Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Охотник за сюжетами

Алексей Александрович Минкин — сотрудник газеты «Московская правда» — родился в 1968 году. Публиковался в газетах «Православная Москва», «Православный Санкт-Петербург», в «Московском журнале», журнале «Божий мир».Лауреат Международной премии «Филантроп». Живет в Москве.

Картина Василия Григорьевича Перова «Охотники на привале» — одна из наиболее узнаваемых и знакомых с самого детства. И тем не менее далеко не все знают, насколько она автобиографична — ведь в ней, будто в зеркале, отражены важнейшие вехи в жизни автора, его увлечения, радости, горести, круг знакомых.

Создатель картины сам был знатным ловцом на зверя и рыбу. Это пристрастие не раз выносилось им в красках на холст: «Птицелов», «Рыбная ловля», «Рыболов». Его близкий друг и соратник по педагогической деятельности в училище живописи, ваяния и зодчества И.Прянишников, с которым, между прочим, у них на двоих была единственная шуба, даже написал необычный портрет товарища: «Художник Перов на охоте». И что интересно, перовские охотничьи картины каким-то замысловатым образом сказывались на его судьбе. Так, написал Василий Григорьевич «Птицелова» — получил звание профессора и место на кафедре в родном училище; написал «Кузьминки близ Москвы», «Охота на медведя зимой» — и Кузьминки, где один из усадебных флигелей служил лечебницей, стали последним адресом недужившего всю жизнь художника.

«Охотники» тоже много значили для Перова лично. Во-первых, натурой им послужили знакомые болеющему автору медики, а во-вторых, написанная в 1871 году картина зафиксировала дату пришествия своего создателя в училище на Мясницкой в ином, и судьбоносном, качестве: наставником, руководителем натурного класса. Спустя шесть лет Василий Григорьевич сотворит хранимое ныне Русским музеем авторское повторение «Охотников» и тогда же, в 1877 году, неожиданно порвет с Обществом передвижных выставок, учредителем коего он являлся. Будет и третья авторская копия, впоследствии оказавшаяся в украинском Николаеве.

Подобно любимым своим охотникам, Перов чуть не с пеленок кочевал вместе с семьей по просторам державы, родившись в Тобольске, а затем переехав в Архангельск, под Дерпт и в Арзамасский уезд Нижегородской губернии. Любопытный факт: отец его, губернский прокурор, незаконному отпрыску своей фамилии не дал, и поначалу герой наш значился по имени крестного отца — Васильев. Перовым он стал по прихоти первого учителя, постоянно отмечавшего ловкое умение мальчика владеть писчим и рисовальным пером. Да, будущий создатель «Охотников» и «Тройки» рано постиг навыки рисования. И укрепил их в первой на всю Россию провинциальной художественной школе Ступина в Арзамасе, в которой учился с 1843 по 1846 год.

Думается, уездный Арзамас с его необычайным обилием храмов заложил начальные религиозные воззрения Василия Григорьевича. Небольшой городок с полсотней приходских и монастырских церквей не мог не произвести ошеломительного впечатления на проницательного мальчика. Арзамас благоухал Православием, и недаром проезжавший сквозь этот город граф В.Соллогуб так характеризовал увиденное: «Много видел я в Москве церквей, но в Арзамасе, кроме церквей, ничего не видал. Кое-какие домишки исчезают там под давлением куполов и колоколен. Арзамас — город Православия, и русскому человеку перед ним нельзя не перекреститься...» Потому дивный нижегородский град в славных произведениях увековечили такие писатели, как И.Тургенев, М.Загоскин, М.Салтыков-Щедрин. У Перова Арзамас взыграл брызгами солнечных красок. В школе Ступина, где ведущее место отводилось иконописи, с Перовым учился знаменитый художник Рачков и десятки изографов. В ступинской же школе Перов одним из Великих постов напишет «Распятие», определенное в храм села Никольского. К сожалению, позднее отношение ступинского воспитанника к официальной Церкви изменилось, порой его упрекали и в недобром восприятии священства. Он лишь отнекивался: мол, показываю житейскую правду. И кто знает, какие внутренние переживания, какие чувства в душе на самом деле питал к Господу и вере «антицерковник» Перов? По крайней мере, религиозная живопись наряду с охотничьей и портретной всегда волновала Василия Григорьевича, вдохновляя на очередные мощные творения.

Вспомним «Проповедь в селе», «Странница в поле (На пути к вечному блаженству)», «Прием странника-семинариста», «К Троице-Сергию», «Первые христиане в Киеве», «Путешествие квартального с семейством на богомолье», «Христос в Гефсиманском саду». Да и незабвенная «Тройка», в основе которой ватага бедных подростков с великим трудом тащит в гору массивную бочку с водой, писалась на фоне Рождественского московского монастыря. Картина принесла автору академическое звание, но странно, почему из крупных мастеров никто, кроме Перова, не воспользовался выгодным перепадом рельефа у монастырской ограды.

К слову, в истории обители, как и в жизни Перова, бед было достаточно. Напасти будто бы охотились на древнее, основанное в 1386 году, иноческое гнездо. Устоявшаяся московская легенда утверждает, будто в обители Василием III была насильственно пострижена его бездетная супруга Соломония (Сабурова), впоследствии переправленная в Суздаль и уподобившаяся церковного прославления. Может, то насилие и стало причиной неурядиц в Рождественском? Вместе с тем при основании обители, задолго до пострига Соломонии, стала та обитель своеобразным домом скорби и печали, поскольку насаждала их мать героя Куликовской битвы князя Владимира Серпуховского и в ее храмах непрестанно служили панихиды по павшим русским воинам. Сам Владимир Храбрый постоянно посещал устроенный матушкой монастырь, в числе первых насельниц коего были матери и вдовы погибших при Куликове.

Между прочим, и супруга князя Владимира, Елена, приняла монашеский постриг в новообразованном монастыре «Рождества Богородицы за Пушечным двором, на Неглинной, у Трубы, что на Рву». Так монастырь отдавал дань убиенным воинам. Скорбь хозяйничала в нем и по ходу многочисленных пожаров, вслед за одним из которых его возрождал Иван Грозный. Скорбь пребывала здесь и во время Отечественной войны 1812 года, когда разгулявшиеся французы разбили Святые врата, устроили в соборе конюшню, а в одном из келейных корпусов — кузницу, переплавляя там в слитки награбленные у москвичей золотые и серебряные изделия. Невзирая на бесчинства, набежчики просили сестер их прикармливать, и те прикармливали. Однако мародеры есть мародеры: спешно покидая Первопрестольную, обитель они постарались сжечь, да подвела сырая солома.

Кроме того, как раз у той стены, что запечатлена Перовым, наполеоновские служаки расстреливали подозреваемых в поджогах москвичей. Замечу: множество горожан, лишившихся крова, нашли пристанище внутри Рождественского монастыря. Они искренне радовались спешному бегству неприятеля. В общем, вышло как у М.Волошина, подобно Перову, умело владевшего красками и словом:

Кто там? Французы? Не суйся, товарищ,
В русскую водоверть!
Не прикасайся до наших пожарищ!
Прикосновение — смерть.

Мало-помалу многострадальная обитель стала подниматься по-новому. Из вологодских краев, куда, к слову, удалился пребывавший некогда в Рождественском монастыре преподобный Кирилл Белозерский, вернулись спасаемые там образа и священные сосуды. Святость вернулась и в сам Рождественский.

Между тем пролетит чуть более столетия, и монастырь, которому благоволили Рюриковичи, первые Романовы, князья Лобановы-Ростовские и супруга Владимира Храброго, одарившая обитель селами Дьяково и Косино, постигнут новые испытания. Какие? А вот и заглянем еще раз внутрь стен, а также пройдемся по прекрасно знакомому Перову Рождественскому бульвару...

С наступлением власти Советов в монастыре к чему-то разместился музей истории химии, храмы — и в их числе древний, 1505 года постройки, соборный — планировалось перестроить в плоские кубы. Предполагалось снести и воздвигнутую к 1835 году знаменитым зодчим Н.Козловским колокольню с внутренней церковкой во имя Евгения Херсонеского, обустроенной в память сына С.Штерич. Вскоре разогнали и сотни инокинь — причем игуменью Ювеналию отправили на Соловки, а одну из насельниц расстреляли на Бутовском полигоне. Теперь она, преподобномученица Татьяна, прославлена в лике святых. Затворили все храмы, не исключая и сооруженного на средства Ф.Лобановой-Ростовской Иоанно-Златоустовского. Закрыли приют для девочек, духовную школу, просвирню, гостиницу. Под строительство школы уничтожили старинный погост с погребениями княжеских фамилий Голицыных, Лобановых, Долгоруких. Какое-то время внутри обители пребывал один из первых советских концентрационных лагерей.

Позднее келейные корпуса наладили под перенаселенные коммуналки, где вплоть до 70-х годов ХХ столетия ютилась бывшая иноческая казначейша престарелая мать Варвара, с целью грабежа убитая деградировавшим соседом. Те коммуналки-муравейники запомнил и я, когда мы, добровольные помощники реставраторов (было такое движение), приходили сюда набрать нужную нам воду. В ту пору монастырь предполагалось отдать Архитектурному институту — под кафедры и выставочные пространства. Удалось не все.

Но, слава богу, там, где труждались мы, то есть в Рождественском соборе, начались богослужения. Не раз их проводил патриарх Алексий, и вскоре возрождаемой обители приписали открытую ко дню 850-летия Москвы на месте снесенного храма Рождественскую часовню на Петровке. Год спустя монастырю передали под несение служб и сельскохозяйственной деятельности былое имение Шаховских Федоровское в Волоколамском районе.

Ну а первым настоятелем приходского еще Рождественского собора стал отец Герасим (Иванов), писавший иконы и здесь же окормлявший сестричество. И снова «увы»: в результате неких гнусных внутренних интриг старенького, уважаемого батюшку фактически выставили за дверь. Он удалился смиренно.

Я же с тех пор в Рождественском бываю все реже. Правда, не без удовольствия посещал недавно открытый просторный Казанский храм. На деньги доброхотки М.Лапшиной его в 1906 году возвели на территории обители последним. Освящение совершал священномученик Владимир (Богоявленский), а в присутствии последней игуменьи Ювеналии здесь служил праведный Иоанн Кронштадтский, о чем засвидетельствовала знаменитая матушка Фомарь (Марджанова).

И как тут не вспомнить о том, что какое-то столетие до того монастырь, наряду с московским Ивановским, являлся центром секты хлыстов и был связан с идеологом хлыстовщины Иваном Сусловым. А тут — целый сонм праведников, мучеников, святых. И как венец — Казанский собор.

Кстати, строил его зодчий П.Виноградов, а должен был — великий Шехтель. Не сошлись в смете. Между тем Ф.Шехтелем в самом начале ХХ века к собору Рождественскому была пристроена паперть. Ф.Шехтель проявил себя и в качестве устроителя нового интерьера дома № 12 по Рождественскому бульвару. То здание, в прежнем его виде знакомое и Перову, уникально.

Изначально ядром его было усадебное строение Голицыных конца XVIII века, впоследствии доставшееся Фонвизиным. Именно в нем провел детские годы будущий драматург Денис Иванович, а супруга одного из Фонвизиных, Михаила, считается прообразом пушкинской Татьяны. В 1869-м барский дом приобретает Надежда Филаретовна фон Мекк, долгие годы бывшая покровительницей Чайковского — последний бывал здесь. Правда, в отсутствие хозяйки. Они вообще не виделись. В доме фон Мекк провел остаток дней польский скрипач и композитор Генрих Винявский. Между прочим, с музыкальной жизнью связан и дом № 15: там жила Е.Гельцер, первая народная артистка республики из балетных. Что ж до дома № 12, то хозяйничавшая там фон Мекк заметно его перепланировала, а позже ее владение досталось чаеторговцу Губкину, под вкусы которого Шехтель переиначил внутренности здания. Не здесь ли снимала угол ученица Кончаловского Евгения Лурье, ставшая первой супругой Бориса Пастернака? К слову, и сам поэт навещал наемную ее квартиру по Рождественскому бульвару.

Очаровательный в своей живописности бульвар, вознесенный над одним из семи легендарных московских холмов, вообще не раз фигурировал в нашей литературе. Так, его восхитительное описание от 40-х годов XIX столетия в книге «Москва и москвичи» оставил М.Загоскин, подчеркивавший, что в ту пору можно было видеть снующих по нему кур, гусей, а то и «жирную свинку с выводком поросят». Бульвар запечатлен и в «Доме на набережной» Ю.Трифоновым. Тот же автор часть действия повести «Время и место» перенес в существующий поныне дом № 11. В рассказе «Припадок» помянул Рождественский и Чехов. А вот Н.Телешов в книге воспоминаний «Рассказы о прошлом» дал весьма специфическое описание выходящего на бульвар Рождественского монастыря, к которому в своей извечной охоте на сюжеты и натурщиков так спешил художник Перов.

Повторюсь: нелепо осознавать, что питомцы и педагоги Московского училища живописи, ваяния и зодчества из полукружия Бульварного кольца выделяли Сретенский. Понятно, он ближе всего к их учебному дому, да и на крутую гору Рождественского не каждому по душе и силам карабкаться. Так или иначе, Рождественский еще и еще раз достоин пристального взора не одного лишь Перова: великолепные здания, любопытные постояльцы и обитатели, дивные виды, богатая история. А уж сколько сюжетов...

Бери все под прицел зрения, лови сачком, располагай удилище или невод — в общем, охоться, лови в удовольствие. Что в нашей ловушке? Например, дом № 19 — местный очаг большевизма: многократно гостевал в нем Ленин, жил Усиевич. Теперь под сводами мощного здания работает галерея Елены Врублевской, где революционному марш-броску предпочитают эволюционную поступь. И — о чудо! — в соседнем доме № 17 впервые в Москве в 1901 году застрекотал электрический лифт. Прогресс. А на поверку...

Во всем — прогресс по воле неба,
Закон развития во всем;
Людей без крова и без хлеба
Все больше будет с каждым днем, —

предрекал полузабвенный литератор Н.Павлов, живший после женитьбы на поэтессе К.Яниш на Рождественском, дом № 14, и заведший на пару с супругой знаменитый домашний салон, «четверги». Кто только не переступал порог их гостеприимного жилища: Гоголь, Аксаковы, Киреевские, Хомяков, Тургенев, Полонский, Фет, Герцен, Огарев, Грановский, Чаадаев, Загоскин, Вяземский, Погодин, Шевырев, Самарин. Сюда обучать хозяйку польскому языку заходил Мицкевич. Сюда заезжал немецкий естествоиспытатель Гумбольдт. Здесь перед ссылкой на Кавказ с Москвой прощался Лермонтов — даже рисунок оставил.

Тем не менее шел прогресс, и «людей без крова и хлеба» становилось все больше. Яниш надоели карточные игры и траты супруга, она подала жалобу «куда надо». Был обыск, нашли запрещенное письмо Белинского Гоголю — и из семейных дрязг дело облачилось в полосатую политическую робу. Павлов год отсидел в тюрьме, но был помилован Николаем I.

Нет, все же неоднозначна личность того государя. Вроде бы и деспот, и солдафон, но не при нем ли вошли в великую силу наши искусство, литература, культура в целом? И шагала культура от училища живописи по Бульварному кольцу.

Следующая остановка — дом № 16 по Рождественскому: некогда тоже барская усадьба будет впоследствии реконструирована предприимчивыми немецкими купцами Ценкерами. В советские же годы здесь уютно расположился с завидной личной библиотекой поэт Демьян Бедный. Сегодня там закрытые офисы. Табличек нет. Входа нет.

Говорят, идею для своей знаменитой картины «Неравный брак», подобно перовской «Тройке», Василий Пукирев подхватил на Рождественском, а именно на внешнем его углу со Сретенкой, занимаемом Успенским храмом в Печатниках (государевой типографской слободе). Кажется, факт написания картины здесь многими отрицается, и тем не менее тот храм, упоминаемый даже в «Турецком гамбите» Б.Акуниным, весьма пригляден. Не потому ли, что по закрытии его передали музеям: сперва истории исследования Арктики, а затем Морфлота СССР?

С развалом Союза храм возвратили верующим, а «морской» музей отшвартовал в дальние и долгие плавания. Годы ютился он в техникуме на улице Адмирала Макарова, потом был бездомным, и лишь несколько лет назад ему передали купеческий дом Шамшуриных на Ордынке — улице, ценимой и Пукиревым, и Перовым.

Между прочим, нынешние здания Успенского храма на Рождественском относят к концу XVII столетия, но церковь в Печатниках существовала еще и до церковного раскола. Замечу: увлекшийся историей, в том числе событиями русского церковного раскола, творец «Охотников» и «Тройки» создаст такие шедевры, как «Суд Пугачева», «Никита Пустосвят. Спор о вере». Он отменно, с глубинным знанием человеческой натуры, писал портреты и жанровые сцены, был крепким организатором и выдающимся педагогом. Возглавляя натурный класс Московского училища живописи, ваяния и зодчества, Перов окрасил безмерный наш творческий холст ярким узором своих питомцев: Архипов, Рябушкин, Касаткин, Коровин. Его ученик Нестеров вспоминал о наставнике: «Здесь все жило Перовым, дышало им, носило отпечаток его мыслей, его слов и деяний. Все мы были восторженными его птенцами».
И действительно, Перов, как заботливая наседка, оберегал поступивших к нему на обучение. Душевидец и тонкий психолог, он знал подход к каждому. Знал и подходы к тем, кого нужно было писать. И выходило потрясающе правдиво. А как же иначе? Чтобы изобразить суть человека, его внешние и внутренние черты, необходимо смотреть вглубь, в людские души, разбираться в характере и повадках. Многофигурные работы требуют того же.

Набираясь опыта в своеобразной охоте за персонажами и сюжетами, создатель «Охотников» стал проницательным, метким, острым. Взгляните на «Охотников», «Чаепитие в Мытищах» — сколько житейской сути, истины, сколько точно подмеченных деталей! А ведь Перов, в детстве переболевший оспой, всю жизнь страдал ослабленным зрением — зато не подводило зрение внутреннее, духовное. И пусть упрекали его не в «тех» настроениях — кто ж из нас не без греха и слабостей? А правдолюбу и идеалисту Перову хотелось всюду видеть идеал: и в жизни вообще, и в ее духовной составляющей. На то он и одаренная личность.

Надо отметить, что к исходу жизни критический настрой Перова к Церкви заметно изменился, что видно по последним работам. В поисках сюжетов и типов Василий Григорьевич на какое-то время переселяется в Мытищи, к Троицкой дороге, ведущей в лавру. Наблюдая паломников, он многое создаст в красках, многое переосмыслит: «Добредут эти люди до монастыря, приложатся к потемневшим чудотворным иконам, наслушаются согласного церковного пения, надышатся сладковатым дымом ладана. Что дальше? Наша Церковь учит: терпите...» Терпел, превозмогая нужду, болезни, невзгоды, и автор этих слов охотник Перов, ставший ловцом человеческих типов и следопытом сюжетных историй...

Эти поиски и подвели его к написанию восхитительных «Охотников». Познакомившись с известным в Москве врачом и большим любителем охоты Д.Кувшинниковым, жена которого устраивала творческие вечера с чаепитиями, куда захаживали Репин, Чехов, Левитан, Щепкина-Куперник, Ленский, Сумбатов-Южин, стал вхож в его гостеприимный дом и Перов. Вообще, тот дом был замечательным: поначалу он являлся родовым гнездом Тютчевых, впоследствии его продавших в казну под определения Мясницкой пожарной и полицейской части, познавшей, кстати, как арестанта В.Маяковского. Кувшинников же имел при части казенную квартиру, обстановку коей иронично описал в «Попрыгунье» Чехов. Как раз Кувшинникова Перов и изобразит в фигуре охотника-краснобая, что-то лихо заливающего двум слушателям. Правда, один внимает с явным недоверием, но другой — с восторженным удивлением. Кстати, и пару слушателей Перов нашел среди медиков — это врачи Бессонов и Нагорнов. Все словно живые, перовскому взгляду веришь безоговорочно.

Между прочим, увиденная работа весьма приглянулась Достоевскому, отметившему в «Дневнике писателя»: «Один горячо и зазнамо врет, другой слушает и изо всех сил верит, а третий ничему не верит — прилег тут же и смеется. Что за прелесть!»

Замечу: Перов стал одним из немногих, кому согласился позировать Достоевский. Портрет писателя Василий Григорьевич создал по заказу Третьякова, решившего пополнить свое собрание еще и портретной живописью. Впоследствии не единожды автор приобретенных Третьяковым «Охотников» откликался на просьбы великого собирателя и мецената. Они сошлись, подружились. Третьяков по смерти любимца воскликнет: «Очень близкий был для меня человек!». Ну а доброту почившего к бедным ученикам МУЖВЗ[1] подметит все третьяковское семейство. Потому-то в момент обострения у живописца чахотки сам Третьяков безвозмездно предоставит чете Перовых личную дачу — причем без огласки: «К чему публике знать, что Перов у нас на даче? Это дела интимные, и нет никакой надобности выносить их на площадь».

Увы, великодушие коллекционера спасти Перова не смогло. Его, уже умиравшего, переправили в Кузьминки, и там, в скромной больнице, он завершил земные дни. За день до кончины Перов смиренно пишет Третьякову: «Вся надежда только на Бога...» Поохотившись на сюжеты, жанры, типажи, познав человека, он словно по-новому открыл для себя и Бога, помягчел, примирился. Ну а христианской любви нашему охотнику и так было не занимать. Простирал он ее на семью, друзей, питомцев. И на зрителей — ведь, глядя на «Охотников на привале», невозможно и представить автора этой замечательной теплой картины озлобленным и лишенным доброты, надежды и веры.

 

[1] Московское училище живописи, ваяния и зодчества.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0