Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Слово о храме воскресения в селе Васильевском

Максим Леонидович Яковлев родился в 1955 году в Москве. Получил художественное образование. Работал художником-оформителем и дизайнером.
Писатель и публицист. Автор книг «Время дороги», «Ничего не бойся», «Димитрий и Евдокия», «Слово о святителе Филофее, который Сибирь крестил».
Публиковался в журнале «Фома», в сборниках прозы и поэзии, периодических изданиях в России, Белоруссии, на Украине, в Болгарии, Америке.
Член Союза писателей России.
Живет в Московской области.

История этого храма ведет свою родословную со времен Московской Руси и неразлучна с историей самого селения. С тех пор стоит он на том месте и на той земле, где суждено ему было быть задуману, срублену из доброго леса и освященному в благочестивый и покаянный обычай русских князей. Осененному и доныне незримою тенью слепого великого князя Василия Васильевича Темного, в кругу собравшихся на богослужение крестьян его же села, которое и приняло от него в тот день свое настоящее имя.

Васильевское стоит между Рузою и Звенигородом, в двадцати пяти километрах к юго-западу от последнего, на пологом берегу Москвы-реки, в непосредственной близости от Старой Смоленской дороги (ныне Можайское шоссе). Селение появилось на данной местности после того, как река, изменив свое русло, обнажила плодородную почву, тем самым давая повод к переселению из прежнего сельца, располагавшегося немного севернее и не сохранившего до нашего времени своего названия. С птичьего полета село видится как бы на краю широкого выступа, очерченного рекою, — там, где она круто меняет свое течение с восточного на северо-западное.

На холмистых берегах, среди дубрав и полян, обильных зверьем и дичью, эта земля славилась рыбной ловлей, отличным лесом, годным для любого дела, а также бортничеством — добычей меда. Издревле населенная местность сия входила в состав Звенигородского княжества. В 1389 году Московский великий князь Дмитрий Иванович Донской завещает его второму сыну, Георгию.

Князь изрядный. Крестным отцом его был сам Сергий Радонежский, а духовным отцом — преподобный Савва (из той же Свято-Троицкой обители), который, склонившись на многие неотступные просьбы князя, поселяется вблизи его городка Звенигорода и основывает монастырь (Саввино-Сторожевский). Князь Юрий тщанием и серебром своим участвует в обновлении и благоукрашении Троицкого собора в лавре преподобного Сергия; он же возглавляет победный поход на волжских болгар; в пылу благочестия своего возводит у себя в звенигородском кремнике Успенский собор, поручая его кисти Андрея Рублева... и все это быв восемнадцати лет от роду.

Княжество охотно заселяется, строится, считает прибытки, чему в немалой степени способствует и «государева дорога» — путь, во-первых, на Великий Новгород, в обход недружественных тверских застав; а во-вторых, на запад, через именитый Смоленск. К тому же по своей красоте, богатству угодий, климату оно считалось одним из самых лакомых кусков ближайших к Москве земель. И можно жить в благодарение Богу, подателю всяческих и смотрителю земных пределов. Но мания верховной власти... Как часто она оказывается сильнее любого довольства и любого почета!

В Москве умирает великий князь Василий Дмитриевич, оставляя наследником малолетнего сына Василия, и пятидесятилетний князь Юрий вступает в борьбу со своим племянником за право, как верит он, завещанное ему отцом, Дмитрием Донским: «...а по грехом отъимет Бог сына моего старейшаго Василья, а хто будет под тем сын мой, ино тому сыну моему стол Васильев, великое княжение». Дважды разбив дружины Василия Васильевича, Юрий дважды входил в стольный град. Наконец окончательно воссел в Москве на великом княжении и был поражен внезапной смертью.


Двое из сыновей его, унаследовав, помимо прочего, поделенный между ними Звенигородский удел, последовали несчастному примеру отца. Сначала старший сын, Василий Косой, поднялся в нарушение клятв на великого князя (своего двоюродного брата), но был разбит, пленен и ослеплен руками московских бояр. Затем другой сын, Дмитрий, получивший прозвание Шемяка, напал врасплох на великого князя, молившегося над гробом преподобного Сергия, ослепил его в отместку за брата, принудил отречься от власти и также воссел в Москве, творя неправедный суд в угоду своим льстецам (отсюда «Шемякин суд»). Отвергнутый большинством русской земли, сей несостоявшийся узурпатор вынужден был вернуть великий стол Василию Темному; бежал, истребив многих безвинных, и заперся в Новгороде, где в несколько дней умер от яда.

Третий же, младший сын бывшего звенигородского князя, Дмитрий Юрьевич Красный, был настолько же отличен от братьев жизнью, насколько изумителен своей смертью: страдая от неизвестной болезни, был он лишен слуха, вкуса и сна, мучимый беспрестанным кровотечением из носа, так что ему затыкали ноздри, чтобы смог он причаститься Святых Даров. Причастившись, упал он замертво. Когда же стали читать над ним Псалтирь, вдруг скинул с себя покров и начал петь в гробу стихиры, не открывая глаз, перемежая пение душеспасительными речами... Так продолжалось подряд три дня, после чего наконец душа его отлетела к Творцу и Богу живых.


В конце «Шемякинской смуты» обширный Звенигородский удел отошел к великому князю и в 1462 году был поделен на несколько мелких княжеств. Рузское княжество, куда наряду с Волоком-Ламским и Ржевом входило и село Васильевское, досталось шестому из семи сыновей Василия Темного, князю Борису Васильевичу Волоцкому. Будучи весьма строптивым соратником своего старшего брата, великого князя Иоанна III, был он наслышан о добродетелях игумена Иосифа и, приняв его в своих пределах волоколамских, отдал ему в полную волю выбор места для святой обители.

Преподобный Иосиф Волоцкий, к тому времени исходивший многие монастыри под видом простого инока, научения ради строгим опытом монашеского общежития, основал свой монастырь в глубине соснового леса, на берегу реки Струги при слиянии ее с рекой Сестрой. Когда же пробил час строительства первоначального храма в честь Успения Пресвятой Богородицы, князь Борис Васильевич, по примеру отца своего, с боярами и отроками сами носили и клали бревна, чтобы благодарно участвовать потом при его освящении.

Из монастыря преподобного Иосифа Волоцкого выйдет немало великих подвижников, в том числе и на святительские кафедры: митрополит, архиепископ и целая череда епископов. Преподобный Иосиф, чтивший князя за его благодеяния Божьим церквям и монастырям, возлюбил и сына его, князя Ивана Борисовича, став ему крестным отцом и духовным наставником. Сей-то князь Иван, получивший в наследство часть Рузского княжества, и доставил нам первое документальное упоминание о Васильевском, пожаловав в 1498 году свои села: Васильевское, Каринское, Богородицкое, Неверово московскому Симонову монастырю.

В декабре 1504 года преподобный Иосиф, взяв с собой духовное завещание тяжелобольного князя Ивана Борисовича (согласно которому тот завещает город Рузу и весь удел свой великому князю Московскому), отправляется в Москву на собор, учрежденный для суда над ересью жидовствующих — широко распространившейся тогда духовной заразы по человеческому пристрастию к разного рода тайным учениям, чародействам и астрологии, отвращающей людей от христианства вплоть до поругания его святынь. Ересь проникла в храмы, монастыри, поразив многих пастырей: иных некнижных и простодушных, иных же нетвердых в вере... Достигла даже до высшего круга лиц, включая митрополита Зосиму. Выступив главным обличителем жидовствующих, преподобный Иосиф Волоцкий добился передачи основных виновников ереси в руки гражданского суда, по приговору которого наиболее ярые еретики были сожжены в клетках.

В те же дни случилось умереть Рузскому князю Ивану Борисовичу — уйти без последнего покаяния и причастия. Вернувшийся в ворохе снежной метели, преподобный Иосиф, едва перешагнув порог монастыря, был встречен печальной вестью и, войдя в свою келью, много скорбел и молился о князе. Между тем приехали от старшего брата князя Федора; святой же не прекращал молитвы. И Господь оживил его крестника — князь Иван открыл глаза, смог исповедаться своему духовному отцу, затем причастился Христовых Тайн, после чего мирно почил, имея возраста двадцать неполных лет.

Брат его, Федор Волоцкий, стал притеснять монастырь (не из-за того ли завещания, заверенного духовником покойного брата?), и святая обитель по ходатайству своего игумена перешла под прямое покровительство великого князя Московского и митрополита, о чем была выдана несудимая грамота.


События этого времени, равно как и все последующие события, проходя одно за другим, не могли не сказаться и на жизни храма Воскресения Словущего в селе Васильевском.


Храм помнит немалые дары и тяжкие вздохи первоначального благодетеля своего великого князя Василия Темного в последний его приезд сюда, в смертельной болезни, тихим морозным полднем...

Беспримерна княжеская судьба его. Веселый сердцем, любил он битвы,  хоть были и неудачи. Бывало, падал от изнеможения с отрубленными в рубке пальцами, под бешеным градом татарских сабель на Нерли и не сдавался. Бывал в плену у чужих, но также и у своих. Позволил вырвать глаза сопернику,  за то ослеплен был и сам. Не раз под клятвой отрекался от власти, теряя все: и честь, и почести, и дом, и круг соратников... И все, все это возвращалось ему сторицей. Его незлобивость и покорность всевышней воле вменялись ему в слабость устами «сильных», тех, кто так бессильно внимал в Успенском соборе митрополиту Исидору, оглашавшему «Флорентийскую унию» о перемене православной веры и отдании Руси под власть папы, и был спасен той «слабостью» великого князя, которой хватило твердости прервать предательскую речь, изгнать изменника из собора и заключить под стражу. Одно это деяние, повлиявшее на историческую судьбу всей нации, ставит имя Василия Темного в число самых первых и светлых имен России.

Здесь, в этом храме, стоял он, страдая совестью, незадолго до своей кончины... Здесь же, в недавно прирубленной трапезной, спасался от бурной грозы наследник князя Иван «со товарищи»...


Здесь же спустя десять лет, ветреным майским днем 1471 года, во время дневной стоянки был отслужен молебен Архистратигу Небесных Сил во благоприятный исход побоища. Строитель царства Московского Иван Васильевич III приложился к иконам, почтив память отца своего. Вышел из храма, слепя на солнце зерцалом доспехов, стоял на берегу у шатра... Ждали, пока переправлялись полки Челяднина с Оболенским. Перекинулся с Холмским коротким словом, улыбнулся, прищуриваясь на новый стяг Оболенского... Подвели к нему коня, он уселся осанисто, легким кивком двинул рать на Великий Новгород...

На другой год храм встретил своим на маковке резным крестом плывущую невестой по реке византийскую царевну Софью Фоминичну: встала с атласного стульчика, перекрестившись, — с берега глядели во все глаза крестьяне и дети. Плыли в виду храма большим посольством, на широких ладьях с балдахином. Провожал их до поворота... Вбежал в него батюшка, сверкая слезами, с молитвой на ходу — прямо в алтарь, к престолу, и клал поклоны: «Сподобил увидеть, Господи, царевну греческую!..»


Весенним половодьем 1475 года по храму скользнул оценивающий взгляд Аристотеля Фиораванти, проплывавшего мимо в сопровождении нарочитого посла Семена Толбузина (отправленного в Венецию, дабы любыми хитростями и посулами сманить в Москву знаменитого мастера); синьор во весь рост, в тяжело распахнутой шубе, заложил руки за спину... обернулся еще раз... Уже в апреле, специальным дубовым брусом, окованным с одного конца, он развалит остатки стен недостроенного в Кремле собора, рухнувшего от негодной извести и расчетов, чтобы возвести на четвертое лето знаменитый Успенский собор, к неописуемой радости всего града Москвы и государя великого князя Ивана Васильевича III с государыней Софьей Фоминичной, самодержца, положившего конец политическому непостоянству Великого Новгорода, а заодно и его вольному норову, включив сего строптивца вместе с упрямой Тверью и Вятской землей в единое государство, которое раздвинул до Урала, освободив от ненавистного ига и предав ему впервые царственное достоинство.


Храм стоял. Бури дважды срывали крышу, ее быстро стелили заново. Случались пожары, горели дворы и амбары, не достигая стен его, стоявшего особо, всегда за изгородью. Он давал погорельцам кров и временное прибежище; дети бегали по нему, стуча молочными пятками... В лето страшного мора больше месяца стоял пустым, над трупами сельчан, — некому было ни отпеть, ни похоронить...

С его смолисто отесанного амвона оглашались «Слова» Иосифа Волоцкого, распространявшиеся повсюду в списках иноками его обители:

«Прежде всего, возлюби Господа Бога всем сердцем и всем умом твоим и крепостью; пусть не отлучает тебя от любви Божией ни жизнь, ни смерть, ни настоящее, ни грядущее. Пусть все правила твои и привычки будут угодны Богу... Мало говори и много размышляй... Трудись руками своими, благодари за все... Не оправдывай себя... Пусть ярость не дает тебе насилия и похоть не владеет тобой... Ищи небесного и не жаждай земных благ: над ними растянута сеть — увязнешь, как птица. Беседуй с лицом веселым, чтобы весело было и разговаривающему с тобой. Разговаривая с бедняком, не оскорби его... С равными встречайся мирно; младших принимай с любовью; пред почтенными не ленись стоять...

Вспомни, сколько ты грешил пред Богом с юности своей. Подумай, сколько там, под землей, душ, оскорблявших Бога, желавших получить малый отдых и не получивших. Подумай, как часто поднималось море жизни нашей от плоти нашей, сколько бурь и мятежей, сколько ветров, сколько грехов, сколько слез по городам, домам и торгам!.. Что в этом мире не ложь? Все полно болезни и страха... кто в этой жизни прожил без скорби, кто не стонал? Сколько обманутых жизнью! Подумай, что скоро оставишь ты все видимое: и эту землю, и это небо, и этих людей... Что с нами будет, не ведаем. Покаемся теперь; после смерти нет покаяния. Что сделаем здесь, то и найдем там; что посеем, то пожнем...»

В скудные неурожайные лета монастырь преподобного Иосифа Волоцкого принимал до 7000 изможденных, иссушенных голодом крестьян, раздавая им хлеб от сел своих, выкармливая детей, оставленных у ворот родителями на его попечение...


В середине июля 1514 года храм накрыло шалью дорожной пыли: шла московская рать под хоругвями государя Василия III; по реке на плотах тянули пушки (третий Смоленский поход за два года). По просьбе государева пушкаря Стефана окропили святой водой из храма подтонувший под огромною пушкой плот, а заодно и самих пушкарей. Полки проследовали скорым шагом, поспевая к Можайску; соединившись с ратниками Михаила Глинского, приступили к непокорным валам Смоленска, где тремя убийственными выстрелами пушечного наряда решилось дело. Из городских ворот вышел смоленский владыка Варсонофий со словами: «Государь князь великий, много крови христианской пролилось; земля пуста, твоя отчина; не погуби города, но возьми его с тихостью».


Из Москвы под Филиппов пост 1525 года везли в оковах преизрядного богослова, философа и поэта, водившего дружбу с Савонаролой, постриженика Афонского святого Максима Грека. Церковный сторож впустил их в храм. Была же редкая стужа... Бесстрашный в мудрости, в чужой стране, занятый выправлением церковных книг, не мог умолчать о незаконном разводе великого князя с Соломонией и сослан в Волоцкий монастырь, обвиненный в нарочитом искажении Святого Писания. Там, временами опамятовавшись от побоев, дыма и смрада, писал на стенах углем канон Святому Духу Утешителю...


В ноябре 1533 года владелец Рузы и окрестных сел князь Дмитровский Юрий поспевал резвым скачем в Москву, держась по берегу, так как лед еще не был крепок. Старший брат и великий князь Василий III отослал его, страдая в болезни: государю, по Божьему посещению, стало худо во время потехи на зайцев, так что невмочь было в седле сидеть, а скоро и лежа не мог утешиться. В Васильевском Юрий позвал всех молиться о государевом исцелении. Матушка с пономарем и псаломщиком подняли всех на ноги. Храм вместил в себя всех входящих, всю тревогу и все упование их. Батюшка ходил по нему, густо кадил смолой перед иконой Пресвятой Богородицы — припадали к ней и молились сердечно также и преподобному Онуфрию Великому об «отце-заступнике русской земли»... Молились в кельях, и в избах, и в палатах, и у одра его... В последнюю минуту успели постричь государя в монашеский чин, по заветному его желанию, с именем Варлаам; причастился едва в сознании. И просветилось лицо его, и душа отлетела к Богу, — на глазах очевидца: «аки дымец мал».

Воплем народным заглушался скорбный бой московских колоколов... Так хоронили дети отца своего, по словам летописца.

Наступило время Ивана Васильевича Грозного.


Пока стояло село, стоял и храм: крестил и отпевал своих прихожан, наполнялся их покаянными вздохами и славой Господней. Был свидетелем многих скорбей и глубин человеческих. Украшался паче всяких сокровищ рабами Божьими, освещался их радостными слезами... Укрывал их в подклети своей от лиха опричнины. Горел от нашествия крымского хана Девлет-Гирея и вновь отстраивался...

Гремели грозы, сотрясалось и воздвигалось православное царство под державной дланью царя, могущей осыпать дарами монастыри и осыпающей с плеч на землю головы подданных со святыми молитвами на устах — за него, государя-отца...

Ему дано было имя «Грозный». Грозный — не признак кровожадности, не гримаса маньяка-убийцы и палача, для этого есть другие определения. Грозный — знак благородного гнева, карающего, но и милующего, подобно грозе, нагоняющей тучи и разящей саблями молний не для забавы, но чтобы дать обновление природе, очистить землю от засухи, насытить почву животворящей влагой, а застоявшийся воздух озоном — дивной благоуханной свежестью, и явить небесное чудо радуги... Русские князья, вступая во власть, обещались пред Богом «служить честно и грозно».

Устроитель Земских народных соборов, покоритель ханств Казанского и Астраханского, обладатель Сибирского царства, ревностный исполнитель церковных уставов, несчастнейший муж и отец — без любимой жены и любимого сына-наследника, — исправно зачитывающий синодик с именами казненных им, засыпал лишь под утро на полу молельни... под голову ему подкладывали тюфяк...

Однажды к храму, подновленному после пожаров, еще сладко пахнущему сосной, подъехал конный поезд с московским архиереем. Владыка привез с собой на приход нового батюшку, взамен безвестно пропавшего. Поставлена пятиалтынная свеча, и при стечении убитого горем православного люда отслужена панихида по новопреставленному иноку Ионе (в миру — Ивану Васильевичу Грозному).


Петровским постом 1592 года природный наследный царь Федор Иванович отъехал с царицей Ириной на ближнее богомолье и, став на полпути к Ферапонтову, посетил село Васильевское и церковь его. Войдя, приложился к иконам, сам же пел и прилежно молился о пращуре своем Василии Темном. Пожаловал вклад серебром на просфорню и на дорогой оклад престольному образу. Говорил со всеми просто, не разделяя; раздавал радостно милостыню...

Царь Федор царствовал, не отходя от Псалтири, предав себя целиком в руку Божию. И все устраивалось Его рукою. И была тишина и на земле мир... И первый патриарх всея Руси был поставлен при нем, по его желанию.

Но в этой тишине уже убит был царевич Дмитрий.


Царь Федор уснул, отойдя ко Господу. Царство досталось шурину — правителю, желавшему править законно и щедро на крови убиенного отрока (желание столь же неугасимое, как пьянство, изменяющее человеческий облик), и многие быстро поняли, что угодно правителю, склонному к лести. А угода рождает выгоду. Измена вошла в обычай, в спальни и кабаки: ради страсти, ради корысти, ради страха и мести. Ради самых благих намерений... Двигая этими рычажками, мы приводим в действие силы, над которыми уже не властны. Страшная засуха и недород лишь усилили бурю слухов и подозрений...

Царство Бориса постигла правда, брошенная устами юродивого: «Умная голова, разбирай Божьи дела. Бог долго ждет, да больно бьет». Так говорил ему московский блаженный Иван Колпак. Явилась смута. Все потонуло в ней: смешались цари, самозванцы, бояре, поляки, разбойники... Свои и чужие проходили огнем и мечом по селам и храмам, оставляя после себя пустыню насилия и грабежа...

Ужасы бедствий открыли наконец уста покаянию. В толще народной нашлись святые угодники, нашлись герои: Пожарский и Минин. Нашелся и достойнейший государь-самодержец — починок Романовых Михаил. Все нашлось под небесной державою Божией Матери, и приумножилось.


Храм Воскресения стоял без стен, без купола, без единого уцелевшего бруса. Стоял невидимкой над пустырем до 1619 года. В этот год село Васильевское было пожаловано во владение пятерым казакам-атаманам, за их усердие в изгнании польской шляхты, и стало вотчиной Нагая Тобыльцева, Ивана Желескова, Викулы Завьялова, Ивана Кострова. Церковную землю и пашню занял пятый из них, и храм стоял теперь на усадьбе атамана Федора Семенова,  сына Кочета. Так простоял он почти восемь лет над двором этого казака безмолвным свидетелем его семейного обитания, до тех пор пока земля эта не была отдана по жалованной грамоте «Государя Царя и Великого князя Михаила Федоровича всея Руси» Новоспасскому монастырю, до тех пор пока не нашлись нужные деньги, до тех пор пока не приехал сюда монастырский эконом с молодым игуменом, до тех пор пока не поплевали на мозолистые ладони и не взялись за топоры сельские мужики. Тогда-то вновь облекся храм рублеными венцами, просторной трапезной, новой оградой, увенчанный новым куполом  с крестом... Стал лучше прежнего. Скоро и все село Васильевское отошло под хозяйскую руку монастыря.

Храм, словно прилежный работник, снова принялся крестить, исповедовать, отпевать крестьянский народ Божий...


Прошло еще полвека переменчивой русской жизни. Монастырь, исходя из собственных нужд, продавал отдельные участки своих владений. К тому же готовились новые статьи «Уложения» о «вотчинах и поместьях», по приговору боярской думы и лично царя Алексея Михайловича.

В один из майских дней 1675 года, после праздничной обедни, отслуженной наместником Новоспасского монастыря, которому сослужил в тот день новоназначенный на приход отец Фотий Васильев, из храма вышла процессия в парадных одеждах и направилась на освящение свежепостроенного дома-усадьбы известного головы Малороссийского и Посольского приказа, царева друга и сродника боярина Артамона Сергеевича Матвеева, нового владельца села. После угощения, сопровождавшегося игрою на клавесине, гостям были предложены показательные бои на «гишпанских шпагах», к исключительному удовольствию Матвеева-младшего, одетого в немецкое платье.

Тем же вечером Артамон Сергеевич выехал по неотложным делам в Москву. Ему, опытному царедворцу, не приходилось жаловаться на судьбу: заведуя, по сути, всей дипломатической службой, держа в своих руках многие нити, способные влиять на внутреннюю и внешнюю политику государства, он был одной из ключевых фигур эпохи русского царя Алексея Михайловича, фигура которого неоспоримо величественна по своему историческому масштабу. Этот мягкий государь умел царствовать. Ошибки одинаково доверчивой и независимой — часто до гнева — натуры, сказавшиеся на ошибках правления, никак не умаляют всего величия его заслуг: воссоединение с Малороссией, проведение назревшей церковной реформы непоколебимого Никона, сословное устроение русского общества... Даже потрясшее Русь восстание Стеньки Разина лишь еще ярче окрашивает его эпоху.

В конце января 1676 года царь почувствует упадок сил. Распорядится о всеобщей амнистии, о прощении всех государственных должников и об оплате частных долгов за счет царской казны. Благословит на царство сына Федора. Спокойно пособоровавшись и причастившись, спокойно отойдет ко Господу. Матвеев же останется верен партии Петра Алексеевича (своего родственника по крови), верен истово, до конца.

Сейчас он едет по звенящим соловьями холмам в превосходной карете, предполагая заночевать в своем Одинцове... Впереди ждали его опала и ссылка в Пустозерск, на Печорские берега, из которой он непременно вернется, для того чтобы быть сброшенным на пики стрелецкого бунта.

Над Россией уже трепетала зарница Петра.


Границы государства Российского, при всех подобающих тому неурядицах, расширились до полярных льдов, до Китая, до Польши и подступили вплотную к Крыму. В устье Невы на московских костях родится новая столица со святым именем первоверховного апостола Петра, и подмосковные села, оказавшись в глубине территории, в стороне от великих событий и военных походов, заживут своей негромкой помещичьей жизнью.


Однажды под Благовещение псаломщик, гремя засовом, открыл двери, и в храм зашел и с любопытством начал его осматривать новый владелец Васильевского Емельян Игнатьевич Украинцев, купивший его у вдовы прежнего владельца, боярина Семена Ивановича Заборовского, неудачного родственника (по племяннице) царя Федора Ивановича, почившего бездетным более десяти лет тому назад.

Емельян Игнатьевич начинал карьеру в Посольском приказе, под руководством все того же Артамона Матвеева. Назначался государевым гонцом в Польшу, Швецию, Голландию; ведал приказом во время короткого правления царевны Софьи — под рукою ее сердечного друга князя Голицына, с коим был причастен к заключению «вечного мира» с Польшей (Россия наконец вернула себе Киев и всю левобережную Украину), а также и его соратником в изматывающих походах на Крым. После удаления Голицына Посольский приказ остается за Емельяном Игнатьевичем, наряду с другими важнейшими приказами, в том числе Малороссийским, Дворцовым судным, Казанским и прочими, а кроме того, Большой казной и Большим приходом.

26 февраля 1693 года Петр I обмакнул перо в чернила, — среди прочих бумаг и распоряжений государева рука изволила начертать самолично: «За ево многие к Великим Государям службы и за крымские два походы, из ево поместья в вотчину село Васильевское с деревнями и пустошами и со всеми угодьи и со крестьяны, и та вотчина ему, думному дьяку Украинцеву и его детям и внучатам и правнучатам в роды их неподвижно». Той же самодержавной рукой, едва дождавшись смерти Емельяна Игнатьевича, имение было отнято и отдано его доверительнейшему сподвижнику Гавриилу Ивановичу Головкину.

Между двумя этими фактами — слава и память раба Божьего Емельяна Украинцева, чрезвычайного посланника при Оттоманской Порте. 3 июля 1700 года при пушечной пальбе русской эскадры он прибывает на флагманском корабле в Константинополь, где в результате упорнейших и труднейших переговоров заключает на блестящих условиях мирный договор с Оттоманской Портой. Помимо того, добивается свободного и безопасного проезда русских паломников в Иерусалим, а также возвращения грекам иерусалимских святынь и восстановления Сербского патриархата с передачей ему церквей. Подписание этого мирного договора позволило Петру немедленно объявить войну Швеции, начав тем самым петербургский период русской истории. В конце своей миссии Украинцев удостаивается личной аудиенции у султана, делает прощальные визиты иностранным посланникам, везде явив себя с подобающим послу великой державы достоинством.

На возвратном пути в Россию был он застигнут на море внезапной бурей и, взывая ко Господу, дает обет, что поставит храм Его Имени в случае своего отчаянного спасения. Через два года он, уже «думный тайный советник и канцлер», получает в свое ведение Провиантский приказ. В 1704 году, вызванный Петром на его квартиру в Преображенском, будет бит «на теле» дубьем за корыстолюбие и превышение полномочий. Приехав в Васильевское, безотлагательно начинает возведение каменной, взамен деревянной, церкви в честь обновления храма Воскресения Христова или Воскресения Словущего. Храм будет полностью построен и освящен к осени 1706 года протопопом Захарией Ивановым в самый престольный праздник, при широкой раздаче милостыни и фейерверках (за два года до смерти Емельяна Игнатьевича посланником в Венгрии). И храм примет те свои особые стать и торжественность, которые донесет до настоящего времени. Таков был дипломат и помещик Емельян Украинцев. «Он вырос среди государственных дел и оставил повсюду следы выдающегося благоразумия», — сказал о нем его современник, секретарь Австрийского посольства И.Г. Корб.


«11 ноября 1708 года пожаловали Мы господину Головкину после умершего дьяка Украинцева в Звенигородском уезде село Васильевское с деревнями и пустошами и со всеми принадлежностями. Петр».

Граф Гавриил Иванович Головкин, ближний соратник Петра, произведен государственным канцлером в громе «вивата» на еще не остывшем поле Полтавы. Через десять лет он — президент Коллегии иностранных дел; в 1721 году (по заключении Ништадтского мира) выступая от имени сената, просит Петра принять на себя титул «Отца Отечества, Петра Великого, Императора Всероссийского». Этой чеканной формулой был дан исторический образ царя-реформатора для всех последующих поколений.

То был не просто «отец Отечества». Петр — отец империи, он явился, чтобы сделать Россию империей.

Это был истово верующий диктатор. Он верил: все, что он делает, освещается волей свыше, даже смерть сына — единственного престолонаследника. Трудился не покладая рук, оставив Россию почти без трети мужского населения, полунищей, но бритой, стоящей одной ногой на Балтийском, другой на Азовском морях.

Одним из склонившихся к одру умирающего императора в надежде услышать имя преемника будет тоже он, владелец целого Каменного острова в Санкт-Петербурге и многих-многих поместий, домов, доходов... и тайн, влиятельнейший царедворец Гавриил Иванович. Храм помнит этого человека — выражение без гнева и без улыбки меланхолического лица — в те его редкие, скупые наезды в Васильевское. Смутно помнит и сына его, Михаила Гавриловича, он приезжал в село, доставшееся ему по наследству, но оказался слишком неосмотрительным родственником правительницы (она являлась сестрой его супруги): предлагал ей принять титул императрицы за день до ее свержения. Будет сослан в Якутию и умрет в ссылке на руках верной жены.


После Петра сил по большому счету не было, требовалось хоть какое-то время на передышку. А пока — пиры и забавы двора, отрок Петр II, сгоревший в разврате лет... Анна Иоанновна, Анна Леопольдовна, бароны, бироны, доносы, шорохи, карлики... неметчина, неметчина...


Храм смотрел на стоящих в нем в чистых — к обедне — одеждах односельчан... Каждого из них знал он с детства, еще сосунками-младенцами на груди своих матерей, знал год за годом: и в зрелом возрасте, и в женитьбе-замужестве — с чередою семейных радостей и неурядиц, — и в болезнях, и в старости, — до белого соснового гроба. Ведал их — со всеми пороками и страстями; знал — со всеми мольбами их, с благодарными горячими слезами к Богородице... Был вместе с ними единым слиянным телом в таинстве Рождества и певучих колядках, в хрустальном Крещении, в окроплении скота и жилищ; вместе — с пасхальным звоном, с летним Николой, с Ильей-пророком, с яблочным Спасом, с медовым... Вместе с небесной лазурью Успения Богородицы...


В 1741 году Россия вещей птицей встрепенется под русским скипетром Петровой дщери Елизаветы; займется науками, снова начнет побеждать. Воспрянет и воспарит «екатерининскими орлами». Отдохнувшая земля стала рожать титанов: Ломоносов, Орлов, Ушаков, Потемкин, Суворов, Державин... Россия уже полновесная империя, — озирает пределы мира... подперла плечом Европу, — стоящая твердо на Черном море, простираясь дальними островами в ребра Тихого океана.


В селе начинался «яковлевский» период правления. Яковлевых будет много и долго, более полувека. Двум из них, Александру Алексеевичу, камергеру, бывшему обер-прокурору Синода, и Льву Алексеевичу, сенатору и тайному советнику, было недосуг ездить сюда из Петербурга, и барский дом достался в конце концов в полное распоряжение третьему из братьев, капитану в отставке Ивану Алексеевичу, после его возвращения из-за границы. Он посетит эту местность весной 1812 года. Ее задумчивая красота, само расположение села на изгибе светлой реки, среди пашен и лесистых холмов, произведет впечатление на «второго Обломова» (характеристика современников). Он перевезет сюда из Европы свою женщину, немку, с их незаконнорожденным сыном (которому даст фамилию Герцен) и станет наведываться к ним из Москвы, находясь в нерасторженном браке с законной женой.


В августе мимо ограды храма промчался на взмыленных лошадях соседний помещик. Спрыгнув с коляски, вбежал в господский дом с последней новостью: «Наша армия оставила Смоленск. Наполеон идет на Москву!»

Передовые разъезды французов из 4-го корпуса «великой армии» под командованием принца Евгения Богарне появились на третий день после Бородина. Село глядело на них пустыми окнами: крестьяне покинули его: ушли в леса, в ополчение, в том числе в партизанский отряд полковника Чернозубова, составленный из витебских егерей и, большей частью, жителей деревень.

Французский разъезд долго не задержался, двинулся по берегу в направлении Звенигорода. Следом стали подтягиваться основные части захватчиков. Поджигали дома и дворы, запылали ограда храма с пристройками и пустая сторожка... В Каренском завязался бой казачьей засады с разъездом; туда быстро проскакал эскадрон улан. Штаб 4-го корпуса подъехал вместе с артиллерийскими повозками, остановились на площади перед храмом. Принц слушал доклад штабных офицеров, обследовавших господский дом; распорядился занять его своему арьергардному генералу до утра следующего дня. Уходя, уже от сельской околицы, пальнули из пушки по храму, отбив кусок от стены и снеся пол-яруса на колокольне.

Храм остался на пепелище, возвышаясь среди безжизненного затишья и дыма, взирая на идущих в Москву французских солдат...

Этого принца, Евгения Богарне, ожидал впереди удивительный знак судьбы. К нему, ночевавшему в стенах Звенигородского монастыря, явился ночью преподобный Савва и строго наказал ради сохранения жизни принца и его потомства не творить никакого зла в святой обители, но выставить стражу для защиты от мародеров. Что и было исполнено.

Впоследствии дети и внуки Евгения Богарне, женившись на русских, будут служить России верой и правдой.

Когда Бонапарт увидит себя главой несчастного сброда людей, именовавшихся некогда «велико





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0