Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Без вести пропавший. — Сафьяновые ботинки (Рассказы)

Тамара Гончарова родилась в Иркутской области. Работала в сельской, районной детской и более четверти века в школьной библиотеке библиотекарем. Впервые стихи были опубликованы в 2001 году в коллективном сборнике «Я пишу стихи» (Москва). В 2006 году печаталась в альманахах: «Московский Парнас», «Новый Енисейский литератор».
Соавтор тринадцати коллективных сборников. В 2009 году вышла книга рассказов «Вдогонку».
Живет в Красноярске.

Без вести пропавший

Великая Отечественная война закончилась давно, но продолжала откликаться эхом спустя и двадцать, и тридцать лет. Да, наверное, и сейчас еще задевает за живое людские души.

Заведующая поселковой пекарней Надежда Сорокина, высокая, миловидная женщина, пришла с работы домой и увидела в почтовом ящике письмо. Достав его, она прочитала обратный адрес. Письмо пришло от родственников из Белоруссии, откуда Надежда была родом. Она зашла в дом, присела в кухне на табуретку и распечатала конверт. Уже после первых строчек у нее заколотилось сердце. «Здравствуйте, дорогие мои родичи! — писала двоюродная сестра по матери. — Милая моя сестренка Надя, давно я хотела тебе написать, да все никак не могла решиться. Не знаю, обрадует ли тебя моя новость. После того как ты прислала телеграмму, что умерла твоя мать, а моя тетя Ганна, у нас по деревне прошел один слух. Люди рассказывали, что твоя тетка по отцу кому-то проговорилась, что ее брат, а твой отец не пропал без вести на фронте. И что будто бы он живет тоже в Сибири, недалеко от вас. Он женат, у него два взрослых сына, оба учатся в областном городе. Жена младше его, он привез ее с фронта. Вот потому, видно, и не вернулся в деревню после войны, а уехал подальше, в Сибирь. Только я не пойму, почему вам прислали на него извещение о том, что он пропал без вести. Может, и хорошо, что тетя Ганна не успела узнать о том, что он жив-здоров и никуда не пропадал. Ведь вся деревня видела, как она одна вас четверых вытягивала в войну и после войны, как ждала вашего отца все эти годы, несмотря на извещение. Милая моя сестренка, ты там сильно-то не переживай, что ж теперь поделаешь. И брата с сестрами успокой. Я все-таки сходила к вашей тетке и взяла у нее адрес вашего отца, хотя она не очень-то хотела мне его давать. Пришлось пригрозить, что вы подадите на него в розыск. Ты уж прости меня за самовольство!» Дальше в письме сестра сообщала другие деревенские новости, передавала приветы брату, сестрам и племянникам, приглашала приехать в гости.

Надежда опустила письмо на колени и прислонилась к стене. Потом тяжело поднялась, открыла шкафчик и достала пузырек с валерьянкой. Накапав лекарства и выпив его, она начала читать письмо во второй, а потом и в третий раз. По щекам ее текли и текли слезы, и она сама не знала — от горя они или от радости.

Пришли из школы сыновья, потом приехал с работы муж. Надежда кормила их ужином, смотрела на детей и думала: «Вот, оказывается, и у моих мальчишек есть теперь хоть один дед». Отец мужа умер вскоре после войны, и внуки, да и сама Надежда, видели его только на фотографии, а от ее отца не осталось даже и снимков. Муж, уставший за день на лесозаготовке, заметил наконец странное состояние жены и спросил, что случилось. Надежда передала ему письмо, а он, прочитав, посмотрел на жену: «А брату ты не сказала?» Надежда ответила, что вот сейчас и собирается идти к нему. Она положила в сумку купленное на днях красивое платьице для своей любимой племянницы (у самой-то были мальчишки), шоколадные конфеты для угощения племянников, письмо от сестры и отправилась к брату. Семья его тоже только что отужинала. Брат Николай, отдыхая после работы, смотрел телевизор, жена его возилась по хозяйству, из детей дома была только младшенькая дочь-первоклашка. Надежда отдала гостинцы племяннице, примерила на ней обновку, перебросилась парой слов с невесткой и подсела к брату. «Видно, ночью снег пойдет, раз ты наконец-то в гости к нам выбралась!» — пошутил брат. «А ты у своей жены спроси, есть ли у нее время по гостям ходить! — отбилась сестра. — А ведь действительно, может и снег выпасть, хотя на дворе середина мая, такую я тебе новость принесла!» И Надежда отдала письмо брату. Она невольно наблюдала, как менялось его лицо при чтении. Сначала оно побледнело, потом на щеках заходили желваки. И вдруг Николай изо всех сил грохнул кулаком по столу: «Вот же сукин сын, а?! Вот же негодяй!» Жена и дочь замерли в испуге и уставились на него, ничего не понимая. А Николай, вскочив с места, заметался по комнате: «Нет, ты посмотри, посмотри! Когда немцы хату нашу разбомбили, когда мы четверо всю войну и после войны вместе с матерью голые, босые, голодные замерзали в землянке, что же наш батька в это время делал? Пригрелся возле молодой бабы! А сейчас, видишь ли, сыновей в институтах учит! А мы что, не дети ему, не дочери и не сын?! Мы что, ни есть, ни учиться не хотели? И ведь он выжидал, выходит, вместе со своей сестрой, пока наша мать умрет, и только потом объявился!» Николай никак не мог успокоиться: то ходил, то садился, то вскакивал снова. Наконец он объявил жене: «Мать, там у тебя заначка должна быть, организуй-ка нам!» Невестка с помощью Надежды накрыла на стол, выставила заначку — бутылку «Столичной», и они, все трое, как сели, так и просидели далеко за полночь. Николай вспоминал, как горел их дом во время бомбежки самолетами с черными крестами, а они остались в чем были и прятались в погребе от обстрелов; как немецкий солдат застрелил из автомата их единственную кормилицу-корову. Как ранней весной рвали они, обжигая руки, молодую крапиву и варили из нее постный суп, а летом собирали щавель и дикий лук; как зимой сидели на одной бульбе (картошке), да и той было мало. Как после освобождения пришло извещение о том, что их отец пропал без вести и мать криком кричала и проклинала фашистов и войну. Как плакали вместе с ней маленькие дочери и их всех успокаивал старший сын, сам еле сдерживая слезы. Помнил старший брат, как приезжали к ним из военкомата, выспрашивая, а не знают ли они, где их отец. И когда мать обратилась туда по поводу пенсии, как семье погибшего фронтовика, военком ответил, что никакой пенсии им не положено. Ведь не погиб же их папаша, и еще неизвестно, как он пропал и не предатель ли он. Брат с сестрой вспоминали, как плакала после этого по ночам их мать. Потом подросшего Николая призвали в армию, он выучился на танкиста и служил в Сибири; как остался после армии здесь жить и перевез к себе из разоренной и сожженной Белоруссии мать и сестер. Надежда вспомнила, что первое, что купил матери и сестрам Николай, когда привез их к себе в таежный поселок, были четыре пары валенок, чтобы не замерзли они в Сибири. Как работал трактористом (пригодилась армейская профессия танкиста!) на заготовке леса в леспромхозе и помогал получить хоть какие-то профессии сестрам. Старшая окончила курсы продавцов, средняя стала медсестрой, обе жили в райцентре. Младшая, Надежда, после семилетки пошла работать в пекарню и техникум окончила заочно. А потом Николай, который сам уже обзавелся семьей, выдавал сестер замуж, а на свадьбах сидел вместо отца. И мать повторяла, глядя на молодоженов: «Вот бы отец был жив, порадовался бы за вас!» Так же она говорила, когда встречала невестку и дочерей из роддома с новорожденными внучатами. Она уже смирилась с тем, что коль за столько лет муж не объявился, то, значит, его нет в живых. А отец все эти годы, оказывается, жил не так уж и далеко от них, в нескольких часах езды на поезде, в соседней области. И многое еще вспомнили брат с сестрой за этот вечер, то перебивая, то по очереди успокаивая друг друга. Наконец за Надеждой пришел муж, который уже заждался ее, и они ушли домой.

Надежда провела в думах много бессонных ночей. И осенью, после уборки огорода, ничего не сказав брату и не сообщив сестрам, она решилась все-таки съездить к отцу. Сначала написала ему письмо, а потом, взяв на три дня отпуск без содержания, отбила телеграмму, чтобы ее встретили, и села в поезд. Всю дорогу она думала, как же они с отцом узнают друг друга, ведь ей было всего три года, когда он ушел на фронт, а фотографии сгорели вместе с хатой. Но переживала она напрасно, ее никто не встретил. Хотя уже надвигались осенние сумерки, Надежда сама нашла на станции улицу и дом, указанные в письме сестры. Перед домом был палисадник из нового штакетника, а сам дом выглядел крепким и ухоженным. Трясущейся от волнения рукой гостья постучала в дверь. Открыл ей высокий седой мужчина со странно знакомым лицом. У Надежды екнуло сердце, она узнала отца. Просто она сама была на него похожа как две капли воды (так всегда говорила ей мать), чем Надежда с детства очень гордилась. Поздоровались, как чужие, за руку. Отец пробормотал, что встретить ее он не успел, поздно пришел с работы. Как-то нерешительно и почему-то оглядываясь на дверь в комнату, он пригласил ее войти. Внутри дома было тепло, чисто, в кухне стоял холодильник, в зале большой телевизор, на стене висел ковер над диваном. Сразу видно было, что хозяева жили в достатке. Предложив ей снять пальто, отец стал угощать чаем. Надежде, которую трясло от волнения, очень хотелось горячего, и она села за стол, но перед этим достала из чемоданчика и отдала отцу подарки для него, для жены и сыновей. «А жена-то ваша где?» — почему-то на «вы» поинтересовалась она. «Сейчас придет, она у соседки», — ответил отец. Надежда увидела на стене комнаты в красивых рамках увеличенные фотографии двоих парней. «Это мои сыновья», — пояснил он. Надежду задели эти слова: «мои сыновья», и она замолчала. Но и после прихода жены отца, моложавой, красивой еще женщины (Надежда невольно сравнила ее со своей рано состарившейся и так же рано умершей матерью), разговор никак не мог наладиться. Почему так вели себя отец и мачеха, Надежда поняла позже. Жена отца спросила, намерены ли Надежда с сестрами и братом подавать на него в суд на алименты за все годы, пока им не исполнилось восемнадцать лет. Надежда видела по взглядам, как напряженно ждут ее ответа эти мужчина и женщина, и ответила: «Нет, не намерены. Мы все сейчас — и сестры, и брат — живем небедно, хорошо зарабатываем (хотя какие у медсестры заработки, подумала она про себя), у всех квартиры, свое хозяйство, огороды. Я недавно ездила по бесплатной путевке в санаторий в Сочи, а ребятишки летом — в пионерский лагерь. Никто не голодает, как во время и после войны. А приехала я потому, что хотелось увидеть вас, отец. Я же совсем вас не помню». После этих слов отец отвел глаза в сторону, а мачеха поинтересовалась, надолго ли отпустил Надежду муж. И когда та ответила, что ей надо на работу и потому уедет уже завтра, мачеха заметно подобрела. И даже ревниво заметила: «А вы с отцом очень похожи!» Надежда отметила про себя, что сыновья мачехи оба походили на мать. Когда легли спать, гостья так и не смогла заснуть, сколько ни ворочалась, ведь она впервые за свою сознательную жизнь находилась под одной крышей с отцом.

Утром он пошел провожать дочь на станцию. И тут Надежда наконец задала ему так мучивший и ее, и родных вопрос: как же получилось, что на него прислали извещение? И отец, поколебавшись, ответил: «Дело уже давнее, так что расскажу тебе все-таки. Люсю я встретил давно, она санитаркой в медсанбате работала. Полюбили мы друг друга, она должна была скоро родить, потому и не хотел я в свою деревню возвращаться. Был у меня друг один, писарем в штабе служил. Вот он мне и подсобил». Надежда тихо, почти шепотом, ответила: «Ну что ж, спасибо за откровенность» — и направилась к кассе, чтобы купить билет. Попрощались они с отцом, как и поздоровались, за руку, и Надежда села в поезд. И как только зашла в вагон и заняла свое место у окна, она наконец не выдержала и разревелась под удивленными взглядами соседей по купе. Она плакала и снова не знала, отчего плачет — от радости ли, что впервые за столько лет увидела все-таки своего отца, долгие годы считавшегося пропавшим без вести, или потому, что встреча эта была, скорее всего, и последней.

 

Сафьяновые ботинки

Эта история произошла более девяноста лет назад, на Нижегородской земле, в селе неподалеку от Сарова.

У Маши, восемнадцатилетней снохи хозяина мельницы Ивана, носившего уличную фамилию Булычев, прохудились ботинки. Их уже отдавали в починку сельскому сапожнику Захару, но ботинки запросили каши снова. Отец Маши купил их к свадьбе дочери, и они верой и правдой прослужили ей два с половиной года. Но сегодня терпение у них закончилось. Вечером, когда свекор приехал с мельницы, Маша показала ему порвавшиеся ботинки. Он внимательно рассмотрел их со всех сторон, нахмурил брови и сказал: «На тебя, Марья, не напасешься! Ничего, подюжат еще. Завтра отнеси их Захару, да скажи, чтобы покрепче подошвы приколотил!» И семья села за стол ужинать. У Маши на глаза навернулись слезы, но делать было нечего. Утром, надев свою совсем старенькую обувку, она понесла ботинки сапожнику. Захар, хорошо знавший ее свекра, только вздохнул, увидев ее обувь, и проворчал: «Придешь через два дня, тут с твоими башмаками возиться и возиться». Захар хоть и ворчал, но дело знал, и починенные ботинки продолжили свою службу. Но Маше уже стыдно было выходить в них на улицу, потому что однажды она услышала, как разговаривали соседки: «Посмотри, как свою сноху Коротай держит: ботинки-то заплатанные. У отца она в эдаких не ходила!» Она начала уговаривать своего мужа Михаила, чтобы он попросил денег у отца. Михаил и рад был бы выполнить просьбу жены, но он точно знал, что отца просить бесполезно. Сколько помнил себя двадцатипятилетний Михаил, отец всегда был прижимистым и скупым на копейку. И хотя жила семья не бедно, ни сам отец, ни мать, ни сын с дочерью, ни сноха не щеголяли в новой одежде по селу. Деньги доставались им нелегко, а потому и тратились с оглядкой. В деревянном, на каменном подклете доме у Ивана Булычева, который достался ему от отца, «прохлаждаться» не удавалось никому. Михаил каждую весну уезжал работать в Нижний Новгород, разгружать баржи. К зиме он возвращался домой, привозил заработанные деньги и отдавал их отцу. Всю зиму он помогал ему на мельнице. А свекрови с дочерью и снохой хватало работы круглый год с утра и до позднего вечера и в доме, и со скотиной, а с весны до осени еще и в поле и в огороде. Мельницу строил сам Иван вместе с сыном. На ее строительстве Иван и покалечился: упал с высоты и сломал в двух местах ногу. Когда она наконец срослась, то оказалось, что стала короче на семь сантиметров. Так появилось у Ивана и второе прозвище — Коротай. А первое прозвище — Булыч (плутоватый торговый мужик), от которого и пошла уличная фамилия, перешло к нему от отца.

Маша продолжала носить отремонтированные ботинки, но решила больше не просить свекра, а купить новые сама. Мать Маши умерла, когда дочери было девять лет, и девочка выросла без матери, самостоятельной. Отец со старшим сыном с осени уезжал на заработки, оставляя ее до самой весны одну, навещая лишь по праздникам. Изредка приезжала попроведовать сестра матери, монахиня Дивеевского монастыря. Соседки помогали ей выпекать хлеб, но оставленными отцом деньгами Маша привыкла распоряжаться сама. Да и приданое к свадьбе отец за ней дал богатое. Сейчас денег у нее, конечно, не было, но зато она однажды случайно увидела, где свекор хранил ключ от сундука. Улучив момент, когда в доме она осталась одна, Маша взяла ключ и открыла огромный сундук с одеждой. На дне его, завернутая в кусок холста, лежала толстая пачка денег, большей частью двадцатипятирублевок с портретом императора Александра III, но были купюры и помельче. Маша знала, что здесь лежат и те деньги, которые отец отдал Булычевым в качестве приданого за дочь. Маша вытащила одну трехрублевую бумажку, снова завернула деньги в холстину и спрятала на дно сундука. Ключ тоже положила на место. На следующий день она сбегала в сельскую лавку и купила себе новые козловые (сафьяновые) ботинки. Приказчик в лавке продал ей товар, но смотрел на нее с удивлением, ведь тогда не принято было сельским молодайкам самим что-то покупать из вещей. Обычно это делали свекры. Когда Маша несла ботинки домой, ей, как назло, встретилась соседка, самая зловредная баба в селе, за что люди прозвали ее Тигрой. Она хищно обшарила глазами и Машу, и ее покупку, которую та попыталась прикрыть шалью, но было уже поздно. Дома Маша поставила ботинки под кровать, задумав обновить их, когда пойдет в гости к отцу с братом. Но на следующий день свекор приехал с мельницы раньше обычного. Он, сильно припадая на больную ногу, зашел в дом и недобрым голосом позвал: «Марья, подь-ка сюда!» У Маши все внутри так и оборвалось. А свекор потребовал: «Ну-ка, подавай мне ботинки, что ты вчера в лавке купила! Вся улица с утра сегодня только о твоей покупке и мозолит языки!» Маша достала из-под кровати новенькие, блестящие, пахнущие кожей ботинки и, покраснев, подала их свекру. На нее с укоризной смотрела, качая головой, свекровь, смотрел тоже весь красный от стыда за жену Михаил и сначала с завистью, а потом с насмешкой золовка. Свекор взял ботинки и спустился, прихрамывая, с высокого крыльца во двор. Там он принес из сарая топор, подошел к толстой чурке, положил на нее ботинки и, раз за разом взмахивая топором, стал их рубить. Полетели в разные стороны каблучки, куски кожи, обрывки шнурков. Все вышедшее вслед за главой семейство молча наблюдало за экзекуцией, только свекровь всплескивала руками и охала. Маша плакала. Смахнув ладонью с чурки остатки ботинок, свекор отнес топор на место в сарай и пошел в дом. Проходя мимо снохи, спросил: «Все поняла?» Ответом ему были слезы Маши. И весь вечер этого дня, и многие следующие в доме стояла тишина. Маша, проплакав несколько дней, решила уйти от мужа и от Булычевых, хотя не знала, как отнесется к этому отец. Но неожиданно выяснилось, что она беременна. Маша была замужем уже третий год, а детей все не было. И вот именно сейчас оказалось, что она ждет первенца. Это заметила свекровь, а от нее узнал и свекор. Он сразу подобрел, и историю с ботинками в семье больше не упоминали. В декабре, на Николу, родился сын-первенец, а вскоре в России сменилась власть и царские деньги потеряли свою силу. Пропали и те деньги, что накопили Булычевы, и те, что они получили в приданое за Машу. Свекор еще долго хранил свое «богатство», видимо надеясь на что-то, но, когда понял, что оно ни на что уже больше не годится, отдал деньги внучке Насте на игрушки. А та вместе с матерью нашла применение цветным бумажкам с портретами царя. Они оклеили изнутри стены летней кухни вместо обоев. Подружки Насти, ставшей, когда выросла, моей матерью, приходили рассматривать диковинные «обои». Вскоре после переворота мельницу отобрал комитет бедноты, а в начале тридцатых сгорела и летняя кухня. Получилось, что булычевские деньги сгорели дважды, во второй раз — уже окончательно. Отец, свекор со свекровью и четверо из десяти детей Марьи умерли в голодный год в Поволжье. Сама Марья с мужем и оставшимися в живых шестью детьми вынужденно оказались в Сибири, на чужом, необжитом месте, где муж (а это был мой дед Михаил Иванович), простудившись, почти сразу и умер. Марье пришлось одной, в страшной бедноте растить шестерых детей. А потом пришла война, погиб один и получили увечья на фронте другие сыновья, и у дочерей жизнь была несладкой — неужели все это плата за те три рубля, что взяла она когда-то из сундука?!

Эту историю мне поведала моя бабушка Мария Ивановна, когда мне было лет десять. И когда она рассказывала, чувствовалось, что ей, даже и через полвека, все-таки жаль было те новенькие, блестящие, красивые ботинки из сафьяновой кожи. Может быть, потому, что никогда уже больше носить ей такую обувь не довелось. И хотя она, взяв когда-то без спроса три рубля из своего приданого, совершила грех для такой верующей семьи, как Булычевы, но всей своей жизнью искупила она этот грех.

Иногда, когда надеваю свои сапоги или туфли, всплывает в памяти рассказ бабушки. Как бы я хотела подарить ей красивые ботинки, да теперь уже нельзя. Поздно. Многое я не успела. И жалею об этом, и корю сама себя.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0