Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Уточняя систему координат

Роман Владимирович Багдасаров (1967) — историк, религиовед. Руководитель Центра по изучению наследия Иоанниса Каподистрии. Автор книг: «За порогом» (2003), «Мистика огненного креста» (2005), «Творцы Священной истории» (2010) и др.
Александр Борисович Рудаков (1972) — политолог, публицист. Директор Института культуры и права (Москва). Автор книги «Наследие Константина» (2007).


Внешнеполитическая миссия России: поиск объективного смысла

Втрадиционной речи перед первокурсниками МГИМО министр иностранных дел Сергей Лавров попробовал сформулировать принципы внешнеполитической философии: прагматизм, открытость, многовекторность, неконфронтационное продвижение национальных интересов. Действуя на международной арене, Россия, безусловно, руководствуется перечисленными министром принципами. Однако положа руку на сердце, разве любая из стран, вхожих в элитные международные клубы типа G-8, не готова под ними подписаться?

Между тем даже для внешнего наблюдателя очевидно, что генеральную линию политики России можно обозначить гораздо более определенно. К примеру, став сверхдержавой, СССР после 1945 года отказался от ведения обычных войн. Чего нельзя сказать о другой сверхдержаве, инициировавшей подобные войны в Корее и Ираке.

Вряд ли самое большое в мире государство удовлетворяет роль добытчика-кочегара, отвечающего за бесперебойную поставку минерального сырья. Столь же одномерно чисто географическое восприятие России как звена в полярном кольце стран, согласно атлантической мифологии, гарантирующем остальному миру стабильность и процветание. Эти второстепенные партии лишь частично отражают потенциал державы, чей государственный уровень предполагает, как минимум, место ведущей скрипки в «оркестре»1 международного сообщества.

Если отойти от гипнотического клише бесконечных «экзаменов», навязываемых России, перед нами откроется совершенно иная картина. Точнее — совершенно иная система координат (framework), через которую более адекватно описывается ситуация, сложившаяся в мире.


Опыт глобального администрирования

Глобальное администрирование, к которому тяготеют члены G-8, предполагает наличие соответствующего опыта. В прошлом его можно найти лишь на пути имперского строительства, что сразу отсекает Италию с Канадой. Поражение во Второй мировой войне вплоть до настоящего времени ограничивает активность Германии и Японии. Поэтому имеет смысл сосредоточиться на характеристике Великобритании, Франции и США. Кстати, то обстоятельство, что все страны — победительницы во Второй мировой войне, включая Россию, обладают имперским опытом, до сих пор должным образом не учитывалось.


Сущность государства: программа, ее реализация и авторефлексия

Для того чтобы уловить сущности государств с имперским опытом, необходимо соединить в их описании элементы государственной программы и ее реализации (которое продуцирует определенный экзистенциальный модус), а также авторефлексии, присущей государственной нации2. Такой способ описания позволяет избежать одномерности, возникающей при анализе только оперативных функций. Рассматривая их как своего рода организмы3, мы получаем дополнительный способ для моделирования их поведения по аналогии с живым объектом, занимающим определенную нишу в среде и обладающим условным самосознанием.

Выразителем самосознания государственного организма выступает интеллектуальная элита. Другие представители нации могут не сознавать характер своего государства полностью, однако действуют в соответствии с продуцируемым им модусом.

Несмотря на условность органического подхода, только он позволяет охватить сразу несколько областей знания, таких, как история, экономика, география, социальная антропология. В соответствии с характером описания каждому государству можно приписать ведущую сущностную черту.


Великобритания: дестабилизатор

Государственный организм Британской империи осуществляет себя в первую очередь в сфере экономики. Английская колонизация тесно связывалась с интересами торговых корпораций. Так, Ост-Индская компания (1600–1858) представляла автономное образование в составе государства, фактически управлявшее колониями в Индии. Максимум, который Великобритания способна была предоставить зависимой от нее территории, — положение торговой колонии (Сингапур). При этом индустриальное развитие зависимых территорий намеренно сдерживалось, дабы избежать возможной конкуренции с метрополией. Империя превращается в инструмент для регулирования коммерции. Англичане тщетно пытались ограничить рост промышленности в североамериканских владениях в XVIIIвеке. Окончательно утвердив свой контроль над Индией в XIXстолетии, Британия сворачивает там хлопкопрядильное производство, превратив самую развитую страну региона в сырьевой придаток. Только добившись независимости от Британии, Индия смогла приступить к восстановлению своей промышленности.

Внутреннее самоощущение британской элиты до сих пор сводится к клубному, где сочетается приватность и иерархия. По той же схеме строились взаимоотношения с зависимыми странами, где центр тяжести составляли контакты с представителями местной элиты (косвенное правление в большинстве протекторатов). Процесс глобализации сквозь британскую призму видится как объединение мировой, прежде всего экономической, элиты.

Что представляют собой территории, находившиеся под управлением англичан? Международную систему триггеров, «пороховых бочек»: Индия — Пакистан, Афганистан — Средняя Азия…

Если попытаться составить карту «горячих точек», разбросанных по всему земному шару, то мы обнаружим, что она полностью совпадает с картой бывших британских колоний и подмандатных территорий. Палестина: война между евреями и арабами длится уже более полувека. Бирма: резня каренов и шанов. Йемен: заложник нестабильности и гражданских войн. Ирак: nocomments. Переходим к африканскому континенту. Нигерия испытала гражданскую войну и этнический конфликт в Биафре, последствия которого дают о себе знать по сей день, отражаясь на мировых ценах. Судан: трагедия Дарфура, где сосредоточена самая многочисленная миссия миротворцев ООН — 21 816 человек. Уганда пережила геноцид, устроенный Амином. ЮАР: мина, заложенная под континент, готовая сработать в любой момент, ведь противостояние между зулусами и банту гораздо острее, чем прежний конфликт между «цветными» и белыми.

Сегодня многие удивляются: почему Лондон всегда и всюду поддерживает лишь те силы, которые подрывают мировую стабильность? Особенно показательно это делается в отношении России: от революционеров XIXстолетия до Закаева и Березовского. Давности лет здесь не существует4.

Примеры, которые мы привели выше, заставляют предположить, что мы имеем дело с программой, заложенной в саму матрицу британской государственности. Отдельные политики, даже в ранге премьер-министра, изменить ее не в силах. Суть миссии дестабилизации предельно проста: есть «Остров» и есть «остальной мир». Чем более нестабилен и неустойчив последний, тем прочнее и эффективнее гарантии безопасности для «островной крепости».

Британский «торговый колониализм» не способен к контролю над крупными территориями. Управление Индией представляет явное исключение, поскольку британцы ушли оттуда почти за поколение (для ХХ века — огромный срок) до того, как завершилась колониальная эра.

Единственное, что всегда хорошо удавалось англичанам, — создавать колонии-полисы, воспроизводящие античную схему. Сингапур, Гибралтар, Гонконг — наиболее показательные примеры. Но такими же полисами были Мельбурн и Сидней в Австралии, Веллингтон и Окленд в Новой Зеландии и, наконец, Бостон и Чарльстон, с которых начинались современные США.


Франция: диктатура идеалов

Именно Франция в XVIIвеке взяла сознательный курс на стабилизацию международной обстановки (деятельность «кардиналов короны» Ришелье, Мазарини), превратившись в арбитра Европы. В жертву этому была принесена религиозная целостность нации. Реформация расколола французов на католиков и гугенотов, ее удалось изжить, лишь отказавшись от религиозного элемента в государственной идеологии. Секулярная, рационалистическая культура Франции в эпоху Просвещения становится эталоном для европейской, «западной» культуры. Именно французами были сформулированы основные либертарианские идеалы. Элита Франции структурируется по принципу академии, где прежде всего учитывается специализация и интеллектуальный ценз.

Как имперский организм Франция попеременно обращалась то к военным, то к кредитно-финансовым методам контроля подвластных территорий. Даже такие колонии, как Алжир и Тунис или находившаяся под мандатом Франции Сирия, будучи изначально аграрными, получили серьезный импульс для развития собственной экономики, целенаправленно технически оснащались. Прямое правление из метрополии в сочетании с политикой ассимиляции и постепенным введением самоуправления в период деколонизации вело к сравнительно высокой внутренней стабильности ранее зависимых государств. После ухода французов колонии наследовали относительно развитую инфраструктуру экономики.

Из-за постоянных внутренних потрясений, соперничества с Германией, религиозной индифферентности и других неблагоприятных факторов французская модель империи оказалась не столь эффективной, как английская.


США: судья?

Соединенные Штаты Америки, с одной стороны, унаследовали британские методы экономической экспансии, с другой — французские гуманистические идеалы. Правда, в отличие от секулярной Франции, религиозный фактор продолжает играть в политике США немаловажную роль.

Смыслообразующей структурой для США, пожалуй, является суд, где разыгрывается мистерия справедливости, чем-то напоминающая античную драму. С другой стороны, торжество справедливости обеспечивается потребительской унификацией, выраженной в стандарте предложения. Поэтому подлинным храмом Америки становится супермаркет, победно шествующий по всему свету.

В Штатах граждан объединяет только низший слой социальных ценностей, а духовность, напротив, разъединяет. Налицо парадоксальная ситуация. Вынужденное (в силу экономической необходимости) сосуществование людей приводит к интеграции лишь на внешнем уровне, в то время как на внутреннем происходит усиленная сегрегация. Автономность индивидуумов, этносов, конфессий друг от друга преподносится как своего рода достижение. Можно сказать, что степень разобщенности даже превышает ситуацию, когда эти группы населения не были задействованы в едином государственном пространстве. Организм государственного тела инволюционирует до механизма.

Чтобы понять генезис имперской политики США, стоит обратить внимание на тот факт, что между ними и Великобританией никогда не возникает принципиальных расхождений в решении глобальных проблем даже по второстепенным вопросам. Вспомним хотя бы поразительно спокойную, практически бесконфликтную передачу британских сфер влияния в стратегических точках земного шара: Европа, Персидский залив, опорные базы в Индийском и Тихом океанах, позволяющие Америке так же, как Англии в прошлом, контролировать моря.

Суть же заключается в том, что США унаследовали от Британии ее технологию имперского контроля. На новом историческом этапе они упорно воспроизводят старую схему «Остров» и «полисы» — «хаос в остальном мире» как гарантия безопасности для «Острова». Различие здесь чисто экстенсивное: в американском варианте архетип полиса воплощают уже не города, а целые государства «островного» или «полуостровного» типа, такие, как Тайвань или Южная Корея. Вряд ли стоит оспаривать тезис, что данная технология заимствована: у США отсутствует собственный имперский опыт.

Однако здесь снова таится парадокс. Если обратить внимание на элемент национальной авторефлексии, то станет видно, что имплантированный опыт Британии вступил в вопиющее противоречие с представлениями американцев о самих себе. Со времен Вудро Вильсона Америка претендует на роль «мирового арбитра» и искренне исповедует себя наследницей идей Просвещения5. Данное противоречие между идеалами и методами приводит к катастрофическим провалам в американской политике.

Несмотря на то что США мнят себя судебным приставом в мировом масштабе, они не смогли успешно разрешить ни одной проблемы. За исключением Второй мировой войны, когда Америка выступала в союзе с СССР и Великобританией, ей не удалось по-настоящему выиграть ни одного крупного военного конфликта. Войны второй половины XX— начала XXIвека, в которых участвовали США, либо проигрывались ими (Северная Корея, Куба, Вьетнам), либо создавали зону затяжной нестабильности (Югославия, Ирак, Афганистан).

Еще один парадокс, говорящий о программном сбое американской политики, — Мексика. Держава, претендующая на роль «локомотива мирового прогресса», признается в своем бессилии распространить цивилизационные стандарты даже на ближайшего соседа. Сооружая «великую китайскую стену» вдоль мексиканской границы, с помощью которой в Вашингтоне надеются остановить нелегальную миграцию, Америка впадает в настоящую геополитическую паранойю. Эффект психологического отождествления с колониальной конструкцией Британии настолько велик, что США отгораживаются от Мексики стеной, дабы и дальше ощущать себя «Островом» — вопреки тому, что нарисовано на географической карте!

Противоречие между идеалами и методами, между реальным пространством и его субъективным образом ведет еще и к тому, что США в современном мире уважают гораздо меньше, чем Британию в ее блистательном викторианском прошлом. Англия подталкивала к подчинению себе, как тотально — экономически, военно, культурно превосходящей силе, и это превосходство было очевидным. США же, частично унаследовав просвещенческий пафос французов6, требуют, чтобы их признавали моральным авторитетом («факелом свободы в мире»), и это не просто вызывает смех, но служит дополнительным стимулом к сопротивлению. Противники американского контроля интуитивно чувствуют, что в этой раздвоенности — финальная слабость американского империализма.

Отказаться от раздвоенности между импортированной программой и авторефлексией (как пытались Чейни–Рамсфелд–Вулфовиц и прочие «неоконы»), сделав ставку на «циничное» — в британском стиле — силовое подавление конкурентов, американское общество тоже не способно. Это обернулось бы для него слишком опасной идеологической и психологической травмой. Сам смысл существования американской государственности был бы подвергнут сомнению — нечему стало бы учить детей в школах. А отсюда — один шаг до развала не столько американского государства, сколько «американской нации», являющей собой пока (подобно «многонациональному советскому народу») не органическую, а чисто идеологическую данность, в лучшем случае пребывающую в становлении.

Как империя США не приобрели пока позитивного опыта и не удовлетворяют миссии миротворца, которая связана с положением мирового лидера. Политическая незрелость Америки напоминает Европу эпохи Хлодвига. Возможно, когда американская государственность достигнет внутренней и внешней органичности, настоящий период будет восприниматься как аналог «темных веков».

Только учитывая представленную экспозицию, можно перейти к анализу участия России в глобальном администрировании.


Этногенез вместо ассимиляции

Главное, что отличает государственную сущность России–СССР от других носителей имперского опыта — Великобритании, Франции и США, — высокая степень внутренней целостности и самодостаточность. Удаленность колоний от Франции и Великобритании представляла для них в прошлом серьезную проблему, которая так и не была разрешена. Эта удаленность не исчерпывалась географическим расстоянием, но включала этническую, конфессиональную, экономическую, политическую разобщенность метрополий и периферии7. Нигде, кроме СССР, государственная нация и остальные народы не образовывали единый конгломерат.

Автономность России как кладовой природных ресурсов, не сравнимой с другими странами «восьмерки», не требует особой аргументации.

Русская государственность с момента рождения располагала возможностью ставить задачи, выходящие за рамки простого выживания и конкуренции. Здесь, кстати, коренная причина того, что российская экспансия не выродилась в колониальные захваты.

Проводя аналогию, можно уподобить европейский колониализм механической сборке, где метрополия и периферия, взаимодействуя, не обусловливают внутренних изменений друг у друга. Полноценный контакт происходит преимущественно в торговой сфере, остальные вовлечены в работу имперского механизма лишь косвенно, и попытка распространить на них контроль метрополии приводит к аварии. Научно-технический прогресс и сетевая архитектура экономики все менее оправдывают доминирование метрополии. Это прекрасно иллюстрирует кризис неоколониализма, где все менее действенными становятся методы финансового контроля, а центр тяжести смещается в сторону военного давления разной степени откровенности.

Приращение русских земель базировалось на более сложном принципе бифуркации, когда порубежье уподобляется коллоидной среде, где протекают процессы обмена энергиями и зарождается органическое единство. В таком режиме прикладные задачи не требуют надзора «машиниста», но включены в живой саморегулирующийся комплекс.

Известно, что уже в период киевского правления Олега контуры русской экспансии приобретают громадный размах. Так, план Святослава–Владимира по овладению двумя речными магистралями, Балтийско-Черноморской и Волго-Каспийской, включал консолидацию славян внутри Киевско-Новгородской державы, устранение остатков агрессивной Хазарии, перетягивание на русскую орбиту народов Поволжья, возведение степного оборонительного рубежа. Последний позволил вычленить среди кочевников союзные племена. Наиболее комплементарные половцы уже к середине XIIIвека вошли в состав государственной нации.

С самого начала в России установился благоприятный режим для этногенеза. Вряд ли можно искусственно создать исходные предпосылки для подобного процесса, как того добивались Португалия и Франция, проводившие в середине XIX— начале XXвека политику ассимиляции. Позднее эти программы были признаны неудачными, ибо ассимиляция, как ни крути, всегда является поглощением, а этногенез слиянием.

Даже в Америке, удостоившейся одно время титула meltingpot(«кипящий котел»), попытка инициировать рукотворный этногенез не привела к сколько-нибудь ощутимому результату. Колониальные государства Европы и подавно оказались не готовы к приливу иммигрантов. Столкнувшись с этим вполне предсказуемым вызовом (точно соответствующим возвратному колебанию маятника), страны Евросоюза, похоже, готовы вернуться к жесткому структурированию общества, лишь бы не отступать от «машинной» схемы контроля.

В отличие от механической сцепленности компонентов внутри империй Запада, в России между ними налажен теплообмен. Сравним, к примеру, техносферу Парижа или Лондона с Петербургом или Москвой в XIX–XXвеках. На первый взгляд результат будет не в пользу России. Однако если продолжить сравнение и учесть совокупный размер территории, ее оснащенность промышленными предприятиями (особенно в советский период), то мы увидим обратную картину. В конечном итоге Великобритания и Франция были вынуждены отказаться от большинства колоний именно в силу нежелания-невозможности организовывать там технологически современное производство. Индустриализация, энерго- и транспортное снабжение, здравоохранение и культурное строительство, проведенные СССР в республиках, а после войны — в союзных странах, вообще беспрецедентное явление.

В экспертном сообществе принято подтрунивать над советской филантропической программой. Однако сведение глобального администрирования к голой прагматике, краткосрочным выгодам или решению за счет периферии проблем метрополии — непростительные ошибки для настоящего лидера. Империя, выполняющая роль международного администратора, это не хищник, не ростовщик, а вдумчивый хозяин. Кстати, именно так обозначил свою должность император Николай IIв анкете Всероссийской переписи.


Оазисы покоя и зоны «порядка»

Рассуждая о развале СССР, как правило спешат выделить конфликтные зоны: Карабах, Таджикистан, Абхазию, Чечню, Приднестровье. Никогда не говорят об уникальном для новой/новейшей истории успехе российского цивилизаторского контроля. Обозревая колониальное наследство Британии, любой наблюдатель убедится, что оно представляет собой сплошной пояс конфликтности, возникший в 1950–1960-х годах. Наспех смонтированные республики Союза являют с этим зрелищем разительный контраст.

Когда США, подражая автоответчику, требуют от России, чтобы та вывела свои части из Абхазии, Южной Осетии, Приднестровья, это вызывает, по меньшей мере, удивление… Неужели гаранту демократии мало горячих точек на планете? Везде, куда приходят русские миротворцы, война прекращается. А там, где «мирную миссию» выполняет НАТО (аббревиатура этой организации все чаще звучит как геополитический псевдоним США), насилие разгорается еще больше. Достаточно сопоставить уровень безопасности в Косове и Афганистане с Приднестровьем или Таджикистаном, чтобы убедиться, кто был и остается миротворцем, а кто это звание явно не вытягивает.

Напомним вошедший в анналы диалог экс-президентов Буша и Путина на одной из встреч G-8. «Я говорил сегодня Владимиру Путину о своем желании развивать институт демократии во всем мире, — признался Буш. — Скажем, как в Ираке, где есть свобода прессы и свобода религии. Я знаю, многие считают, что и в России должно быть так же». «Ну, нам, конечно, не хотелось бы, чтобы в России была такая же демократия, как в Ираке», — мягко возразил президент Путин.

США и европейские державы регулярно выступают с менторскими поучениями по адресу России. Но обладают ли они хоть какими-то заслугами на международной арене, обеспечивающими подобное право? Сразу после ухода европейцев из Африки на всем Черном континенте началась резня: Биафра, Занзибар, затем Уганда, Чад, Либерия, Сьерра-Леоне. В постиндустриальные 90-е на глазах у всего «цивилизованного мира» в Руанде и Бурунди развернулся геноцид, самый жуткий во второй половине ХХ века. Его жертвами стали более миллиона человек.

Еще один из вопиющих примеров — Конго (бывший Заир), где после убийства фаворита Москвы Патриса Лумумбы в 1961 году до сих пор не удается нормализовать обстановку. В июне 2010 года сменился очередной миротворческий контингент ООН в республике, теперь он насчитывает 19 815 человек. В 2006 году Евросоюз выделил 165 млн евро на проведение первых свободных выборов за 40 лет. Однако уже после первого тура «демократическая процедура» переросла в вооруженные столкновения между конкурентами, фактически — в гражданскую войну, не утихающую до сего дня.

Продолжает стоять вопрос о распавшемся на три части Сомали и Дарфуре (Судан), который, увы, едва ли станет последней точкой в кровавой череде постколониальных конфликтов.

Между тем — и не заметить этого трудно — везде, где Запад не вторгался в зоны влияния СССР, военные конфликты улеглись (Ангола, Эфиопия). Там же, где пытался навести «порядок», мгновенно возникала воронка нестабильности.

Похожая закономерность прослеживается в Восточной Европе. В какой из стран бывшего соцлагеря развернулась кровавая бойня? В Югославии, где «рука Кремля» чувствовалась слабее всего. Если бы товарищ Сталин сумел заменить товарища Тито более дальновидным лидером, то, скорее всего, там сейчас царил бы такой же прочный мир, как в Румынии или Болгарии.

Обозревая места советского или нынешнего российского влияния, можно сделать однозначный вывод: даже в условиях полураспада Россия продолжает нести окружающим народам спокойствие и гармонию.


От сдерживания к интеграции

Стабилизирующий характер заложен в самой программе православной государственности, восходящей к понятию катехона, «удерживающего», введенного апостолом Павлом8. Греческое кбфЭчщ пришло из судоходного лексикона, где означало «держать корабль по курсу», «приставать к гавани». Другими оттенками смысла кбфЭчщ выступали: «господствовать», «выдерживать», «теснить» и, наконец, «пребывать», «находиться». Нельзя не заметить здесь сходства с исторической эволюцией в трактовке катехона как стержневой империи цивилизованного мира.

Судя по источникам, раньше всего была осознана ее функция сдерживания, что отразилось в символе Каспийских Ворот, при помощи которых Александр Македонский отгородил ойкумену (средиземноморский мир) от диких племен. Нашествия варваров представляли предельную опасность для античной цивилизации. Для современного мира такой угрозой выступает ядерная война, поэтому неудивительно, что доктрина, позволяющая избежать катастрофы, получила название «ядерное сдерживание» (nucleardeterrence)9.

Теологическое учение об «удерживающем» государстве (катехоне) и военно-стратегическая концепция ядерного оружия как «оружия сдерживания», сблизившиеся благодаря семантической оказии, нашли общий знаменатель на уровне реального пространства России. Как известно, ядерный щит СССР обязан своим рождением Сарову — месту, с которым связаны пророчества величайшего из русских святых о будущем Православного Царства10.

Исторически сложилось так, что всегда, когда Россия получала в свои руки инструмент международного давления, она стремилась использовать его ради всеобщей стабильности и принуждения агрессоров к миру. Впервые эта доктрина проявилась в Декларации воюющим державам (1780), с которой Екатерина II выступила, дабы обуздать распоясавшихся рейдеров Англии, Франции и Испании, фактически парализовавших морскую торговлю под прикрытием борьбы с колониями. Эта акция правительства Екатерины IIобеспечивалась линейным флотом, только-только опробованным в качестве нового сегмента вооруженных сил империи. Демарш был столь убедителен, что позицию «Вооруженного нейтралитета» вместе с Россией заняло еще семеро европейских стран. Впоследствии эта доктрина получила развитие в идее Священного Союза, а он, в свою очередь, стал предтечей системы клубов для «великих держав».

В нынешнюю эпоху постепенно отмирает представление о превосходстве европейской цивилизации. Благодаря проницаемости границ страны не разделены больше заградительными валами: «цивилизованные» и «варварские» народы находятся внутри единого мирового пространства. Поэтому на первый план выступает другое назначение катехона — устойчивость. Не сдерживание или прокладывание курса, а способность служить координатором становится все более востребованной.


Издержки взросления

Острый дефицит интегрирующей силы замещает сегодня доктрина мирового лидерства США, империи-новодела. До 1991 года свой статус сверхдержавы Америка оправдывала необходимостью противостоять коммунистическому блоку («царям Роша, Мосоха и Тобола» в перспективе протестантской эсхатологии).

Теперь, когда СССР развалился, а Россия ослаблена, США, отбросив элементарный стыд, празднуют «победу в холодной войне». Причем, увы, не в переносном, а в прямом смысле слова, как будто СССР и впрямь был «побежден» Штатами. Дошло до того, что всем служившим в американской армии с сентября 1945 до августа 1991 года вручают медаль «Cold War Victory».

Любопытно, по какому пути двинулась бы история, если бы оную медаль учредили в 1991-м, сразу вслед за подписанием беловежских соглашений? Миллионы людей в самой России и во всем мире верили, что великие державы, как декларировали их лидеры, открывают новую эпоху сотрудничества и взаимопонимания… Но выясняется, что политика разоружения была не более чем уловкой, а истиной владели стратеги типа Каспара Уайнбергера.

Данный тезис не содержит, конечно, никакой конспирологической сенсации, однако стоило ли «победителям» идти на глупое ребячество, лишний раз доказывающее, что психологический возраст США примерно такой же, как у варварских королевств Европы VI–VIIвеков? Вести себя еще более по-детски просто невозможно — разве что выслать бандеролью медаль «Cold War Victory» Михаилу Горбачеву и его советникам, которые, похоже, искренне верили в «общечеловеческие» декларации Америки.

Учитывая эти «особенности переходного возраста», трудно без иронии наблюдать за тем, как США разыгрывают роль глобального арбитра. На постсоветской геополитической арене этот образ модифицировался в заступника суверенных республик, «обиженных» русской империей. Приводя к власти антироссийские силы, американцы на корню подтачивали неокрепший суверенитет этих государств, однако не собираются нести за них никакой ответственности.

Напрочь забывается при этом, что именно благодаря Советской Федерации Молдавия, Украина, Грузия и прочие республики, не исключая стран Балтии, получили возможность оформиться в самостоятельные государства. Только благодаря тысячелетнему опыту России удалось сплотить весьма разновекторные, а подчас враждебные этноконфессиональные общности этих стран в эмбрионы государственных наций. Только благодаря СССР республики получили ясно очерченные границы, заодно с огромными по площади территориями, прирезанными за счет центрального домена.

Самое смешное, что кое-кто всерьез уверен, будто выдержанная позиция России в отношении инсинуаций со стороны Запада и спонсируемых им режимов доказывает слабость, аморфность или политическое безволие. На деле речь идет о масштабе миссии, которую цивилизация-координатор продолжает исполнять даже в условиях игнорирования его стержневой роли. Эта примиряющая роль России должна быть официально признана ведущими державами и, в первую очередь, США, если они действительно заинтересованы в остановке роста международной конфликтности.


Примечания

1Метафора, удачно введенная кн. Клеменсом Меттернихом в сер. XIXвека.
2Разумеется, все это в миниатюре можно наблюдать и у государств обычного типа, однако у них отсутствуют многие функции развитого государственного организма, например экспансия (идеологическая, языковая, культурная, территориальная, финансовая).
3Основоположником подобного подхода к анализу человеческих сообществ по праву считается Н.Я. Данилевский.
4В 2005 году к лондонскому мемориалу Крымской войны была прикреплена табличка, удостоверяющая, что памятник посвящен «памяти всех, кто либо отдал свою жизнь для защиты свободы своих наследственных земель на северном Кавказе, либо погиб во время переселения в Оттоманскую империю, принужденные царистской Россией после ее победы в Большой кавказской войне, завершившейся в мае 1864 года. Пусть потомки погибших будут всегда соединены духовно и однажды воссоединены телесно со своей родиной».
5В США даже любят подсчитывать, насколько американская революция старше Великой Французской.
6Эта тема достойна отдельного разговора. Пока же достаточно указать на аналогии между стандартами образования и эталонностью массовой культуры: во Франции XVIII–XIXвеков этим эталоном служила беллетристика, в Америке — кинематограф.
7Что касается Франции, то она в конце XIXвека даже на территории метрополии не решила вопрос территориально-языкового единства. Спор о провансальском диалекте вышел далеко за рамки лингвистических дебатов, перейдя в политическую плоскость.
8См. подробнее: Рудаков А.Б. Наследие Константина. М., 2007. С. 58–75.
9Или «ядерное  нераспространение» (nuclear non-proliferation). Россия до сих пор продолжает ориентироваться на эту доктрину, в противоположность стратегии абсолютного доминирования Вашингтона. Показательно, что СССР–Россия никогда не заменяли термин «сдерживание» на какой-либо другой, хотя в международной практике его оттенки постоянно обновлялись — например, MAD(MutuallyAssuredDestruction— гарантированное взаимное уничтожение).
10На период жизни преподобного Серафима Саровского пришлись радикальные изменения геополитического статуса России. Именно тогда были освобождены украинские и белорусские земли, одержаны победы в шести русско-турецких войнах, после которых Греция обрела свободу, а Порта превратилась из «бича христианского мира» в «больного человека Европы». Когда св. Серафим проходил свой духовный подвиг, походы Суворова и Ушакова остановили якобинское (атеистическое и антихристианское) нашествие, а позднее был разрушен наполеоновский план мирового господства. Полузабытая европейцами «страна московитов» превратилась в гаранта мировой стабильности. Даже недоброжелатели называли Россию «жандармом Европы», чем, вопреки желанию, признавали ее миссию блюстителя порядка.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0