* * *

Что же такое этот мой блог? Своеобразный отчёт о проделанной… нет, о проделываемой работе. Надеюсь, мой горький опыт, кому-нибудь пригодится.

Думаю помещать здесь также небольшие отрывки, имеющие признаки законченности. Те, что я буду вырезать из основного текста по мере сокращения романа. Не всегда здесь будет наблюдаться связность и последовательность. Всё-таки это обломки кораблекрушения.

* * *

В одной из первых сцен я загнал себя в глухой угол, из которого, казалось, не было никакого выхода. Но мне так живо представилась эта сцена, что я не устоял и написал её. Она завязывала интригу. Стёпа Бубенцов и двое друзей заспорили в кабаке о том, сможет ли богатство переменить их душу… И четвёртый собеседник, случайно оказавшийся за столом, небрежно вручает Бубенцову огромную полосатую сумку, битком набитую валютой…

Эффектная сцена. Написал её, кажется, неплохо. Вот кусок:

« — Понимаю ваши тревоги, — повторил гадёныш, пододвигая свой стул вплотную к Бубенцову. Он встряхнул головой и снова превратился в совершенно нормального и серьёзного собеседника.

— Успокойтесь и не переживайте по поводу своего душевного здоровья. Нет никакого повода для беспокойства. Любой врач подтвердит, что ваша паника психологически совершенно оправдана. Как-никак, теперь это ваши деньги. Да-да, они истинно ваши. Я понимаю, что вас несколько смущает будничность происходящего. Обычно всякие великие богатства и сокровища связываются с заповедными кладами, хозяйками Медной горы и сюжетами Монте-Кристо. Ну, разумеется, для человека небогатого получение нескольких миллионов является делом неординарным. Праздником души, если хотите. В нашей же среде, это обыкновеннейшая скучная рутина. Ежесекундно в мире большого капитала перемещаются гигантские суммы нажатием одной клавиши. Ваши миллионы, уважаемый Степан Тимофеевич, это даже не вес мухи, и даже не вес крыла её. Пар! Пар от дыхания, который был и рассеялся, простите за сравнения.

— Пар от дыхания мухи?

Раскатистый женский смех снова донёсся из дальнего угла ресторана. Смех этот живо напомнил Бубенцову лай ведьмы, если её, к примеру, неожиданно сбрызнуть святой водою.

Чёрт же, ни на что не обращая внимания, вытащил невероятно засаленную записную книжку, открыл её наугад, перелистнул несколько страниц, наконец нашёл свободный от записей угол и ткнул пальцем:

— Вот здесь только требуется поставить вашу подпись. Нам формально, для отчёта…».

* * *

Но как это всё пояснить, обосновать? Чтобы это выглядело реалистично, естественно, чтобы читатель поверил в возможность такой ситуации. Незнакомый человек вручает другому незнакомому человеку миллионы. Так не бывает!

Значит, это розыгрыш, — думает читатель.

Ну, хорошо. Читатель такую версию принимает. Но мне нужно, чтобы герой мой поверил. Как написать эту сцену, чтобы Бубенцов поверил? Ведь он тоже первым делом решит, что это розыгрыш. Всё верно. Эта мысль о розыгрыше у него возникнет, но сразу же уйдёт на обочину сознания. Ведь героя моего так прижали обстоятельства, ему так нужны теперь деньги, он так мечтал о них, что подсознательно подготовлен даже и к чудесному их обретению.

Разум ему говорит, что так быть не может. Но иррациональные надежды, чувства побеждают всякую логику. Логика говорит, что незнакомый человек не может раздавать такие дары… Так то человек! А вот дьявол может! Кто же ещё способен на такие штуки? И подобного рода сцены, когда совершаются сделки с дьяволом, описаны много раз в литературе. Так что всё здесь легитимно, прецеденты были! И Бубенцов хоть со страхом, но принимает дар от дьявола.

В этом месте очень сложно было отвязаться от булгаковских интонаций, от гоголевских штучек. По-моему, это и не удалось до конца, но я, кажется, нашёл изящный стилистический выход…

Итак, Стёпа унёс суму и спрятал поблизости в надёжном месте. Вернулся за стол. И тут оказалось, что сумку надо вернуть. Поскольку там «мосфильмовский реквизит». Человек пошутил. Стёпа рассердился и отправился за сумкой. Но возвращаясь, плюнул и отдал её случайному бомжу. Который мгновенно растворился в тёмных переулках. А через несколько минут вдруг выяснилось, что устроители шутки обознались, напутали и деньги там были вполне себе настоящие…

Вот начало интриги. Комедия положений.

В конце же романа выясняется, что для главных «шутников», которые таким образом втянули Бубенцова в свою аферу, абсолютно не имеет значения — настоящие это деньги или фантики. Для них всё равно, кто распоряжается земными богатствами, потому что все эти владельцы и распорядители — временные. Выясняется это обстоятельство в конце, а дело-то происходит вот сейчас. Фантасмагория, конечно вещь увлекательная, но и она должна быть реалистичной. Читателя надо убедить в реальности происходящего, но сразу дать пояснение нельзя, ибо у художественного повествования свой ход, своя последовательность… Как же сразу убедить читателя, если объяснение находится в самом конце? Это задача! И как её решать, мне пока неизвестно...

* * *

Меня немного смущала эта суета с сумой, набитой валютой. То это деньги настоящие, то бутафория, то опять настоящие… Как вообще эти сумки могли перепутаться? Не очень-то реалистично. Слишком большие суммы для такого беспечного и невнимательного к ним отношения. Как объяснить, обосновать? «А очень просто! — сказал Михаил Попов. — В киноиндустрии вертятся огромные деньги! Левые, неучтённые… Взятку замаскировали под бутафорию. Нагрянула неожиданная проверка, вот настоящие эти деньги, заметая следы, пряча улики, второпях и вынесли под видом бутафории…»

Этим советом следует воспользоваться.

Конечно, можно было бы этот пункт с разъяснениями как-нибудь проскочить, проговорить скороговоркой, не рассматривать пристально. Однако есть вещи, которые читатель не прощает. Он хочет и имеет право знать все детали и подробности. Разглядеть досконально и пристально. А если автор тут попытается жульничать, читатель бросит книгу.

* * *

Вот, к слову… «Смех этот живо напомнил Бубенцову лай ведьмы, если её, к примеру, неожиданно сбрызнуть святой водою».

По всем писательским правилам следовало бы беспощадно вычеркнуть эту фразу. Потому что слишком заметна тут гоголевская манера, его оборот. Но мне жаль отправлять фразу эту в небытие. Я её оставляю. Пусть живёт. Даже и оправдание подыскал. «Двойник» Достоевского — это же гоголевский стиль. Ну а в концовке «Двойника», в заключительных абзацах содержится зерно и весь строй будущего набоковского «Приглашения на казнь»… В свою очередь «Приглашение на казнь» не оторвать от кафкианского «Процесса». Тесно в литературе.

* * *

Или вот такая сценка. Её, к сожалению, приходится из ткани романа убирать.

«…Почему? Почему Колдунов не сделал этого? Вот вопрос, который мучил, вылезал, не давал успокоиться. Ведь, в соответствии со своим характером, не мог Колдунов просто так оставить это дело. И тем не менее… Что же произошло?

А вот что. Сам Колдунов, когда его спросили об этом, огляделся с явным испугом. Точно опасался прослушки, точно знал о слежке за собою.

— Он не даёт, — тыча пальцем вверх, объяснил Лев Гаврилович. — Я бы сделал это, но он не даёт.

И ещё раз ткнув пальцем вверх, безнадёжно махнул рукою.

— Кто такой «он»? — не понял Шлягер.

И тут Колдунов ответил так, что вогнал всех слушателей в полнейший ступор. Все стали оглядываться с таким же недоумением, опаской, тревогой.

— Автор! — сказал Лев Гаврилович.

Что он имел в виду, никто не понял, но ещё раз оглянулись. А кое-кто даже поглядел вверх, в облака, точно надеясь увидеть в разрыве туч грозный лик этого самого Автора. Автора, который забыл развязать один из узелков романа и тем самым вызвал недоумение в среде героев.

Забавная штука! Действующее лицо по имени Колдунов почуяло и сообщило всем остальным о наличии некоего таинственного Автора!

— Никакого Автора нет, — резонно возразил Полубес. — Никто же не видел его. И потом, вот же я! Кто скажет, что я придуманный персонаж, когда вот я весь перед вами. Можете даже меня пощупать.

— Вот именно! — поддержал его седовласый нищий по кличке Боцман.

После этих слов Боцман демонстративно подошёл к Полубесу и пощупал того за лицо.

Странно было видеть, как сошёлся в одном месте один и тот же человек, правда, в разных одеждах и в разных образах. Ведь и Полубес, и Боцман действительно были одним и тем же персонажем. На этот факт тотчас обратил внимание Стёпа Бубенцов.

— Но кто-то же нас создал! — сказал Бубенцов. — Кто-то же двигал пером, сочинял это всё… Деньги подсунул мне, бомжа поставил на моей дороге… Вообще закрутил этот дикий сюжет.

— Я когда вверх поглядел, мне тоже как будто почудился некий живой блеск, — сказал Колдунов. — Как бы наблюдающих за нами очей…

Среди героев и персонажей тотчас установилось тревожное молчание.

— Но мне показалось, — добавил умнейший Лев Гаврилович, — мне показалось, что это всё-таки не Автор, не создатель наш, а кто-то иной.

Вот вам редкий случай в мировой литературе, когда герой книги, обратившись вверх, увидел блеск глаз читателя. И от этого блеска внимательных глаз, под этим посторонним изучающим взглядом герои, как и полагается по всем физическим законам, мгновенно стали напрягаться и меняться. Так происходит и в квантовой физике, где объект неизбежно меняет свойства в момент наблюдения.

— Чушь! — отозвался кто-то.

— Вот именно! — поддержал его седовласый нищий по кличке Боцман.

— Вас всех сочинили, придумали и заставили двигаться, — сказал голос сверху. И это был, смею надеяться, голос терпеливого моего читателя.

На эту справедливую и в высшей степени мудрую реплику немедленно отгрызнулся вздорный голос персонажа.

— Если бы кто-то придумал нас и сочинял это всё, то он мог бы сочинить всё гораздо, гораздо гармоничнее, справедливее и интереснее! А коли этого нет, то вполне логично предположить, что нас никто не создал. Что всё это возникло само собою, в результате случайного соединения букв…

— То есть, вы полагаете, что никакого создателя этой книги нет? Что всё возникло само собой? И что мы обречены?

— Да, мы обречены. Мы всего лишь случайная комбинация букв. И после нас… Лопух, как говорится, вырастет.

— Ну ладно, сочетание букв и так далее… Но кто-то же должен был про крайней мере тыкать пальцами в клавиатуру, печатать эти буквы!

Вот такая неожиданная дискуссия возникла в среде наших героев…»

* * *

«Приглашения на казнь» зарождается и вырастает вот из этой сцены «Двойника»: «Пронзительные, неистовые крики всех врагов его покатились ему вслед в виде напутствия. Некоторое время еще мелькали кое-какие лица кругом кареты, уносившей господина Голядкина; но мало-помалу стали отставать-отставать и наконец исчезли совсем. Долее всех оставался неблагопристойный близнец господина Голядкина. Заложа руки в боковые карманы своих зеленых форменных брюк, бежал он с довольным видом, подпрыгивая то с одной, то с другой стороны экипажа; иногда же, схватившись за рамку окна и повиснув на ней, просовывал в окно свою голову и, в знак прощания, посылал господину Голядкину поцелуйчики; но и он стал уставать, все реже и реже появлялся и наконец исчез совершенно».

(Продолжение следует)