Битва при вокзале

1

Я приехал в Варшаву по издательским делам и сразу позвонил своему другу Болеку.

— Ты здесь? — обрадовался тот. — Вот теперь мы точно куда-нибудь съездим. Ты куда хочешь — в Краков или в Гданьск?

— В Гданьск, — сказал я. — Там и Сопот неподалеку.

— Не только Сопот, — засмеялся Болек. — Завтра утром встречаемся на вокзале.

Мы с Болеком давно договаривались прокатиться по Польше. Болеку больше по душе была поездка в Краков, историческую столицу Польши, но я выбрал Гданьск, прежний Данциг. Там воевал мой дед, и я хотел, что называется, ознакомиться с местностью.

Друзья звали нас Болек и Лёлек. Конечно, при желании Алеся можно переделать в Лёлека, но все-таки это желание должно было быть очень сильным. Первое время я протестовал, но потом привык. А Болек и не протестовал, по натуре он был конформист. Хотя дружить с русскими в Польше отваживался далеко не каждый конформист.

— А мы никому не скажем, — говорил Болек, когда я ему напоминал об этом. — Давай лучше выпьем.

Мы встретились на вокзале. Болек уже взял билеты туда и обратно.

— Приедем, погуляем по Гданьску, съездим в Сопот и Мальборк и вечерним поездом вернемся, — объяснил он. — Я здесь оставил машину, чтобы сразу отвезти тебя в гостиницу.

— Я остановился в Русском доме, — сказал я.

— Отвезу тебя даже в Русский дом, — улыбнулся он.

— Националистам не скажем? — шепотом спросил я.

— Никому не скажем, — тоже шепотом ответил Болек.
 

2

Мы устроились на сидячих местах. Поезд тронулся.

Какое-то время я смотрел в окно, потом переключился на телевизионные новости. В университете я учил польский язык, и приобретенных знаний мне хватало не только на общение с Болеком, но и на просмотр новостных программ. Телевизионная картинка значительно облегчала понимание того, что происходит в мире. В глубине души я надеялся, что когда-нибудь эти знания помогут мне договориться о романтическом свидании с прекрасной Терезой или Гражиной, но пока такой случай не представлялся. Я хотел было спросить, нет ли в шоу Болека, которое он ведет на телевидении, подходящих экземпляров, но он меня опередил.

— Матка Боска!^[1] — схватил меня за руку Болек и перекрестился.

— Что такое? — обеспокоился я.

— Смотри, это же привокзальная площадь в Варшаве!

Болек побледнел, на лбу у него выступили мелкие капли пота.

— Да, — присмотрелся я, — площадь, недавно мы на ней были.

— Я там оставил свой «сааб»...

— Хорошая машина, — кивнул я, — лучше моей «тойоты».

— Там ведь сейчас немецкие геи, и они дерутся с нашими гомофобами!

Болек чуть не плакал.

Оказалось, что в Варшаву из Германии для участия в гей-параде прибыл поезд с этими самыми геями, трансгендерами и прочими бисексуалами.

И на привокзальной площади с дубинками в руках их встретили местные блюстители чистоты нравов.

— Пять тысяч геев! — причитал Болек.

Я подумал, что в один поезд пять тысяч пассажиров не влезут, даже если они будут сидеть или лежать друг на друге. Но говорить об этом сейчас Болеку было бессмысленно. Он был на грани истерики.

— В годы своей бурной молодости в Минске мне с ними приходилось встречаться, — сказал я. — Среди них полно качков.

— Кого? — на мгновение затих Болек.

— Парней с накачанными бицепсами и трицепсами. Справиться с ними непросто.

— Моя машина! — снова запричитал Болек. — Что они сделают с моей машиной?!

— Позвони кому-нибудь, чтобы ее с площади забрали, — сказал я. — Ты ведь оставляешь ключи от машины родственникам или любовнице?

— Никому я ключи не оставляю! — взревел Болек.

Чувствовалось, общение со мной только ухудшает его состояние. Я замолчал.
 

3

Наш поезд прибыл в Гданьск, и мы отправились на пешеходную улицу, заполненную уличными художниками и туристами.

Болек меня предупреждал, что на этой улице следует остерегаться карманников, которых здесь полно. Однако сейчас сам он пребывал в полной прострации, абсолютно не думая о целости бумажника. Как хороший охранник, я шел за ним в полушаге сзади, внимательно отслеживая ситуацию.

— Куда поедем? — остановился Болек.

— В Сопот, — сказал я. — Это единственное место, где мы сможем привести свои мысли в порядок.

Болек безропотно повиновался.

Мы приехали в Сопот и прогулялись по дорожкам вдоль песчаного пляжа. Для июля здесь было довольно прохладно. Немногочисленные загорающие на пляже прятались от ветра за символическими загородками, сделанными из подстилок. Некоторые играли в волейбол, но и мяч сносило ветром.

— Пойдем лучше в кафе, — предложил я.

Болек молча пошел за мной.

— Чем будем закусывать? — спросил я.

— Халибутом, — сказал Болек.

Я заказал жаренный в кипящем масле палтус, по-польски «халибут», и немного водки.

— Выпей, — придвинул я к нему рюмку, — это единственное, что может помочь в данной ситуации.

Болек выпил.

— Водку хорошо голёнкой закусывать, — сказал он и вздохнул.

Голёнкой называлась свиная рулька. Это действительно была хорошая закуска.

— Палтусом тоже неплохо, — сказал я. — Опять немцы вам свинью подложили. Сначала крестоносцев натравили, потом Гитлера, теперь вот геев подослали.

— Это англосаксы, — вяло поковырял палтуса Болек. — У них Ротшильд с Рокфеллером на службе. Мировое правительство. — Он снова тяжело вздохнул.

— Как думаешь, кто в этой привокзальной битве победил — геи или ваши? — спросил я.

— Какая разница? — посмотрел на меня Болек. — Мою машину уже ничто не спасет. Замок крестоносцев поедем смотреть?

— Конечно, — сказал я. — Я давно мечтал его увидеть.
 

4

Гнездо тевтонских рыцарей я осматривал без Болека.

— Я его уже видел, — сказал он. — Посижу вон в том кафе, выпью кофе.

На него было больно смотреть.

«Пусть посидит, — подумал я. — Я ему только на нервы действую».

Я предъявил журналистское удостоверение, и меня в замок пропустили бесплатно.

Размеры и мощь замка превзошли все мои ожидания. Это была цитадель в полном смысле этого слова. Здесь рыцари ели, там спали, в этом крыле справляли нужду. Все в замке было продумано до мелочей. Я даже посидел в кресле великого магистра ордена Ульрика фон Юнгингена.

«И как только поляки их победили в битве под Грюнвальдом! — удивлялся я, сидя в кресле. — А все потому, что король польский Ягайло объединился с великим князем литовским Витовтом, взяв в союзники татарскую конницу Джелаладдина и три полка смолян. К сожалению, больше нам единым фронтом выступать не доводилось».

Я слез с кресла и отправился к Болеку.

— Что-нибудь узнал? — спросил я.

Болек отрицательно покачал головой.

— Ну и ладно, — сказал я. — Будем уповать на чудо.

И это чудо случилось.

Мы прибыли в Варшаву и вышли на привокзальную площадь. Она была засыпана битым стеклом, сломанными дубинками, железной арматурой и рваными тряпками. И на всей этой огромной площади, утопающей в грудах мусора, стояла лишь одна машина. Это был «сааб» Болека. На нем не было ни царапины.

— Матка Боска! — снова вскричал Болек. — Никакого Русского дома! Едем ко мне!

Мы приехали к Болеку и сидели у него до утра. На этом собрании не только была вознесена осанна Господу, но и провозглашено братство католиков и православных.

— А геи пусть идут в ... — кричал Болек, поднимая бокал.

— Они туда и отправились, — урезонивал я его. — «Еще раз, еще раз, нех жие, жие нас!»^[2]
 

Сон-трава

1

— Завтра едем на великах в лес, — сказал Шиман. — Сон-трава зацвела. Ты с нами?

— Конечно, — сказал я. — В лес за Озерщиной?

— Ну да.

За цветами сон-травы мы выбирались обычно в середине апреля. Завтра уже десятое. Весна в этом году была ранняя, так что сон-травы на пригорках должно быть видимо-невидимо.

— Что брать с собой? — спросил я.

— Сало, хлеб... Что обычно, — пожал плечами Шиман. — Танька, правда, сало не любит.

— Кто? — удивился я.

— Танька из седьмого «а». Она едет со мной, Любка с Шавловским. А вы с Черным налегке.

В прошлом году мы ездили за сон-травой без девочек. Но недаром всю зиму ходили мы большой компанией по вечерним улицам города. Вот уже и пары сложились. Любка, между прочим, мне тоже нравится.

Мишка Шимановский, Колька Черный, Вовка Шавловский, по кличке Гирла, Валет и я живем на одной улице и учимся в одном классе. Танька с Любкой из параллельного «а».

— А Валет? — спросил я.

— У него велика нет.

Недавно Шиман проговорился, что Валет лунатик.

— Ночью по крышам ходит! — сказал он. — Упал, сломал ногу, теперь хромает.

— Зато в карты играет лучше всех, — хмыкнул я.

Валет был единственный в нашей компании, кого взрослые мужики брали играть в подкидного дурака на деньги.

В нашей Речице развлечений не много: кино, рыбалка на Днепре, танцы в городском парке. У меня еще книги, которые я беру в городской библиотеке, у Валета карты. И вот сон-трава.

— Кто сало берет?

— У Гирлы самое лучшее. Давненько мы тук не ели, — почмокал губами Шиман.

Тук — вытопленный на огне из сала жир. Я тоже проглотил слюнки.

— Из девчонок больше никто не захотел ехать?

— А нам никто и не нужен, — засмеялся Шиман.

Я посмотрел вдоль нашей пустынной улицы.

То, что с девочками стало что-то не так, я понял еще прошлым летом. Пришел на городской пляж искупаться, увидел Любку, бредущую, подобрав подол платья, по речной кромке, и у меня перехватило дыхание.

— Откуда это у нее взялось?

— Оттуда, — сказал Шиман. — Любка выше тебя ростом.

— Подумаешь! — отвернулся я от него. — Она и тебя выше.

— А я с Танькой.

В седьмом классе еще многие пацаны ниже девочек. Но я знал, что в восьмом многое может поменяться. Быстрее бы...

— Съездим за сон-травой, а там и Днепр в берега войдет, — вздохнул Шиман. — Я уже удочки из-под стрехи достал.

Мои удочки тоже лежали на чердаке. Я почувствовал в правой руке явственное трепетанье засёкшейся на крючке рыбы. В животе засосало. Нет ничего слаще вот этого биения сопротивляющейся плоти...

— Завтра в десять часов выезжаем, — сплюнул себе под ноги Шиман. — Главное, чтоб дождя не было.

Мы с ним одновременно запрокинули головы. В чистом небе неподвижно висели редкие облачка.

Погода на Днепре почти всегда хорошая.
 

2

Я вывел велосипед за калитку. Все уже собрались у дома Шимановских. Я медленно подъехал к ребятам.

«А Валет что здесь делает? — подумал я. — Неужели вместо девочки придется его везти?»

— Провожаю, — сказал Валет.

Я посмотрел на девочек. Юбки, плащики, хорошо, хоть теплые свитера догадались надеть. Вырядились как на парад. Отчего-то особенно мозолили глаза Любкины колени.

— На багажнике поедешь? — спросил я ее.

— Я на раму сиденье приладил, — сказал Гирла.

— И я тоже, — похлопал по сиденью из войлока Шиман.

Веснушки на его лице пылали ярче, чем обычно, рыжие волосы под солнцем стали похожи на факел.

До леса надо ехать по шоссейке, вымощенной булыжником, больше километра, без сиденья на раме долго не выдержишь.

— Вы с Черным на багажнике сумки с едой повезете, — сказал Шиман.

— Я уже обе привязал, — тоже похлопал по своему велосипеду Черный.

Мы его звали то Черным, то Блэком. Клички не прилипали только ко мне. Шиман придумал мне сначала Кожека, затем Шурупчика, но вспоминал их редко.

— Ну, Шурик, поехали, — подмигнул мне Черный. — Эти со своими девками нас не догонят.

И наш караван отправился по улице Заслонова на Полевую, затем на Почтовую, а там и шоссе, выводящее за город. Это в противоположную сторону от Днепра.

Черный, в отличие от меня, заядлый велосипедист. Я пыхчу, налегая на педали, Черный то уносится вперед, то возвращается к ребятам, везущим девчонок.

— Упарились! — кричит он мне. — Давай сбежим, пусть потом по всему лесу ищут!

— Не надо, — отвечаю я. — Все равно всем вместе сало жарить...

Вот и лес. Березы уже взялись желто-зеленой листвой, дубняк стоит еще голый. Сосны с елками круглый год одним цветом, хотя и они по весне посвежели.

Где-то вдалеке выбил длинную дробь дятел.

А вон и освещенная солнцем поляна, испещренная фиолетовыми пятнами. Не сговариваясь, мы с Черным сворачиваем к ней.

— Здесь? — останавливаюсь я.

— Давай здесь, — соглашается Черный. — Цветов навалом.

Сон-трава любит пригорки с солнечной стороны. Наша поляна точно такая. На ней редкие сосёнки, березки, кусты краснотала. Ярко-фиолетовые цветки на мохнатых ножках куртинами густятся на голой земле. В одном цветке шесть крупных лепестков, в глубине чаши шар из желтых тычинок, мажущихся пыльцой.

Я знал, что сорванная сон-трава быстро вянет, и все же не удержался, оторвал ножку от корневища и прижал ее к щеке. На ножке множество ворсинок, и от их прикосновения щека загорелась.

— Дай мне, — услышал я голос Любы.

Я открыл глаза, увидел тонкие пальцы руки — и вложил в них цветок.

— Красивый, — сказала Люба. — Почему его называют сон-травой?

— Положишь вечером под подушку и будешь всю ночь спать как убитая, — засмеялся Шиман.

Они с Гирлой запыхались, но виду не подавали. А Люба, между прочим, не худенькая. Я опять наткнулся взглядом на ее колени.

— Моя баба Хадоска называет ее прострел-травой, — сказал я. — Черт спрятался под цветком, и архангел Михаил прибил его перуном. Молнией по-нашему.

— И что? — посмотрела на меня ясными серыми глазами Люба.

— Ничего, — пожал я плечами. — Их же нельзя убить.

— Значит, это цветок черта?

— Забобоны^[3], — оттеснил меня плечом от Любы Шиман. — Собирай хворост, будем костер раскладывать. А вы цветы собирайте.

Он любит командовать. И умеет. Гирла на полголовы его выше, но слушается беспрекословно.
 

3

Я, Черный и Гирла идем в лес за хворостом. Шиман распаковывает сумки с едой. Девочки, сидя на корточках, собирают цветы.

Я думаю, что вот-вот войдет в берега Днепр и начнется настоящая жизнь. Сначала буду ловить рыбу в устье Ведричи, которая впадает в Днепр за льнозаводом, потом переберусь на глизы — так называются кручи из темно-сизого глея. Там рыба хорошая: красноперка, лещ, подуст. На стремнине стоят на якоре челны рыбаков-язятников. Совсем потеплеет — будем оставаться на ночь с донками-закидушками. На них чаще всего берутся ерши-носари, но иногда и окуни попадаются, и налимы. Ночью мы тоже зажигаем костры, но они больше для удовольствия. Смотришь в мерцающие угли, думаешь о неземной жизни. Угли похожи на звезды, мигающие в черном небе над головой...

Гирла разжигает костер. Он мало говорит, но умеет починить велосипед, запрячь лошадь, смастерить из сетки топтуху. Топтухами мы ловим мелочь в озерцах, оставшихся после паводка. Там и щучки попадаются, но в основном густёрки^[4], плотвички и подлещики.

Хворост сначала чадит, затем вспыхивает веселым пламенем. Шиман нарезал из краснотала прутьев и насадил на них кусочки сала. Это та самая еда, которую любят пацаны и от которой воротят нос девочки.

Мы берем по куску хлеба, поджариваем на огне сало и откусываем, подставляя под капающий тук хлеб. Вкуснота!

Одна капля попала мне на запястье. Я взвыл и стал торопливо зализывать обожженное место языком.

— Кожа сошла? — спросил Шиман.

— Сошла.

Все по очереди осмотрели ожог.

— Будет долго болеть, — сказал Черный. — Отметина на всю жизнь останется.

— До женитьбы заживет, — похлопал меня по плечу Шиман.

Девочки захихикали.

Отчего-то подобные истории со мной часто случаются. Когда мы жили в Ганцевичах, я провалился одной ногой в горящий под землей на приречном лугу торф. Вылечила старая Шабаниха, торгующая на вокзале семечками. Отварила картошку, истолкла в чугуне, облепила этим месивом ногу, и через неделю я уже скакал на двух ногах. Ребята об этом не знают, иначе засмеяли бы.

Девочки надрали большие букеты сон-травы.

— Что вы с ними будете делать? — спросил я Любу.

— Засушим, — пожала та плечами.

— У меня в гербарии сон-травы не хватает, — поддакнула Танька.

Я с сомнением посмотрел на мясистые ножки цветов. Это сейчас они красивые, бархатистые на ощупь, а в засушенном виде? Кроме того, перезревшие цветки сон-травы, как и медуница, блекнут, будто выгорают на солнце.

— У тебя есть гербарий? — спросила Люба.

— У меня бабочки, — сказал я.

Все прошлое лето я ловил сачком на лугу бабочек. В засушенном виде они, кстати, тоже поблекли и обтрепались.

— Покажешь?

— Приходи.

Я посмотрел на Гирлу. Тот расшвыривал в костре чадящие головешки, чтобы не устроить в лесу пожар. Бабочки, как и сон-трава, его не интересовали.

— Цветов нарвем? — спросил я Шимана.

— Зачем? — удивился тот. — Мы же не девки.

Это правда. У каждого из нас своя забота. У Гирлы с Любой все взаправду или понарошку?

Любка показала мне язык. Я засмеялся и подпрыгнул козлом. Шиман, Черный и Гирла в изумлении уставились на меня.

— Скоро лето, — объяснил я им. — На речку хочется.

Шиман собрал остатки еды. Черный забросал землей угли в костре. Гирла подкачал насосом спустившуюся шину. У меня тоже одно колесо приспустилось, но мне ведь не надо никого везти. Как-нибудь доберусь до города.

Я вдруг увидел, что обе девочки похожи на сон-траву: яркие, свежие, теплые. Мне захотелось прикоснуться к их волосам, как к цветкам, щекой.

— На, — с улыбкой протянула мне букетик сон-травы Танька. — Самые крупные выбрала.