Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Последнее дело

Михаил Михайлович Попов родился в 1957 году в Харькове. Прозаик, поэт, публи­цист и критик. Окончил Жировицкий сельхозтехникум в Гродненской области и Литературный институт имени А.М. Горького. Работал в журнале «Литературная учеба», заместителем главного редактора журнала «Московский вестник». Автор более 20 прозаических книг, вышедших в издательствах «Советский писатель», «Молодая гвардия», «Современник», «Вече» и др. Кроме психологических и приключенческих романов, примечательны романы-биографии: «Сулла», «Тамерлан», «Барбаросса», «Олоннэ». Произведения публиковались в журналах «Москва», «Юность», «Октябрь», «Наш современник», «Московский вестник» и др. Автор сценариев к двум художественным фильмам: «Арифметика убийства» (приз фестиваля «Киношок») и «Гаджо». Лауреат премий СП СССР «За лучшую первую книгу» (1989), имени Василия Шукшина (1992), имени И.А. Бунина (1997), имени Андрея Платонова «Умное сердце» (2000), Правительства Москвы за роман «План спасения СССР» (2002), Гончаровской премии (2009), Горьковской литературной премии (2012). Член редколлегии альманаха «Реалист» (с 1995), редакционного совета «Роман-га­зеты XXI век» (с 1999). Член Союза писателей России. С 2004 года возглавляет Совет по прозе при Союзе пи­­сателей России. Живет в Москве. 

I

— А-а, это вы, Ватсон? — Шерлок Холмс опустил газетный лист и медленно откинулся в кресле. Весь его вид говорил, что гостей он не ждет. На письменном столе ворох газет, уже присыпанных пеплом, на углу тарелка с остатками пищи. Вилка вообще валялась на полу.

С тех пор как великий сыщик перебрался в этот дом неподалеку от пересечения Кингс-роуд и Парк-стрит, доктор навещал его раз пять или шесть, и теперь он не мог не отметить, что тогда беспорядка было меньше.

Ватсон поставил к стене сложенный зонт и снял котелок, усыпанный мелкими дождевыми каплями.

— Мальчишка-посыльный сообщил мне...

Великий сыщик очнулся от задумчивости:

— Разумеется, мой друг, разумеется — я жду вас с нетерпением. За три часа, прошедшие с того момента, как я отправил к вам посыльного, успело произойти несколько важных и в основном неприятных событий. Взгляните, тут у меня «Таймс», «Дейли ньюс», «Дейли телеграф», «Кроникл»...

В кабинет без всякого стука влетел мальчишка в форменной фуражке и бросил на стол перед Холмсом новые газеты. Тот пробежал глазами заголовки на первой полосе:

— «Стэндард» и даже «Стрэнд»! Все как сговорились! Пишут одно и то же! Как ни странно, приходится верить!

Ватсон опустился в кресло у холодного камина и церемонно поставил трость между колен.

— Вера не ваша стихия.

Холмс пропустил замечание мимо ушей и сказал:

— Волнения в Оранжевой Республике.

— Очень интересно, — сухо произнес доктор.

— Не столь интересно, сколь прискорбно, мой друг.

— Судя по тому, что вы выкурили за эти три часа не менее восьми трубок, все обстоит именно так.

Сыщик бросил в сторону доктора удивленный взгляд:

— Браво, Ватсон, именно восемь. Напрасно вы утверждали, что не в состоянии профессионально овладеть моим прославленным методом.

Доктор насупился, отчего его аккуратно подстриженные рыжие усики сделались вдвое гуще.

— В данной ситуации я выступаю профессионально не как сыщик, но как врач. В вашем возрасте восемь трубок на фоне возбуждающего чтения — это чересчур.

— Пожалуй, мой друг, пожалуй.

— Но что же вас так впечатлило в сообщении из Южной Африки? Сейчас не девяносто девятый год, война невозможна.

— Зато возможно падение акций «Кимберли Китченер». Алмазные копи и прочее в том же роде.

— Алмазные копи?! — весьма удивленно и несколько задумчиво произнес Ватсон.

— Бумаги таких компаний падают очень быстро, а потом, даже если выяснится, что оснований для беспокойства не было, растут долго и неохотно.

— И что, это может как-то отразиться на ваших делах?

Холмс постучал холодной трубкой по холодной каминной доске.

— Не только на моих, но и на наших, друг мой.

В глазах доктора появился огонек понимания, правда, почти мгновенно сменившийся туманом сомнения.

— Но, Холмс...

— Спрашивайте, мой друг, спрашивайте! — Черты знаменитого сыщика обретали привычную уверенность, твердость и силу.

— Вы намекаете, что дело компании «Кимберли Китченер» может стать предметом нашего интереса, но как же быть с тем, что вы отправили посыльного ко мне еще до того, как прочли сегодняшние утренние газеты?

Холмс улыбнулся, глядя на сосредоточенного и недоверчиво подобравшегося доктора:

— Только не надо воображать, что во мне обнаружился дар предвидения.

— Признаться, нечто похожее пришло мне в голову.

Холмс открыл ящик стола.

— Все значительно проще. Вы же знаете, я не верю, что силы не от мира сего вмешиваются в жизнь криминального мира. Зло является нам в естественных, сколь ни противоестественно это прозвучит, формах.

— Да, во всех, даже самых необыкновенных преступлениях, раскрытых вами, всегда находится земное объяснение.

В руках Холмса появился обыкновенный почтовый конверт.

— Я получил это письмо четыре часа назад. Прочтите.

Доктор развернул лист бумаги, поданный ему.

— «Мистер Холмс. Вы моя последняя надежда. Если мне не поможете вы, не поможет никто. Посетить вас лично мне мешают опасения за мою жизнь. Я вынужден скрываться и даже изменить свою внешность. Предлагаю встретиться завтра в ресторане “Айви” в четыре часа пополудни. Я?подойду к вам сам. С последней надеждой Х.».

— Ну, что скажете, Ватсон?

Холмс крепко сжимал в зубах девятую по счету трубку.

Ватсон нахмурился и вновь сгустил усы.

— Судя по тому, что вы за мной послали, я вам нужен. Со своей стороны скажу: если я вам нужен, можете на меня рассчитывать.

— Другого ответа я от вас не ждал! Да, кстати, я не слишком бесцеремонно вторгаюсь в вашу жизнь? Предполагаю, что эта история отнимет у нас не один и не два дня. Может быть, придется покидать Лондон. Что станется с вашей практикой?

— То же, что бывало с ней прежде. За легкими больными присмотрит миссис Ватсон. Что же касается тяжелых... будем надеяться, их не будет.

— А ваши литературные занятия?

— Они на точке замерзания. Барнетт ждет от меня нового рассказа о Шерлоке Холмсе. Кроме того, я получил авансовый чек из «Чемберса». Уже две недели тому, а в голове ни одной подходящей идеи.

— Думаю, теперь они у вас появятся.

 

Холмс ожидал доктора в зеркальном холле ресторана. Он сидел в углу длинного зеленого дивана в тени небольшой бихарской пальмы, на носу у него помещались черные очки без оправы. Всякий входящий в высокие стеклянные двери оказывался перед ним как на ладони. Между тем его самого можно было разглядеть, лишь зная, где именно он сидит.

Доктор знал. Он медленно подошел и, не говоря ни слова, сел рядом. Несколько секунд прошло в полном молчании.

— Не стесняйтесь, Ватсон, спросите, почему я устроился здесь, хотя в ресторане полно свободных столиков.

— Считайте, что я уже спросил.

За долгие годы общения с великим сыщиком доктор утратил большую часть своего природного простодушия. Он знал, что любое слово Холмса может оказаться входом в ловушку не только безобидного, но иногда и неприятного розыгрыша.

— У меня две цели. Вторая заключается в том, чтобы увидеть нашего мистера Икса со стороны. Люди, как вам известно, почти всегда играют. Даже когда этого не хотят, и особенно когда думают, что вполне естественны. Тут все зависит от качества раздражителя.

— Вы считаете, что наш контрагент среагирует на швейцара не так, как на...

— Разумеется, мой друг. Перед «великим сыщиком» он, безусловно, предстанет в маске. Он просит меня о помощи, но это не значит, что он мне полностью доверяет.

— Какова же ваша первая цель?

Холмс закинул ногу на ногу и наклонился влево, частично покидая полосатую пальмовую тень:

— Она всегда и везде для меня главная: совершенствование моего метода. Согласитесь, что, прежде чем присмотреться к человеку, нужно определить, к кому присматриваться. До назначенного срока осталось четверть часа. Будем теперь особенно внимательны, Ватсон. Вам придется отсесть на другой конец дивана и развернуть газету.

— У меня нет газеты.

— Я захватил для вас экземпляр «Таймс».

Доктору нечего было стыдиться, никто не обязан таскать в кармане газету на всякий случай, но легкий укол в самолюбие все же ощутил. И этот укол подтолкнул его к чуть ехидному вопросу:

— А почему вы уверены, что автор письма еще не пришел? Может, он уже сидит в зале и пьет свой кофе?

— Нет. Исключено. Вспомните текст письма. Этот человек утверждает, что вынужден скрываться. Зачем же ему торчать лишние полчаса в людном месте?

Доктору нечего было возразить. Он взял газету и приподнялся.

— Помните, что внешность этого человека будет изменена.

Ватсон поморщился. Этот совет был явно лишним. Он уже положил себе присматриваться к людям с необычной внешностью. Теперь, если он добьется успеха, то будет вынужден делить его между собственной проницательностью и напоминанием Холмса.

За восемнадцать минут наблюдения в холл вошли двадцать четыре посетителя. Четыре пары, две компании, одна в пять, другая в шесть человек, пятеро одиночек, из них одна дама. Человек наивный, вроде Ватсона десятилетней давности, сосредоточился бы исключительно на одиночках, отбросив из их числа даму. Сегодняшний доктор оставил под подозрением всех. Человек скрывающийся мог, например, пристать к большой компании. Это легко сделать, если в ней не все друг с другом хорошо знакомы или же успели как следует набраться.

Одиночки подозрительны все, само собой разумеется. И толстяк в белом жилете, и буйнобородый господин с золотым зубом, и коротышка с постоянно выпадающим из глаза моноклем.

И даже дама.

Конечно же, дама!

Ватсон приятно заволновался. Безусловно, это переодетый мужчина! Достаточно вспомнить эту квадратную фигуру, эту тяжелую, гренадерскую походку, зверски напудренное лицо, неуместную вуалетку, скрывающую глаза.

Доктор бросил краткий победительный взгляд в сторону сосредоточенного друга. Интересно, он тоже догадался? Будет очень забавно, если нет. Ведь признаки столь очевидны. Достаточно присмотреться внимательным... О, она возвращается из ресторанной залы! Она (он!) нас ищет!

Избранница доктора явилась не одна. Ее аккуратно, но твердо поддерживали под руки два официанта. Шляпка у нее съехала, со щек сыпался косметический мел. Швейцар, увидев эту сцену, бросился на помощь. Но не даме, а официантам! В одно мгновение квадратная женская фигура проследовала через выходную дверь на дождливую улицу и там разразилась визгливой бранью.

— Нам пора, Ватсон.

Доктор сглотнул слюну:

— Думаете, ОН уже внутри?

— Уверен, да.

— И кто же это?

— Сначала хотелось бы услышать ваше мнение.

Доктор лихорадочно соображал, что же ответить.

— Неужели вы не заметили ничего необычного?

В голосе друга не было и тени иронии, но Ватсон почувствовал, что краснеет.

— Почему же, мне кажется, что это джентльмен с огромной бородой. Мне кажется, борода накладная.

— Браво, Ватсон.

— Я угадал?

— Нет.

— Так с чем же вы меня поздравляете? — почти неприязненно поинтересовался доктор.

— Мое восхищение совершенно искренне. Вы направились по правильному пути, но не в том направлении.

Они вошли в залу. Холмс снял очки.

— То есть ваша голова работала как голова нормального человека. Вас предупредили, что внешность будет изменена, и вы решили, что в облике будет что-то прибавлено. Усы, борода. Чем больше борода, тем она подозрительнее. Так думают все нормальные люди. Чтобы заметить убывание чего-нибудь в облике...

— Нужно быть Шерлоком Холмсом, — буркнул доктор.

— Вы обиделись, мой друг? Напрасно. К моему тону можно было привыкнуть за эти годы.

К ним приблизился метрдотель и поинтересовался, чем он может помочь джентльменам.

— Нас ждут. Вон там, у колонны.

Ватсон посмотрел в указанном направлении. Там сидел хорошо одетый и выбритый сорокалетний мужчина. Пока они приближались к нему, доктор успел его рассмотреть. Припухшие веки говорили, несомненно, о пристрастии к выпивке, непреднамеренно надменный вид — о благородном происхождении. Кроме того, нетрудно было заметить, что господин этот чувствует себя явно не в своей тарелке.

Подойдя к его столу вплотную, Ватсон обратил внимание, что сюртук его несколько поношен и короток в рукавах.

— Здравствуйте! — сказал Холмс.

Мужчина привстал и неуверенно улыбнулся.

— Я тот, к кому вы писали, со мною мой напарник, доктор Ватсон.

— Прошу садиться, джентльмены.

Отделавшись от официанта, Холмс поинтересовался:

— Давно сбрили бороду?

Мужчина погладил рефлекторно подбородок и скулы, они были заметно белее остального лица. На левой стороне подбородка виднелся тонкий, длиной в три дюйма шрам.

— Сегодня утром.

Ватсон вспомнил о своей даме полусвета, и ему стало стыдно.

— Обычно я ношу такую, довольно окладистую. Теперь неуютно. И холодно.

— Приступим к делу, мистер...

— Блэкклинер. Эндрю Блэкклинер. Я владелец, с недавних пор, поместья Веберли-Хаус в Хемпшире, милях в десяти от Винчестера. Места наши считаются глухими — может быть, потому, что неподалеку начинаются холмы Олдершота, а может, мы чувствуем себя живущими в глухомани, потому что соседи нас не жалуют.

Произнося эти простые слова, мистер Блэкклинер начал раздувать ноздри и комкать салфетку правой рукой. Страстная и порывистая натура, сделал про себя вывод доктор. А шрам — безусловно, след старого ранения.

— Почему же они вас не жалуют? — спросил Холмс.

Блэкклинер нахмурился, на секунду замолк, словно решая, стоит ли отвечать на вопрос. Потом шумно выдохнул воздух — решился:

— Всему виной наш батюшка, Энтони Блэкклинер, его неуемный нрав. Слишком большим он был охотником до дамского пола. Причем действовал без всякого разбора и оглядки. Ни возраст женщины, ни ее положение, ни даже отталкивающая внешность не служили для него препятствием. Думаю, ранняя смерть нашей матери произошла от горестного состояния, в коем она беспросветно пребывала. Она родила отцу троих сыновей, но это его не укротило. Само собой разумеется, все окрестные дома были закрыты для нас. Нам пришлось искать счастья вдали от родины. Я предпринял военную карьеру. Гарри, средний наш брат, занялся наукой, а младший, Тони, поступил в католическую школу в одном из северных графств.

Мистер Блэкклинер хорошо отхлебнул из своего бокала. На лице Холмса на мгновение появилась тень неудовольствия. Ватсон не обратил на это внимания.

— Насколько я понял, ваш отец живет уединенно.

— Жил. Неделю назад он был найден мертвым у себя в кабинете. За три дня до его смерти мы все собрались в Веберли-Хаусе, чего не случалось уже много лет.

— Почему?

— Мы слишком разные люди и, не будь у нас общих родителей, никогда бы в жизни не познакомились друг с другом. Гарри — это циничный, холодный, расчетливый ум. Он нравственно, может быть, и чистоплотен, но от его чистоплотности разит крещенским холодом. Тони — святой или почти святой. И почти еще подросток. Тихий, с затаенной страстной мечтой о царстве всеобщего счастья. Я же, изволите видеть, джентльмены, слишком офицер по натуре, хотя и принужден был обстоятельствами выйти из полка. Я более других унаследовал отцовский характер. Карты, дуэли, веселые женщины — вот мой мир. Однако все еще льщу себя надеждой, что душа моя не полностью, не окончательно погрязла, что осталось в ней хотя бы одно светлое пятнышко!

В глазу мистера Блэкклинера сверкнула самая настоящая слеза. Рука потянулась к бокалу, но была с мягкой решительностью перехвачена рукой Холмса.

— Кто еще, кроме вас четверых, на момент смерти находился в доме?

Мистер Блэкклинер шмыгнул носом, овладевая собой:

— Постоянно жила при нем мисс Линдсей. Впрочем, не при нем, это я преувеличил. Она дальняя родственница нашей матушки, попала к нам в дом в возрасте уже примерно четырнадцати лет. У нас не было принято об этом говорить, но предполагаю, Элизабет пришлось много претерпеть.  Теперь это привлекательная девушка. Весьма и весьма привлекательная. Три года назад, когда я в последний раз навещал Веберли-Хаус, она была еще ребенком, настоящим ребенком. По манерам, по взглядам на жизнь. И поверьте, я не хвастаюсь, она увлеклась мною, еще довольно молодым, бравым офицером. По понятным причинам роман между нами был невозможен. Она писала мне. Я уехал. Теперь же у меня открылись глаза, джентльмены. Какая красавица! И тут же в моем сердце вспыхнула ревность, я-то уж знал характер отца. В старости он только усугубился. Не мог он оставить без внимания такой цветок, растущий в собственном саду.

— Хорошего же вы мнения о своем отце! — не удержался доктор.

— О, поверьте, таким подозрением его образ не оскорбишь. Грязное, сладострастное животное — вот его самая мягкая характеристика.

— Что же вы предприняли?

— Что я мог предпринять, мистер Холмс! Ревность сжигала меня. Я попытался поговорить с Элизабет, уповая на наши старинные, пусть и вполне эфемерные, отношения. У меня ничего не получилось, она была молчаливее камня. Я бродил по дому, пил в одиночестве.

— Понятно. Что же привело в Веберли-Хаус вашего среднего брата Гарри? Ведь он тоже, насколько я понял, не жаловал семейное гнездышко.

Сэр Эндрю оторвал взгляд от полуопустошенного бокала и вздохнул.

— Думаю, всему виной деньги. Он скрытен, мой брат Гарри. Но не может скрыть того, что презирает меня как натуру пошлую и крикливую. Считает меня ничтожеством. Но я сумел кое-что разведать о его трудностях. Будучи сверхъестественно щепетилен в своих делах, он умудрился попасть в жесточайшую финансовую зависимость. Причем от дамы. Ему требовались две с половиной тысячи фунтов на проведение какого-то очень важного опыта. Опыт этот, который прославил бы Гарри среди всех европейских физиков, должен был увенчаться грандиозным успехом. А может, и химиков. Но опыт не совсем получился.или даже совсем не получился. Дама, дававшая деньги, влюблена в Гарри до безумия, но одновременно и очень деликатно. Она, конечно, ни за что не хочет принять эти деньги обратно. Гарри же убежден, что должен их вернуть во что бы то ни стало. Денег у него нет, потому что нет славы. Есть один способ списать долг — жениться. Но это невозможно. Даму он не любит. К тому же думает, что деньги она ему давала не из любви к нему, а из любви к науке. Он боится, что рухнет образ кристально честного и чистого Гарри, великого ученого.

— А у покойного были такие деньги?

— Да, мистер Холмс, были. Ровно три тысячи фунтов. Более того, как раз в такую сумму исчислялась доля наследства нашего Гарри, по завещанию нашей матушки. Я свою долю давно спустил. Гарри прежде своей доли не требовал, по все тем же щепетильным соображениям. А тут, видимо, поборол гордыню и явился за деньгами. Но выяснилось, что отец давно уже все пустил по ветру, и его долю, и долю Тони, не говоря уж о том, что причиталось лично ему. Остались три тысячи, но они были обещаны мисс Линдсей за согласие выйти за старика замуж. Она же не спешила с этим согласием, равно как и с отказом, чем разрывала мое сердце. Что-то она выгадывала и взвешивала. Куда-то девался весь ее прежний романтизм, на его месте обнаружился весьма твердый и зрелый характер.

Холмс не торопясь отрезал кусок ростбифа.

Сэр Эндрю вытирал обильно выступивший пот.

Ватсон сурово заметил:

— Если исходить из рассказанного вами, то и у вас, и у вашего брата Гарри были весомые основания убить мистера Блэкклинера.

Отставной офицер грубо скомкал платок и резко приблизил лоснящееся лицо к щеке доктора.

— Вы правы, сэр, были. Скажу больше, не раз в моих горячечных видениях такая возможность соблазнительно рисовалась мне. Но я ни на секунду не рассматривал ее как реальную! Верьте мне, джентльмены, верьте мне!

Сыщик тщательно прожевал кусок мяса, потом так же тщательно промокнул губы салфеткой:

— А что вы скажете о вашем третьем брате?

— Тони? В смысле годится ли Тони в убийцы? Просто смешно! Мне даже немного стыдно слышать от вас подобный вопрос, мистер Холмс.

— Тем не менее расскажите, почему ваш младший брат внезапно приехал из своей церковной школы. Ведь он приехал внезапно?

— Нет. Хотя и посреди семестра, но не внезапно. Отец прекратил платить за его обучение.

— Из скупости?

Сэр Эндрю вздохнул; чувствовалось, что он не любит прижимистых людей.

— Отец был скуп, но не до такой степени. На свои грязные развлечения он тратил деньги без счета. На выпивку, на подарки прачкам и забеременевшим крестьянкам. Я думаю, ему перестало нравиться то, как глубоко Тони увлекся богословием. Отец, надо вам заметить, считал все священническое племя ханжами, готовыми ради денег на любой обман. А тут у Тони появился духовный какой-то покровитель, отец Копстол, вы, верно, слышали о нем. Тони все более и более подпадал под его влияние. Причем, насколько я понял, влияние это было не совсем обычное. Отец Копстол и не протестант, и не католик. Затеял что-то вроде собственной церкви. Тони решил присоединиться к ней, порвать с миром и всякое такое.

— Мистер Блэкклинер был против?

— Он и в школу не хотел его посылать, это матушка настояла. А тут он почувствовал, что теряет Тони. Он был к нему по-своему привязан, ценил его чистое сердце. Кажется, Тони тоже испытывал к отцу странную нежность. Не то что мы с Гарри.

— Одним словом, вы не допускаете даже мысли, что ваш младший брат мог поднять руку на вашего отца.

Сэр Эндрю решительно замотал головой:

— Нет, нет и нет. Должны же быть какие-то безусловные ценности в нашем сумасшедшем мире! Человек с такой душой, как у Тони, не способен обидеть даже неодушевленный предмет, не то что отца. Их ведь даже звали одинаково, вы заметили?

— А что еще известно об этом Копстоле? — поинтересовался Ватсон.

— Довольно популярный деятель англокатолического движения. Можно сказать, скандально известный. Проповедник полнейшего бессребреничества и особых моральных строгостей. У него несколько сотен последователей.

— Видимо, молодой Энтони один из них, — предположил Холмс.

Сэр Эндрю сделал хороший глоток джина:

— Да, мистер Холмс, именно так.

— Насколько я понимаю, полагающаяся ему часть наследства не была истрачена.

— Разве лишь какая-то пара сотен фунтов. На учебу.

Холмс взял свой бокал и задумчиво поднес к губам. Перед тем как выпить, заметил:

— Ранее, полагаю, Тони не проявлял большого интереса к деньгам.

— Они всегда были ему безразличны.

— Теперь, перед вступлением в братство, они ему срочно понадобились. Думаю, Тони написал отцу с требованием своей доли. Тот, будучи человеком крутого нрава и ненавидя все церкви этого мира, не только не дал ему большого, но и отказал в малом.

На лице сэра Эндрю изобразились ошарашенность и восхищение.

Холмс поставил стакан на стол с видом сожаления, что ему приходится быть столь проницательным:

— А теперь вот что, сэр Эндрю: скажите нам, почему вы прибегаете к таким мерам предосторожности? Кого и чего вы боитесь?

Мистер Блэкклинер, словно вспомнив об ужасе своего положения, опасливо оглянулся:

— Поверьте, я человек не робкой дюжины. Неплохо стреляю. Я ушел из полка не по своей воле. Карточная история. Вина моя не была доказана, но... В общем, я не тот, кто трепещет при первой опасности, но опасности, так сказать, понятной, привычной. — он понизил голос. — В этой истории, джентльмены, мы имеем дело с опасностью особенной. Когда вы узнаете, как именно погиб мой отец, вы поймете меня лучше. Инспектор Лестрейд...

— Он уже побывал там?

— Да, мистер Холмс. Я человек законопослушный, я сразу же обратился к властям. Ни местный констебль, ни полицейские из Винчестера, ни инспектора из Скотленд-Ярда ничего не смогли прояснить в этом деле. Лестрейд просто-таки бежал из Веберли-Хауса, он признал свое поражение, посоветовал мне уехать в Лондон и сменить облик. А также он рекомендовал мне обратиться к вам — мол, такие загадки по зубам только одному человеку. И вот я перед вами в измененном облике. Сам не знаю, чего я боюсь, но боюсь очень сильно.

Медленно вытащив салфетку из жилетного выреза, Холмс сказал:

— Лестрейд болван, но не трус.

Сэр Эндрю почему-то обиделся.

— Ну, знаете, он мне даже болваном не показался. Такой дотошный, въедливый. Во все вник, ничего не упустил. Громадный опыт. У него возникло не менее шести версий. Только отказавшись от последней, он признал, что ему страшно.

— Расскажите, как был убит ваш отец.

— Инспектор посоветовал мне не делать этого, так как рассказ не даст всей картины, или, что хуже, исказит ее. Вам лучше поскорее выехать на место преступления.

Ватсон посмотрел на друга. Холмс думал. Тогда доктор обратился к сэру Эндрю:

— Скажите, а вас ни на какие мысли не наводит название компании «Кимберли и Китченер»?

Мистер Блэкклинер равнодушно пожал плечами. Значительно интереснее было в этот момент смотреть на великого сыщика, по лицу которого пробежали две-три весьма выразительные гримасы. Произнес же он всего лишь следующее:

— Мы выезжаем завтра, первым поездом. Встречаемся у меня дома, где-нибудь в половине восьмого.

Сэр Эндрю смущенно улыбнулся:

— Мне не хотелось бы показаться странным, но я предпочел бы провести эту ночь не в одиночестве.

— Чего проще, — усмехнулся сыщик, — в Лондоне три сотни публичных домов.

— Вы меня неправильно поняли. Я хотел бы провести ее поблизости от кого-нибудь из вас, джентльмены. Этот Лестрейд нагнал на меня такого страху.

Холмс посмотрел на Ватсона. Тот отрицательно дернул усиками:

— Сегодня мы с миссис Ватсон идем в театр. Как всегда по пятницам.

— Нет-нет, театр это не то место, где я мог бы чувствовать себя спокойно!

— Ладно, диван в моем кабинете вас устроит?

— О да.

 

Доктор Ватсон явился в дом своего друга на два часа раньше условленного времени.

— Что с вами?

Холмс сидел в гостиной, курил и, видимо, думал. Рядом с его креслом на полу, на коленях и на столе лежали газеты. «Опять!» — машинально отметил доктор, но ему сейчас было не до газет.

— Я был вчера в театре, Холмс, — зловещим тоном произнес Ватсон.

— Что же давали?

— Это не важно, тем более что мы с миссис Ватсон не добрались до зала.

— Почему?

— Нам пришлось задержаться в буфете.

— Иногда это случается, — усмехнулся Холмс, — хотя странно. В вас я раньше не замечал буфетных наклонностей. К тому же вы были в обществе супруги.

Ватсон обошел стол, держа котелок по-офицерски, на сгибе руки.

— Вы тотчас перестанете иронизировать, когда я вам сообщу, что я в этом буфете увидел.

— Уже перестал, рассказывайте.

— Я заказал миссис Ватсон стакан лимонада. — Доктор выразительно посмотрел на своего друга. — В ожидании заказа я невольно начал рассматривать посетителей. И за одним из столиков, в компании шумно веселящихся джентльменов... — последовала выразительная пауза.

Холмс выпустил вопросительный клуб дыма.

— Я увидел Ройлата.

— То есть?

— Разумеется, вы не хуже меня помните то дело о девушках-близнецах, отчиме чудовище и ядовитой змее.

— Еще лучше я помню ваш замечательный рассказ «Пестрая лента», мой друг.

— Сейчас речь не о рассказе, а о его герое. Я глазам своим не поверил. Это был он! Я великолепно его запомнил. Его бешеный нрав, его отвратительную физиономию, сиплый голос. Это был он!

Лицо Холмса застыло. Веки опустились. Задумчивость поглотила великого сыщика.

— Вы же видели его мертвым. Он умер от ядовитого укуса. В театре вы встретили человека, который сильно похож на того Ройлата. Такое случается. Не исключено, что у каждого из нас где-нибудь на планете имеется двойник.

Ватсон убежденно покачал головой:

— Это был он, погибший Ройлат!

— На чем строится ваше убеждение? Вы заговорили с ним? Спросили, как его здоровье после пребывания на том свете?

— Я не решился. На меня напало непонятное, а впрочем, вполне понятное оцепенение. Я только смотрел на него и старался, чтобы миссис Ватсон не заметила моего состояния. Но, уверяю вас, мои чувства не могли меня обмануть.

— Смею заметить, они нас обманывают чаще, чем что-либо другое. Методы холодного рассудка надежнее.

— Вы говорили мне об этом много раз и много раз доказывали мне справедливость ваших слов. Но сейчас я дальше, чем когда-либо, от того, чтобы верить в эту теорию! — Лицо доктора сделалось растерянно-задумчивым.

Холмс выдохнул еще одно витиеватое облако.

— Оставим на время теорию. Какие практические шаги вы предприняли в этой ситуации?

— Какие там шаги! Я был не в состоянии подняться с места. Компания, в которой пьянствовал Ройлат, встала из-за стола и, вульгарно балагуря, удалилась. Мне пришлось отвернуться, чтобы он случайно меня не узнал.

Сыщик усмехнулся одними глазами:

— И это все?

— Конечно, нет. Я поинтересовался у официанта, наконец принесшего лимонад, кто этот человек, известный мне по имени Ройлат.

— Он вам ответил, что это никакой не Ройлат, — убежденно заявил Холмс.

— Да, — вздохнул доктор. — Он сказал, что это провинциальный актер. Кажется, из Бристоля недавно прибыл. Добряк и выпивоха. Имени он не запомнил.

Холмс лениво переменил позу.

— Вам показалось этого недостаточно?

— Ни в малой степени. Скажу больше, эти слова ничуть не поколебали меня в уверенности, что я видел именно Ройлата.

— Вы становитесь на опасную дорожку, Ватсон, и как врач должны понимать, насколько это тревожно, когда ваши ощущения начинают столь упорно сопротивляться очевидным и безусловным фактам. Вам говорят, что перед вами живой актер, а ваши чувства уверяют вас, что это мертвый сквайр. Очень странно.

Доктор яростно потер глаза, словно стараясь удалить туман, застилающий их.

— Друг мой, нам предстоит распутывание чрезвычайно сложного дела, нам потребуются для этого все наши силы, не станем их распылять. Тем более что для этого нет никаких оснований.

— Возможно, вы правы. Что я говорю! Вы, безусловно, правы. Но мне...

— Понимаю, вам до конца хочется рассеять недоразумение.

— Да.

Холмс вытащил из жилетного кармана часы.

— У нас есть немного времени до отхода поезда. По дороге на вокзал мы заедем в театр, это почти по дороге.

Ватсон радостно вскочил, но тут же лицо его вновь стало озабоченным.

— У вас опять возникло какое-то чувство?

— Извините меня, Холмс. Мое преклонение перед вашим даром... Но откуда вы знаете, в каком театре мы были вчера с миссис Ватсон? Ведь я вам этого не говорил, ни вчера, ни сегодня.

Холмс пожал плечами:

— А я и не знаю.

— Не знаете? — В голосе Ватсона было и удивление, и смущение.

— Пока не знаю. Впрочем, давайте разберемся. Для начала, скажем, что я знаю лондонские театры. В частности, мне известно, в буфетах каких из них приняты актерские сборища. Знаю также, в труппу какого театра ни за что не будет принят пожилой провинциал. К тому же, если вы обратили внимание, мое жилище завалено газетами. Половина из них печатает театральные объявления. Кое-что из них само собой осело у меня в голове. Плюс ко всему я знаю ваши вкусы и вкусы миссис Ватсон. Стало быть, мне нетрудно сообразить, на какой спектакль вы ни в коем случае не пойдете. Все эти сведения, сопоставившись, сами собой родили вывод: вчера вы с женой были в театре «Савой» с намерением посмотреть «Идиллию старых огней» — постановку в славной манере Гилберта и Салливана.

— Правильно, — улыбнулся доктор.

Холмс сбросил халат на спинку кресла и облачился в серый сюртук. Поправляя манжеты, он продолжил лекцию:

— Работу мозга по дедуктивному методу часто путают с рассказом об этой работе. Мозг не механизм, нет никакого тупого арифметического сложения фактов и наблюдений. Часы напряженной работы, часто с ощущением, что топчешься на месте, и вдруг — озарение. Разгадка сама падает — как яблоко на ладонь.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0