Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Устами младенца

Владимир Злобин родился в Новосибирске в 1990 году. Писатель.
Работает разнорабочим.
Публиковался в журнале «Сибирские огни». Своими учителями в литературе считает Н.В. Гоголя, П.И. Карпова, А.П. Платонова, Л.-Ф. Селина.
Лауреат премии журнала «Сибирские огни» за роман «Гул» (2017).
Живет в Новосибирске.

Газеты звали на площадь: сегодня, в семь вечера, там должны были исполнить желание. На этот раз, обещали они, все получится. Мальчик был скромен и чист, он пожелает что-то для всех, и оно обязательно сбудется.

Известие мало кого взволновало. С тех пор как обещания начали исполняться, им стали доверять еще меньше. Город свыкся с чудом как с чем-то близким и неизбежным, вроде холодов, о приходе которых все знали, но все равно чуточку в них не верили. И потому, как прежде, звенел трамвай, гремели ведром колодцы, а зеленщик знал последние новости. О чудесах и вовсе бы не болтали, если бы желания не продолжали сбываться.

Мужчина отложил газету. Он огляделся, надеясь поделиться прочитанным, но на скамейке никого не было. Только через одну, дальше, на песке тенистой аллеи играл ребенок да присматривала за ним бонна. Опираясь на трость, мужчина не без труда поднялся. При ходьбе правая нога его выворачивалась, желая шагнуть в сторону, и хромой выглядел немного потешно, словно ему приходилось бороться с желанием потанцевать.

— Добрый день, — поздоровался он. — Не правда ли, замечательная погода?

Бонна ответила подобающе, и мужчина перешел к главному:

— Собираетесь ли вы на площадь?

— Ах, я бы не хотела никого смущать!

— Почему?

— Мне кажется, у бедняжки ничего не выйдет. Слишком много глаз. Поверьте мне, я всю жизнь приглядываю за детьми: они так теряются, когда их заставляют говорить при всех. Я вижу здесь умысел!

— В самом деле? — оперся на трость калека.

Женщина зашептала так доверительно, как умеют шептать только няни:

— Детей выводят на площадь, чтобы они стеснялись желать. А то вдруг исполнится! И кто знает, что именно!

Мужчина тоже считал затею с площадью странной, но видел здесь другую хитрость: по случаю наезжали туристы, шла торговля, да и самим горожанам неплохо было напомнить, что еще может сбыться что-то прекрасное.

Давным-давно в городе стали исполняться желания детей. Никто не знал почему, но в маленьких ручках вдруг появлялись игрушки, а опустевший стакан вновь наполнялся шипучкой. Желание у каждого было всего одно, и — что особенно сокрушало взрослых — только самое первое. И тратилось оно на рожок мороженого да на то, чтобы у кошки был вечно распушен хвост. Это была радость первых открытий, когда еще не знаешь, как устроен мир, поэтому сбывается в нем самое важное — камушки и воробьи.

Большое чудо случилось лишь раз. Кто-то пожелал, чтобы в городе не болели дети. Не для себя, больного, пожелал, а сразу для всех. Дети и вправду перестали болеть. По улицам сверкали твердые, каменистые пятки, у фонтанов не утихал смех. Зимой можно было ходить совершенно раздетым. И больше никто не сидел одинокий, в кресле с колесиками. Это было чудо, и, как во всяком чуде, в нем было кое-что неизменное: матери волновались не меньше прежнего.

Тогда-то и нашлись первые недовольные. Как гром, заворчали издалека: только о городе позаботились, не о стране. И вообще, могли бы сразу весь мир помянуть, там такие же дети. А раз пожадничали, тогда, будьте добры, поделитесь. Городу даже пришлось принимать рожениц со всего света, и, как бы ни была тяжела их болезнь, малыши рождались крепкими и здоровыми.

С тех пор чудеса поиссякли. Разве что однажды все голуби в городе стали белыми-белыми, как на свадьбе.

— А чего бы хотели вы?

Мужчина не сразу услышал бонну. Выровняв ноги так, что правая казалась почти здоровой, он с грустью рассматривал оставленный ею след — стирающий, будто тряпкой провели по песку. Бонна повторила вопрос. Тогда собеседник ответил:

— Я был бы не прочь станцевать. — И указал на свою хромоту.

Бонна потом долго смотрела вслед: если бы ее пригласили, она бы согласилась на танец.

Мужчина был одинок и уже в тех годах, когда мысли о будущем потихоньку сменяются воспоминаниями. Он любил предаваться им, прогуливаясь по родным улицам. Трость втыкалась между булыжников. Устало шелестели каштаны. Окна разбрызгивали свет. Далекий самолет в небе тянул лыжню.

Было много детей.

Все они израсходовали желания раньше, чем начали себя помнить, но все равно носились так беззаботно, будто до сих пор могли пожелать что угодно. По вечерам дети скапливались на нагретых террасах, и чем дальше садилось солнце, тем плотнее они прижимались друг к другу в одну большую мечту. Может, потом исполнится.

А пока городские прилавки ломились от книг с названиями «Как пожелать миллион», где на личном опыте рассказывалось о воспитании юного миллионера. В этом сезоне был популярен труд, вполне резонно утверждавший, что ребенок равнодушен к бумажным деньгам, а вот блестящую кучу золота, такую яркую и манящую, ему пожелать вполне по силам. В магазинах продавались подсказывающие игрушки: бутафорские монетки, самородки-погремушки, искристый желтый песок. А с полотен детских обоев исчезли кошечки и собачки.

Также хватало педагогов, просвещенных гуру и даже проповедников, которые как один вещали, что ребенок должен пожелать что-то великое, для всех, а помочь в этом может сам скромный учитель. Разумеется, за символическое вознаграждение. Мальчик, что должен был выступить на площади, как раз воспитывался у одного набожного человека, который клялся, что сохранил чистоту детских помыслов. Верующие первыми наводнили город. Они раскрыли свои книги и утверждали, что те всегда говорили об этом. Паломники даже создали свою церковь. Чудеса в ней случались не чаще, чем в любой другой.

Еще был исследовательский институт, где обещали подойти к проблеме со взвешенных научных позиций. И были те, кто боялся, что дети могут пожелать плохого. Если не сами, то с помощью взрослых. Романтики были так же опасны, как и политики: вдруг кто-то попросит достать звезду?

Однажды и правда открылось жуткое. В городе нашли приют с крохотными серыми комнатками. Голые стены, кровать и никаких игрушек, кроме горсточки драгоценностей. Предполагалось, что, не имея ничего, кроме блестящих камней, дети пожелают именно их. Но тюремщики куда-то исчезли: за столом нашли кружки с чаем, недокуренные сигареты. Дети вели себя тихо, будто знали, что за ними придут...

Каждый раз мужчина со вздохом откладывал газету. Он думал, что неплохо бы пожелать о несбыточности всех желаний. Потом спохватывался, что нельзя желать за других. И вообще сложно все было: нельзя желать, но и не желать нельзя. Невыносима была сама возможность все навсегда изменить. Вот не хворали дети — и матери чужих городов, иначе испытавшие бы лишь жалость и сострадание, начинали ворчать, а потом ненавидеть за своих, неизлечимых детей. Но даже если бы выздоровели все дети на свете, то подросшие, они бы столкнулись с тем, что жизнь не рассчитали на них, и вцепились бы в нее, голодно разорвали, и тогда ее точно не хватило бы всем.

Пожелать можно было только что-то простое. Чтобы никому не вышло обиды. В такие минуты мужчина смотрел на покореженную ногу и думал, что даже ее одну нехорошо исцелить. А если все ноги, то тут уж надо и руки, но тогда уж все тело и всех. И выходил тупик: всем желать страшно, а себе — нельзя.

Вот и оставалось ковылять по улицам да верить, что однажды дети смогут все разрешить.

Близился вечер. Трость гулко оглашала улочку. Впереди, тоже на площадь, шел ребенок с отцом. За ниточку малыш вел за собой большой красный шар. Сначала он оглядывался на шар, потом стал оглядываться на хромого мужчину, и тот, выкидывающий ногу, показался малышу столь странным и сказочным, что малыш удивленно отпустил шарик.

Тот ударился о нависшую стену, отпрыгнул и полетел вверх. Отец запоздало взмахнул руками. Мальчик застыл. Перестала втыкаться в булыжники трость. Калека провожал взглядом шарик и думал о том, насколько это важный подарок. На воздухе он был испытанием: шарик надо ухватить и сдержать. В сердце шарик был выбором: отпустить ли, оставить? А дома нужно было решить, куда его приспособить, как с ним играть. Очень сложная вещь этот шарик. И дитю так хотелось вернуть его, а желание уже наверняка было истрачено на ириски, и мир вот-вот огласил бы еще один плач, но... калека облегченно прикрыл глаза.

Шар стал опускаться. Ниточка его легла в радостно сжавшуюся ладонь.

Взрослый, который завороженно наблюдал, как возвращается шар, очнулся и схватился за голову. На лице его было выражение невосполнимой потери. Он застонал и не заметил радости сына.

Ожила трость. Проходя мимо, мужчина вежливо поздоровался. Идти стало легче. Спина распрямилась, и почти не мешала нога.

Калека спешил на площадь.

Может, сегодня там и правда все разрешится.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0