Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Анна Каренина

В наше время происходит очередная переоценка ценностей, мы с увлечением читаем книги Павла Басинского, в которых о яснополянском патриархе далеко не всегда говорится с коленопреклонением, а зачастую перед нами встает фигура довольно недоброго человека, нередко циничного, а во многих случаях расчетливого и даже лживого. И никто не обрушивается на известного критика за то, что он развеивает традиционное придыхание.

В девяностые была такая реклама — шампунь и кондиционер в одном флаконе, с тех пор появилось расхожее выражение, обозначающее совмещение каких-то качеств в одном предмете. Оно припомнилось при перечитывании бессмертного романа Льва Толстого «Анна Каренина». И мне захотелось написать несколько строк о своеобразном литературном приеме, в котором как раз проявилась особая расчетливость Льва Николаевича.

Хорошо помню, что когда в первый раз читал это творение гения, бессовестно пропускал длиннющие страницы, посвященные Лёвину и его окружению. Я, как и любой другой читатель, открывая книгу, получил приглашение в историю под названием «Анна Каренина», иначе и быть не могло, ибо таковое наименование фигурирует на обложке. Стало быть, главное в романе — то, что вращается в орбите треугольника Анна — Каренин — Вронский. В этой орбите естественным образом кружится история семейки Облонских, с которой, собственно, все начинается , а Стива — родной брат Анны, и этим многое заявлено изначально. А вот Лёвин не вписывается в эту орбиту, ибо он, как особое астрономическое тело, принуждает другие тела вращаться вокруг себя.

Теперь, поставив перед собой задачу осилить значительно большие по объему и гораздо менее интересные куски про Лёвина, мы логически пришли к выводу, что нас малость обхитрили — под одной обложкой выдали сразу два романа. «Анна Каренина» и «Константин Лёвин». Но почему бы автору не сделать два отдельных произведения? Зачем надо было на одну лошадь сажать двух всадников, как на эмблеме тамплиеров? Ведь муж Софьи Андреевны Толстой мог догадываться, что большинство читателей станет пролистывать страницы, которые мучительно долго затягивают книгу, отдаляя от основного сюжета. «Да это издевательство какое-то!» — восклицаешь нередко, когда всё не можешь и не можешь приплыть к тому берегу, на котором разворачиваются страсти вокруг заданного любовного треугольника. Раньше бы перелистнул, но сейчас — нет, надо заставить себя. Тем более, что читаешь не один. Мы с моей драгоценной женой сознательно отказались от услуг телевидения, не имеем в доме телевизора и по вечерам читаем друг другу вслух. Так вот, чтение вслух романа «Анна Каренина» оказалось не самым лёгким, а порой, повторяю, мучительным. Но надо, надо! Чтобы не как раньше — пролистали неинтересное и снова взялись лакомиться вкусным. А потом восклицать: «Гениальный роман!»

Гениальный-то гениальный, но тут их два, и совершенно разные. Поневоле подумаешь: а не хитрый ли это ход? Возможно, владелец Ясной Поляны понимал, что роман «Константин Лёвин», в отличие от романа «Анна Каренина» обречён на неуспех?

Позволю себе попутно сноску о букве «ё», которая непременно должна быть пропечатана в этой книге. Лёвина, как известно, Толстой во многом списывал с самого себя, то бишь, с Лёвы, потому и фамилия героя должна быть русская «Лёвин», а не еврейская «Левин», как её произносит подавляющее большинство. Кстати, ещё более несправедливо судьба обошлась с Достоевским, ударение в фамилии которого должно падать на второе «о», а не на «е». Имение было Достоево, ударением на второе «о», соответственно и в фамилии оно должно было сохраняться, это ударение. По типу «Одоев» — «Одоевский». Ведь мы не говорим «Одоéвский». А в итоге получили классика с типично польской фамилией, как Володыевский, Скутаревский, Чернышевский и т.п.

Но вернёмся к нашему флакону. Очевидно, что Толстой использовал роман про Анну и Вронского в качестве лёгкого шампуня, а роман про Лёвина и Кити в качестве тяжёлого и густого закрепителя. Целесообразно ли такое совмещение? Две совершенно чуждые друг другу сюжетные линии помещены как две семьи в одной коммунальной квартире. И, как принято в коммуналках, какими ни будь хорошими, а всё равно люди начинают раздражать друг друга. В тишине своих комнат они шепчутся, перемывая косточки соседей, а сходясь на общей кухне, мечут друг в друга молнии, способные подпалить жильё, настолько сильны в них сгустки ненависти или презрения. Кити никогда не простит Анне, что та увлекла Вронского. Лёвин никогда не простит Вронскому, что в него была влюблена его жена. И так далее. И что же мы видим? Что два романа в одном флаконе имеют право на такое тесное сосуществование? Хм...

Есть и ещё одна причина, толкнувшая героев бессмертной книги в единую коммуналку. И она очевидна. Далекий предок нынешнего общественного деятеля Владимира Толстого звериным чутьём понимал: одна «Анна Каренина» многим покажется легкомысленным чтением, один «Константин Лёвин» точно так же многим покажется чтением тяжёлым и занудным. А вместе? Что, если их уравновесить? Отличная идея! Браво, Лёвушка! Так в плове совмещаются рис и мясо, в человеке — высокое и низменное, а в календарном году — лето и зима. Вот только зима, с которой я бы сравнил главы о Лёвине, получилась, как наша русская — уж очень затяжная и надоедливая.

Но к чему все эти читательские рыдания? Что бы кто ни говорил, а люди всё равно будут повторять и повторять: «Гениально!», «Бесподобно!», «Неповторимо!», «О, Анна!», «О, Вронский!», «О, любовь!»... А есть ли она тут, любовь? Любит ли Анна кого-нибудь? Тут ключевым моментом видится её странное равнодушие к ребёнку, рождённому от Вронского. Женская природа всегда подчинена единому закону — женщина обожает детей от любимого мужчины. А тут — нечто противоположное. Несчастное дитя почти ненавидимо матерью. И это при том, что ребёнок никак не мешает любовной парочке, его когда надо приведут, когда надо уведут, и никаких психозов по поводу редкой возможности предаваться любовным утехам. Что же здесь-то? Может быть, Анна не женщина? Может, и её Лёв Николаевич списал с самого себя, как, по некоторым суждениям, Леонардо — Мону Лизу? Ведь и он был равнодушен почти ко всем своим детям, отчего они, бедные, так страдали, тянули к нему ручки, а он шёл мимо в свой рабочий кабинет, чтобы вдали от них создавать шедевры.

Многое другое приводит в замешательство во время чтения вслух романа «Анна Каренина». К примеру, стиль. Принято считать, что гениальный прозаик по многу раз переписывал и переписывал тексты. Он повторял Бена Джонсона, сказавшего некогда, что если бы господин Шекспир дал себе труд переписать свои пьесы, то он имел бы шанс остаться в истории мировой литературы, а так нет. (Впрочем, то же Джонсон после смерти своего соперника сказал, что Шекспир — на все времена). И нынешние читатели, как и прежние, всегда ждут от писателя признаний в том, как тяжко им давалась работа, как много пришлось мучительно переписывать. Подобно Толстому. Только почему же столько стилистического неряшества в той же «Анне Карениной», начиная с самой первой страницы, где на четырёх строках трижды повторяется сочетание «члены семьи и домочадцы»? Почему так много «чтопанного» текста, то есть такого, где в одном абзаце можно насчитать до двадцати «что»? Или текста, густо поросшего «быльём», — такого, где сплошное «было»: «Половина Москвы и Петербурга была родня и приятели Степан Аркадьевича. Он родился в среде тех людей, которые были и стали сильными мира сего. Одна треть государственных людей, стариков, были приятелями его отца и знали его в рубашечке; другая треть были с ним на «ты», а третья треть были хорошие знакомые; следовательно, раздаватели земных благ в виде мест, аренд концессий и тому подобного были все ему приятели и не могли обойти своего; и Облонскому не нужно было особенно стараться, чтобы получить выгодное место; нужно было только не отказываться...» — и так далее. И что за странное шаманство с именем и отчеством Каренина? Не некоторых страницах они вписаны по десять-двенадцать раз! «...доктор, находившийся в приятельских отношениях к Алексею Александровичу, занял много времени. Алексей Александрович и не ждал его нынче и был удивлен его приездом и еще более тем, что доктор очень внимательно расспросил Алексея Александровича...» — и так далее в каждом предложении Алексей Александрович, Алексей Александрович...

Подобных вызывающих недоумение примеров можно привести бесчисленное множество. Но это тема другой статьи, просто как-то хотелось обозначить и эту полосу препятствий, через которую приходится перелезать при чтении вслух.

Неблагодарное это занятие — выискивание стилистических блох в текстах у классиков!

Много вопросов к роману и помимо стилистики. Как могли слуги не доносить Каренину о том, что Анна принимала любовника в собственном жилище, насквозь продуваемом пристальными взглядами домашней челяди?

Мы так ничего не узнаём о первых годах замужества Анны Аркадьевны, ведь когда-то за что-то она любила своего супруга. Или нет? Расчетливо вышла замуж и отдавалась с брезгливостью? А что стоит за фразой «И сын, так же как и муж, произвёл в Анне чувство, похожее на разочарованье»? Что она когда-то была очарована обоими? Где же это тогда в романе?

Как мог Вронский, будучи прекрасным наездником, столь неосмотрительно сломать хребет лошадке?

Совершенно провально описана первая телесная близость Анны и Вронского...

Можно ещё многое поставить перед знаком досадного вопроса, но, к счастью, всё это тонет в пиршестве великолепных, блистательных сцен и описаний, психологически выверенных ходов, сюжетных поворотов, сценически энергичных и летучих решений! Как великолепно подан Стива, пожалуй что, самый удачный из всех персонажей романа, милый плут, всеобщий любимчик и распутник, повеса и закоренелый лодырь, но непередаваемо обаятельный тип. А как точно и сатирически описан либеральный стиль жизни этого человека! Как много в романе блистательных, можно сказать нечеловеческих находок помимо всем известных сверкающих в темноте глаз Анны.

Так что же флакон? Хороший или плохой ход изобрел автор? По логике пафоса данной статьи судьи, выслушав обвинение, должны вынести суровый приговор, но вот они выходят со смешливыми лицами и говорят: подсудимый оправдан. Как оправдан? Чем и кем? На каком основании? Ведь он умышленно скрестил два совершенно чуждых друг другу романа! А вот так, оправдан, и всё тут, и понимайте как хотите, можете подавать апелляцию, можете бесчинствовать, поломать в зале суда стулья. Но роман, подвергшийся суровому прочтению, не понесёт даже условного наказания. За давностью лет, за давностью читательского спроса и читательской же любви. Хотите, подавайте в суд на читателей, а мы посмеёмся.

Александр Сегень





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0