержаться получалось далеко не всегда...

Борис вывалился из проема передней дверцы, перекатился по траве, вскочил на ноги. И, собравшись в комок, пружинисто ринулся всем телом к поравнявшемуся с ним облезлому борту, рухнул поперек сиденья позади Крайнова.

А Виктор уже давил на рычаг трансмиссии, ведущей к карабину, «закусившему» конец троса на носу планера. «Челюсти» карабина разомкнулись, и трос отстегнулся, заплясал в воздухе.

Планер взмыл над простиравшейся внизу голой равниной.

Дугин оглянулся, похлопал Крайнова по спине:

— Посмотри-ка назад!

По склону холма перекатывался вниз трудяга-уазик. Сегодня он совершил последний рывок, этот отслуживший свой век безотказный «козел».

Встречный ветер трепал пластиковый козырек перед сиденьем пилота, фанерные борта то и дело хрустели, в прогнивших черных швах обнажились нешуточные щели. Город, поделенный рекой на две части, косо надвигался на воздухоплавателей.

По берегам судоходной Супони — такое вот забавное имя носила река — высились кряжистые, разлапистые вётлы, столетняя гордость и краса Велегжи. Много вётел испокон веков росло и вдоль улиц. Сверху их облетевшие, серые кроны казались свернувшимися в клубочек ежиками...

— Город ив и дорог! — весело выкрикнул Виктор.

— Что-что?

— Я про наши вётлы... Их еще по-научному называют белыми ивами.

Неожиданно выглянуло предвечернее солнце, и обширные лужи на почерневших от сырости дорогах засверкали ослепительно.

Крайнов принялся горланить стихи собственного сочинения — надо же, он, шельма, еще и стихи успевает слагать!

Забудь про помаду, румяна и тушь,
Расстегни свою блузку покорно,
Как покорно открыто для лезвий луж
Дороги немытое горло.

«Да он, похоже, нервничает, — забеспокоился Дугин. — Может, неполадку в рулевом управлении обнаружил?»

— Снижаемся, а то ветер больно сильный, — крикнул Виктор.

Планер белым крестом распластался над старинными кварталами. Вихлястое днище и борта визжали и постукивали.

— Не переживай особо, у него каркас что надо, из канадского клена! Не хреновый, Боря, а кленовый! Даст Бог, не развалимся в воздухе.

Нос планера клюнул вниз, и вот уже то тут, то сям стали видны — совсем близко! — группы людей и одиночные прохожие, задравшие голову в небо и провожающие взглядами беззвучно парящий над ними «Бумеранг».

— Полеты над городом запрещены, ты случайно не забыл? — спросил Дугин, когда шум ветра в ушах поутих.

— Несанкционированные полеты, — поправил напарника Виктор. — А ты теперь имеешь статус высокого начальника, можешь сам себе разрешение выдать. И мне заодно.

— А раньше ты как же?..

— До этого я летал в сторону Шубинского озера. Бли-и-ин!

Едва не зацепив купол старинной колокольни, планер скользнул над бурыми крышами рабочих кварталов. Кровли эти были утыканы чахлыми антеннами, похожими сверху на осеннюю, пожухлую картофельную ботву. Дернешь за нее — и вытащишь клубни-телевизоры...

Дугин не сразу распознал территорию таинственной стройплощадки. Отсюда, с высоты бреющего полета, огороженная проплешина посреди города казалась выжженным на солнце футбольным полем. Ни тебе строительной техники, ни сваленных бетонных блоков...

— Маскировочную сетку натянули, сволочи! — ругнулся Крайнов. — Все предусмотрели! Значит, есть что скрывать от ненужных взоров!

— Чьих взоров-то? Птичьих, что ли?

— Ну, пожарные летают на вертушках иногда, гаишники... Да мало ли что?

Он не глядя, на ощупь расстегнул свой кофр, достал какой-то продолговатый предмет. Поднес к глазам.

— Вот это да... — еле различимо для уха майора Дугина произнес Крайнов. закричал: — Боря, это немыслимо!
 

* * *

— Это кино какое-то! Абзац полный! — прерывисто захлебывался в крике агент Рая.

Дугин принялся колошматить его по спине:

— Вира давай! Быстрее! Труба прямо по курсу!

На них, покачиваясь, надвигалась кирпичная труба городской котельной.

Крайнов отработанным движением изменил наклон крыльев, и планер по крутой дуге ушел вбок и вверх.

«Футбольное поле» стройплощадки стремительно отступало назад.

Капитан щелкнул затвором своего странного прибора — звук был похож на характерное жужжание фотографической съемки.

— На, сам посмотри. — Виктор через плечо протянул тяжелый окуляр напарнику.

— Что это? Прибор ночного видения? Инфракрасная подзорная труба?

— Потом, потом объясню! Ты гляди давай!

Крайнов сделал разворот, и они уже снова шли над затянутой буро-зеленоватой сеткой территорией стройки. Перед тем как прильнуть к окуляру, Борис успел заметить, что, оказывается, маленький пятачок в углу стройплощадки доступен открытому взору. Там кучковались три или четыре человека в камуфляжной форме, отчаянно размахивали руками, указывая на пролетающую над ними хреновину.

«Давайте, суетитесь, видно, давно вы непуганные», — подумал Борис и уткнулся глазом в матовое окошечко прибора.

Сердце у него сначала замерло, ухнуло куда-то, а затем застучало с удвоенной энергией. К голове прилила жаркая кровь.

Изображение колебалось в такт покачиванию крыльев, видимость заслоняли перекрещивающиеся пунктирные линии... Или проступает на экране маскировочная сетка?

Все это было неважно.

Потому что на фоне дрожащих пунктиров майор Дугин увидел огромный кирпичный шестигранник, в нем — окружность, а по центру — равносторонний треугольник. Вот он, древний фундамент Храма Соломона, который Иван Грозный намеревался возвести в Велегже!

Дугин сколько мог повернулся назад, не отрывая глаз от окуляра. Он хотел убедиться, что виденное им не мираж, не плод разошедшегося воображения.

Наконец сел прямо, помотал головой, отдышался, проморгался. Внизу снова была реденькая ботва телевизионных антенн. И где-то там, под крышами, — клубни-зомбоящики.

Ботва. Кругом одна ботва...

А посреди этого бескрайнего «овощного поля» Некто незримо вершит судьбу мироздания. И смеется беззвучно над этой ботвой с овощами в придачу.

Дугин молчал, в упор глядя на закатное солнце. Он не испытывал ни малейшего торжества или самодовольства от осознания того, что они с Виктором угадали, попали пальцем в единственно верную точку.

— Видел? — только и спросил Крайнов, даже не повернувшись.

— Видел, — упавшим голосом, совсем тихо ответил Дугин.

Под ними, на земле, уже сгущались осенние сумерки, а здесь, на высоте птичьего полета, еще было светло. И солнце стояло где-то внизу и сбоку, почти коснувшись горизонта.

Борис вдруг понял, что «Бумеранг» снова поднялся на головокружительную высоту. Прямо по курсу разливалось бледно-молочными водами Шубинское озеро.

— Куда мы летим, Виктор? — проорал Дугин встревоженно.

— Куда надо, приятель. Ты ведь теперь в моей власти, босс!

— Да иди ты к пешему, летун безбашенный! — с наигранным безразличием к опасности крикнул майор. — Давай спешиваться с этой кобылки!

Бескрайний простор Русского Севера медленно кренился, запрокидывался в сторону — Виктор держал курс на запад, прямо на последние лучи догорающего светила.

— Успеем вернуться, — беспечно прокричал Крайнов. — Ты знаешь, что с такой высоты обзор на сотню верст вокруг?

— Не на сотню, а на полторы как минимум, — попытался расслабиться Дугин. — Это при ясной погоде. Не гневи Бога, Витя, поворачивай назад. Нас видели с земли, быстро вычислят, откуда мы взлетели и на чем. Сейчас к ангару менты нагрянут, мертвого дядю Мишу найдут. И мою машину заодно!

— Ладно. Только прошу, посмотри вон туда.

Виктор показал рукой в сторону плывущего под ними бескрайнего лесного массива. Посреди него тянулась река, на берегу виднелось кубическое строение с зеленым куполочком, рядом — вытянутое здание.

— Река Пушта, — многозначительно пояснил Крайнов. — А бывшая церковь и пристройки — тот самый Никандровский спецдурдом. Ну, о котором сообщал в записке дядя Миша.

— Значит, здесь держат генерала Колибабу? И Мамонтовых?

— Видимо, да.

«Бумеранг» парил над бывшим строгим монастырем, превращенным после войны в куда более строгую психушку. И поразился: ни одной дороги или тропинки не вело от бетонной трассы к строениям на берегу Пушты! Плотная, без прогалин, тайга окружала обитель полуживых людей, будто припирая ее к водной глади. Не было видно даже линии электропередачи.

— А теперь глянь чуть влево. видишь маленькое озеро в лесу? — прокричал Виктор. — Его нет ни на одной карте, даже самой секретной! И ты сейчас поймешь почему. Смотри внимательней! Я постараюсь прямо над озерцом пролететь.

Борису не надо было слишком напрягать глаза, чтобы разглядеть и понять, почему какое-то заурядное лесное озеро представляло собой тщательно охраняемую тайну. Зримый ответ на этот вопрос лежал под ним как на ладони.

И уже во второй (нет, в третий или в четвертый!) раз за сегодняшний день майор Дугин поймал себя на мысли: «Этого не может быть». Увиденное просто не укладывалось в голове, не вписывалось в привычные законы мироздания.

Под белым крестом «Бумеранга» лежало овальное озеро, совсем небольшое, навскидку — метров сто пятьдесят в длину. Из озера вытекала речка, огибая его по окружности. Что-то похожее на знакомую литеру @. Только...

Борис таращился, не веря своим глазам.

Он вспомнил, как в шестом классе увлекался простенькими опытами из книги «Занимательная физика». Если причесать волосы обычной в то время эбонитовой расческой и поднести эту расческу к струйке воды из-под крана, то струя будет падать вниз вовсе не вертикально, как ей положено по законам физики, а по дуге, по совершенно невероятному изгибу. Происходит это маленькое чудо по причине завихрений электромагнитных полей.

Но картина, увиденная им посреди таежного массива, могла привести к завихрению сознания у самого созерцателя.

Речка вытекала из лесного озера, огибала его по окружности и... снова впадала в это же самое озеро! Природный вечный двигатель. Замкнутая в кольцо дорога, по которой можно бесконечно идти вниз мимо одних и тех же камней, деревьев, пещер... Плыть по кругу все время вниз и вниз. Или вверх.

Планер, будто повинуясь мыслям майора Дугина, взмыл вверх и заложил крутой вираж.

— Надо спешить, — надсадно проговорил Крайнов, перекрывая шум ветра и звуки хлопающей от порывов воздуха фанеры. — А то не успеем приземлиться до темноты.

«Обидно было бы разбиться именно сегодня», — мелькнуло в голове майора Дугина.

— Объясни, — все-таки выкрикнул он, не утерпев.

— Ха! Легко сказать, объясни. Если б можно было объяснить, так это место не прятали бы от людей. Всемирный научный или туристический центр открыли бы. Видать, тут мы лицом к лицу столкнулись с неизведанным. Какая-то непознанная сила выходит на поверхность земли...

— ...из преисподней, — буркнул начальник экспериментального сектора «три семерки».

Все это надо было осмыслить, переварить.
 

Глава двадцать третья

Вопреки опасениям «летучих спецагентов», вершина холма вовсе не была погружена во мрак: она издали сияла огнями. При свете автомобильных фар, прорезавших густую мглу, можно было различить стоящие неподалеку от ангара автомашины. Одна, другая, третья...

— По нашу душу прибыли, — констатировал Виктор, заводя планер на посадку.

— И по душу покойного дяди Миши, — мрачно добавил Борис.

«Бумеранг», повинуясь пилоту, качал крыльями, сигнализируя о готовящемся приземлении.

— Остолопы, — выругался Крайнов. — Они что, не понимают, что машины загораживают нам посадочный путь? Врежемся ведь!

— Они нас не видят, старина. И не слышат.

— Сейчас услышат, — зловеще предрек капитан.

Он снова поднял планер, тот промелькнул над ангаром и взмыл вверх, полого разворачиваясь обратно. Предстоял второй заход.

Виктор уже второй раз за день (многовато будет!) вытащил пистолет, взвел курок большим пальцем, не отрывая левую руку от штурвала:

— Придется палить в воздух.

— Не надо, Витя, они, кажется, заметили нас, — тронул его за плечо майор Дугин.

И в самом деле, на одном из авто замигали фары: мол, вас поняли, сейчас отъедем, освободим место под приземление.

Дугина слегка подбросило на жестком фанерном сиденье, и он в который раз мысленно перекрестился. Посадка — это вам не взлет, господа-товарищи, это куда рискованней...

Обрыв надвигался прямо на них, и Борис почувствовал, как напрягся и взмок его напарник: вроде бы Дугин даже уловил резкий запах пота, повеявший из подмышек сидящего впереди него товарища. «Бумеранг», задрав нос вверх, прочертил хвостом борозду на поляне, и воздухоплавателей сотряс удар: это днище плашмя грохнулось о землю. Загребая крылом, планер вспахивал суглинок вместе с пожухлой травой, отлетела одна секция, вторая... Крыло переломилось пополам — и наступили покой и тишина.

Друзья сквозь мутный пластик ветрового заграждения смотрели, как к ним стремительно приближаются черные силуэты, перебежками, согнувшись в три погибели.

— Не двигаться, руки за голову! — донесся до них хорошо знакомый голос.

— Спокойно, Вий! — прокричал в ответ Крайнов. — Свои...

Возле груды изломанной фанеры, еще минуту назад носившей романтическое имя «Бумеранг», стояли спецотдельские агенты Витийеватов и Псурцев.

— Вы как здесь оказались, братцы? — насмешливо спросил Крайнов. — Что, приехали по тревоге — ловить нарушителей воздушного пространства Велегжи? Ну конечно, как же! Такой важный стратегический центр.

Виктор и Борис, кряхтя, высвобождали затекшие ноги из фанерного плена.

— Помогли бы, что ли, коль уж вы здесь, — неласково проворчал Дугин, и коллеги принялись разгребать «завалы».

Со стороны оголившийся каркас планера напоминал скелет большой рыбины, выброшенной на берег и растерзанной гиенами да шакалами.

— Н-да, поступил сигнал... — виновато мямлил агент Псурцев.

Рядом с двумя молодыми агентами возник еще один персонаж — долговязый, с фонариком в руке. В отблесках света Борис узнал оперативника Земцова.

— Поступил сигнал, товарищ майор, что совершен недозволенный полет над городом... и его вроде бы совершили вы, — осторожно промолвил опер. — Мы это установили уже здесь — по номеру машины, которую мы с напарником обнаружили у ангара. Ведь планер мог стартовать только отсюда.

Тут только Борис заметил поодаль оперативника Горбаленю из того же убойного отдела, что и Земцов.

Псурцев счел нужным продолжить вместо полицейского:

— Поняв, что предполагаемый нарушитель — это, возможно, вы, господин майор, лейтенант Земцов счел необходимым поставить в известность следственный комитет области, где мы с вами служим. — И еле заметно подмигнул Борису.

Дугин, перегруженный впечатлениями последних двух суток, поначалу никак не мог взять в толк: каким образом по номеру его машины менты сумели определить место службы ее владельца? Ну хорошо, в базе данных ГИБДД его авто значилось как принадлежащее Дугину Борису Витальевичу, военному инженеру на пенсии. А как же вышли на следком?

И тут спецагент Дуб вспомнил, что вчера ночью в парке, возле трупа девушки Лиды, он сам предъявил свою «липу» — служебное удостоверение следственного комитета — этому Земцову. А тот оказался памятливым, молодой, да ранний.

Когда-то спецагентов инструктировали: не менжуйтесь, парни, спокойно предъявляйте ментам или еще кому-нибудь из смежников свои следкомовские ксивы. Если кому-то взбредет в голову проверить — вас прикроют.

Механизм прикрытия был и сложен, и прост одновременно. В дежурной части Велегжанского следственного комитета, куда обычно поступали все подобные звонки — а действительно ли такой-то и такой-то у вас служит? — прямо перед носом у дежурного лежал список сотрудников, где значились и некоторые агенты спецотдела. Что это за мертвые души, почему Следственный комитет должен создавать и поддерживать их «легенду» — о том даже начальнику областного следкома запрашивать Москву было не положено. Слишком уж с большой высоты было отдано распоряжение включить в список сотрудников «некоторых товарищей».

Как уже упоминалось, помимо Бориса и Виктора, такие же удостоверения сотрудников следкома были, в частности, у Псурцева и Витийеватова. Когда оперативник Земцов позвонил из ангара на вершине холма дежурному по Следственному комитету и удостоверился, что майор Дугин их штатный сотрудник, дотошный Горбаленя взял у него сотовый и попросил дежурного соединить его с кем-то из руководящих работников следкома. Чтобы понять, как действовать дальше в отношении нарушителей воздушного пространства. Дежурный соединил Горбаленю с аппаратом, стоявшим на столе Псурцева. Тот быстренько сориентировался в ситуации, приказал Горбалене дожидаться его приезда на холм: «Без нас ничего не предпринимать!»

— И вот мы здесь, — картинно поклонился Дугину Псурцев.

— Понятно, — усмехнулся Крайнов. — Чтобы, не дай бог, здесь не произошли межведомственные разборки. — И кивнул в сторону Земцова и подошедшего к ним Горбалени.

— Тут еще такой пустячок, товарищ майор, — заговорил осмелевший Земцов. — В сторожке труп обнаружен, дверь явно взломана.

— Труп обнаружен нами, приятель, — снова вмешался Крайнов. — И дверь взломал лично я.

— Интересно... — Земцов пытливо, изучающе смотрел на Виктора. — И вы после этого как ни в чем не бывало отправились кататься на планере? Забрали ключи у мертвеца...

— Такова специфика нашей работы, — с ангельским терпением пояснил Крайнов. — Послужите с мое, молодой человек, и вы начнете совсем по-другому относиться к трупам, особенно столетней давности.

— Да нет, не столетней, — гнул свое настырный Земцов. — И нам известно, что именно вы, гражданин Крайнов, простите, не знаю вашего звания...

— Уверяю, оно выше, чем у вас, — продолжал издеваться над лейтенантом «капитан Рая».

— Прошу извинить, если я вас чем-то обидел, — в тон ему ответил Земцов. — Так вот, в будке покойного Михаила Торопова мы обнаружили журнал полетов. Планером за весь последний год пользовались только вы, м-м-м... товарищ Крайнов. Последний раз — в конце июня. С тех пор планер не взлетал — стало быть, никого тут больше не было. Или... Кто еще мог наведаться к старику и зачем?

— Допустим, никто. И что из этого следует? — надменно спросил Виктор.

— Ну, знаете ли, тут можно всякие версии выстраивать, — продолжал Земцов. — Парализующий укол, например, после которого Михаил Торопов медленно умирал без пищи и воды.

В пикировку решительно вмешался агент Псурцев:

— Господа-товарищи, как видите, насчет сегодняшнего полета все разъяснилось. А насчет всего остального... Вы не имеете права без высоких санкций проводить допрос сотрудников Следственного комитета. Надеюсь, это вы понимаете?

— Понимаем, — сквозь зубы процедил Горбаленя.

Оперативники неспешно удалялись к своей машине, их спины демонстрировали оскорбленное достоинство и неистовое желание когда-нибудь отыграться.

До Бориса донеслось: «Сейчас криминалисты понаедут, труповозка...» Но он прекрасно осознавал, что главный интерес у оперативников, их основная «плодотворная идея» такова: зацепить двух ветеранов спецотдела (гм, Следственного комитета). На чем же зацепить? Ну, для начала на том, что сначала один из них был застукан возле криминального трупа девушки в парке — не далее как минувшей ночью, а теперь, уже вдвоем, они при довольно странных и невыясненных обстоятельствах привели оперативников к еще одному трупу... Многовато мертвых тел образуется вокруг этих таинственных следкомовцев.

— Так, а нам-то, своим товарищам по службе, коллегам... — начал Витийеватов.

— ...по Следственному комитету, — продолжил за него Крайнов.

— Да, по комитету, — кивнул Витийеватов. — Нам-то вы можете сообщить, что здесь все-таки произошло?

— Нет, не можем, — глумливо ответил Крайнов. — И вы, кстати, тоже не имеете права задавать нам вопросы. Как и менты.

— Это почему же? — надулся Псурцев. — Потому что у вас ранг и звание выше?

— Да нет, не поэтому, Сурок, — досадливо повернулся к Псурцеву его верный напарник Витийеватов. — Господин майор и господин капитан не желают с нами разговаривать по той причине, что со вчерашнего дня они на особом положении. В отдельном кабинете сидят теперь.

Крайнов, а вслед за ним Дугин молча зашагали прочь, к поджидавшей за ангаром машине Бориса.

Виктор не сдержался, обернулся к собратьям по спецотделу:

— Все вопросы, друзья, — к полковнику Малахову. Знаете, он просто обожает, когда такие желторотые птенцы, как вы, задают ему всякие вопросы!

Ох, не надо было бы агенту Рае так язвить, унижать своих коллег! Да и оперативников убойного отдела, кстати, тоже. Отрыгнется ведь потом, еще как отрыгнется.

И майору Дугину следовало бы незаметненько осадить своего друга и напарника, подать ему хоть какой-нибудь знак: мол, хорош, не стоит дразнить гусей, у нас есть дела поважнее...

Но Борис был настолько поглощен увиденным и пережитым, что заботы коллег и смежников представлялись ему мелочными, достойными лишь всяческого пренебрежения.

Новоиспеченный начальник сектора «три семерки» и сам не заметил, что в какой-то момент стал просто-напросто презирать окружающих. Кроме Виктора, само собой. Это он, Крайнов, открыл Дугину глаза на совершенно иной, загадочный и зловещий мир, существующий не в каком-то параллельном измерении, а рядом, реально, в физическом обличье. И теперь Борису по идее предстояло вступить в единоборство с мировым злом, вселенским тайным заговором против человечества! Наивно и глупо звучит, но ведь это правда. А тут копошатся под ногами какие-то земцовы, псурцевы... И фамилии-то на слух — как цыкающий плевок сквозь зубы.

Виктору и Борису даже в голову не могло прийти, сколь высокую цену им предстоит заплатить за минутное проявление своего высокомерия и профессионального чванства.

Здесь, у ангара, незримый камень был спущен с горы, словно старенький уазик. И последующую лавину камнепада было уже не остановить.

Увы...
 

Часть вторая

Вечный ноль

Пролог

Да что же это такое, в конце-то концов? Сколько нам еще ждать-то? Хватить водить честной народ за нос!

Действительно — сколько? Пора бы уж.

Дни минувшие и дни предстоящие тиражируются, как отражение в веренице зеркал, пыльных и засиженных мухами. А жизнь тем временем, хочешь — не хочешь, клонится долу — к полу, на который умоляют положить их умирающие. Перед тем как отчалить на ту сторону бездонного озера. Воленс-ноленс. Скорее ноленс. Ноль обнуленный. Получай, человече, баранку. Дырку от бублика.

«Все врут, это нормально, — размышлял Тимофей Ильич. — Но у бессчетного числа людей вранье уже вошло в процесс обмена веществ. Если они правду говорить начнут, то они сразу же заболеют — вот как для них это противоестественно. Представляете, если все начнут говорить, что белое — это белое, а черное — черное? Такой мор вселенский начнется, что — куда там холере или чуме! Так что... Всеобщая лживость хранит человечество от погибели. Общемировая ложь во спасение.

Истомился черный люд велегжанский тягостными ожиданиями. Уж какое поколение кряду все ждет и ждет... Чего? Не то войны, не то голода, не то тюрьмы, а то и холеры. В общем, какой-то большой, единой для народонаселения беды. И желательно, чтобы разом, одним махом, для всех и каждого. Нет, не приходит беда, не накличешь ее просто так. Дудки. Неужто же в самом конце ждет лишь дырка от нуля? Ноль дайте мне, ноль! Всеобщий.

Ну, холеру-то, слава те господи, дождались. Только давненько это было, лишь старики остатние и помнят дождливое лето семидесятого. Вернее, помнят старухи, ибо древних стариков, как и по всей глубинной Руси, осталось в Велегже — по пальцам пересчитать.

А эти, там, в своих библиотечных хранилищах, все обнадеживают, все сулят и сулят Событие. Обманывают народ. Подсовывают дырку. Сначала назначили светопреставление на 25 марта 1992 года, даже по всем телевизорам объявляли денно и нощно: мол, готовьтесь, в праздник католического Благовещения исполняется семь тыщ пятьсот лет от Сотворения мира. Кирдык всем настает. Потом, когда миновал благополучно тот бледный мартовский день, из тех же телевизоров поправились: Второе пришествие запаздывает на тринадцать дней, кирдык придет седьмого апреля. Ну ладно, недолго ждать. Хотя догадывались уже и самые отчаянные из тех, кто призывает кары небесные на род людской, что человечество в очередной раз пронесет. И пронесло.

Не сходить ли в уборную, кстати? Несет с этого пива, сдобренного стиральным порошком “Лотос” — для вящего пеноотделения. Ладно, пойдем потрудимся, хоть и больно уж гадко там, в узеньком сортире “Аквариума”. Оно конечно, чище там не станет ни через час, ни через два. Скорее еще поганей. А организм не обманешь, его позывы не заболтаешь».

Прихватив салфеток побольше, Тимофей Ильич побрел в клозет... Пристроился. И мысли текли уже параллельно физиологическому процессу очищения.

«Да, миновал девяносто второй, и земля продолжила свой бег по кругу. Потом всякие книжники вновь стали считать ворон, то бишь вычислять очередную дату прихода конца света. По Нострадамусу, каркали газеты, это произойдет в год трех девяток, 12 августа почему-то. Дались вам эти девятки... Ну как же, перевернутые шестерки, не хухры-мухры! Потом досталось на орехи трем нулям в 2000 году — тоже, мол, дурное сочетание цифр. Потом 2002 год показался этаким мистическим перевертышем (палиндромом). А народ терпеливо ждал: вдруг хоть на сей-то раз авторитетные счетоводы не ошибутся и апокалипсис разразится прямо вот-вот, при нашей жизни, наяву?

Пассивно ждать мы столетиями приучены, для нас ворон считать — в самый раз. Нет бы самим потрудиться.

То ли дело двадцать веков назад: тот же самый народ (ну очень похожий на теперешний велегжанский — в общем, обычный, неказистый народец) вдруг взял да ка-ак потребует от Пилата: “Распни, распни Его!” И нате, пожалуйста, получите величайшее событие в истории. Прямо в тот же день, всё и сразу. Без тягостных ожиданий, без невыносимо долгой череды унылых будней. Могли ведь жители Иерусалима своим волеизъявлением казнить Бога? Их Создателя? Могли. Потому и захлебывались в раже: “Распни Его!” Ибо могли. Это главное. Они свой шанс не упустили. Могли соделать вселенское зло и соделали. С восторгом самоуничтожения соделали. Потому что ждали со сладостным замиранием внизу живота: вот сейчас, прямо сейчас, на их глазах непременно разверзнутся небеса и пламень огненный испепелит их самих. Пусть, пусть! Это Событие нельзя пропустить, нельзя отменить, ибо жизнь тосклива. Ради такого зрелища не жалко принести в жертву свое унылое бытие — и детей своих заодно.

И никакой зависти в качестве подоплеки. При чем тут зависть-то? Чему завидовать? Тому, что Иисус мог исцелять, а какой-нибудь скорняк не мог? И этот скорняк из толпы завидовал, что ли? Ах да, конечно, Ему не скорняки да хлебопеки, Ему якобы власти тамошние завидовали. Ну-ну. Тому завидовали, что Он бесплатно лечил, что богатых, что бедных, и при этом притчи про рыбаков и землепашцев рассказывал? В общем, ерунда какая-то. Да пусть лечит! Все болеют, как дочь Иаира или слуга сотника — людей богатых и набожных.

Завидуют лишь тому, кем ты сам хотел или мог стать, но не стал. А стал кто-то другой и тем самым присвоил себе твою мечту. Нет, не завидовали Иисусу простолюдины земли обетованной. Христу могли завидовать разве что бездарные врачи, которых он дискредитировал и лишал заработка.

Ну да, конечно, ревниво относились к Иисусу члены правящих партий — книжники и фарисеи. Но решающим для Пилата был рев толпы, выкрики алчущих зрелища простолюдинов: “Распни Его!”, “Кровь Его на нас и на детях наших!”. Было в тот момент для тысяч людей нечто более важное, чем судьба детей, внуков и правнуков. И если вдуматься, как можно быть уверенным в том, что кровь осужденного тобою на смерть узника непременно падет на головы грядущих поколений, если только это не Кровь Божественная? А они были уверены.

Потому-то и распяли его жители Иерусалима, что знали, чувствовали в глубине души: они сейчас убьют Сына Божия. Ну что за радость распять Варавву? Подумаешь, очередной банальный убийца. Другое дело — увидеть распятым на кресте Создателя мира. Вот это — событие! Потому и распяли. Могли — и сделали. И власти безошибочно подстрекали народ, зная его подлую сущность. Владыкам важно самоутвердиться или — погибнуть со всеми вместе. А народец-то всего лишь жаждал невиданного зрелища, смертных переживаний. Восторг самоистребления людьми овладел.

Так и нынешние власти планеты поощряют человечество снова и снова распинать Христа. По мелочи, по чуть-чуть, ибо измельчали страсти людские. Тюк молоточком по гвоздю — и в сторонку. Ну-ка, живой остался я, грешный? Живо-о-ой. Погодим маленько и снова тюкнем. Потому что можем».

Тимофея Ильича конечно же слегка смущало то обстоятельство, что он размышляет о высоких материях, скрючившись, пардон, над толчком. А с другой стороны... Не сказано ли в Писании: на всяком месте будете поклоняться Отцу Небесному? А он тут даже не молится, всего лишь предается раздумьям, хотя и молиться в сортире, надо признать, ему случалось. Только не при поносе, а при запоре.

Долгонько не баловали народ подобными зрелищами, как исход Первого пришествия. И вот объявляют: ждите, Второе пришествие наступит в день трех шестерок: 06.06.06. То есть 6 июня 2006 года. Ведь есть три шестерки? Есть, это факт. Число зверя, символ апокалипсиса. Раз в сто лет так сходится.

Кстати, некоторые интересовались: а что происходило в мире и России 6 июня 1906 года — года Красной Огненной Лошади? Ждали конца всему? Нет, не ждали. В тогдашнем обществе тема не поднималась, и потому день был как день. Не сообразили сто лет назад журналисты и пророки заработать на столь дивном сочетании цифр. В голову не пришло. По-другому головы были устроены, что ли?

А оно и впрямь дивное, это сочетание. Даже Тимофей Ильич, к стыду своему, увлекся пристальным рассмотрением даты — 06.06.06. Красиво-то как. И самый убедительный намек на светопреставление — не шестерки, нет. Нули! Раз, два, три. Словно трехколесный велосипед неумолимого апокалипсиса везет на себе зверя — 666. Тут, пожалуй, усомнишься, поумеришь свой скепсис, а там, глядишь, и поверишь.
 

* * *

Так, неспешно и местами непоследовательно, рассуждал Тимофей Ильич, вернувшись к своему столику возле пальмочки в пивбаре, именуемом в просторечье «Аквариумом». Плюхнулся влажным гузном на пластмассовый стул в виде полусферы. То есть само по себе слово «аквариум» не вполне просторечное, разумеется. Латинское словечко, когда-то давно прямо-таки научное.

Тимофей Ильич смотрел в оконное стекло со свилем^[3], вяло развлекая себя созерцанием того, как прозрачный натек преображает проходящих мимо бара гражданок и граждан. То голова и плечи движутся впереди ног и туловища, то ноги идут отдельно от остальной биомассы. Люди за окном возникали и исчезали порционно, половинками. Двусоставными, в общем, представали взору Тимофея Ильича прохожие.

И Христос, сошедший когда-то на землю, был двусоставным: Бог и человек одновременно. Богочеловек. А он, Шведов, просто человек. Значит, он — половинка Христа? Выходит, так. Это очевидно даже для примитивной арифметики.

Арифметика. А-рифм-этика. Нерифмующиеся, не складывающиеся вместе нормы бытия. Нескладёха, как говорила мать. Вечно бунтующие слагаемые, от перемены мест которых то и дело меняется итог.

Христос пришел поделить Себя на всех людей, чтобы каждый стал Его половинкой. Но даже если сложить обратно все человечество, не получится и одного Христа. Вот тебе и арифметика. Лжет она то и дело.

Давненько не был в церкви Тимофей Ильич, плохо это. А с другой стороны, возлагать на себя крестное знамение обрубком десной руки — прихожан искушать, да и несподручно. Опять же утешало то, что от церкви до кабака завсегда был только один шаг, и так — везде, не только на Руси. Но, выходит, и обратно — от кабака до церкви — тоже только один шаг? Или опять нескладёха, снова подводит лукавая арифметика? Числовая система ниппель.

Утренний шалман заполнялся страждущими опохмелки, да не в одиночестве, а в кругу таких же израненных ветеранов общего для всех них фронта. И, опрокинув кружечку-другую, а не то так и стопочку беленькой, утерев губы и крякнув, по обычаю, вновь прибывшие тут же вступали в общий разговор. Разговор этот был прямым продолжением вчерашнего, только вечернего, когда вплоть до закрытия «Аквариума» завсегдатаи взахлеб, хлебая пиво, обсуждали минувший денек. А денек накануне и был тем самым 6 июня 2006 года. И хоть вчера никакой вселенской катастрофы не случилось, у каждого что-то да произошло, о чем он непременно должен был рассказать.

Все слушали очередного самовидца невиданных доселе событий предельно уважительно, сдерживая нетерпение — ведь и сам сейчас начнешь свою историю излагать, так, глядишь, к ней тоже отнесутся с доверием, будут слушать не перебивая. А вот ежели посмеешься или как-то иначе поглумишься над рассказчиком, то и тебя непременно перебьют, выставят дураком.

И всякий раз получалось, что каждый новый самовидец пересказывал именно свою, отличную от других историю, у которой иных свидетелей, помимо самого рассказчика, не было. Во всяком случае, среди тех, кто этим утром находился в «Аквариуме». Ни разу Тимофей Ильич не услышал, чтобы кто-нибудь подхватил: «Все верно, я своими глазами это видел, правильно говоришь!» Или: «Я там как раз был в тот момент». Создавалось впечатление, что порознь описываемые пивохлебами события происходили в разных городах. А город-то был один — Велегжа.

Биндюжники, конечно, все-таки перебивали говорившего, но скорее это было подбадривание, поддакивание, а не затыкание рта. И потому истории, большинство из которых были слышаны еще вчера, под одобрительные кивания голов обрастали новыми подробностями, а кое-что, пожалуй, и придумывалось тут же, по ходу.

— Гляжу — мама дорогая! Над улицей гриф летит, самый настоящий. Во-от такой размах крыльев! И клюв белый, загнутый, а в когтях — кусок колбасы. Вроде бы вареной.

— Из зоопарка, поди, свалил твой гриф!

— Не, я был зимой в нашем зоопарке с дочуркой, там никакого грифа не было.

— Ну, мало ли... Столько времени прошло. Значит, появился.

— Это на какие шиши, милый?

— Короче, слушайте! Сел тот гриф на фонарный столб, колбасу клюет. А фонарь сразу как он его коснулся лапами, так весь сосульками покрылся, они бородой стеклянной свисали. А как снялся гриф с места и дальше полетел, сосульки быстренько таять начали.

— И куда же полетел твой гриф?

— Не проследил я. Он быстрей меня летел, хоть и не очень быстро. Сообразил только, что он не просто так летит, куда ему вздумается, а он за кем-то летит, кто по улице идет. Или в машине едет. Охраняет, в общем.

Бармен Вачик покачивал головой — то ли заинтересованно слушая, то ли с недоверием. А из-за какого-то столика уже тянулась рука, будто в детстве, на школьном уроке:

— Мужики, теперь меня послушайте. Я свою тещу в церковь провожал, вчера Семенов день был, а тестя покойного Семеном звали. Она на службу пошла, панихиду заказывать, а я снаружи остался, покурить. Солнышко светит, купола на церкви блестят. Вижу — легковушка к церкви приближается, самая обычная легковушка. Медленно едет, неспешно. А от церкви тень на дорогу падает. И вот, братцы, ка-ак машина эта передком своим в эту тень ударилась — аж подфарники треснули. Ба-бах! Будто в стену кирпичную. У меня сигарета изо рта выпала. Ну, водила назад сдает, переключился и по газам. С разгону хотел эту тень церковную прошибить. Хрена! Только передок помял. Развернулся и уехал. Не иначе как черт за рулем сидел, а они, черти-то, не только что церкви, а даже тени от церкви боятся. Не могут ее преодолеть.

И опять выяснилось, что никто, кроме рассказчика, эту сцену не наблюдал, хотя главный, кафедральный собор Велегжи в самом центре стоит, на оживленной улице. Знать, не подгадал никто из двух десятков мужиков, сидящих и стоящих у стойки в «Аквариуме», очутиться у церкви той вчера в урочный час. Опять же ни один из присутствующих не подтвердил: мол, я слыхал про это или мне рассказывали. В общем, странные какие-то разговорчики, гадательные для слушателей: то ли было, то ли не было.

— Это еще что! Вот я сейчас вам расскажу, — вскочил со стула парень, расплескивая пиво; он еле дождался своей очереди и теперь спешил выговориться, пока его кто-нибудь не опередил. — Я вчера был на набережной, стою у парапета, пиво из банки пью, в воду поплевываю. Гляжу, мотоцикл подъезжает, «хонда». Ну, мотоцикл как мотоцикл, черный такой. А на нем — непонятный какой-то байкер: то ли пацан, то ли девчонка. Шлем на голове тонированный, не разберешь. Короче, не рассчитал ездун этот, не затормозил вовремя, и мотоцикл этак легонечко в парапет передним колесом уткнулся. Несильно, без повреждений! И тут на меня таким морозом повеяло, что я аж передернулся.

— Замерз, бедный! — хохотнул кто-то из угла.

— Да я-то что, — дрогнувшим голосом, ставшим прямо-таки загробным, прочревовещал парень. — У меня пиво в банке замерзло! Льдом оборотилось. И слышу — треск пошел по реке, хруст. Оглянулся — и давай креститься! От берега до берега полоска льда образовалась — метров тридцать шириной. Катерок там был, посреди реки, так он вмерз в лед прямо на ходу. А байкер этот самый, он газу дал, по ступеням с набережной на лед выехал — и на ту сторону прямо по льду, мимо катера.

— А ты что же?

— А я убежал. Не помню, как и до дому-то добрался. Еле отдышался потом.

— Я был вечером на реке, нет там никакого льда, — с сомнением сказал кто-то.

— Да ведь растаял, поди. Жарища-то какая! — отозвались от стойки.

— Вы Аслана послушайте, он вчера тоже рассказывал... Аслан, повтори, а?

Небритый кавказец отмахнулся:

— Нэохота.

— Давай, Аслан! Люди не слышали, расскажи!

— Та... — вяло начал тот, кого называли Асланом. — Ехал вчера на машине, увидел — дэвушка впереди идет, красивый... В руке — черный шлем. Я сзади видэл, молодой, с фигурой. Притормаживаю, хотэл подвезти. Говорю: «Дэвушка, давай покатаю!» — Аслан судорожно сглотнул. — Он остановился, к окошку моему наклонился...

— Про лицо, про лицо, Аслан!

Кавказец озверел:

— Нэ было там лицо, нэ было лицо! Там... Там... Ничего нэ было, только серое, и смотрит...

Последние слова говоривший провыл, проскулил с повизгиваньем.

— Я машину бросил с ключами в замке, через правый двэрь выскочил. А он...

— Кто — он?

— Дэвушка этот, мертвый дэвушка! Сел в мою машина и уехал. Сейчас ГАИ машину ищет. Пропала машина. Да наплевать. Я все равно в этот машина больше ни за что нэ сяду. Пусть менты сэбэ забирают, когда найдут.

— Да уж точно, на кой такая машина. Главное — сам жив остался.

— Аслану — да, повезло. А вот тот бедолага, что под колеса этой ведьме угодил... — начал очередной рассказчик.

— Что, сбила кого-то, да? — живо повернулись в его сторону завсегдатаи «Аквариума», переключили внимание с кавказца на новенького.

— Сбила, — подтвердил тот. — Прямо на Малой Центральной. Короче, я иду, вижу — впереди меня машина припарковалась. Выходит мужик как мужик, с папочкой под мышкой, и начинает переходить дорогу. И тут его в бочину — хрясь! Тачка не быстро ехала, могла бы и притормозить. И видимость у водилы хорошая была. Специально сбили мужика.

— С чего ты взял?

— Да уж с того. Лежит тот мужик посреди дороги, никак встать не может, видно, сломана нога или бедро. А водила выходит, но не для того, чтобы извиниться или в больницу отвезти. Нет! Там разговор другой был. Правда, я не все слышал.

— А что слышал-то?

— В том-то и дело, что водила этой тачки, которая мужика сшибла, в шлеме был мотоциклетном. Плохо слышно слова. Я только разобрал: «Ну здравствуй, Мавр! Привет тебе от верхов». И пнул лежачего. Потом наклонился, папку забрал и уехал.

— Что за папка? Где это все было? — спросил кто-то без особого интереса.

— Прямо напротив Госкомстата.

— А-а, где непонятно кто неизвестно чем занимается, — загалдели сразу несколько голосов. — Темное местечко, нечистое...

— С чего ты взял, что нечисть там?

— Слухами земля полнится...

И тут Тимофей Ильич поставил кружку на столик, гаркнул на весь бар:

— Земля трупами полнится!

И затихли все, приумолкли. Слышно было, как за стойкой бара тонкой струйкой из пивного краника наполняется кружка. Все оцепенели, словно и впрямь внимали мерному шороху, с которым толща земная час от часу заполняется мертвецами.

Тимофею Ильичу тоже было что порассказать своим знакомцам по «Аквариуму». Но... То ли пиво сковало язык, то ли еще что-то, неосознанное. Ведь и капитана Маврина он знал — того самого, которого девушка в шлеме называла Мавром и передавала привет от Верховного. И девушку ту он видел, да не где-нибудь, а у себя в избе.

— Заговорил наш заговоренный, — буркнул наконец кто-то из сидевших в баре.

— Погорелец наш! — отозвался еще один гражданин, очухавшийся после зловещей фразы Тимофея Ильича. — Сейчас чего-нибудь отмочит.

Но не отмочил ничего Тимофей Ильич, молчал рыбий авгур. Он понимал, вернее — чувствовал, что все, о чем только что рассказывали посетители бара, происходило (если, конечно, происходило вообще) исключительно из-за него и ради него. Началом всему был он, Тимофей Ильич. И его загадочное прошлое, сокрытое даже от его собственной памяти.

Домишко его ветхий и впрямь подвергся вчера огню и дыму посреди бела дня, каковое событие минувшим вечером уже было многократно обсуждено совместно с самим Тимофеем Ильичом здесь же, в «Аквариуме».

Если бы размягченные пивом мозги собравшихся могли сопоставить все сказанное и услышанное только что в баре, тогда перед ними легко выстроилась бы некая последовательность, логическая взаимосвязь вчерашних явлений. Стало бы ясным, что все они крутятся вокруг одной и той же девушки, неизвестно, впрочем, откуда взявшейся в их Велегже. И последовательность эта была бы, скажем, такой...

Сначала эта особа угнала мотоцикл в новом городе, за рекой, — видать, хозяин оставил его возле магазина с воткнутыми ключами зажигания и шлемом на руле. Такое бывает. Затем она же напугала парня возле набережной, заморозив его пиво в банке, а заодно и реку. Потом девушка по льду переехала на угнанной «хонде» в старый город, где по какой-то причине бросила мотоцикл и пошла пешком. Скорее всего, на том берегу для байка не было возможности въехать на набережную. Потом она отобрала тачку у Аслана и поехала по направлению к собору, причем сопровождал ее летящий гриф. Разбив передок машины о церковную тень, девушка поехала на Малую Центральную в объезд, там сшибла какого-то Мавра, взяла его папку и снова уехала в неизвестном направлении.

Вот как-то так оно все выходило.

Так-то оно так, да только не хватало чего-то существенного в этой веренице глумливых деяний и, прямо скажем, издевательств со стороны девушки над старинным городом и его честными обитателями. Звена какого-то недоставало. Вернее — звеньев. А именно: не было у этой совокупной, суммарной истории ни начала, ни конца. Смысла весомого тоже не просматривалось. Но он был, должен был быть, смысл этот самый. Ведь неспроста же вся эта чертова свистопляска случилась в «день трех шестерок».

Но не похотел Тимофей Ильич добавлять эти недостающие звенья в цепь вчерашних событий. Хотя звенья эти прямо-таки звенели в его мозгу — то ли болезненной погремушкой не изжитого до конца похмелья, то ли колокольчиком тревоги.
 

* * *

Вчера он, распластанный, валялся на своем дощатом полу, укрытом домоткаными половиками, и свидетелей этому валянью не было — как у всех прочих самовидцев вчерашней чертовщины. И было его тело дебелое совсем-совсем голым.

«Пол-христа» валялось на полу расхристанно, со свесившимся под мышку нательным крестиком, словно прибитое к доскам даже не гвоздями, а железнодорожными костылями. Раскисшей полумертвой белой жабой продавливало рассевшиеся доски человеческое естество по имени Тимофей Ильич Шведов. Крестовидно раскинутые руки смотрели в потолок.

Тимофей Ильич умирал, и он знал, что умирает, а откуда знал — непонятно. Однако ж знал непреложно. Онемевшая ладонь была не в силах отогнать назойливое солнечное пятно, заползшее на сомкнутые веки Тимофея Ильича. Вот точно так же умирал когда-то давно его отец, застигнутый врасплох сердечным приступом. «На пол, на пол», — давился он последними в жизни словами, и пожилая, суеверная медсестра, которая, как часто водится, прибыла на «скорой» одна, без врача, говорила громко, не стесняясь маленького Тимы и его матери:

— Ну, все, помирает, к земле поближе просится.

Земля была совсем рядом, в подполе, но ни у отца, ни у Тимофея Ильича не хватило сил перед смертью, чтобы спуститься туда, в затхлый картофельно-капустный холодок погреба, чтобы временно погребстись там, предваряя погребение окончательное.

И польстился же он вчера на редкостную для «Аквариума» дармовщинку, пил пиво с водкой, да еще и портвейном запивал! Так умри же, ненасытная твоя утроба. Умри...

Нет, замри!

В зыбком, пограничном состоянии между жизнью и смертью поблазнилось^[4] Тимофею Ильичу... Да-да, вот именно что поблазнилось, а не почудилось, ибо чудо — это нечто чудесное, это Божья прерогатива, а тут явно соблазн, искушение бесовское просматривалось полузрячими глазами отчалившего по реке вечности Шведова. И померещился ему в туманном мороке^[5] над Стиксом черный силуэт на фоне дверного проема, и, что странно, видел этот абрис Тимофей Ильич сквозь сомкнутые веки. Впрочем, так уже бывало с ним в часы тяжкого, смертного бодуна, когда и с закрытыми глазами вполне можно различать окружающие предметы — так ему казалось, во всяком случае. Нормально это, а вовсе не странно.

И тут Тимофей Ильич осознал, что глаза его, глазенки, набрякшие кровью, открыты настежь и солнечные лучи мешают как следует разглядеть визитера. Вместо головы — сверкающий солнечными бликами черный шлем. Да, именно шлем, шелом был на посланце из ада — вот это плывущий по Стиксу Шведов определил более или менее сносно.

— Привет, Тим, — девичьим голосом сказал посланец смерти. — Где моя фотография? Почему не на виду? Прячешь в комоде?

Тимофей Ильич с болью отодрал нижнюю губу от верхней, прохрипел сквозь скопившуюся в горле тугую харкотину:

— Маврин забрал. Только что. Опохмелиться, сука, не принес. Сказал, что идет ревизия давних незакрытых дел. И что в деле «Мстителей Верховного» нет твоей фотографии, один только протокольный снимок с удостоверения.

Сказанное подразумевало, что, само собой, визитер(ша?) прекрасно знает, кто такой Маврин.

Все эти усилия окончательно обезжизнели Тимофея Ильича, и он провалился в черноту прохладной, отдающей торфяником воды. А очнулся, когда солнечное пятно, падавшее из окна, уже переместилось подальше от его изможденного лика.

На диванчике сидела девушка и ласково смотрела на все еще живого Тимофея Ильича. Что это за девушка, было однорукому инвалиду совершенно невдомек, но он почему-то знал, что зовут ее Нина.

— Очнулся, Тим? Я уж думала, не дождусь. Уйду.

— А, Нина... Ты пришла все-таки. Без шлема.

Тимофей Ильич приподнялся было на локте и снова всей тушей, плашмя, словно кусок теста, шлепнулся на половую разделочную доску.

Девушка смотрела озорно и сердито, ее слова доносились до Шведова плывущими по черной воде обрывками белой бумаги...

— Ты что же это, Тимушка, мой гроб во сырой воде утопил, а? Да знаю я, знаю. Ты меня Главрыбой хотел сотворить... чтобы я верховодила в твоем рыбьем царстве. Вплоть до конца света.

— Ну прости, Нина, — то ли сказал, то ли подумал Шведов.

— Прощаю, — то ли ответила, то ли это лишь погрезилось Тимофею Ильичу. — Двадцать один год прошел с тех пор, три семерочки. Вот и отпустило меня озерцо на денек. Такие уж правила, раньше — никак. Скоро назад мне идти, и путь не близок... И не хотелось мне, чтобы ты видел то, что с моим лицом сделалось, съели его рыбки, склевали... вот и спросила у тебя фотографию. Чтобы ты свою прежнюю Нину обрел хоть на часок. А ты Маврину карточку отдал. Ту самую, что в парке сделана была — помнишь, бабьим летом семьдесят девятого? Сегодня — мое бабье лето, один-единственный день. Я карточку-то у Маврина забрала, вот она.

Тимофей Ильич изобразил попытку шевельнуться, девушка упредила его:

— Отдыхай себе, Тима-Тимофей. А на карточку ту смотреть тебе не надо. Тимоша... Ты лучше ее нашей Аннушке покажи, а сам не смотри. Я лицами с фотографией поменялась, теперь на карточке мой истлевший образ... посмотрит, и я ею стану... она и не заметит. А нам с тобой на память ее фото останется. Ты как в Никандрово приезжать будешь, к Платону свет Антонычу, так мы и свидимся... щай, пророк ты мой рыбоцентричный.

Девушка встала с дивана, положила фотографию в одежный шкаф, покачала головой: «Не смотри!» Подошла к Тимофею Ильичу, камбалой распластавшемуся на полу, и был он готов к нарезке.

— Эх, жаль вот так расставаться. Какой бы мне подарочек сделать моему Тимоше? Может, отражение свое у тебя в зеркале оставить? Я могу.

Мяукнула открываемая дверца одежного шкафа, и девушка стала позировать перед сверкнувшим зеркалом.

— Вот так... Нет, так лучше. Вот. Пока-пока!

И силуэт ее исчез промеж косяков входной двери.

Тимофей Ильич, замерев, выждал какое-то время. За окном темнело. Изба его покойной матери представала пред ним вроде бы опустевшей, но Тимофей Ильич ощущал на себе чей-то пристальный взгляд. Если бы не похмелье, он, наверное, тронулся бы умишком, но спасительный бодун блокировал осознание действительности.

И он пополз. Куда? Цель подрагивала перед глазами — советский тяжеленный утюг. Боковым зрением Тимофей Ильич видел фигуру, темным отражением застывшую в зеркале. Да нет же, вроде шевельнулась! «Не смотри, дурак», — сказал себе однорукий. Наконец его левая пятерня ухватилась за пластмассовую дужку утюга. Уже хорошо!

Тимофей Ильич оттолкнулся лбом от пола, стал на колени и, зажмурившись, принялся наугад бить чугунным острием по зеркалу. Оно осыпалось на пол длинными языками, и выдохшийся Тимофей Ильич повалился на осколки, раня бледную свою, лягушачью кожу.

Один осколок, прямо возле переносицы Тимофея Ильича, подмигивал ему девичьим глазом. Хрюкнув, Тимофей Ильич перекатился по полу раз, другой, лишь бы подальше от моргающего — зовущего в морг? — зеркального кусочка, который вдруг выбросил вверх синюю струйку пламени. Но этого уже не видел обморочный Тимофей Ильич.

Через какое-то время он в очередной раз за этот день пришел в себя: «раб рыб» захлебывался в ледяной мыльной пене, которая шла напором и валтузила его по полу. Окна вспыхивали синими проблесковыми огнями пожарных машин и полиции.

«Заодно и помылся», — скажет через пару часов Тимофей Ильич постояльцам «Аквариума».

А те вовсю обсуждали события уходящего дня, в который так и не случился долгожданный всеми конец света, но который и десять лет спустя нет-нет да и вспоминался кем-то из тех биндюжников, что не до конца пропили свою грешную память.
 

Глава первая

— Успеваем?

— Должны по идее...

Дугин и Крайнов въехали в город, когда осенние сумерки уже окончательно сменились промозглой, влажной тьмой. Они торопились вернуться в спецотдел, чтобы наведаться в архив, где можно было получить доступ к хранившимся там документам только до девяти часов вечера.

— А что за прибор такой ты мне в планере дал подержать? — спросил Борис с некоторым подозрением. — Никогда такого не видел. Какая-то суперсовременная оптическая система, позволяющая видеть сквозь заграждения.

Виктор лениво усмехнулся:

— Этому прибору больше тридцати лет от роду, Боря. Вот так-то. И он создавался в натовских лабораториях, для того чтобы вояки могли наблюдать за противником сквозь ветви деревьев, заросли камышей... В общем, сквозь неплотные, разреженные преграды. Сквозь стенку, даже самую тонкую, этот прибор не видит. Так что никаких чудес техники, дружище. Там принцип примерно такой, как мне объяснили: прутья камышей, например, благодаря хитрой системе адаптации в окуляре словно сужаются, становятся тоньше. А все то, что за ними, визуально расширяется, приобретает очертания, максимально приближенные к реальным.

— И кто тебе все это объяснял? У кого ты купил эту подзорную трубу?

— Ну, купить ее мне и сейчас не по карману, не то что тогда... Мне эту штуковину подарили. Помнишь, в восемьдесят седьмом у нас в городе прокатились серийные убийства мелких бизнесменов, тогда их называли кооператорами?

Спецагент Дуб, хоть уже и зарекся ничему не удивляться, все-таки внутренне содрогнулся. Мистика, совпадения и всякие разные «знаки судьбы» неотвратимо заползали в его жизнь и захватывали сознание. Только вчера ночью, в парке, он вспоминал «дело Супа», и вот надо же, суток не прошло, как это полузабытое расследование снова всплыло на поверхность бытия, снова ожило...

До него доносился неторопливый рассказ Крайнова:

— Тогда к нам в Велегжу приехали двое спецов из Скотленд-Ярда, молодые, веселые парни. Ну, в то время вошло в моду организовывать обмен опытом между ментами, военными, спецслужбами. Спецотделы по всему миру тоже втянулись в общее поветрие. А Суп был нашим самым первым, официально признанным серийным маньяком-убийцей за все время социализма.

— Суп в итоге оказался ни при чем, Витя, — поправил напарника Дугин.

— Да какая разница! В истории нашего отечества, в памяти народной, то жуткое дело так и осталось как «дело Супа». В общем, в восемьдесят седьмом это был хороший повод пригласить англичан — ведь Англия, можно сказать, породила самого первого маньяка-живодера, Джека-потрошителя. И этим, как принято считать, заложила традиции серийных убийств, совершаемых всякими безумными гражданами. У кого же еще нам учиться, опыт перенимать? Хотя, как ты знаешь, в свое время и Скотленд-Ярду Джек-потрошитель оказался не по зубам, да и мы нашего доморощенного маньяка так и не словили...

— И что же эти англичане? При чем тут прибор?

— Прибор «сквозного видения», как они его называли, эти парни привезли в подарок нашему начальнику ГУВД. Но скрывали до времени, хотели при расставании сюрприз сделать. Однако наш спецотдел перехватил инициативу у ментов и гэбья, взял опеку британцев под свой контроль. Обычная межведомственная грызня подковерная, в общем. И я, как лучший знаток английского языка, кельтской поэзии и вообще всех их manners and customs^[6], был к этим парнишкам, Руди и Тому, прикомандирован «на все про все». Короче, они за всю свою жизнь столько водки и коньяка не выпили, как за те две недели в Велегже. Подружились, конечно, до сих пор рождественскими открытками обмениваемся. Они там, правда, за эти годы, в отличие от меня, ордена Британской империи получили, сейчас оба на пенсии, разводят в своих поместьях один лошадей породистых, другой внуков... Ладно, не хочу о грустном. В общем, вместо начальника ГУВД прибор «сквозного видения» получил в подарок я.

— Выходит, ты заранее предвидел, что эта штуковина нам сегодня пригодится? — продолжал допытываться Дугин. — Уже когда на работу спозаранку собирался, да? Значит, ты знал, что именно мы увидим из кабины планера! Признавайся.

— Эх, Дугин, Дугин, правильно все-таки тебя Дубом окрестили. Я ведь, приятель, помимо, как ты сказал, «этой штуковины», много чего в кофр загрузил. А пригодился один только английский окулярчик. Так что ничего, брат, я заранее не знал, уверяю тебя.

Друзья помолчали.

— Ну а что ты все-таки скажешь насчет главного? — задал Виктор вопрос, который уже давно вертелся на языке у каждого из них.

Дугин вздохнул, взвешивая свои мысли:

— Промежуточные выводы у меня такие. Некие влиятельные лица, минуя государственные структуры, в обход руководства РПЦ и втайне от общественности планируют возвести в Велегже ветхозаветный Храм Соломона. На откопанном ими древнем фундаменте. Как символ воцарения Антихриста и наступления апокалипсиса. В настоящий момент их задача — поскорее отремонтировать фундамент и скрыть каббалистические символы под бетонным настилом. Тогда можно будет убрать маскировочную сетку и открыто приступить к строительству своего оккультного сооружения, имеющего целью в конечном итоге приблизить конец света. Ну а к тому времени они надеются добиться формального разрешения со стороны формальных властей.

— Молодец, Боря! — восхитился Крайнов. — Вот именно так, слово в слово, ты и начнешь свой доклад Малахову. Думаю, этого одного уже вполне достаточно, чтобы утолить его ненасытный голод по раскрытию вселенского заговора князя тьмы. Кстати, ты заметил на экране прибора «сквозного видения» вертикальную шкалу? Нет? В общем, проникая сквозь неплотную преграду, он определяет расстояние... Короче, сетка натянута на высоте примерно три метра от фундамента. Значит, цокольные работы вполне можно выполнять и под ней. Тайно. А плиты и штабеля кирпича ты видел?

— Знаешь, мне как-то не до этого было.

— Неважно. Я зафиксировал все, что под сеткой, на фото. Интересно, как получилось...

— Там фотоаппарат вмонтирован пленочный или цифровой?

— Не знаю. Но то, что не пленочный, — это точно. Мне Руди и Том что-то говорили о его принципе, да я в этом не слишком силен.

— Надо же, в восьмидесятые годы у англичан уже была такая продвинутая техника! — снова подивился Борис. — Фотография — это документ, это сильный ход с нашей стороны.

— Думаю, это не последний наш ход и не последний документ.

Они припарковались возле особняка спецотдела и уже вскоре спускались в подвал, где располагался обширнейший спецотдельский архив.

По пути Дугин поделился с Виктором сомнениями:

— Знаешь, когда я смотрел в окуляр на цоколь будущего храма... В общем, там размер всего-то примерно тридцать на тридцать метров. Ну, может, чуть больше. Даже если допустить, что Храм Соломона будет двухэтажным... Ну и сколько, по-твоему, разноверцев можно собрать под его куполом — слушать проповедь Антихриста? Тыщу? Две? Три? В любом случае — маловато в масштабах планеты. Скажешь, транслировать будут? Не то, Витя.

Крайнов остановился посреди коридора, посмотрел печально:

— Эх, Боря, все дело не в том, сколько народу соберется на проповедь, а в том, какие слова будут сказаны с амвона. Моисей, Иисус, Магомет, Будда вообще, как правило, благовестили перед малой кучкой людей, в крохотных селах с десятком семей, их населяющих. И никаких тебе трансляций! Но слова их прозвучали на века, переменили мир и человека в нем.

— В Иерусалиме Иисус... — начал Дугин.

— В Иерусалиме Он действительно возвещал пророчества огромному стечению народа. В основном — обличал город и его жителей. Но главное было Им сказано задолго до этого, в кругу единиц. Вскоре эти единицы стали миллиардами.

Сегодня дежурным по архиву был Толстый Мавр — так прозвали тучного, меланхоличного капитана Маврина. Толстяк не обижался, он был рад-радешенек, что его вообще оставили при делах. Хоть и где-то сбоку, но все-таки свой среди своих.

Лет десять назад Мавру крупно не повезло — его сбила машина, после чего двигательные способности этого «подающего большие надежды» агента стали весьма ограниченны. Перелом шейки бедра в любом возрасте может поставить жирный крест на личных амбициях. Не то чтобы Мавра парализовало, как покойного дядю Мишу, однако стремительно растолстевший капитан львиную долю времени проводил в сидячем положении. Вот и определили (списали?) Мавра в архив — из корпоративного сочувствия к несчастливому коллеге.

— Здорово, Мавр, — панибратски приветствовал толстяка Виктор. — Нам бы покопаться в делах давно минувших дней...

— Здравия желаю, господин майор, — среагировал на старшего по званию Бориса Дугина «архивариус», пребывающий в постоянном страхе перед близкой перспективой отправки на пенсию. — Какой год вам нужен?

Он попытался даже подняться со стула в знак уважения к субординации, но Борис милостивым жестом остановил Мавра.

— Тысяча девятьсот семьдесят девятый, дело метателя копья Погорелого, — сказал Дугин.

Мавр пощелкал клавишами компьютера:

— Та-ак... Вот оно. Есть такое дело. Статус допуска — ноль один дробь один. — Мавр почесал в затылке. — Так ведь я скоро закрываюсь, ребята. Через двадцать минут. Успеете ознакомиться с чем вам там нужно?

— Мы забираем оригинал дела с собой, — решительно объявил Дугин. — Под расписку. Завтра-послезавтра вернем.

— Не-е-ет, — замотал головой толстяк. — Вы ж меня под увольнение подведете! Из спецхрана можно выносить дела только с разрешения...

— ...не ниже заместителя начальника нашего спецотдела, — мягко продолжил за толстяка Виктор. — Боря!

— а дела со статусом допуска два нуля выдаются только по личному письменному указанию полковника Малахова, — продемонстрировал Мавр (на всякий случай) свое четкое знание инструкций.

— К делу Погорелого допуск — ноль один, а не два нуля, — напомнил ему майор Дугин и извлек из нагрудного кармана свое новое удостоверение. — И вообще... Читай, а то ты тут Царство Небесное проспишь!

Капитан Маврин сосредоточенно изучал ксиву новоиспеченного начальника сектора, Дугин держал ее в раскрытом виде перед глазами толстяка, не выпуская из своих пальцев.

— Мой ранг, чтоб вы знали, уже не просто спецагент, я приравнен в своих полномочиях к заместителю начальника отдела, полковника Малахова! — приврал Дугин, но таким голосом, который исключал какие бы то ни было пререкания и возражения.

— Поздравляю с повышением, господин майор...

При этом, однако, «архивариус» с сомнением отвел глаза и глянул на аппарат внутренней связи. Позвонить Малахову лично? Подстраховаться? Боязно беспокоить полковника, лишний раз напоминать о себе. Да и время позднее. Поди, нет уж Малахова на службе.

— Ну приходите завтра с утра, господин майор, — заныл архивариус. — Спокойно сделаете копию. — Он указал на современный сканер, стоящий поодаль — в радиусе зоны бдительного контроля заведующего архивом. — Ну что за спешка на ночь глядя? Витя, ну хоть ты пожалей меня по старой памяти. Вместе же кровь проливали на улице Яншина.

Виктор наклонился к толстяку доверительно:

— Внезапно вскрылись новые обстоятельства, Мавр. Дело возобновляется. Мы думали, что метатель копья погиб во льдах на Чукотке, а он, оказывается, жив!

— Ну жив, и слава богу! Что вы людям житья-то не даете... — проворчал капитан Маврин, сдаваясь окончательно. — Идите ищите. Отсек ваш направо, там будет на полке значиться «1979».

— Спасибо, Мавр, — подмигнул толстяку Виктор. — Допивай свой йогурт, что ты его прячешь? Пакет — вон он, между ног...

Друзья быстренько отыскали нужный стеллаж с цифрами «1979», букву «П».

— А ты давай дуй к букве «М», — шепнул Крайнову майор Дугин. — Быстрее!

Вытянув из спрессованного ряда советских картонных папок «Дело Погорелого Н.В.», Борис вздохнул с грустью. Боже, как давно это было...

Его уже толкал в плечо капитан Крайнов:

— Очнись, сентиментальный ты наш!

В руке Виктора была точно такая же папка с надписью: «Дело секты “Мстители Верховного”».

Они быстро отогнули длинные жестяные языки, поменяли местами содержимое папок, и теперь дело зловещих супругов Мамонтовых и их кровавой секты находилось в картонной обложке с надписью «Дело Погорелого Н.В.».

Расписавшись в получении материалов расследования «покушения метателя копья Погорелого Н.В., кандидата в члены олимпийской сборной СССР по легкой атлетике, на жизнь гражданина Дугина Б.В.», Борис и Виктор покинули опустевшее здание Насоновского спецотдела...

Спецагент Дугин, обычно бдительный до автоматизма, на этот раз не придал должного значения тому обстоятельству, что с момента их с Крайновым въезда в город за машиной Бориса неотступно следует «неопознанное автотранспортное средство».

Дугин не сразу обратил внимание и еще на одно странное, если не сказать — невозможное обстоятельство.

На папке с делом «Мстителей Верховного» стоял штамп «Чрезвычайно секретно!» — вот именно так, с восклицательным знаком. И степень допуска — «0-0», пресловутые две баранки, как говорили в спецотделе. То есть дальше некуда, секретней не бывает.

И эта папочка просто не могла стоять в одном ряду с делами, помеченными заурядным штампом «совершенно секретно» и стандартной степенью допуска «ноль — один дробь один».

До вчерашнего вечера так оно и было: архивное дело секты «Мстители Верховного» надежно хранилось в бронированном бункере. Но около 20.00 минувших суток в подвальное помещение архива вошла «хвостатая» спецпомощница полковника Малахова Рита Моргун. Металлическим голосом подполковница назвала заведующему спецхраном майору Котову особый пароль, который менялся каждые 24 часа кодированным сообщением из Центра. И получила чрезвычайно секретное дело на руки.

А сегодня, примерно после обеда, означенная Моргун вернула дело «Мстителей» в архив, только почему-то — на полку с литерой «М» за 1979 год, расположенную не в бункере, а в общем зале хранения документов.

Видимо, девушка все еще пребывала в состоянии грогги^[7] после ночи, проведенной в обществе некоего сотрудника спецотдела. И разноречивые переживания личного характера сделали ее невнимательной к служебным обязанностям.

Впрочем... Как знать? Чужая душа — потемки, а женская вообще полный мрак. Причем, как правило, даже для самой женщины.
 

Глава вторая

— Всё, Боря, всё! Я не могу больше ничем заниматься, пока не пожру основательно. Тем более — читать какие-то архивные бумажки. Я человек, в конце-то концов!

— Я тоже, Витя.

Они вышли из здания спецотдела, Борис, как и Виктор, отчетливо чувствовал голод. Еще бы, они ничего не ели уже много часов кряду.

— У тебя дома найдутся какие-нибудь харчи? — с надеждой спросил Виктор. — Ты же у нас вроде хозяйственный, домовитый... Я-то привык на стороне питаться домашними щами.

— Некогда нам стряпней заниматься, пошли по-быстрому в «Аквариуме» перекусим.

На дугинской машине они обогнули площадь, встали под вывеской бара «Камила». Виктор предусмотрительно захватил кофр со всем его содержимым, в том числе с материалами по секте «Мстители Верховного».

— Вачик, тащи шашлык, люля-кебаб, мясные салаты, лаваш, минералку! — чуть не с порога заявил Крайнов. — Корми нас, пенсионеров доблестной российской армии.

Кроме них двоих, в баре почти никого не было — три-четыре одиноких посетителя, да еще девица восседала спиной к ним возле стойки, демонстративно выставив свой упругий зад. Видимо, обнаруженный в подсобке труп все-таки способен хоть на короткое время отбить жажду и аппетит у завсегдатаев, не до конца очерствели их души.

Друзья плюхнулись за угловой, в полутемной нише, массивный столик — чисто по привычке, выработанной годами: чтоб, значит, к ним нельзя было подкрасться сзади, а сами они при этом могли обозревать все помещение — от входа до барной стойки.

Спустя каких-то десять–пятнадцать минут не слишком томительного ожидания Борис и Виктор синхронно, сосредоточенно задвигали челюстями.

Наконец довольный Крайнов откинулся на спинку неудобного, жесткого стула, налил себе стопку бренди из маленькой квадратной бутылочки, извлеченной из кофра.

— Не сбрендишь ты после бренди? — недоверчиво посмотрел на приятеля Дугин. — Спать нам нескоро, чтива будь здоров сколько.

— Можно на завтра отложить, — беспечно ответил Виктор. — Ну скажи на милость, что уж такого сверхъестественного ты рассчитываешь найти в этой папке? Хрен знает какой давности... По сравнению с нашими сегодняшними снимками, с тем, что мы видели из планера, убийства «битлов» в семьдесят девятом — это, брат, отстой. К тому же... Не будь таким впечатлительным, старик, даже по поводу нашей съемки. Ну Храм Соломона, ну конец света... Не волнуйся, он так и так когда-нибудь произойдет. И храм построят, уверяю тебя. Не у нас в Велегже, так в другом месте. В том же Иерусалиме, в конце концов. Только уже без нас, мы этого захватывающего зрелища не увидим. Так пусть уж лучше здесь, интересно же все-таки. Прикинь, какое приключение, а? Кругом — Армагеддон, молнии всякие, всадники Апокалипсиса скачут...

— Ты издеваешься, что ли? — взбрыкнул Дугин. — Я тебе не... Не Псурцев!

К ним приближалась, снявшись с табуретки у стойки, стройная девушка с изящными формами и длинными черными волосами.

— Мальчики, можно составить вам компанию? — воркующим голосом пропела она.

— Нельзя, — буркнул Дугин, как отрезал.

Крайнов допил свой бокал, подмигнул девушке лукаво:

— Привет, Христя! Как поживаешь, крошка?

Девушка восприняла эти слова как приглашение присесть, пододвинула к себе третий стул, грациозно опустилась рядом со спецагентами.

— Ну и память у вас, капитан, — с томной двусмысленностью опустила она длинные ресницы. — Я же имидж полностью сменила, думала, за новенькую сойду... Можно? — Девушка взялась за бренди.

Виктор кивнул.

— А что ж ты без подружки, без напарницы, Христя? Нас же с другом двое как-никак.

— Мне не надо, — поспешил внести ясность Борис, хотя девушка ему определенно понравилась. Что-то в ней неуловимо напоминало вчерашнюю Лиду. Бедную Лиду.

— Не умеешь ты врать, душа моя, — вздохнул Виктор. — «Христя, Христя, где ты, Христя?» Это из Адама Мицкевича, если кто не понял.

— Я знаю, читала эти стихи про утопленницу. Ее как меня звали. Но там — понятно, у них такие имена. А почему вдруг меня родители так странно назвали — не знаю.

— А что, это настоящее твое имя? — грузно повернулся к девушке майор Дугин.

— Да. Чего ж теперь его скрывать, коли товарищ капитан уже и так знает. И с чего вы взяли, что я вру?

— Радуйся, что тебя Христей назвали, а не Яздундокой. Тоже, между прочим, православное имя, самое последнее в святцах, — сказал Борис неожиданно для себя.

«Похоже, я хочу снять эту Христю, во гормоны-то как после всей этой чертовщины разыгрались», — подивился самому себе ветеран спецотдела по прозвищу Дуб.

— Слышь, Борь? Она еще спрашивает, с чего я взял, что она тут нам лапшу на уши вешает. Насчет смены имиджа. Ты, Христенька, просто напугана. Напугана до смерти. А уезжать куда глаза глядят тоже страшно. Огромный, страшный, стылый мир... Верно, девонька? Ты думаешь, Борь, она просто так к нам подсела, клиента словить? Фигушки. Ей защита нужна. Какая-никакая. Скажем, в твоем лице. Ты ведь запал на нее, я прав?

Борис в замешательстве ляпнул:

— А ты что, трепач, рассказывал ей, кто мы такие? Ну, в смысле кто ты такой?

— Ничего секретного мне товарищ капитан не выдавал, не волнуйтесь, — поспешила заверить девушка. — Ну, вы кто-то вроде шпионов, тайных агентов. Все как обычно, подумаешь. Сто раз в кино видела. И пистолет мне показывал.

Борис крякнул.

— Ой, да брось ты шифроваться не по делу, — отмахнулся Крайнов, однако было видно, что он досадует по поводу своей недавней чрезмерной откровенности с девицей.

— И чего же мы боимся, Христя? — спросил Дугин серьезно.

— Да ничего я не боюсь! — запротестовала девушка, но как-то неубедительно.

— Просто, Боря, наша Христенька была подругой и напарницей убиенной вчера Эльзы, — пояснил Виктор. — Потому и одна сегодня, потому и дрожит за свою жизнь. Облик сразу же сменила, чтобы убийца ее не узнал, когда она домой среди ночи пойдет. В городе-то, слыхать, какой-то маньяк начал охоту на девушек ее профессии.

— И на наркош, — тихо сказала Христя, уткнув глаза в прорезь у себя на груди.

Кофточка на ней была просто восхитительна.

Виктор начал декламировать, округлив глаза и делая страшное лицо:

— «Расстегни свою блузку покорно, как покорно открыто для лезвий луж дороги немытое горло...»

— Ну хватит уже пугать, Виктор! — заныла девушка. — Закажите лучше чего-нибудь вкусненького.

В «Аквариум» разболтанной походкой вошел худой, изможденный парень с прозрачной кожей лица и расширенными, блестящими зрачками. Загребая ногами, он подошел к Вачику, обессиленно шлепнул на стойку банкноту:

— Вачик...

Зыркнув глазами вокруг себя, хозяин заведения увлек посетителя в подсобку.

— Этот котик продает наркотик, — безразличным голосом прокомментировал сцену Крайнов.

— Ты поэт, — буркнул Дугин.

— Знаю. Однако... Поэты тоже люди, и ничто человеческое им не чуждо. Мне пора отлить.

Между тем парень вышел из подсобки бара, за ним Вачик. Ободренный приобретением дозы, доходяга, опрокинув по дороге пустующий стул, вышел на прохладный осенний воздух.

— Похоже, после убийства наркомана, да еще прямо здесь, в подсобке, Вачик выпроваживает такого рода клиентов ширяться где-нибудь в другом месте, — процедил Дугин. — Я вообще не понимаю, почему бар не закрыли. Хотя бы на день-два.

— Видимо, для ментов сокращение поголовья шировых — дело хорошее, за это поощрять надо, а не закрывать заведение, — сказал Виктор нарочито громко, чтоб Вачик услышал.

Бармен присел, его почти не стало видно за стойкой.

— Все, мочи моей больше нет. — Виктор хлопнул себя по ляжкам, поднялся со стула. — А мочи скопилось полведра.

«Что-то он снова занервничал, как тогда, в планере, — насторожился Борис. — Откуда вдруг такая напускная веселость и бравада?»

— Ой, капитан, а ведь туалет закрыт на ремонт, — спохватилась Христя. — Мы все тут маемся, за угол бегаем.

— Да? — поднял брови Крайнов. — Он что, в унитаз расчлененный труп спускал? Или подохших рыб? — И презрительно посмотрел в сторону Вачика.

— Ну, что поделаешь, пойду и я до ветру, за угол, — сказал Виктор и накинул на плечо лямку тяжеленного кофра.

— Оставь здесь, — посоветовал Дугин.

— Ничего, так оно верней будет, с собой-то взять. Он мне не мешает. Я же не однорукий, в конце концов...

Дугин тут же вспомнил пьяного философа, размахивавшего накануне перед майором своей культей. Выходит, Виктор знает его? Слушал все эти бредовые теории о всемирном главенстве рыб?.. Надо будет поинтересоваться.

Оставшись вдвоем, Борис и Христя некоторое время молчали. Дугин не знал, о чем говорить в такой ситуации, а девушка была увлечена поглощением мороженого — Вачик подал его, когда за Виктором закрылась входная дверь бара.

— Как вы думаете, это тот маньяк убил Эльзу? — спросила вдруг девушка. — То есть Лиду...

— Мы не занимаемся уголовными делами, — скупо ответил Дугин. и усмехнулся невесело: — Мы же с Виктором эти... как их... шпионы. Нам всякие тайны государственные подавай.

— А там как раз и есть — тайна, — прошептала Христя. — Может, конечно, не совсем государственная, но все-таки.

— Что вам известно? — спросил Борис, напрягшись. — Лиде кто-то угрожал? Преследовал ее?

— Понимаете, у Лиды был один очень странный друг. Он часто сюда заходит, но сегодня его пока что не было. Зовут этого старика дядя Тим. У него правой руки нет. По-моему, он ненормальный.

— По-моему, тоже.

— Так вы с ним знакомы? Хотя с ним все тут знакомы, наверное. Нет, я все понимаю, Лидушке надо было где-то перекантоваться, пока она деньжат подмолотит, комнату снимет. Мы теперь вместе однушку на двоих снимаем. Но она продолжала ходить к нему и потом, когда уже здесь освоилась и когда мы уже с ней вместе поселились.

— Так может, это любовь? — Борис попытался придать голосу игривость.

— Какая там любовь, что вы... Ему лет шестьдесят уже. Или больше.

— А как же Мария и Мазепа? Мазепе тоже к шестидесяти было.

— Да уж, это точно... Этот дядя Тим — такой «мазепа», он, по-моему, вообще никогда не моется. Ладно бы, деньги Лидке платил, так ведь она с него ни копейки не брала. А вы говорите — любовь! За любовь мужик платить должен.

Дугин вспомнил, как в детстве мать ругала его, когда он приходил домой перепачканный и в ссадинах: «Ах ты мазепа!» Видно, Христя выросла в патриархальной обстановке, и ее бабушка тоже называла ее «мазепой»... Это как-то сразу сблизило Бориса с незнакомкой.

Впрочем, какая она незнакомка? С любой из этих девушек достаточно пятнадцать минут пообщаться — и вот она вся как на ладони.

«Ты, браток, что-то зациклился на продажных девицах, — строго одернул себя спецагент Дугин. — Вчера одна казалась тебе родной, сегодня другая... Может, у тебя комплекс? Неосознанное и неутоленное желание воспитывать дочь? Вообще — ребенка...»

— Заколдовал он ее, вот что я думаю, — просто, как о чем-то само собой разумеющемся, сообщила Христя, вытерла испачканные мороженым губы. — А потом задушил в сквере.

— Сначала — застрелил, — вырвалось у Бориса некстати.

— Ух ты, — словно дитя, поразилась Христя.

Вернулся Крайнов, поставил кофр на пол, сам уселся на стул. Поковырял вилкой в остатках салата.

— Ну что, Боря, закажем еще по пять капель? Ты как?

— Никак, — с нажимом ответил Дугин. — Ты, я вижу, неплохо проветрился, освежился.

— Я и был в норме. Мне, брат, чтоб опьянеть...

К их столику вразвалочку приближался какой-то джигит. При его появлении Христя съежилась, посмотрела на Бориса с беспомощной мольбой.

— Ну что, уважаемые, вы девушку берете? — бесцеремонно спросил джигит.

— А тебе-то что за дело? — грубо отреагировал Дугин. — Ты ей кто? Хозяин?

— Слушай, давай без обид, а? — сразу присмирел «хач». — Отдыхайте, уважаемые.

— Ну, спасибо за разрешение, — хмыкнул майор, и тот ретировался.

Христя перегнулась через стол к Борису, зашептала:

— Вот примерно так же и дядя Тим... Он как посмотрит на человека — ну, вот типа такого, как этот, например, который сейчас подходил... Так у того и сердце в пятки. Просто оторопь берет от одного взгляда, не смотрите, что однорукий. Тут многие этого дядю Тима боятся. Вачик тоже, между прочим.

Виктор пристально смотрел вслед присевшему за дальний столик джигиту.

— Меня до сих пор удивляет, как это им удается вести себя будто они у нас тут природные господа, дворяне какие-нибудь, голубая кровь. Даже здесь, на Русском Севере.

— Даже в Европе, — добавил Борис.

— Вот он где таится, близкий конец света, а не в аквариуме на стойке бара и не в каком-то мифическом Храме Соломона! — сказал Виктор в сердцах.

— Что ты сказал? В аквариуме?! — поразился Дугин словам Крайнова.

Вмешалась Христя:

— Это дядя Тим такие байки рассказывает, будто из аквариума Вачика на землю придет конец света. Правда, Виктор?

— Угу, — кивнул Крайнов. — А вот в Библии сказано, что последние времена наступят тогда, когда в цивилизованном мире установится главенство агарян, потомков Ноева сына Хама. «И придут Гог и Магог». Гог и магог, дружище, это мифические племена, обитавшие когда-то на территории нынешней Сирии. Вот они-то и хлынут, согласно Библии, в Европу, заполонят ее и... полонят. Пленят то есть, — пояснил он для Христи.

— Гог и Магог... Сирия и Персия, вот где они обитают, согласно Библии, — нахмурился майор Дугин.

— Ты читал Лескова «Очарованный странник»? — спросил Виктор почему-то зловеще.

— Читал когда-то.

— А я вот недавно перечитывал. Так что помню очень хорошо, а один момент — почти дословно. Там этот странник, главный герой, участвовал в конном аукционе. И вот что удумал распорядитель торгов. Чтобы получить право купить самую лучшую лошадь, претенденты должны были сечь друг друга кнутом. Кто в итоге жив останется, того и кобылка. И странник засек до смерти одного башкира. Его арестовала полиция: убийство, понимаешь. Странник принялся возмущаться такой несправедливостью — мол, все же по-честному было. Спрашивает полицейского: «А если бы этот башкир меня до смерти запорол? Вы бы его отпустили?» «Да, — отвечает городовой, — его бы мы отпустили. Потому как он дикарь, что с него взять? А ты — христианин, тебе и отвечать положено сполна. Пойдешь на каторгу!»

— Вот и ответ на вопрос, почему они хозяева жизни, — мрачно покивал Борис.

— Ерунда это все на самом деле, — вздохнул Крайнов. — Все гораздо серьезней... Какое, по-твоему, произошло главное событие для мировой истории в тысяча девятьсот семнадцатом году? Только не говори, что октябрьский переворот в России или даже свержение тысячелетней православной российской монархии.

— Знаю, о чем ты, — досадливо скривился Дугин. — В тыща девятьсот семнадцатом году британские войска овладели Иерусалимом, который до этого много веков был под властью Османской империи. Только, брат, почему-то это так называемое эпохальное событие не осталось в памяти людской.

— Видишь ли, Боря... Чтобы событие прославилось в веках, ему, как и отдельно взятому человеку, надо прогреметь при жизни современников. Во все времена истории властвовал пиар.

— И что? Англичане владели Иерусалимом тридцать лет, вплоть до образования Израиля, — незаметно втягивался в странный спор майор Дугин. — Что ж они за такой большой срок не смогли придать исторической весомости своему владычеству над Святой землей?

— Потому, Боря, что им пиарить, собственно, было нечего. За такой большой срок, как ты выразился, они так и не сумели решить главной задачи, ради которой захватили Палестину, долину Иордана. Они не смогли решить вопрос о передаче под их юрисдикцию горы Мориа, то есть — Храмовой горы. А в сорок восьмом году вернули гору под юрисдикцию мусульман.

— Это общеизвестно, Витя, — возразил было Дугин, однако почувствовал, что слова напарника имеют прямое отношение к их нынешней операции «Соломон». — Не смогли установить контроль над Храмовой горой и евреи во время Шестидневной войны шестьдесят седьмого года. Израильские десантники штурмом взяли гору со всеми постройками, водрузили над ней свой флаг, объявили всему миру, что Храмовая гора в их руках. А через короткое время вернули гору мусульманам. Отступились, как и англичане. Кишка тонка, нет готовности к большой крови. А у мусульман такая готовность есть.

— Ну да, ну да, — покивал Крайнов. — Что возвышается на Храмовой горе Иерусалима? Конкретно на месте Первого Храма, построенного Соломоном, то есть — на месте Храма Бога Отца, возвышается мечеть Аль-Акса, по другим данным — другая мечеть, стоящая рядом, Купол Скалы. Ты видел фото мечети Аль-Акса? Это очень и очень похоже внешне на Храм Соломона. Так что... Некоторые говорят, что он давно, тыщу с лишним лет назад, восстановлен физически, архитектурно! Мусульманами. Еще в седьмом веке нашей эры. А теперь ответь мне: зачем мусульманам понадобилось почти что копировать древнеиудейский храм Единого Бога, разрушенный Веспасианом?

— Понятно зачем, — процедил Дугин. — Чтобы таким образом зримо объявить миру, что теперь главный иудейский и христианский храм стал мусульманской святыней. А значит, и главная мировая религия — ислам.

— Вот в этом и есть тайная суть конфликта трех мировых религий. Обладание Храмовой горой означает грядущее владычество над миром. И никто просто так, без моря крови, это место и это строение не отдаст! Вот англичане и отступились. А за ними — Моше Даян.

— Поэтому сторонники скорейшего воцарения антихриста ищут альтернативное место для возведения Храма Соломона, — подытожил Борис.

— И все то, о чем мы с тобой читали, — это варианты, пробы, — согласился Виктор. — Может, там получится, может, здесь. Велегжа, очевидно, лишь один из вариантов. Запасной. А может, и основной. Кстати, ни христиане, ни иудеи не признают, что мечеть Аль-Акса или Купол Скалы — это и есть Храм Соломона. Если признать, это значило бы признать верховенство ислама.

Друзья помолчали, а Христя, привыкшая к тому, что мужики обсуждают свои дела, не обращая на нее никакого внимания, доедала салат и не переживала по поводу каких-то там мировых проблем.

— Вот для этого, чтобы весь мир признал, что Храмовая гора, мечети Аль-Акса и Купол Скалы — это главное место молитвы на планете, вот ради достижения этой конечной цели и наступают на Европу Гог и Магог, — вперил палец в друга капитан Крайнов. — Для этого не пожалеют ни крови обывателей, ни денег для подкупа евролибералов. Значит, впереди у Европы — Содом и Гоморра, Сцилла и Харибда, Сен-Пьер и Сан-Франциско. Это и есть апокалипсис.

Борис, казалось, думал о чем-то своем, какая-то мысль — неожиданная и вместе с тем очевидная — смутно копошилась в его голове.

— Ты никогда не задумывался, Витя, почему в христианском мире никогда не строят церквей во имя Первого Лица Святой Троицы? Во имя Бога Отца? — многозначительно посмотрел на друга Борис. — Вот хотя бы у нас на Руси. В честь Христа Спасителя строят храмы, в честь Святого Духа — сколько угодно. Есть Святодуховские монастыри, есть церкви Спаса на крови, Спаса на водах и так далее... А где, скажи, Богоотцовские храмы? Так вот, во имя Саваофа, Бога Отца, от которого исходит Святой Дух и который вечно рождает Бога Сына, ни одного храма нет. Запрещено. Более того — запрещено писать на иконах изображения Саваофа, и поэтому все такие иконы считаются неканоническими. Проще говоря — почти что еретическими.

— Потому что, Боря, — веско сказал Крайнов, — храм во имя Верховного Божества, породившего и сотворившего всё, может быть только один на всей планете. Вот вокруг чего весь многовековой сыр-бор.
 

* * *

— Ну что, пошли? Нам с тобой еще кучу дел переделать надо, — вздохнул Борис.

Христя встрепенулась:

— Ой, ребят, а вы меня не проводите? Мне через парк идти страшно, ведь там Лиду вчера... Я боюсь одна идти. А в «Аквариуме», видно, ловить сегодня нечего.

Каламбур сложился неожиданно для нее самой, она даже и не заметила. И попыталась улыбнуться кокетливо:

— Если только кто-нибудь из вас не... Я могу и с обоими пойти.

— Кстати, интересная мысль, — подмигнул ей Виктор. — Христя, а кого бы ты из нас двоих выбрала? Ну, как мужчину, а не как клиента.

— Не знаю... — неуверенно ответила девушка.

— Понятно, обижать никого не хочешь, — вздохнул Виктор. — Я ж тебя по-простому спросил, по-человечески, а ты все о работе своей думаешь. Не надоело?

Они вышли из бара. Со стороны парка доносились отрывистые звуки сирены, мелькали синие проблесковые огни патрульных машин.

— Похоже, Христя, вам все-таки придется добираться до дома в одиночку, — серьезно сказал Дугин. — И, чует мое сердце, бояться вам на этот раз нечего. Маньяк не убивает больше одного человека в день.
 

Глава третья

Коротко распрощавшись с девушкой, Дугин и Крайнов двинулись навстречу синим огням «маячков».

— Ты был там?.. — тихо спросил Дугин.

Виктор понял его:

— Нет. Я заходил сюда. — Он мотнул головой в сторону темной арки, с которой они только что поравнялись. Из ее зева отчетливо тянуло аммиаком — видимо, здесь мочились сегодня все посетители «Аквариума».

Войдя в сквер, друзья нырнули под красно-белую ленту ограждения. Новая лента, свежая, вчерашние обрывки уже были втоптаны в листву ногами прохожих.

На спецагентов в упор, не мигая смотрели оперативники Земцов и Горбаленя.

— И вы здесь? — вместо приветствия саркастически спросил Земцов. — Надо же, какое совпадение!

— И вы здесь? — съёрничал Крайнов, передразнивая.

— А где ж нам быть? — удивился Горбаленя. — У нас в отделе убийств не сто человек работают. Вот, только что явились по вызову. Опять убийство. И на той же самой скамейке.

— Ну да, вам же сюда добраться — только улицу перейти, — пробормотал Дугин.

Это прозвучало примерно как «нищему собраться — только подпоясаться». Оперативники нутром почуяли обиду.

В свете фар полицейских машин и «скорой помощи» парень прижимал к себе бьющуюся в истерике девушку. Врач уже готовился ввести ей успокоительное.

— Мы думали, человек вышел прогулять собаку... — донесся до спецагентов жалобный голос парня.

На лавочке, запрокинув голову, сидел давешний «аквариумный» нарк. Его рука со шприцем свесилась вдоль безжизненного тела, мертвые глаза вспыхивали в такт вращающемуся на крыше уазика маячку.

Дугин и Крайнов бесцеремонно подошли поближе.

Горло убитого было перерезано аж до позвонков, кровь обильно заливала его грудь, ноги, опавшую листву.

Дугин выпрямился:

— Записка?

— Вот она.

Земцов нехотя протянул Борису полиэтиленовый пакетик с белевшим в нем клочком бумаги. Дугин прочитал вслух:

— «Веселись, юноша, в юности твоей, но помни, что за все ты дашь когда-нибудь ответ перед Богом». Екклесиаст, Витя. Причем писано по памяти, первоисточника под рукой у убийцы не было. У Екклесиаста чуть-чуть другие слова в конце, я же помню. Спонтанное убийство. Ситуационное. Малх на сей раз не готовился заранее. Несчастный нарк просто подвернулся под руку, это был для убийцы сюрприз. Надо думать, приятный.

— Но убийца все тот же? — спросил Земцов. — Опять Малх? Как вы думаете, майор?

— Думаю, он самый. И еще. Я уверен, что он вышел сегодня охотиться на проститутку. Для ее трупа была заготовлена другая записка. А тут повстречался наркоман. Тоже подходящий объект для безумного маньяка. Пришлось спешно придумывать другую эпитафию, мужскую вместо женской.

Дугин и Крайнов посмотрели друг на друга. Оба думали об одном и том же: «Похоже, мы своей затянувшейся болтовней в “Аквариуме” совершенно случайно спасли жизнь девушке Христе».

— Ее не должны убить, — веско молвил Крайнов, не обращая внимания на оперов. — Ни в коем случае! Иначе все пропало... Всему конец. Всему вообще, Боря!

Борис поразился: Виктор будто читал в его, майора Дугина, сознании!

Он еще раз осмотрел убитого.

— На груди оторвана пуговица... Вы ее нашли?

— Нет, — резко ответил Горбаленя.

Дугин повернулся к незнакомому пэпээснику:

— Тут кто-то говорил о собаке.

— Да... Парень с девушкой гуляли, хотели на лавочке посидеть... — постовой вздохнул. — Видят — кто-то уже лавочку занял. И собака рядом. Ну, чувак решил перед своей бабой выпендриться, хотел вежливо попросить уступить им скамейку. Подошел — а наркоман-то мертв. Не растерялся, сразу вызвал нас.

Дугин и Крайнов подошли к стоящей поодаль обнявшейся парочке. Девушку все еще била дрожь.

— Расскажите про собаку, — потребовал Борис.

— Я думал, это его собака, — будто оправдываясь в чем-то, заговорил свидетель. — А пригляделся — мать честная! До сих пор мороз по коже.

— Неужели такая страшная?

— Понимаете... Да, страшная, но... Она слизывала кровь! С лавки, с ног этого несчастного. И... и урчала от удовольствия! Я обмер от страха, а собака посмотрела на меня... Вы не представляете! Огромная, черная, морда в крови, глаза желтые, как огонь. И без поводка, без ошейника! Посмотрела-посмотрела и потрусила эдак не спеша вон туда...

Борис и Виктор снова переглянулись. В той стороне, куда, как выразился парень, «потрусила» уже знакомая им псина (а это была, безусловно, она!), находилась стройплощадка будущего Храма Соломона.

— Собаки так себя не ведут, Боря, ты знаешь? — спросил Крайнов. — Ну, я имею в виду обычные собаки. Даже бездомные. Они мертвецов обходят, во всяком случае свежих. А тут... Слизывала кровь.

Борис поморщился, как от головной боли:

— Мир сошел с ума, Виктор. Человечество, а вслед за ним и животные. Однорукий прав.

Дугин говорил так, будто кроме них с Крайновым в парке никого не было, он словно перестал обращать внимание на всех остальных человеческих существ.

— Мы с тобой чего-то не понимаем, Виктор. Главного.

— Чего же?

— А того. Стоит ли спасать этот мир, Витя? Зачем противиться Второму пришествию? Отодвигать Апокалипсис? Пытаться избежать конца света? Оглянись вокруг! Ведь пора уже, давно пора! Как говорила моя покойная бабушка, «пора перешла».

— Это моя так говорила, ты путаешь, — глухо ответил Крайнов.

Борис повернулся к Земцову и Горбалене:

— Всё! Проект под названием «Человечество» закрыт! На консервацию, на утилизацию. Он уже не интересен Создателю! В него уже нет желания вкладываться!

Объявил, как будто отдал указание о роспуске всех на свете правоохранительных органов. И, словно ставя печать, рубанул ребром ладони по воздуху.

Земцов и Горбаленя смотрели на двух «офицеров следкома» как на сбежавших из дурки опасных психов.

Земцов спросил несмело:

— Вам... плохо, товарищ майор? Тут врач есть...

— Идите вы все к пешему!

Виктор отвел друга в сторонку, извлек из своего безразмерного и бездонного кофра флягу с коньяком:

— Хлебни малость. Ты просто устал, старичок. Ну в самом деле... Мы за свою жизнь еще и не такое видели.

— Но ведь когда-нибудь этому должен быть конец, — прошептал Борис, успокаиваясь после изрядного глотка живительного зелья.

— Все идет своим чередом, Боря. Так надо, чтобы все шло своим чередом, — втолковывал Виктор.
 

* * *

Над ними в ночном небе шумели, раскачивались гигантские вётлы, которые, оказывается (Борис до сегодняшнего дня этого не знал), всего-навсего лишь белые ивы. Город ив и дорог... Да-да, «город ив и дорог» — именно так прокричал Виктор, когда они в утлой, облезлой лодчонке планера проносились над кварталами...

Труповозка отъехала с телом погибшего нарка, Земцов и Горбаленя отпустили свидетелей и сами покинули место происшествия на своем уазике. Хм, два шага пешком пройти не могли...

Подвывая, уехала «скорая», хотя включать сирену никакого смысла не было.

Боже, как бессмысленно все, как пустопорожне!

Криминалисты и судмедэксперт собрали вещички и тоже растворились в ночи, и теперь о кровавом деянии напоминала только провисающая на ветру бело-красная лента, квадратом охватившая зону, где только что умер живой человек.

Дугин и Крайнов остались одни посреди ночного сумрака старого парка, хотя обоим казалось, будто некто незримый смотрит на них откуда-то сверху и сбоку.

— Послушай, Виктор... «Город ив и дорог» — ведь это палиндром, перевертыш. Читается одинаково туда и сюда. Ты сказал это во время полета.

Крайнов молчал.

— Город ив и дорог. Красиво. Но в восемьдесят седьмом ты допустил ошибку, Витя.

— Какую же? — спросил Крайнов без выражения.

— Грамматическую. Ты написал эпитафию для своего последнего трупа, последнего убитого тобой кооператора: «Етит!» В смысле — етит вашу мать... А дальше — «Суп-то отпустите!» Неправильно это. А как правильно? Правильно сказать (или написать) — «Супа-то отпустите». Суп — это прозвище человека, одушевленное существительное, оно склоняется в винительном падеже. Что, не складывался палиндром по всем правилам русского языка? Намучился?

— Борис, ты шутишь? Или в самом деле сошел с ума? — холодно спросил Крайнов и как бы невзначай сунул руки в карманы плаща.

От спецагента Дугина не ускользнуло это движение.

— Ты разыграл всю эту комедию с Храмом Соломона, чтобы отвлечь от себя внимание, верно? В первую очередь — мое внимание... Ты чувствовал, что я смутно тебя подозреваю. Ведь я слишком много знаю о тебе, Витя. — И добавил, словно провыл: — Ты убил свою жену!

Виктор фыркнул нервно:

— Опять цитата. Лермонтов. «Маскарад».

— Еще какой маскарад-то, Витя! Аж с карнавалом вкупе. Ты пристрелил Алевтину, вот и всех делов. Из табельного оружия грохнул. И тебе тогда все сошло с рук! А то как же — ты ведь уже был на хорошем счету у начальства, самый перспективный агент... А твоя жена Алечка, в которой ты души не чаял, сбежала от тебя вместе с новым русским, с богачом кооператором. Это было в восемьдесят шестом году, вы прожили вместе уже пару лет. И ты тихо помешался тогда после ее измены, ее предательства. Стал мстить всем торгашам подряд. Или — не подряд? Ты подбирал жертвы по какому-то принципу? По внешнему сходству с новым избранником твоей жены?

Виктор заметил, что Борис напряженно смотрит на карманы его плаща, вынул руки — они были пусты.

— Насчет того, что я убил жену, Боря... Н-да, насчет Алевтины...

Крайнов долго тер узкий, высокий лоб. Он вновь, уже в который раз за минувшие годы, пытался осознать, что же все-таки произошло тогда, в ноябре восемьдесят шестого? Что же произошло? И по чьей неведомой воле?..
 

* * *

«Совершенно секретно

Нарочными

19 ноября 1986 года

Центру

От начальника Насоновского спецотдела полковника Мельникова

Спецдонесение

Настоящим довожу до сведения нижеследующее. Начиная с августа 1986 года Насоновским спецотделом негласно и параллельно с ГУВД Велегжанской области проводились оперативные мероприятия по обнаружению и пресечению деятельности подпольных точек наркоторговли в г. Велегже. В конце октября с.г. в результате ряда предпринятых действий нами была установлена квартира 17 по улице Яншина, 31, где предположительно располагался притон для продажи и употребления наркотических препаратов, поступавших в СССР по каналу через Пакистан. После нашего трехнедельного плотного наблюдения за “точкой” было установлено, что дилеры наркомафии, проживающие в данной квартире, имеют отношение к серии убийств среди конкурентов и покупателей кокаина. 18 ноября с.г. (вчера) мною было принято решение о ликвидации подозреваемых силами спецотдела с применением табельного оружия. Такое решение было принято с целью опередить возможные действия со стороны ГУВД и ликвидировать точку сбыта наркотиков самостоятельно, без ведома смежников, на чем Центр неоднократно настаивал в своих предписаниях Насоновскому спецотделу.

Сегодня в 9.00 утра спецагент Крайнов (спецпсевдоним “Рая”) и агент Маврин (спецпсевдоним “Мавр”) при поддержке курсантов спецотдела штурмом проникли в помещение квартиры 17 по улице Яншина, 31. По предварительным данным, в квартире находилось шесть лиц обоего пола. Приговоренные к ликвидации открыли огонь на поражение, в результате чего был ранен в грудь агент Маврин (“Мавр”), не надевший бронежилета (в нарушение инструкции). В результате ответного огня на поражение трое подозреваемых были ликвидированы, двое ранены и впоследствии добиты.

Шестой подозреваемый забаррикадировался в жилой комнате и продолжал вести огонь из огнестрельного оружия сквозь деревянную дверь. После подрыва двери специальным взрывным устройством в комнату была брошена дымовая шашка, что затрудняло видимость как приговоренному, так и сотрудникам спецотдела. Первым проник в комнату спецагент Крайнов (“Рая”). Как отметил в своем рапорте Крайнов (рапорт прилагается), в тот момент он считал агента Маврина убитым.

Ворвавшись в комнату, откуда преступник продолжал вести беспорядочный огонь (дважды попал в бронежилет спецагента Крайнова), спецагент Крайнов несколькими выстрелами из табельного пистолета “глок-17” ликвидировал приговоренного (количество произведенных спецагентом Крайновым выстрелов уточняется).

Личность убитого спецагентом Крайновым установлена. Им оказалась житель г. Велегжа Двинская А.В., 26 лет. Согласно показаниям двух легкораненых и на тот момент еще не добитых наркодилеров, Двинская долгое время была их постоянным клиентом (покупала кокаин). Утром 19 ноября она пришла на означенную квартиру с целью приобрести кокаин для снятия ломки. В наркомафии не состояла. На момент штурма квартиры сотрудниками спецотдела пребывала в одурманенном состоянии. Пистолет ТТ, обнаруженный у мертвой Двинской, ей не принадлежал. По нашим предположениям, она, очевидно, случайно обнаружила пистолет в комнате, где перед этим вводила себе инъекцию кокаина. Услышав стрельбу и не отдавая себе отчета в своих действиях, Двинская открыла ответный огонь.

Довожу до сведения, что убитая Двинская Алевтина Васильевна в течение двух лет являлась супругой спецагента Крайнова (псевдоним “Рая”). В последние семь месяцев совместно не проживали. Официально разведены 20 августа 1986 года».
 

«22 декабря 1986 года

Насоновский спецотдел

Большому начальнику великого Насоновского спецотдела полковнику    Мельникову от агента “Рая”, пока еще штатного сотрудника

Заявление

Григорий свет Романыч! Сегодня, хорошенько опохмелившись водкой “Русская” в количестве трехсот грамм, я вышел из отпуска. А точнее — вынужденного отпуска по причине запоя, а также по причине временного отстранения от несения службы из-за долбаного внутреннего расследования, проводимого в отношении меня, Крайнова В.В., в связи с событиями, произошедшими 19 ноября с.г. на квартире 17 по улице Яншина, 31. Как Вам известно, итогом этих событий стала гибель (от моей собственной руки) моей жены Алевтины. Изменницы и наркоманки. Но Алечку все равно жалко. Очень жалко.

Внутреннее расследование завершено. Как Вы знаете, в мою пользу. Запой также практически выдохся.

Так вот.

Прошу отстранить меня от работы на неопределенный срок или вообще уволить на хрен из спецотдела по собственному желанию в связи с трагическими семейными обстоятельствами.

Засим остаюсь искренне твой Виктор Крайнов. Пошел похмеляться дальше. Это дело тонкое и не одного дня. Если есть желание — присоединяйся, дружище».
 

* * *

— Я читал эти рапорты. Мельников показывал, — сухо сказал Дугин, и слова его были почти неслышны за шумом кренившихся ветел. — В назидание показывал: вот, мол, что бывает, если женишься не на том, на ком надо.

— Хм, читал он... А что случилось на самом деле, так и не понял. — И Крайнов опять зашуршал прелой листвой, шаркая ногами по немощенной аллее — взад-вперед, взад-вперед...
 

Глава четвертая

Вот интересно, что же все-таки предпочтительней? Когда обе ноги ампутированы или когда они парализованы? А? «Это вопрос ментальный» — присловье, которым повадились отвечать на любые вопросы советские интеллигенты из далекого восемьдесят шестого.

С одной стороны, человек с отрезанными ногами может освоить протезы и вернуться к более или менее активному образу жизни (ну, хотя бы по части перемещения в пространстве). Однако... «Свои» ноженьки у него уже никогда не отрастут.

А индивид с парализованными ногами, прикованный к креслу-каталке, лелеет надежду на чудо, или какие-нибудь новшества в медицине, или на некий животворящий стресс, который позволит ему вновь встать на собственные конечности, а не на протезы.

Извечная дилемма о синице и журавле...

Впрочем, подавляющее большинство народонаселения таким мучительным выбором не задается. А вот спецагент Крайнов под кодовым обозначением «капитан Рая» сподобился. К двадцати семи-то годам.

В апреле восемьдесят шестого он вновь и вновь перечитывал факс, пришедший на его имя из Питера, и морщился, прикидывал варианты: резать по живому или все-таки обождать, понадеяться на то, что все само собой рассосется, — надежда, прямо скажем, вовсе даже не такая глупая, как порой представляется.

Факс пришел от Алевтины, которая ранней весной бросила Виктора и умчалась «тусить» в Питер. И теперь Алевтина при помощи факсимильной связи сообщала Крайнову горькую, давно, по правде говоря, ожидаемую весть: она выходит замуж. Как Виктор понял из полунамеков, содержащихся в тексте, за кооператора, «нового русского». От Виктора требовалось прислать ей ответный факс с его согласием на развод, а уж дальше ее новый жених «решит все вопросы в питерском загсе». Мол, это для него проще простого.

На Алевтине, сексапильной (модное тогда словцо) принцессе на горошине из элитарной семьи, Виктор два с лишним года назад женился по страстной любви, вспыхнувшей в его легковоспламеняющемся сердце. Но, как водится, вскорости выяснилось, что одними лишь бурными объятиями сыт не будешь. Крайнов-то рассчитывал, что коль скоро его юная женушка Алечка работать идти не желает, так хотя бы он сможет каждый день по праву пожирать горячий ужин — как минимум из трех блюд...

Куда там! Жена довольствовалась тем, что покупала готовую еду в недешевой ресторанной кулинарии и разогревала ее на сковороде (супов при этом, само собой, не наблюдалось). А чем же, скажите на милость, питалась сама Алевтина? Извольте: орешками кешью, зефиром в шоколаде, свежими листьями салата...

Зарплаты Виктора, хоть и была она немаленькая, хватало максимум на три недели.

Дома начались неприятные сцены, зачинателем которых, следует признать, был раздосадованный Крайнов. Усталый и голодный, вваливался он ближе к полуночи в свою квартиру, где заставал жену сидящей в цветастом бикини возле телевизора. Она даже не слышала, как он входил домой! Наманикюренная, свежая и душистая после парикмахерской и бассейна. Или спортивного клуба с сауной. Раздуваясь от обиды, Крайнов шлепал в круглосуточный магазин, приносил «нормальную» еду и принимался готовить горячее.

И только тут, заслышав остервенелый лязг сковородок и кастрюль, в дверном проеме кухни возникала радостная жена, пыталась обнять Виктора. Его прорывало:

— Зачем ты вообще нужна, если даже суп сварить не можешь? Почему я работаю как проклятый, а потом еще и жрать готовлю, посуду мою, пол подметаю?!

Губы Алевтины кривились от удивления и горя, на глазах выступали слезы. А Виктор безжалостно продолжал добивать ее, аргументированно обосновывая полную Алевтинину никчемность...

Тогда он еще не научился прощать, даже не задумывался, что это значит — прощать? Лишь много лет спустя до него дойдет, что прощать — от слова «просто», даром, без каких-либо ответных обязательств. Прощать — значит делать отношения простыми, упрощать их. Избавлять от взаимных претензий и обид.

А однажды он почуял запах недешевого алкоголя, исходивший из нежных уст любимой. Взрыв его негодования был подобен ядерному «грибу» над атоллом Бикини.

— Во-о-он! — орал Виктор исступленно. — Завтра же, как проспишься — вон! К родителям своим, к небожителям!

Алевтина, которая, надо сказать, была совсем не пьяна, а только слегка под градусом, хватала его за руки, умоляла простить.

Не простил. Не упростил все до улыбки, поцелуя. До жалости к жене.

— Витя, миленький, я выпила чуть-чуть, от страха...

— Вот как? И чего же ты испугалась? — ревел Крайнов.

— Что ты меня скоро бросишь. Я такая неумеха, ни на что не гожусь! Но я не виновата, меня никто ничему не учил. Клянусь тебе, я научусь готовить, и даже поваренную книгу купила!

— Опять это вечное «купила»! На какие шиши? На мои?

— Только не прогоняй меня! Я так боюсь тебя потерять!

— Считай, что уже потеряла! — орал Крайнов; он себя в тот момент не контролировал.

И она ушла к матери. А может, и не к матери, Виктор не проверял.

Только через месяц, когда Аля все-таки вернется к нему ненадолго, Виктор вдруг осознает, что их прежних отношений — отчасти даже каких-то ребяческих — больше нет и в помине. Что на смену им пришли настороженность, подозрительность, враждебность. Ах, лучше бы уж перебранки из-за щей-борщей!

Потом, когда они расстались окончательно, он краем уха слышал, что Алевтину и ее кооператора вроде бы видели подшофе на светских тусовках. А потом... Пошли слухи, что Алевтина с подачи своего нового избранника прочно села на иглу. «Ну и черт с тобой», — давил в своем сердце остатки былой любви спецагент Рая.

Вот и думал-гадал Виктор Крайнов, теребя в руках факс, пришедший из Ленинграда. Образно думал, разумеется: ампутировать ли ему часть себя или все-таки переждать в кресле-каталке? А ну, как со временем одумается его Алечка, вернется к нему? Всамделишная, законная жена, а не протез какой-нибудь новоявленный. Он готов простить ей измену, ее фортель, ее наркотики, он готов сам просить прощения, как когда-то умоляла простить ее Алевтина.

«А может, тебе лучше все-таки остаться волком-одиночкой? — рассуждал Виктор. — Может, это знак тебе, сигнал свыше — мол, не годишься ты для семейной жизни, только судьбы женские гробишь?»

И, обидевшись на весь белый свет, Крайнов отправил ответный факс: даю согласие на развод. Число, подпись — все как положено, чин чинарем.

После того как на улице Яншина Виктор по воле злого рока собственноручно убил Алевтину, он бродил по своей квартире и бормотал: «Все это слишком серьезно... Это слишком серьезно для того, чтобы быть случайным. Нет, это не случайно. Это судьба. Это кара господня! За твою гордыню, за поруганную тобой любовь, за нежелание терпеть и смиряться...»

Часто приходил друг Боря, без бутылки, но с закуской. Крайнов пребывал в запое, выпивки у него хватало, а вот насчет поесть... «Запойные жратву не наблюдают», — кривил рот в ухмылке спецагент Рая, глядя на то, как Дугин расчищает место на кухонном столе, выкладывает пакеты с продуктами.

В комнате Борьку радостным взглядом приветствовала очередная девица, подобранная Виктором прямо посреди улицы во время очередного похода за спиртным. Девушка ёжилась от страха в углу постели, до подбородка натянув одеяло. Уф-ф, слава богу, пришел кто-то нормальный, она уже не наедине с этим сумасшедшим, который пьет стакан за стаканом и все твердит о том, что убил свою жену. Словно сам с собой разговаривает. А рядом, на столе — пистолет... Девушка боялась, что в припадке белой горячки Виктор пристрелит и ее, как ту Алевтину, имя которой он повторял будто заведенный.

Крайнов так и не уволился — в конце года начальник отдела сказал ему:

— От нас просто так не уходят. Не советую. Всего лишишься. К тому же куда тебе деваться, а? Где ты еще сможешь на полную катушку применить свой опыт, свои навыки? Давай, брат, бери отпуск, съезди куда-нибудь... Полежи в соленой воде. И — продолжай жить! А мы тебе... Гм... Ты только чего-нибудь не подумай, это не в качестве компенсации за твою Алевтину... В общем, присваиваем тебе статус 1-1. Как твоему напарнику Дугину. А там, глядишь, и нули не за горами.

И Крайнов продолжал жить... Уже в новом статусе.

Но с чего это вдруг полковник Мельников заговорил о какой-то там компенсации, господа-товарищи? Вот в чем Виктору следовало бы разобраться.

И он разобрался.
 

* * *

— Ты, Виктор, решил разобраться, так? Жестко разобраться с теми, кого ты винил в своих бедах. Сначала насытил свою жажду крови убийствами кооператоров. Посмотрел в закрытом гэбэшном кинозале американский фильм «Киборг-убийца», и так родился твой первый палиндром. Вернее, второй — первый был державинским. А твой — «Киборг влетел в гробик». Ты захотел превзойти Джека-потрошителя, ведь тот какие-то бездарные записочки на трупах оставлял.

Виктор сокрушенно покачал головой:

— Эх, Боря, Боря... Странно все-таки, что на тебя этот залитый кровью труп наркомана произвел гораздо большее впечатление, чем то, что ты увидел в прибор «сквозного видения» во время нашего полета. И черный пес с окровавленной мордой взбудоражил тебя куда сильнее, чем перспектива реального воцарения Антихриста, причем буквально рядом с тобой. На твоих глазах. Знаешь, может, это — защитная реакция твоего головного мозга? Он перегрелся от попыток постичь непостижимое и вместить невместимое. И переключился на банальные серийные убийства. Это я готов понять и простить. Только... Зря ты пытаешься связать маньяка и меня, твоего старого друга.

— Черный пес с окровавленной мордой — это, между прочим, из библейских пророчеств о конце света, — возразил Дугин. — Так что... Эти серийные убийства в нашем городе и планы возведения Храма Соломона — из одной темы. Это все как-то связано... И в предсмертном послании дяди Миши наряду со всем прочим упоминался Соломон.

— Наконец-то ты...

— Нет, Витя! Не думай, что я просто так наболтал тут тебе всякую ахинею. Напраслину на тебя возвел. Дядю Мишу, значит, тоже ты? Чтоб мне голову понадежней заморочить этими вещими письменами, да?

— Давай-давай, тебя интересно слушать, — сказал Крайнов с горечью.

— Что — давай? Ты без меня все про себя знаешь. Твоя жена вскоре после ухода от тебя увлеклась наркотиками — это хахаль-бизнесмен подсадил ее на иглу. Потом его «закрыли», а она так и не слезла с иглы. Стала проституткой. Ты случайно убил ее во время спецоперации. И тебе это простилось. Ты же ни в чем не виноват, верно? Это все они, наркоши да шлюхи — вот кто виноват, не так ли? Двадцать лет назад виной твоему семейному краху были кооператоры, теперь, благодаря каким-то сдвигам в твоем больном мозгу, эти вот... — Борис указал рукой в сторону лавочки. — И конечно, как тут обойтись без загадочных эпитафий! В восемьдесят седьмом же проканало... В этом — весь ты, Витя. Других таких маньяков-интеллектуалов в нашей Велегже не сыскать. Их просто нет. Ты один такой.

— Иди ты... к ЛЕШЕМУ! — Крайнов сплюнул в сердцах, повернулся, чтоб уйти.

Дугин бросился к нему, схватил за ворот плаща.

Виктор легко вывернулся из захвата, в свою очередь заломив Дугину шею. «Только не применять джиу-джитсу! Остановись, Боря! Убьешь!» — осаживал себя Дугин. Примерно такие же мысли мелькали в голове капитана Раи...

Они опомнились одновременно, отпустили друг друга. Отдышались.

«Ты здорово сдал, старик, — думал в свой адрес спецагент Дуб. — Когда последний раз был в спортзале, в качалке? Обрюзг совсем».

— Надо было тебе по почкам врезать, ты подставился, — выговаривал Дугину Виктор. — Глядишь, поумнел бы. Мозгожопый.

— Иди ты...

— Ладно, скажу тебе, — решился Виктор. — Никому другому бы не сказал. Понимаешь... Не была Алевтина никакой наркоманкой. И уж тем более — проституткой. Оклеветал я ее перед тобой, посмертно оклеветал. Чтоб мне легче жилось на этом свете. А ты поверил и запомнил только это.

— Что ты несешь? — возмутился Дугин. А сам понял, почувствовал: именно сейчас его друг скажет о том, что глодало его все эти годы. Всю правду.

— Я называл ее никчемной, ни на что не годной, Боря, — говорил Крайнов. — Подумаешь, слова! Вода. Нет, Боря, не вода. И любила она всю свою жизнь только меня одного. Я не хвастаюсь. Лучше бы уж не любила, я бы так не терзался. Женщина! Мы их не понимаем, друг мой. А они... Иной раз одного слова, одной фразы, брошенной нами, мужиками, как бы невзначай или даже по делу, достаточно, чтобы сломать им жизнь. И направить на путь отмщения. Кому? Любимому, конечно. Себе самой. Всему миру. «Умру, но отомщу, докажу». Вот она и доказала, и отомстила, да так отомстила, что...

Виктор сбивчиво говорил Борису о том, что от него скрыли, что он лишь спустя годы узнал, что внештатным «агентом внедрения» в среду наркодилеров был не кто иной, как Алевтина. Сама предложила свои услуги отделу по борьбе с распространением наркотиков, незадолго до ее гибели созданному в областном ГУВД. Добровольно села на иглу, чтобы только доказать любимому, что она вовсе не никчемная. Она не пустышка, она способна на самопожертвование, чтобы разоблачить притон, сеющий смерть и горе среди велегжан. И она принесет людям больше пользы, чем Виктор за все годы своей службы! «Вот!»

Возможно, Алевтина и не планировала погибнуть ради отмщения отвергнувшему ее мужу. Но самодеятельность спецотдела подвела ее под выстрелы.

Полковник Мельников не желал делиться информацией со «смежниками», как он презрительно называл ментов, хотя мог сделать это негласно. А те в свою очередь не могли предоставить «Окоёму» сведений об агенте внедрения Алевтине Двинской. По той простой причине, что в ГУВД вообще ни сном ни духом не ведали о существовании рядом с ними такой структуры, как спецотдел.

Получается, причиной гибели Алевтины было элементарное желание полковника Мельникова «дать прикурить» ментам и тем самым выслужиться перед Центром? Пусть даже втайне от общественности, как милицейской, так и гражданской. Выходит, так?

Так, да не совсем. Но об этом знал только Виктор Крайнов.

— Ты видел, куда стрелял? — спросил Дугин.

— Видел. Точнее... Когда я ворвался в комнату, разозленный и твердо настроенный поквитаться за нашего Мавра, который, оказывается, вовсе не был убитым... В общем, первые выстрелы я сделал наугад, сквозь дым брошенной шашки. А потом... Рванулся вперед и увидел ее расширенные глаза. Она была еще жива. И в этих глазах... Боль, торжество, упрек, мольба — все вместе. Она узнала меня, конечно. И я выстрелил в эти глаза. Может, по инерции, может, специально, в гневе.

При слове «гнев» Крайнов злобно пнул какой-то предмет, попавшийся ему под ноги. Наклонился.

— Что за хрень!

Подошел Борис, тоже склонился над странной штуковиной.

На земле, прямо у их ног, лежал только что поваленный ими во время потасовки плакат-транспарант, гласивший: «Светлому будущему — быть!» Крайнов провел пальцем по черным буквам...

— Слушай, Борь, откуда этот смешной лозунг здесь взялся, а?

— Не говори ерунды. Этот шедевр пропаганды уже лет сорок как здесь стоит, — досадливо ответил Дугин.

— Не-а. Вот что значит зашоренность восприятия! Мы все так привыкли видеть это «Светлому будущему — быть!», что и не заметили, как транспарант пропал отсюда довольно надолго, а потом опять появился. Его же убрали где-то с год назад. А буквально на днях снова вкопали. Причем небрежно. Кто-то из нас задел, он и рухнул.

Теперь уже Борис наклонился к поверженному символу советской эпохи. Выпрямился:

— Это не тот транспарант, который был тут все время. Тот был железный, а этот — картонный. На деревяшку прибит.

— И краска, заметь, совсем свежая. — Виктор показал испачканный чернотой палец. — Воздух сырой, не успела высохнуть.

— Что за хрень? — повторил вслед за Виктором Дугин. — Кому понадобилось впопыхах оживлять этот социалистический лозунг? Я теперь вспомнил: его действительно убрали в прошлом году, во время субботника.

— Кому понадобилось? Убийце, Боря, убийце. Кому же еще... И оживлял он вовсе не лозунг этот надоевший.

— А что же тогда?

— Он воссоздавал обстановку, дружище.

— Какую еще обстановку?

— Такую, в которой много лет назад на этом месте было совершено похожее убийство. Аналогичное. Не одно, а целых два. Вчера, когда ты возле трупа девушки Лиды засветился, этот транспарант был?

— Был.

— Значит, он вкопан один-два дня назад. Специально под эти два убийства.

Капитан походил взад-вперед по листве, теребя губу.

— Когда в семьдесят девятом секта «Мстители Верховного» уничтожала парней, косивших под «битлов», здесь, на этой лавочке, первым убили Джона Леннона. То есть, конечно, его двойника, десятиклассника. Выстрелили в глаз из довоенного «вальтера». А потом надели на труп детские прыгалки. На шею. Как вчера — девушке Эльзе.

— Лиде, — машинально поправил друга Борис.

— Ну, пусть Лиде. Я не принимал тогда участие в расследовании, курсантом был, как и ты. Мы как раз заканчивали спецкурс. Но я, в отличие от тебя, потом внимательно читал отчеты следствия. Ты ведь лежал в госпитале, в жопу раненный.

На этот раз Дугин даже не обратил внимания на колкий выпад Крайнова.

— А потом что? — только и спросил майор.

— Потом здесь же убили двойника Пола Маккартни. Он пришел сюда ночью с бутылкой бормотухи помянуть на этой лавочке своего друга Леннона. Догадываешься, как прикончили второго «битла»?

— Перерезали горло, — глухо отозвался Борис.

— Точно. Складной бритвой. И вот это вот «Светлому будущему — быть!» уже тут стояло. Транспарант есть на следственных фотографиях семьдесят девятого года. Ну, остальных двоих — Ринго Старра и Джорджа Харрисона — успели спасти. «Контора» арестовала супругов Мамонтовых — Петра и Клавдию.

— Откуда ты все это помнишь? Ведь еще днем вроде ничего толком о «Мстителях Верховного» сказать не мог, так только, одни ошметки воспоминаний! — с подозрением посмотрел на друга Борис.

Виктор похлопал ладонью по кофру:

— Я когда по нужде из бара выходил, то потом не утерпел. Дай, думаю, полистаю папочку. Зашел вон в ту аптеку, там столик для измерения давления. И ознакомился с приговором. Только-то.

— И как ты успел? Ты ведь...

— А сколько времени, по-твоему, я отсутствовал в «Аквариуме»?

— Ну, минут десять, от силы пятнадцать. Да нет, меньше!

— Ха. То есть, по-твоему, чтобы прирезать наркошу, написать назидательное послание, осмотреться, не оставил ли я следов каких-нибудь, — для всего этого у меня времени хватало, да? За десять минут управился — так, что ли?

— Ладно, проехали, извини...

— А чтобы в аптеке по-быстрому приговор полистать — его там искать не надо, он в самом конце! — тут я, по-твоему, никак не успевал. Странные у тебя временные подсчеты, брат. И вообще... У тебя, похоже, провалы в памяти. Меня не было в баре тридцать пять минут! Тридцать пять, как в аптеке!

— Ну да, ты и был в аптеке, — пробормотал Борис.

Майор не на шутку встревожился. В этом «Аквариуме» происходят какие-то сдвиги времени, сжатие, что ли... И это случается с ним, Борисом Дугиным, уже второй день подряд!

— А ведь ты, Боря, наблюдательный малый, только вот не всегда умеешь правильные выводы делать, — осторожно начал Виктор.

— Что ты хочешь еще сказать?

— Пуговица, Борь! Пуговица!

— Что — пуговица?

— Она не была оторвана в борьбе этого наркоши с убийцей. Нет. Убийца сорвал ее уже с трупа.

— Зачем?

— Это... реликвия, Боря! Это подношение Верховному. И убийца не продаст эту пуговицу ни за какие деньги! Вспомни — у Эльзы он вырвал из уха серьгу. А в семьдесят девятом, насколько я помню, с трупов «Маккартни» и «Леннона» тоже были изъяты какие-то милые пустячки. Вроде бы с мертвого «Джона» очки сняли, с «Пола» запонку...

— Та-ак...

— Что, не хочешь ли обыскать меня? — усмехнулся Крайнов. — Ну, пуговицу обнаружить у меня в кармане? Или в кофре?

— Прости, Витя, я просто не в себе... И я думаю, что мы тут далеко не все нашли.

Виктор задумался.

— Супруги Мамонтовы, — заговорил он медленно, будто припоминая, — выступали в этом парке с песнями из социалистического репертуара. Они работали в каком-то культмассовом секторе. Или массовиками-затейниками... Как-то так. Эстрада, кстати, до сих пор сохранилась. Пошли глянем?

Друзья двинулись по мглистой, дышащей морозной влагой аллее к зиявшей черным зевом эстраде в виде ракушки. Издалека было видно, что и сцена, и круглый навес прогнили насквозь.

— Петр Мамонтов играл на пианино, инструмент каждый раз приходилось на грузовичке привозить. А Клавдия пела в микрофон.

— Помню я их, кажется... «Наша Родина, революция, ей единственной мы верны!» Что-то такое всю дорогу, — сказал Борис. — Они ведь еще не старые были, кажется, эти массовики-затейники?

— Ну как не старые... Уж не молодые, это точно. Каждому за сорок с приличным гаком было тогда.

Сквозь аллею ветел они приблизились к мрачно нависшей эстраде.

В темноте, на краю трухлявой сцены, прямо перед ними стояло детское игрушечное пианино — старенькое, одно из тех, что были памятны Борису и Виктору еще с дошкольных времен. Не больше полуметра в длину. И на его черном деревянном ящике белой краской было выведено: «Звенигород».

Они стояли и смотрели на эту милую детскую игрушку, ставшую вдруг зловещей до жути: пианино словно вобрало в себя всю тишину этого мира.

— А сейчас, выходит, супруги Мамонтовы в Никандровской спецпсихушке? — спросил Борис, не отрывая взгляда от пианино.

— Угу. Оба, если верить посланию дяди Миши, — ответил Виктор и принялся напевать встревоженно: — Христя, Христя, где ты, Христя?

После паузы Виктор сказал то, о чем Борис только собирался подумать:

— Помнишь, ты сказал, что мы создаем вымышленную реальность, а потом она начинает управлять нашей жизнью? Так вот, дружище. Кто-то управляет нами уже... в процессе создания этой вымышленной реальности. Ты не согласен?

У выхода из парка их терпеливо, покусывая ногти от волнения, дожидалась девушка Христя.
 

Глава пятая

— Да ты у меня, оказывается, к тому же экстремал...

Рита Моргун, прильнув к волосатому плечу капитана Крайнова, гладила его заросшую грудь. Слышно было, как шуршат ворсинки.

— Не только у тебя, Ритуля. И не только экстремал.

Виктор только что, будучи в расслабленном состоянии, кратенько, но эффектно поведал юной коллеге о недавних приключениях. И теперь слегка досадовал на самого себя: ну совершенно даже незачем было посвящать вздорную бабу в их (и только их!) с другом Борькой операцию под кодовым названием «Соломон».

Теперь эта спецпомощница, занимающаяся в их отделе неизвестно чем, наверняка вгрызется ему в плешь, станет навязывать свое участие в операции.

Ей ведь карьеру делать надо, ясный перец, думал коняга-капитан. Наверняка до сих пор в лейтенантах ходит, в простых агентах, без престижной приставки «спец». Но почему, почему все хотят строить свое служебное, а стало быть, финансовое благополучие непременно за их с Борисом счет? «Дайте нам наконец уйти на покой с высоко поднятой пенсией! А желательно — еще и хлопнув дверью напоследок! И потом хоть все маршалами становитесь, хоть самого черта в подвале пытайте», — думал Виктор, злясь на себя все сильнее. Ёкнул от резкого удара локтем в бок.

— Ты специально так говоришь, чтобы я ревновала, да?

— Что я такого сказал? — Виктор начинал потихоньку раздражаться и на девушку.

— Что ты экстремал не только у меня. Значит, я у тебя не одна? Я так и знала, я чувствовала...

— О господи! А никак нельзя обойтись без вот этого вот...

— Я нужна тебе только как женское тело! Ты совершенно не желаешь разглядеть мою душу, Витя!

— Ну, Риточка... Мелкое всегда трудно разглядеть, — повторил он обидные для Риты слова, сказанные недавно, в их с Борисом новом кабинете.

Крайнов тут же пожалел, что у него вырвалась такая злая шутка. Эх, не смог удержаться, скаламбурил, да еще и дважды кряду, что в глазах девушки, безусловно, подчеркивает его серьезность при столь мизерабельной оценке ее личности. Виктор понимал, причем уже давно, что его пристрастие ко всякого рода игре слов годами создавало ему все новых и новых врагов — причем именно там, где, казалось бы, никаких мотивов для серьезной вражды нет. Понимал, но не хотел искоренить эту свою обыденную прихоть.

Рита стиснула кулачки, губы, коленки — в общем, все, что можно было стиснуть, посмотрела на Виктора ненавидящим взглядом:

— Я тебе этого никогда не прощу! Ты все, все испортил! Нам так было хорошо, а ты все испортил, Витя!

— Ну перестань, ну дурак я, ну сжалься, Ритуль... Ну недержание слов у меня, ты же знаешь...

Она вскочила с постели. Голый Крайнов метался вокруг белокурой, обиженной им женщины, хватал ее за плечи, локти... Он искренне, до сердечных спазмов, жалел о минутном срыве. Боже мой, кажется, она все-таки дорога ему. И возможно, он даже ее...

— Прощай! Больше между нами ничего никогда не будет!

Наспех одевшись, Рита выскочила из холостяцкого жилища Крайнова, на лестнице послышалось цоканье ее «копыт» — так Виктор называл туфли-колодки на высокой, литой платформе.

Он, конечно, не придал особого значения последним словам своей «спецлюбовницы» — подумаешь, все женщины в определенные моменты падки на такие вот пафосные заявления. Сколько он их выслушал за свою половозрелую жизнь! И если бы каждый раз женщина после таких слов уходила, то...

«То ты был бы избавлен от очень многих проблем», — подытожил Виктор ход своих мыслей.

Слава богу, что Рита не успела заговорить о своем желании внедриться в группу «три семерки». То, что такое желание у нее есть, причем явственно выраженное, для Крайнова было совершенно очевидно. Уж слишком в сильном возбуждении, граничащем с ажитацией, Моргун расспрашивала его о подробностях минувшего дня. Стать «третьей семеркой» во что бы то ни стало — таков был ее нынешний сиюминутный каприз.

Но теперь, когда она сама хлопнула дверью, объявив, что между ними все кончено, можно не бояться ее вмешательства в дела экспериментального сектора. Ведь они как бы в ссоре...
 

* * *

Христя гремела на кухне посудой, напевая что-то душевное, русское. От всех этих непривычных, но таких милых сердцу звуков квартира Дугина словно преобразилась, стала уже не служебным жильем, а... домом.

«А что за дом без хозяйки?» — брякнула в голову нелепая мысль.

Он с детства привык выслушивать издевки над мещанским уютом, жил в атмосфере всеобщего социалистического презрения к домашнему очагу, тихой семейной жизни. К тому мирку, где вместо высоких амбиций — слоники на комодике, пироги в духовке и мягкие тапочки возле кровати.

Ребят, а что, если это и есть счастье? А? Вы над этим никогда не задумывались? Так задумайтесь, пока не поздно! Иначе вы, как одураченный жизнью Борис Дугин, проморгаете свою неповторимую, лично вам предназначенную судьбой чудесную сказку! Расплескаете, растеряете ее в бесцельной погоне за погонами, в нескончаемом поиске виновных и в безумных попытках докопаться до правды.

В таких горьких, самоедских размышлениях Дугин листал страницы дела «Мстителей Верховного», 1979 год. Он сидел в байковой пижаме, освеженный душем. И боковым сознанием понимал: ненадолго это облегчение, ох ненадолго...

Вот и последние страницы, которые, собственно, лишь подытоживали расследование органов КГБ и милиции в отношении Клавдии, Петра Мамонтовых и других членов секты убийц.

Он уже знал, что однорукий выпивоха и философ, а в прошлом — капитан госбезопасности Шведов Т.И. — в составе межведомственной спецбригады занимался делом «Мстителей Верховного», что подполковник КГБ Торопов М.П. (то есть почивший в бозе дядя Миша) руководил этой группой, а курировал операцию генерал-майор Колибаба П.А.

Что Клавдия Мамонтова в девичестве носила фамилию Безухина и была той самой «окаменелой девушкой», которую Борис Дугин незадолго до убийств «битлов» доставил в Велегжу из глухой саратовской деревни, где Клавдия фактически пребывала в заточении.

Что 23-летний лейтенант КГБ Нина Серова была не только подругой капитана Шведова, но и дальней родственницей Петра Мамонтова; она входила в секту «Мстители Верховного» и помогала кровавым супругам убивать «Пола Маккартни» и «Джона Леннона». Очевидно, главари секты каким-то образом сломили психику девушки, подчинили ее себе — об этом было сказано в психиатрическом освидетельствовании Серовой. Девушка-службистка втиралась в доверие к музыкантам школьного ансамбля, сближалась с ними, а затем «выводила на позицию», то есть к той злополучной скамейке в городском парке.

Были в папке и фотографии: супруги Мамонтовы, трупы убитых парней, фото Нины Серовой — явно содранное со служебного удостоверения, а также посмертное фото изуродованной Серовой: чекист-оборотень была замучена в подвале областного УКГБ.

При пытках заставили присутствовать и капитана Шведова — очевидно, в назидание и в качестве некоего искупления вины перед родной «Конторой». После чего Шведов тронулся рассудком и в припадке безумия отрубил себе кисть правой руки.

Подполковник Торопов стал также проявлять признаки помрачения рассудка и был уволен из органов госбезопасности, помещен в Никандрово. О его дальнейшей судьбе в материалах по делу «Мстителей Верховного» ничего сказано не было. Но Дугин примерно представлял себе последние годы «дяди Миши» по рассказам Виктора.

Мамонтовых оставили в живых и поместили (как Шведова и Торопова) в Никандровскую психушку. Почему? Они интересовали руководителей спецслужб с весьма специфической стороны... Было высказано предположение: а может, умопомрачение Мамонтовых, по причине которого они стали серийными убийцами, скрывает за собой нечто более существенное, нежели простое заболевание головного мозга? Может быть, учитывая давнюю историю, случившуюся с Клавдией, то есть ее прямой контакт со сверхъестественными силами, она и Петр действительно выполняли волю неизвестного, но могущественного Верховного? Могущественного с точки зрения его способностей управлять человеческой личностью.

Выходит, уже в то время, в 79-м, спецслужбы искали пути выхода на контакт с потусторонним миром...

Всем этим (управлением личностью и параллельным сознанием) занимался тогда генерал-майор Колибаба. Но он исчез, испарился буквально сразу же после окончания следствия по делу «Мстителей Верховного».

Согласно подшитым в «дело» свидетельствам о смерти, Петр Мамонтов скончался в Никандрове в 1990-м, а Клавдия — в начале 1991 года.

Но Борис-то с Виктором не без оснований полагали, что престарелые супруги все еще там, в бывшем заштатном монастыре.
 

Глава шестая

Дугин откинулся на спинку кресла, принялся размышлять, припоминать...

Виктор после выхода из городского парка повел себя несколько странно: со всякими двусмысленными шуточками отказался идти на квартиру Дугина: мол, третий лишний и тому подобное.

— Так ты не хочешь посмотреть материалы по делу «Мстителей Верховного»? — перебил игривые словоизлияния напарника майор Дугин. — Что происходит, Витя?

— Боря, ну как мы будем читать вдвоем? — продолжал непонятную игру Виктор. — Упираться друг в друга лбами? Я — пас. Приговор я уже читал, там все сказано в сжатом виде.

При этом он как-то странно, многозначительно эдак, подмигивал Борису: мол, я знаю, что делаю, потом поймешь, старина.

«Для него что, либидо важнее? — терзался Дугин. — Он что, к Моргун собрался?»

— Ты читай, а завтра мне выводы изложишь, идет? — сказал Крайнов на прощание.

Борис на этот раз даже не обратил внимания, что капитан говорит как начальник. «Он просто уже знает, что там, в этой папке, — снова звякнул тревожный звоночек в мозгу майора. — Не только с приговором он знаком».

Простая мысль, что Виктор просто по-мужски хочет оставить своего друга наедине с юной красоткой, почему-то не пришла в голову агента Дуба.
 

* * *

Были в материалах по делу «Мстителей Верховного» также и дневники капитана Шведова. Разумеется, даже в этих потаенных, сокровенных записях службист ни словом не обмолвился о своей работе, о взаимоотношениях с Ниной Серовой и операции «Мстители Верховного». Дневники Шведова представляли собой разрозненные наблюдения и размышления.

Но именно эти пожелтевшие от времени бумажки могли содержать нечто... В общем, какой-то ключ к пониманию событий прошлого и настоящего.

Когда Борис читал записи Тимофея Ильича, его не покидало ощущение, что мысли эти посетили капитана КГБ уже в дни его тихого умопомешательства.

Из дневника капитана Шведова, 1979 год.

«Число “семь”, как известно, магическое. С момента сотворения мира. Мир создан за семь дней, в неделе их тоже семь; существуют семь цветов радуги, семь нот; было семь чудес света; в церкви совершаются семь таинств, а семь смертных грехов заграждают путь в рай. Есть семь архангелов, в истории было семь Вселенских соборов. И так далее.

Но за каждой семеркой всегда незримо стоит число “восемь”. Если пытаться разгадать “тайну за семью печатями”, то, даже вскрыв поочередно эти печати, непременно упрешься в восьмую, недоступную для понимания и преодоления.

Уже открыт восьмой цвет радуги: его воспринимает не каждый, а только просветленная личность.

Восьмая нота — это верхнее “до”, и долго держать его могут только некоторые оперные певцы. Это верхнее “до” верховодит над остальными нотами.

Восьмое чудо света — это настолько распространенное понятие, что оно уже существует само по себе.

Мир создан за семь дней, но будет и восьмой — день вселенской катастрофы, гибели всего видимого.

Существует и восьмой архангел, его называют архангелом конца света (восьмого дня). Имя ему — Варахиил. Тайные изображения Варахиила можно отыскать на куполе некоторых церквей.

Да, было семь церковных вселенских соборов, и специальным постановлением решено восьмой никогда не проводить, ибо, согласно Священному Преданию, на восьмом вселенском соборе будет объявлено Царство Антихриста. Однако уже сейчас церковные иерархи всего мира готовят этот восьмой собор. Называться, конечно, он будет как-то уклончиво, но сути это не меняет: некие силы осознанно и целенаправленно продвигают мир к своему концу.

Было семь попыток возвести Храм Соломона и тем самым начать воцарение Антихриста, эру апокалипсиса. Первая — в Бельгии, это XVI век; затем — в Португалии, в Польше, затем во Франции, в США, в Италии, на Мартинике. Все эти попытки закончились крахом и катастрофой.

Предстоит последняя, восьмая попытка построить Храм Соломона в сакральном месте — Велегже, и тогда начнется восьмой день творения — конец света».

Дугин протер глаза. Что это? Капитан Шведов в 1979 году пишет о создании их экспериментального сектора? Об операции «Соломон»? Как такое может быть?

Он читал дальше.

«И наконец, три семерки. Сила этого сочетания цифр заключается в том, что они побивают, побеждают “три шестерки” — символ Антихриста. Но за этими тремя семерками тоже маячит туманная восьмерка.

В казино три семерки — высший знак игроцкого счастья. Когда в “одноруком бандите” выпадают три семерки — куш ваш. Однако в любом случае всегда выигрывает незримая восьмерка — казино. Казино живет не проигрышами клиентов, а их выигрышами. Ибо человеком, который выиграл шальные деньги, легче управлять, чем проигравшимся».

Борис оторвался от дневника.

Стоп. Какое еще, на хрен, казино? Какие «однорукие бандиты» в 1979 году? Откуда капитан Шведов в то кондовое советское время мог знать о тайных принципах обогащения игорных домов?

Кто писал этот дневник и когда? Здесь же налицо прямые указания на их с Виктором сектор «три семерки», созданный каких-то два дня назад!

Насчет таинственной и всепобеждающей восьмерки — это впечатляет, конечно, но Дугину бы со своими семерками разобраться...

Семерки начали представляться Борису длинными, усатыми, сумеречными тараканами. Семерки-сумерки.

Так, Малахов говорил, что к ним присоединится третья семерка. Или, сказал полковник, эта личность будет действовать параллельно. Контролировать? Подбрасывать какие-то версии, идеи?

Христя пела за стенкой:

Ко Насону да ко городу,
ой да плыли три ладьи,
а в одной той лодье царь-государь...

Дугин оцепенел, пораженный внезапной морозной мыслью.

А что, если... Что, если Христя, поющая в паре метров от него, и есть «третья семерка», внедренная к ним в экспериментальный сектор таким вот хитроумным и в то же время банальным, житейским способом? Как-то само собой вышло, что эта наивная, испуганная, хм, девушка вдруг, в одночасье стала «своей» для двух матерых спецагентов. Матерых?..

Как понял Борис из пикировки Виктора и Христи при их встрече в баре, его друг капитан Крайнов уже имел возможность близко познакомиться с этой «девушкой на час». Ну, может, не в прямом смысле «близко», однако они общались и до сегодняшнего вечера.

А теперь Христя — в квартире у Бориса, моет ему посуду, готовит еду, слушает его разговоры с самим собой...

И они, два ветерана спецотдела, собаку съевшие на вычислении соглядатаев, просто не замечают ее присутствия! Разрабатывают и обсуждают при ней секретнейшую операцию «Соломон»!

Как она оказалась в Велегже? Когда? Откуда знает старинную песню-легенду? Может, ей специально дали ее выучить, чтобы подкрепить ее собственную «легенду»?

Борис напряженно думал. За окном брезжил рассвет.

Ё-моё, он не спит уже две ночи! Даже три. А ведь ему еще писать срочный доклад полковнику Малахову.

Кстати, какое совпадение (что-то многовато совпадений)! Вот тут в своем дневнике Шведов, кажется, пишет про бессонницу:

«Если почитать внимательно жития многих святых, то можно заметить один общий для них и весьма любопытный момент. Подвижник изнуряет себя добровольной бессонницей, молится по ночам. И вот к нему начинают приходить бесы, пугать отшельника страшным воем, угрозами и проклятиями. Некоторые святые при этом даже видят нечистую силу и общаются с ней: изгоняют прочь, топят в реке и т.д.

Медики считают, что все эти галлюцинации — результат перегрева подкорки головного мозга, вызванного длительной бессонницей. Похожие видения и голоса возникают в сознании человека после длительного запоя, если он резко прекращает употребление спиртного и впадает в “неспячку”.

В действительности же постоянное бодрствование молитвенников и посталкогольная бессонница лишь с разных сторон, но реально размывают границы между видимым и невидимым миром. Как подвижник, так и человек, отравленный продуктами распада алкоголя, на самом деле вступает в контакт с потусторонними силами. Возможно, святые отшельники сознательно доводят себя до состояния, в котором возможно общение с ангелами и бесами. Но при этом общении бесы ненавидят их и проклинают, а в случае контакта с помраченным бессонницей алкоголиком нечисть радуется и ликует, глядя, как погибает еще одна бессмертная душа».
 

* * *

Дугин почувствовал, что он и сам находится на грани умопомешательства. По сумме, так сказать, всего того напряжения, которое выпало ему в последние дни и часы.

— Христя! — окликнул он свою гостью.

— Я тута! — звонко отозвалась девушка.

— Это ты там напеваешь, или мне мерещится?

— А что, тебе не нравится? Я могу перестать.

«Значит, я еще не сошел с ума», — подумал Борис, не будучи до конца уверенным в истинности такого вывода.

— Это у вас в Тосьме так поют? — спросил он громко, но Христя не расслышала за плеском воды.

Тосьма... Крохотный древнерусский городок. Девяносто шестой год. Оперативница местного угрозыска Маша, ее свихнувшийся на проблеме летосчисления отец, профессор математики...

Почему-то именно его, Дугина, послали тогда в командировку в эту самую Тосьму — отработать по Маше с целью войти в доверительный контакт с ее отцом. Не лучше ли было поручить спецоперацию ловеласу Виктору? И ведь хотели поначалу. Да нет, не лучше. Видимо (так думал Борис), в Насоновском спецотделе хорошо понимали, что склонный к романтизму Крайнов может и не довести дело до конца. Более того — устроить старому маразма... математику исчезновение из поля зрения «Окоёма».

Почему он вспомнил сейчас о странном открытии Нила Северьяновича? Уж не потому ли, что многое из его пророчеств было созвучно тому, что он только что прочитал в дневнике Шведова?..
 

Окончание следует.