***
Диалоги о..
Диалоги с…
Укрощен Гехон,
плачет блудный сын.

Желудёвых спин
под ногами сонм,
бабочка не спи-
это вечный сон,

знай, мою ладонь
ветер не рассёк,
осень лебедой
оплетает всё.

Я иду сквозь лес:
кочки да бугры,
слово— это плеск
лебединых крыл,

что весны хранят
тонкие черты,
слово— это я,
слово— это ты.


***
Ты поэт — поэтому молчи,
молча, обжигай слова в печи,
сад сажай, работай помелом,
пей и пой, но строй свой Вавилон.

Ты поэт — поэтому не спи,
чай качай, который чёрн и спит,
в синей кружке, шкодь и стой в углу,
вечер попивая, как Улун,

а потом неспешно выходи,
свой пароль стирая и ID
в космос, выбирая новый ник,
мыслящий, как Тютчевский тростник,

ропщущий, мятежный, не земной.
Сеятель, не сей своё зерно
здесь, по эту сторону души,
где пророщен смысл, а стих дошит,

где нельзя понять, кто был, кто есть,
но несёт строка благую весть
тем, кто слышит, и судьбы тетрадь,
жжёт и не боится умирать.


***
Надежды рукописны,
сомненья — тяжелы,
кладу монетку пижмы
в копилку тишины,

звенит она, лежит ли
безмолвно, погляди!
Соломенное жито
волнуется в груди,

тускнеет позолота
в предчувствии войны,
смыкаются за Лотом
две огненных волны,

а за моей спиною,
пройдя сквозь сонмы сит,
словечко наливное
по блюдечку скользит.


***
Когда трава последняя устанет
рассветы распевать на все лады,
мой город под опавшими листами
заснёт, не дожидаясь темноты,

и ты заснёшь под одеялом тёплым,
а я под пледом полушерстяным,
и будут биться бабочки о стёкла
и таять у подветренной стены,

и будет чай с душистым бергамотом,
и будет борщ горячий на плите,
и долгие сказания комода,
и песни пола и дверных петель,

и тело неба, вечно молодое,
и месяц — народившийся телок,
и долгое тепло моих ладоней,
и сердца негасимое тепло.

Так буднично и так светло до боли,
и так необходимо, хоть кричи,
и небо закрывают над тобою
Петра благословенные ключи.


***
Пусть август пахнет мёдом и землей,
а ты, как в детстве счастлив и наивен,
гнездо свивает лунный свет на иве,
и голос твой ещё не заземлён,

и близкое дыхание сентября,
и свет закатный, капающий под стол,
и слово — твой двенадцатый апостол,
пока ещё целует не тебя,

и с тела лёгкость словно бы снята,
и сняты перед будущим все маски.
Ты в августе, как кущах Гефсиманских
мгновенно пропадаешь без следа,

и отпускаешь в небо звёздный рой,
пустые заколачивая ульи.
Твои ученики давно уснули,
как дети утомлённые игрой.

Горчат и стонут зрелые плоды,
и опускаю вниз слепые очи
«Чего ты хочешь?»— спрашивает Отче.
А ты молчишь, молчишь до хрипоты.


***
Столетние сосны майскому ветру кланялись,
«Предай нас на распятие, отдай на заклание»-
ему говорили, вонзая в него сноп жал,
а он их, безвременно умерших, воскрешал.

А он говорил им: «Милые, понимаете,
что нет подле вас ни Бога, ни Божьей Матери,
ни ангела, что над вами вчера кружил,
есть только я и более ни души.

Они не верили и осеняли окрестности
бессчетным порханием веток, знаменьями крестными,
на все четыре стороны сея свет,
и он прорастал повсюду, где смерти нет.


***
Утро в платьице исподнем
рвало землянику,
Вознесение Господне
к стеклышку приникло,

расчирикалось окошко,
светом оперилось,
пробежал мороз по коже,
ветер — по перилам,

поднялись травинки, чтобы
жить в мажорном ладе,
ветер небо перештопал,
листья перегладил,

вышла туча в белой шубе,
облако — в сорочке,
взвился в небо парашютик,
оборвалась строчка,

перелилась, перепела,
покатилась рьяно
незабудковая спелость
в рапсовую пряность,

и неведомо откуда,
в майском частоколе,
через щель скользнуло чудо
к церкви с колокольней,

пряча в облаке весеннем
радуги и ливни,
и нырнуло вознесенье
в небо солнцем-линем.


***
Под кожей бьётся что-то маленькое и живое,
как ветреный пульс, как блюдечко дождевое,
путеводную нить протягивает: «Держи-ка»,
а на улице пахнет солодом и аджикой.

Я дышу, но надышаться зимой, не силах,
нет, не плод запретный без спросу я— жизнь вкусила,
и теперь не знаю что делать мне с этим знаньем,
слышишь, бьётся сердце моё, и весна в нём.

Суровым нордом, хранящим тепло пассатом,
смахну я слезу, как ночь за Эдемским садом,
И весь пройду от края его, до края,
в ладони яблоки спелые набирая.

Мелок кометы полоску небе чертит,
за пазуху звёзды прячут не тучи— черти,
а мне светло, и дитя моё спит под боком
грядущей вёсны, и того, кто зовётся Богом.


***
На век, на вес, на ветер тонкопалый,
на веру, на вербеновую ветвь
ложатся рельсы-рельсы, шпалы— шпалы
теней, и едет поезд запоздалый
тепла, преобразуя ветер в свет.

И свист его становится всё ближе,
и дым взлетает в небо высоко,
а где-то за холмом, в болотной нише
метель-белянка пятки леса лижет
шершавым, омертвевшим языком,

и слышится во тьме какой-то грохот-
то выползает змей из адских недр,
вагон последний сходит с рельс со вздохом,
и бусины зелёного гороха
печально просыпаются на снег.


***
Лучики-пальцы приподнимают ловко
ясли за уголки невесомой тени.
Что ты мне скажешь шёлковая головка,
золотое темя?

Нет ни волов, ни овец у нас — только звёзды,
падать начнут — будем плести корзину,
сколько тревог и радости мне принёс ты,
чтобы наполнить зиму?

Сколько любви? Оставь, мне делиться не с кем,
снег мой пернатый кружится над лесами,
там под звездой, наверное, Вифлеемской,
хлев наш стоит, и сани

по лесу мчатся к снежному Назарету,
тень на ладони вечера — легче пуха,
хочешь, коснёшься облака на заре ты
ризой святого духа?

И ни волхвов не случится, ни стад пастушьих
к нам не придёт, дары не нужны ничьи нам,
только над нами будут служить, послушай,
звёзды соборным чином.


***
Встречай меня на Сретенье Господне,
на срезе утра снег и тишина,
и помни: рань, взошедшая сегодня
над нами, дара речи лишена,

летит — розовокрыла, синеока
над храмом, где становится легко
младенцем на руках у Симеона,
и взятым на закланье голубком.

Под всхлипы побеждённого бурана,
держащего мгновенье на весу,
несёт благую весть святая Анна,
как я своё бессмертие несу:

и бережно, и нежно, и достойно,
тревожась и смущаясь от того,
а снег спешит в заоблачное стойло,
и тает на дороге грунтовой,

и будущего голос мне неведом,
и путь Господний неисповедим.
От ветхого до нового завета
меня по тропке топкой проведи,

и убаюкай в радуге-фермате,
пока любовью, солнца горячей,
сердца людей смягчает Божья Матерь,
хранящая под сердцем семь мечей.


***
Силы дающий мне, кто же ты?
Слышишь гул слова во мне?
До воскресения дожито,
До вдохновения — нет.

Синь обживающий, где же нас
ждут не виня, не кляня?
Жизнь моя, словно подержана
кем-то уже до меня.

Дом оплетает твой жимолость,
скачут мгновений чижи.
Чудилось, только ли, жилось нам,
смерть победивший, скажи?

Я никогда не бесчинствую
и своего не ищу,
слово стремится пречистое
в небо, подобно хвощу,

и вырастает из синего
облака пальмовый лист.
Свете хранящий, спаси его,
и за меня помолись.