Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Виктор Бараков. Наше время. — Василий Дворцов. Литературный рынок и литературный процесс. — Галина Рыжова. «Золотой витязь» на защите экологии. — Глан Онанян. Благодатная купель

• С верой в Россию
• Книга на рынке
• «Золотой витязь» и живая природа
• О мере добра

Современная поэзия

Наше время

Наше время. Антология современной поэзии России / Сост. Б.И. Лукин. — М.: Изд-во Литинститута им. А.М. Горького; НН.: Вертикаль. XXIвек, 2009.

Рожденное в 60-х годах XXвека поколение принято считать потерянным. Поэты-сверстники с подобной оценкой либо согласны (одно из стихотворений Николая Зиновьева так и называется: «Потерянное поколение»), либо дают самим себе определения еще более удручающие:

Беспутные, слабые, злые —
безвременья дети. Не нам
дороги торить прямые
в грядущие времена.

Наталья Ахпашева

Поэт Владимир Берязев с горечью замечает: «Нам, в пору взросления и зрелости, были суждены катакомбное существование и глухота 90-х. Мы, родившиеся на рубеже 60-х, увы, так и не узнали в лицо своего читателя».

Действительно, мы и сейчас живем меж двух берегов: с одной стороны — советское прошлое, посередине — бурное течение современности, а с другого края — туманное и непредсказуемое будущее. И плыть нам неизвестно куда, и вряд ли мы пристанем к какому-либо берегу. Такая, видно, судьба:

На части я враждебные расколот, —
нет выбора, где обе хороши:
рассудка ли мертвящий душу холод,
рассудок ли мертвящий жар души?

Максим Амелин

Диана Кан говорит о своем поколении с гордостью: «Могу сказать, что это истинно имперское поколение, выросшее в самой сильной на то время стране мира». Тем острее ее боль потери:

Вот так и живем с ощущеньем утраты
Огромной страны, превращенной
                                                   в туман...
Мы не диссиденты и не демократы.
Мы дети рабочих и внуки крестьян.
Не ждите от нас покаянья — пустое!..
В своей ностальгии отнюдь не вольны,
Мы дети советской эпохи застоя —
Желанные чада великой страны.

Для большинства из нас гибель СССР стала катастрофой. Это был не просто огромный тектонический разлом наций и территорий, а слом прежде всего метафизический, смысловой, перекалечивший всех без исключения — даже тех, кто презирает прошлое (их, видно, ударило особенно крепко). Наиболее известное стихотворение, посвященное этой теме, стало хрестоматийным:

У карты бывшего Союза,
С обвальным грохотом в груди
Стою. Не плачу, не молюсь я,
А просто нету сил уйти.
Я глажу горы, глажу реки,
Касаюсь пальцами морей.
Как будто закрываю веки
Несчастной Родине моей...

Николай Зиновьев

Не стоит укорять автора за сентиментальность, ностальгию и поэтизацию империи, которая конечно же была далеко не идеальной. Ведь память сердца неизбывна. Глеб Горбовский, поэт той эпохи, дал в свое время отповедь всем тем, кто склонен видеть в прошлом только атеизм, и ничего более:

И пусть — дракон ее язви —
Жизнь пропиталась липкой ложью...
Ведь ностальгия по любви —
Не ностальгия по безбожью.

Нашему поколению на рубеже столетий пришлось искать себя в новой стране. Слова Сергея Есенина: «Ищите Родину!» — вспомнили тогда многие...

В лукавых 90-х выросла непреодолимая стена между народом и властью, жизнь стала походить на сумасшедший дом. Казалось, сама земля стала уходить из-под ног, многие искренне не понимали, что творится:

Поедешь налево — умрешь от огня.
Поедешь направо — утопишь коня.
Туман расстилается прямо.
Поехали по небу, мама.

Денис Новиков

А какая была каша в головах!.. Большевизм, шведский социализм, монархизм, белая идея, красная, либерально-демократическая, анархическая... Секты, астрологи, целители, экстрасенсы... Безумный танец в пустоте, без светлой мысли, без общего дела.

Не было идеала, не было и чувства единения, соборности, даже простого соседства, открытости и душевности. Не было цели — не было и восторга, упоения в бою, вдохновения, порыва, преодоления себя.

Застой в умах обернулся спадом в экономике, разрухой в образовании и медицине, непреодолимым расколом в культуре и литературе. Идейное землетрясение потрясло философию, весь научный мир. Была надежда, что в точных науках, особенно в математике, все в порядке. Оказывается, и там возник острейший методологический кризис. Поэтам оставалось полагаться разве что на интуицию:

Все песни позабыть. Все книги.
И все цитаты о труде.
В земной коре услышать сдвиги
И угадать по звуку, где
Гудит минута роковая,
Определяя на века
Закон, который воля злая
В жизнь воплотит наверняка.

Александр Кувакин

Злобный ветер перемен обернулся настоящей душевной смутой: «Вообще, наше поколение, на мой взгляд, сродни со словом “колено”. Нас всю жизнь пытаются сломать “о колено”. Да, учили нас жить по одному варианту, а заставили — по другому. Многие сломались. Тяжело было осознавать, что какие­то идеи, уже ставшие твоими, оказались непригодными в сегодняшней жизни. Мне выжить помогли мои дети. Ощущение, что жизнь твоя принадлежит не только тебе» (Нина Обрезкова). Инне Кабыш помогло выжить в эти годы творчество:

В моей бестрепетной отчизне,
как труп, разъятой на куски,
стихи спасли меня от жизни,
от русской водки и тоски.

В такой «мирной» жизни мы потеряли неизмеримо больше, чем в двух чеченских войнах. Из поэтов, родившихся в 1960-х годах, погибли Александр Башлачев, Виктор Цой, Александр Бардодым, Денис Коротаев. Наука выживания стала главной. «Многие мои сверстники и знакомые эмигрировали, — пишет Диана Кан. — А я эмигрировала в русскую литературу».

Да, поэты ушли в том числе и в «чистую» поэзию: «Всегда была (и остаюсь) идеалисткой — и наивно проходила мимо многих ловушек и соблазнов 90-х, просто их не видя, не допуская самой возможности» (Нина Ягодинцева). Но большинству «в трудные переломные годы XX— начала XXIвека позволило выжить прежде всего чувство сопричастности к России, к ее судьбе» (Александр Кувакин).

Наше поколение — не потерянное, наоборот, его уникальный жизненный опыт (Максим Амелин, например, с удивлением пишет: «Мне тридцать лет, а кажется, что триста...») позволил соединить несоединимое: в нашей памяти соседствуют и пионерские песни, и «Отче наш»:

Нет! Сквозь елей церковных
                                        песнопений
Я вижу — от молитвы горяча,
Безбожница в четвертом поколенье
Слезами оплывает, как свеча.
Сжигает душу живу, чтоб отныне
На этом смутном страшном вираже
И крестные, и красные святыни
Единокровно ужились в душе.

Диана Кан

Наше время — конец XX— начало XXIвека. Поколение, рожденное в 60-х, получив советское образование, именно в эти годы сделало карьеру. Были восстановлены и вновь построены храмы, написаны книги, защищены диссертации, в семьях выросли дети.

Не только поэты заявили о себе — вошли в силу прозаики Дмитрий Галковский, Алексей Варламов, Виктор Пелевин, Олег Павлов, Олег Ермаков, Михаил Шишкин, Дмитрий Ермаков, Илья Бояшов, Павел Крусанов, литературоведы Татьяна Касаткина, Михаил Голубков, Иван Есаулов, Марк Липовецкий, критики Павел Басинский, Александр Архангельский, Дмитрий Быков, Вячеслав Курицын, Дмитрий Бавильский, Кирилл Анкудинов. Наши сверстники — и драматург Евгений Гришковец, и философ Александр Дугин, и даже... президент Дмитрий Медведев (он 1965 года рождения). В этом нет ничего необычного, к сорока годам наступает расцвет.

На плечи нашего поколения легла великая ответственность. Смутное время вроде бы закончилось, но что ждет нас впереди?..

Летит искрою лист, и тают
Узоры рощи кружевной.
И что-то зреет там, за далью,
Как летом в глубине земной.

Борис Лукин

Разброс предчувствий, как всегда, необычайно широк. Одни поэты призывают нас готовиться к худшему:

Россия сушит сухари.
Я это вижу изнутри,
Поскольку здесь живу. По срокам
Уже не нужно быть пророком,
Чтоб знать — что будет наперед.

Елена Исаева

Другие склонны верить в лучшее:

Я живу, как больная страна
Накануне второго рождения.

Инга Чурбанова

На самом деле жизнь народа в сермяжной сути своей не изменилась никак. И от главных и душераздирающих вопросов современной России нам не уйти, как бы ни гремели фанфары и ни грохотали салюты.

Почему тогда были возможны необычайные, непревзойденные взлеты духа: революция, Победа, космос, а сейчас всего этого нет?

Почему тогда мы были счастливы, а ныне превратились в страну обывателей, любимое занятие которых — считать деньги?

Мы, русские, не торговая нация, не нация лавочников, мелких и крупных, мы привыкли служить Отечеству, работать на государство, на Россию. Но надо признаться самим себе: не только власти, но и мы клюнули на эту наживку, на порочный лозунг: «Обогащайтесь!», стали уповать на рынок, который нас сам на себе и сам по себе вывезет... Известно, нельзя служить одновременно Богу и мамоне, а мы все эти годы пытались. Отсюда и результат.

В почете были и остаются индивидуализм и хищничество, в загоне — честный труд и солидарность... Однако внутри национального организма, в духовном теле России идет незримая битва за жизнь. Народ не безмолвствует, он с достоинством — единственный! — сохраняет родную для него страну.

Литература лишена цельности, разбросана, как острова в океане: «Последние лет десять разговор о поэзии неизбежно зачинался словами, проникнутыми легкой грустью, — поэзия сегодня никому не нужна» (Виталий Пуханов).

Писательство теперь не профессия, но, как всегда, призвание и служение. Тайный смысл этого служения раскрывается позднее:

Без поэта земля нежива.
Острый лемех вонзается в чрево,
и зародышей нового сева
в нетерпении ждут жернова.

Андрей Расторгуев

Поэт может писать о чем угодно, переплавляя в образ любую деталь, но за всем этим должен стоять человек с его бессмертной душой.

Поэт видит бег времени и слышит его приближающийся звук отчетливее остальных, но у поэта и народа — одна судьба.

В нас еще сохранились вера, жажда Бога, стремление к правде и справедливости, еще не растоптана до конца тяга к светлому началу, к романтизму и идеализму как в высоком философском, так и в расхожем бытовом смысле. Без этого нам не жить, такое у нас сердце... Дмитрий Галковский пишет о русских как о гениальных детях: «Русский талантлив, поскольку сохраняет связь со своим детством... Гениальные дети — это и есть лучшее название для русских». Можно смело добавить: и для русских поэтов — тоже. Вера, только вера спасает нас:

И реки вернутся в свои берега,
И станет вдруг ясно тебе,
Что нынче страшнее меча для врага
Свет тихой лампадки в избе.

Андрей Ребров

Вера в Бога и Россию, — а они неразделимы, между ними есть мистическая, не всеми видимая связь, — помогает найти верный путь: «Только духом Бога и Отчизны / Вечно преисполнена душа» (Николай Зиновьев).

Эмиль Золя однажды заметил: «Правда — это уже поэзия». Все пройдет, а правда и любовь останутся... В этой формуле заключается суть нашего национального бытия, великое пророчество о России. «Россия... При одном этом имени как-то вдруг просветляется взгляд у нашего поэта, раздвигается дальше его кругозор, все становится у него шире, и он сам как бы облекается величием, становясь превыше обыкновенного человека. Это что-то более, нежели обыкновенная любовь к отечеству... Это богатырски трезвая сила, которая временами даже соединяется с каким-то невольным пророчеством о России, рождается от невольного прикосновения мысли к Верховному Промыслу, который так явно слышен в судьбе нашего отечества» (Н.В. Гоголь). Россия не государство, не страна, а духовная субстанция:

И кто б здесь только ни искал дорогу,
Свернет он кверху, прочие забыв.
Куда идти в России, как не к Богу?
Во все другие стороны — обрыв.

Елена Исаева

Конец XX— начало XXIвека называют временем смуты, но, может быть, в будущем оно получит иное название. Это время было невероятно противоречивым. Гибель страны, нищета, разруха — и тысячи восстановленных храмов... И содержание этой эпохи смог раскрыть только поэт:

Как ликует заграница
И от счастья воет воем,
Что мы встали на колени.
А мы встали на колени
Помолиться
                     перед боем.

Николай Зиновьев

Виктор Бараков, г. Вологда

 

Литературные впечатления

Литературный рынок и литературный процесс

Драгоценности таят либо за семью замками, либо в завалах бижутерии. Разве приходит на ум иное, когда разговор заходит о культуре при перемене консервативных и либеральных периодов в истории нашей державы? Равно начиная с призывов созидания, взошедшие к власти законники или анархисты так же равно обязательно заканчивают свою смену террором нежелания отпускать штурвал и рычаги. Террором, вызывающим интеллектуальный бунт, экономический кризис, социальную революцию. И страшные, невосполнимые народные утраты и государственные потери.

Искусство вообще, — а литература особенно, нравится это кому-то или не нравится, — неизымаемы, неисчленимы из национальной идеологии. Пусть наивные профаны или заказные негодяи философствуют о свободах творчества и авторских играх. Но тот, кто по своему личному опыту знает, что каждое произведение живо лишь жертвенной кровью художника, для него нет нужды объяснять: искусство есть поле борьбы, непримиримой войны за человеческие души.

Еще на нашей памяти сходящие с капитанского мостика марксистско-ленинские консерваторы судили идейно противных им Шмелева, Бунина и Платонова, и вот точно так же уже рыночно-нравственные либералы изо всех сил укрывают от склонного к чтению электората своих антагонистов. Только нынешние «радикальные толерантники» прячут пугающих их «ортодоксов» и «ретроградов» не в мрачном цензурном склепе, а под покровом блескучих и трескучих маскировочных облаков пиара своих холуев. Пардон, грумов и консьержек, кельнерш и евнухов.

Ну, согласитесь: когда на отечественные книжные прилавки каждый год выбрасывается более 100 тысяч новых наименований печатной продукции (в основном, в более чем скромных тиражах, но все же бывает и до 120 тысяч!), и при этом 30–35 тысяч из этой массы названий заявлены художественной литературой... То как же бедному крестьянину, или еще более бедному профессору, который за, дай ему Бог, самую долгую жизнь свою не в состоянии прочесть более 10–12 тысяч книг, выбрать из этого навала те самые 10–20–30 названий и имен, на которые не жалко истратить такого своего, такого невозвратно личного года?.. Чтобы и на следующий безбоязненно выбирать из наново напечатанных 35 тысяч, а то и 50 тысяч…

Растущий в геометрической прогрессии информационный вал — ослепительно, оглушительно и облепительно наползающая густая каша из волшебного горшочка, питательная и токсичная, снотворная и возбудительная, пряная и тухлая одномоментно. Если, благодаря электронным СМИ, двукратное увеличение потока информации еще недавно происходило в течение 7–8 лет, то сейчас за два года, а в очень недалеком будущем прогнозируется уже каждые 72 часа. И как в этой неизбежности поступательного роста коммуникативных связей выжить и не сойти с ума? Как и чем отфильтровывать, отличать, различать, разбирать и выбирать то, что хотя бы тут же не покалечит тебя и близких? Вы просите о помощи… И получаете ее, даже с сопровождающим комфортом.

Есть такие заботливые службы. Главное предварительное условие — приятие евростандарта. Стандарта быта, питания, рефлексии, мышления. Лишь согласитесь не напрягаться в сохранении своих индивидуальных особенностей, и за вас заранее отсеют неполезное, вовремя представят занимательное, перспективно пропишут целительное. В евростандарте уже давно все удобно просчитано — от формы розеток для суперпылесосов до длительности религиозных релаксаций. Доверьтесь — все под контролем!

Под контролем все и в потоке информации об отечественной литературе. Точнее — в информации о событиях литературного рынка. Ибо о самой сути — о жизни российского литературного процесса — заботливые службы заботливо умалчивают.

Произошедшие недавно встречи с преподавателями и студентами филологических факультетов Краснодара и Калининграда зарядили меня адреналином до самого верха. Библиотечные форумы, в рамках которых зачитывались пленарные доклады докторов и студентов, чья настоящая и будущая профессия, казалось бы, просто обязывает понимать, что такое жизнь литературы, высветили удручающую картину почти полного отсутствия этого понимания. Вглядываясь в чистые, светлые лица пятикурсников, которые не читали «Обрыв» Гончарова — ключевое для нашей национальной культуры произведение, с которого начался собственно русский роман! — зато надменно уверены, что Буйда или Гребенщиков — это поэты, а не дзанни… я пережил весь спектр чувств, от удивления и гнева до уныния и, наконец, жалости. Неопытные, наивные дети, как вас обокрали! Доверчивые, зашоренные преподаватели, как вас подставили!

Если же взглянуть на пережитое спокойно, то совершенно очевидно, что в основе всех нелепостей умозрительных комбинаций, преподносимых с профессорских кафедр как обозрение картины современной литературы, лежат два роковых заблуждения.

Первое: литература (шире — творчество) — абстрактная интеллектуальная игра или же сиюминутная психическая и даже физиологическая реакция индивида на раздражение, получаемое от окружающей среды. А так как игра и рефлексия не подсудны никаким законам — ни Божьим, ни гражданским, то естественна полная неответственность автора за впечатление, получаемое аудиторией в итоге прочтения его текстов. Так и звучало из уст докторов наук: «Пусть дети и подростки читают все. Что-то им понравится, что­то нет — ничего страшного. Приятное и близкое себе они выберут сами, а чуждое просто познают». Не страшно твоему ребенку понюхать некий белый порошок или затянуться косячком: возможно, что не понравится…

Для писателя, для которого его призвание и ремесло смысл жизни — да сама его жизнь! — сравнивание литературы до кубика Рубика и физиологических реакций свидетельствует лишь о том, что заявляющий таковое сам никогда не испытывал вдохновения. Что ни в искусстве, ни в ремесле, ни в противостоянии стихиям, ни в отношениях меж мужчиной и женщиной он не познал вдохновения, приносящего плод. От этой ущербности и исходит, иной раз очень агрессивное, отрицание какой-либо серьезности воздействия произведения на сознание и душу читателя. Ведь выводить плоды художественного творчества из зоны суждения их по законам религиозной морали и национальной этики (да и эстетики) — значит совершенно абсурдно не признавать художественную литературу как состоявшийся и, главное, общественно востребованный феномен культуры, без которого невозможна сама история человечества.

Второе: из-за каких-то, явно неместных, причин (не хочется говорить о лености ума), у господ профессоров и юга, и севера России произошло единообразное неразличение литературного рынка и литературного процесса. Выстраивая по древним схемам экспозицию двух основных противоборствующих в общественно-художественной жизни лагерей (ортодоксы–реформаторы, славянофилы–западники, почвенники–глобалисты и т.д.), преподаватели-воспитатели Краснодара и Калининграда равно выкладывают мозаичную картинку современной литературы только из тех имен, что используются издательствами-монополистами в рекламных кампаниях. Основываясь в своих докладах и лекциях на не просто легкодоступном, но, более того, активно навязываемом материале электронных и бумажных СМИ, господа профессора искренне не замечают своего бескорыстного соучастия в преступном бизнесе торговцев генномодулированными тексто-продуктами из устиновых-ерофеевых-веллеров-крусановых-прилепиных. Понятно, что в нынешней унизительной суете промысла насущного хлеба практически не остается ни времени, ни сил на самостоятельное отслеживание реальных событий и явлений, определяющих современный литературный поток. Это ж как неотрывно и погруженно надо наблюдать за развитием тенденций, за продолжением тем, за борьбой и взаимодействием школ, чтобы не обращать внимания на беснующуюся рекламу сезонных хитов, бестселлеров и прочих шорт-листов премий от ходорковских-гусинских-чубайсов. Куда беззатратнее открыть пару-тройку литобозрений тиражных изданий, проглядеть виртуальный звездный рейтинг и… отдаться евростандарту с сопровождающим комфортом.

Но, увы, уважаемые коллеги по ведомству русского языка, литературный рынок не так уж дик, как и рынок вообще. Нет в нем никакой свободной конкуренции, которая бы гарантировала потребителю максимум потребностей за минимум возможностей. Отечественный литературный рынок (как и рынок вообще) стоит на сговоре и коррупции. Поэтому ваша незатратность ума и пассивность души совершенно бесплатно зачисляют вас в однорядье с весьма корыстными делягами.

Стандарт обеспечивает дешевиз­ну производства и массовость сбыта, а творчество принципиально противонаправлено унификации. Так вручную, штучно изготовленный предмет своей натуральностью разрушает целые комплексы из заменителей. Маскарад, камуфляж, мимикрия, миметизм… бижутерия киосков и низкопробные штамповки сетей… глянцевая бульварщина… Имитация творчества может быть убедительна лишь в отсутствие настоящего творчества. Поэтому литературный рынок своей природой просто обязан преследовать, затирать и уничтожать литературный процесс.

Это что касается мотивации к сговору издательств-монополистов и владельцев книготорговых сетей. А коррупция…. В своей враждебности к реальной литературе рынок литературных имитаций идеологически смыкается с отходящей от управления страной либеральностью. Так как настоящие писатели, опять же по своей природе — природе традиционного созидания, — придерживаются консервативных ценностей, то их замалчивание, изоляция от читателей и изгнание из общественной жизни поддерживаются госресурсом. Сколько уже говорено-переговорено о конфузно однобоком наборе имен, раскатывающих по стране и заграницам за счет бюджета, об однообразии лиц, оскоминно мельтешащих на федеральных каналах. О странных приоритетах странных комиссий по издательским грантам. Но это лишь видимое, то, что плавает на поверхности. Реальные же размеры финансовой поддержки липо-липковых магистров сочинительства и запретительно-разрешительного лоббирования производства одноразовых «звезд» идейными либералами из властных структур мы вряд ли когда узнаем. Да и не особо хочется.

В окончании горячих до горячечности встреч и в Краснодаре, и в Калининграде оставался один, самый главный, вопрос: понятно отсеивая внешние мат и арго, ломку и порно, что нужно считать внутренним, сердцевинным признаком художественности произведения? Как, по каким признакам различать литературу истинную и фантомную?

Да просто! Ведь ни под головоломно-изощренной или оскорбительно-эпатажной лексикой, ни за гламурно-бульварной или детективно-брутальной фабулой бездарный автор не упрячет своей ущербности — того, что ни в искусстве, ни в ремесле, ни в отношениях меж мужчиной и женщиной он никогда не знал вдохновения, приносящего плод. Добрый плод! Опустошенность, уныние, брезгливая тоска или же агрессивное злорадство — вот и все, что остается после прикосновения к имитации творчества. Но, слава богу, в подавляющем большинстве случаев не бывает и такого. Лишь пустота и раздражение от потраченности времени.

Пустота... Несомненно, что человек, терзаемый амбициями, но не одаренный, способен приподняться в профессии словоплетения. При достаточной эрудиции он легко сможет комбинировать явные и скрытые цитаты, занимательно компоновать заимствованные фрагменты и изначивать вековечные сюжеты. Но ремесло не искусство. Как никакая, самая механизированная и компьютеризированная, кукла не в силах подменить живое дитя, так комбинаторику невозможно принять за творчество.

А вот если по прочтении книги — романтической, философски юморной или страстно трагичной — вам пронзительно ясно захочется жить в полную силу, захочется стать лучше, правильнее и, тратясь душой без оглядки, творить добро ближним, сострадать дальним, если неудержимо потянет к красоте и вы вдруг всей своей сущностью ощутите, что «воздух чист, как поцелуй ребенка»...

Да-да-да, это оно и есть — настоящее, вдохновенное творение.

Василий Дворцов

 

Кинофестиваль

«Золотой витязь» на защите экологии

Международный кинофорум экологических фильмов «Золотой витязь» недавно состоялся в Москве. 14 стран прислали 40 фильмов, а на втором этапе фестиваля участвовало уже более 60 лент. В фильмах фестиваля можно было увидеть то, что совершенно игнорирует наше телевидение: истинную российскую жизнь с ее праздниками, проблемами, будничными заботами. Но не менее интересно было и кино, привезенное европейцами. Так, публика была потрясена фильмом французских авторов Яна Артюса-Бертрана и Люка Бессона «НОМЕ». Лента потрясла тем, во что мы превратили свою «красивую голубую планету». Это был фильм-ужастик о том, как человечество уже разрушило свой дом — свою ЗЕМЛЮ.

И контрастом этому фильму стало русское кино, где наши кинематографисты показали Россию прекрасным заповедником планеты. Некоторые ленты так и назывались: «Святая Волга», «Сад моей души», «Зачарованные болота», «Чуден Днепр», «Лесная крепость», «Бесконечная радость воды» или, например, «Русский заповедник» (реж. Валерий Тимощенко). Зрители увидели полузаброшенные деревеньки в средней полосе. На пригорке — храм, вокруг поля, леса, речушка с бобрами, сомами, цаплями. И живут там тихо и дружно, в согласии с лесами, полями, зверьем (а может быть, и с Самим Господом). И этот образ жизни — способ не подавлять природу, а вписываться в нее, ее ритмы, жить не в противоборстве, а в единстве, как ее неотъемлемая часть.

В общем, русское кино утверждало, что есть выход из цивилизационного тупика и человек может не быть погубителем-технократом природы. Несмотря на то что «асфальтовый каток» капитализма прошел и по нашим просторам, Россия сохранила засечные леса, пойменные луга, девственную тайгу, на которые теперь алчно в суперскоростном темпе набросился мировой трансформер, оголяя новые пространства Земли.

Обсуждая недавно нашумевший фильм Триера «Антихрист» (Дания, Германия, Франция, Швеция, Италия, Польша, 2009), пресса отмечала, что некоторые западные зрители и авторы уже не получают удовольствия от фильмов без крови, убийств, секса, извращений, предательств. Таким образом, становится очевидно, что сокрушение природы земной сопровождается деформацией, распадом природы самого человека. Не напрасно МКФ «Золотой витязь», выводя проблему с биоэкономического на духовный уровень, проводит фестиваль под девизами: «Экология души — спасение человечества», «За нравственные идеалы, за возвышение души человека».

Выйдя на новый уровень, документальное кино изменило свою суть и структуру. Возможно, поэтому теперь оно принято на многих международных кинофестивалях. Являясь искусством (не журналистикой), но на основе документальной (конкретные адреса, имена, личности), оно сносит границы между искусством и жизнью, существуя в обоих измерениях. Вот почему так чудовищно наше ТВ, ежедневно клонирующее и выпускающее с экранов в жизнь убийства, кровь, предательство, умножая этим их количество вокруг, в пространстве нашей жизни, являясь по собственной воле проводником зла, за что платит им деньги наше государство, то есть и мы сами.

 Итак, обращаясь с материалом как свойственно искусству (а не журналистике), документальное кино тяготеет к философско-художественным обобщениям, проявляя и другие качества художественного творчества, как, например, фильм «Тетка» (Вениамин Тронин, РФ). Эта умная, тонкая лента, с огромной любовью к природе, к собаке как равному живому существу и ее «мыслям» о людях и о себе (по наблюдению авторов) — образец мастерства. Жизнь вокруг стала покруче любого вымысла, и документальное кино смогло это отразить. Балансом французскому реквиему по природе стали также работы авторов с Дальнего Востока — Василия Солкина и Геннадия Шаликова. Секрет еще и в том, что когда-то давным-давно ледник туда не дошел и потому природа края — роскошна. Сохранились растения, насекомые, бабочки, животные доледникового периода, так называемой эндемики. Публика с наслаждением следила за событиями, разыгравшимися в дальневосточной тайге, когда действующими лицами были тигры, леопард, полозы и другие обитатели Уссурийского заповедника. Дипломантом форума стала уникальная лента, где героиня — харза (куница). Ее жизнь и приключения — погоня за белкой, лягушкой, охота на змею, падение с двухметрового водопада в ходе преследования — 55 минут держали зрителей в напряжении. Еще никогда не удавалось снять для кино этого дикого зверька — настолько он стремителен, ловок, осторожен. Фильм «Зов тайги», о сохранении амурского тигра, а также о медведях, косулях и многих других зверях и птицах дальневосточной тайги, показался зрителям «высшим пилотажем». Сколько сил и лет понадобилось, чтобы понять повадки, образ жизни диких животных, места их обитания и запечатлеть все это на пленке. Для этого необходимо быть не только режиссером, оператором, смелым человеком, но и охотоведом, глубоко изучившим жизнь лесного сообщества.

Ответы на самые злободневные вопросы современности можно было найти в блоке белорусских фильмов, и в их числе о нынешних взаимоотношениях человека и природы. Щемящая лента о дружбе «Тропой волка» была представлена режиссером Игорем Бышневым. Егерь, пожалев, выкупил у охотников волчонка. Вырастил. Волк жил на свободе в заповеднике. В отличие от людей, расшатывающих нравственный закон Вселенной, у животных он соблюдается. «Мать всегда права» — так живут дикие звери. Даже повзрослев, волк воспринимал егеря как мать и приходил к нему поиграть, поласкаться — мощный дикий волчара выглядит в фильме трогательно. Однажды к нему в заповедник пришли две волчицы. Какое-то время он выбирал. Он еще не успел выбрать, когда заезжие охотники легко застрелили всех троих. Документалисты, в отличие от охотников, уловили вопль современности: убивать зверя — это убивать формы творения, те же, из которых состоит человек. Так, несколько фильмов на фестивале были посвящены волкам, наметив тенденцию: при опасности дикие звери ищут защиты у человека, будто чуя, что он — брат. «Бронзовый витязь» достался изумительному фильму, который можно считать второй вершиной форума, — «Дорога любви» режиссера Бранко Станковича (Сербия). К единственному, оставшемуся в монастыре монаху вдруг сам пришел маленький щеночек волчицы (почти как к Серафиму Саровскому). Монах покормил. Эта волчица у него тоже жила на свободе. Сербия подвергалась мощным и разнообразным бомбардировкам, но оба пока живы, слава богу. Чего не скажешь о жителях пригорода Нового Сада, где все — дети, взрослые и старики — умирают от рака после бомбардировок ракетами с обедненным ураном странами НАТО в 1999 году. Теперь этим людям никто не помогает («Тихое исчезновение», реж. Невена Кляич, Сербия).

Призы за киноработу своей страны принимал на сцене председатель Союза кинематографистов Белоруссии Виктор Васильев. И правда фильмы — чудесные. Например, «Гости в хату» Михаила Ждановского — о семьях (их более сотни), принимающих у себя дома экотуристов. Приезжают из Германии, Голландии, других стран, черпая в Белоруссии чистую природную и человеческую энергию. От архимандрита Минского мы узнали, что вода — это субстанция, соединяющая материальный мир и духовный («Бесконечная радость воды», реж. Олег Шкляревский), а из картины «Судьба зубра» — что заповеднику Беловежская Пуща 600 лет и популяция зубра восстановлена.

О нынешней жизни в сельской местности Белоруссии фильм «Земля» (реж. Сергей Катьер). Помнится, когда-то Ивана Пырьева за «лакировку действительности» в «Кубанских казаках» резко осуждали. На форуме вновь возникла эта тема. Нам показали кубанских казаков по-белорусски. Членкор Национальной академии наук Алексей Скакун возглавил заброшенное хозяйство, воплотив свои научные работы в конкретной жизни. Так бывший колхоз стал СКП — с/х производственным кооперативом. Это сельскохозяйственное коллективное предприятие достигло европейских показателей и превысило их на основе модернизации производства: интенсивных технологий и современных методов организации труда. Тем не менее коллектив А.Скакуна продолжает поиск модели аграрного производства, получая в результате больше зерна, овощей, картофеля, льна, кормов, причем в условиях сокращения времени на их уборку. Скота у них содержится более 13,5 тыс. голов, все производство отслеживают 55 компьютеров. Здесь одобряется идея создания агрогородков с условиями труда и быта крестьян, приближенными к городским. «Бесперспективных деревень не должно быть вообще», — считает Алексей Степанович, и ослабленные хозяйства подключают к сильным, тем более что Белоруссия пострадала от Чернобыля так, что треть пахотных земель не подлежит обработке. В наше время построено





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0