Это не критический обзор, не собрание рецензий, а вольные впечатления литератора Михаила Попова по поводу прочитанных книг, появившихся год-полтора назад в окружающем журнал «Моск­ва» литературном процессе.

Бар-Селла З. Александр Беляев. М.: Молодая гвардия, 2013. (Серия «ЖЗЛ»)

Иногда книга, которую в данный момент читаешь, вдруг становится участницей разговора, к которому она вроде и не имеет прямого отношения.

Так у меня произошло с данной биографией знаменитого советского писателя-фантаста. Как раз в тот момент, когда я ее открыл, шла большая и нервная дискуссия о том, стоило ли во время войны оставить Ленинград немцам, не было бы это лучшим выходом для миллионов ленинградцев, ведь блокада принесла им неисчислимые мучения.

В тексте книги Бар-Селлы оказалась интересная статистика. Алек­сандр Беляев проживал во время войны в городе Пушкине, что под Ленинградом, и этот город был в зоне немецкой оккупации, то есть он пережил ту судьбу, которой желали для Ленинграда некоторые современные публицисты, и, между прочим, авторитетный русский писатель Виктор Петрович Астафьев. Так вот, в Пушкине погибло более 60 процентов населения, тогда как в Ленинграде, по мнению наиболее жестких исследователей блокадной ситуации, около сорока. Сорок процентов — это очень много, это чудовищно, но сорок меньше, чем шестьдесят.

Александр Беляев был среди умерших в то время. Он был человеком со слабым здоровьем, но, судя по тому, что пишет автор биографии, причиной его смерти явились в решающей степени именно условия немецкой оккупации.

Судьба его и своеобразна, и в чем-то типична. Давно замечено, что революционеры и просто либерально мыслящие люди очень часто появляются в семьях священников. Чернышевский, например. Беляев тоже из семьи священнослужителя. И именно это во многом определило его дальнейшую жизнь. Его отдали в религиозное обу­чение, а, как известно, для тех, кто получил религиозное образование в Российской империи, была такая же ограничительная процентная норма для поступления в главные российские университеты, как и для граждан иудейского вероисповедания. Они могли продолжать учиться в заведениях типа учительских институтов. Появление молодых клерикалов в высших гуманитарных сферах было явно нежелательно для тогдашних властей, несмотря на официально декларируемые СПН (Самодержавие, Православие, Народность).

Беляев учился в Демидовском лицее — род гуманитарного техникума, если допустимо такое словосочетание. Среди 866 лицеистов дворян было 64, детей чиновников — 139, детей военных — 16, потомственных почетных граждан — 23, детей купцов — 31, мещан — 95, крестьян — 94, духовного звания — 404. И таких заведений было множество в тогдашней России.

Автор делает отсюда, может быть, спорный, а может, и не спорный, во всяком случае весьма интересный вывод. Он считает, что современная российская интеллигенция как раз и появилась из слияния этих двух потоков: порвавших с религией священников и не допущенных к высшему естественно-научному образованию евреев, их тоже были сотни тысяч. Потоки слились, перемешались, выработался в результате особый человеческий, мировоззренческий, поведенческий тип. Отсюда эти впечатляющие некоторых особенности интеллигентского миросозерцания, в котором выделяются две главные составляющие: тотальный либерализм и недоверие-неприязнь к любым официальным властям и какая-то особенного рода атеистическая «духовность», ненависть ко всему религиозному. Творца куда-то отодвинули и присвоили себе Его авторитет. Право судить всех и вся именно с нравственных позиций.

Интересно, что Зеев Бар-Селла тут же, на страницах своей книги, дает примеры поведения представителей «неравнодушной» интеллигенции, которая, как правило, и затевает всякого рода революции. Автор рисует документальную картину того, как господа, ведомые зовом классовой нравственности и антирелигиозной пропаганды, устраивают чистку Крыма после захвата его Красной армией. Из семисот тысяч жителей уничтожено около четырехсот. Самые радикальные деятели «нового порядка», реальные революционные прорабы вырезали сотни тысяч интеллигентных мечтателей о мире братства и справедливости, сбежавшихся на полуостров со всей Южной России.

Александр Беляев был человек хворый, — костный туберкулез заболевание мучительное, — но писатель сносил его мужественно, хотя иногда приходилось годами лежать в гипсовом скафандре, и помощи ждал только от бурно развивающейся науки, которая обязательно выработает новые средства для борьбы со всеми недугами. Трудно сказать, впадал ли он в отчаяние, потому что ожидание все длилось, а болезни если и отступали, то по причинам естественным, а не в результате медицинского на них влияния. Стоическое отношение к своим личным бедам и непрерывное размышление над глобальными общечеловеческими проблемами не могут не вызывать уважения. Он обожал и уважал будущее, даже признавая, что для него конкретно там не предусмотрено места.

Эко У. Сотвори себе врага. М.: Астрель, 2014.

Синьор Эко продолжает удивлять. Двадцать лет назад он потряс воображение читателей во всем мире своим историко-церковным триллером «Имя розы». На самом деле текст, написанный чуть ли не на треть по-латыни, был прочитан взахлеб даже ленивыми американцами; видимо, всем ужасно хотелось чего-нибудь архаического и много умной экзотической информации. Новизна под видом старины. Да и сюжет был выстроен прекрасно, как у лучших мастеров детективного жанра. Первое удивление наступило, когда до нас дошли «Заметки на полях “Имени розы”», в которых автор рассказывает о кухне процесса написания знаменитого романа. Не знаю, как кому, а мне читать «заметки» было еще интереснее, чем сам роман.

Так дальше и пошло. Умберто Эко выпускал роман за романом, наши издатели перемежали их выход книгами того же автора эссеистскими, литературоведческими и т.п. «Маятник Фуко», «Остров накануне», «Баудолино», «Священное пламя принцессы Лоаны» и, наконец, «Пражское кладбище» — это романы. «Полный назад», «Картонки Минервы», «Откровения молодого романиста», «Поэтики Джойса» и, наконец, «Создай себе врага» — это увлекательная интеллектуальная небеллетристика.

Романы, все без исключения, перегружены огромным количеством разного рода фактов, в «Маятник Фуко» втиснуты вообще, по-моему, все заслуживающие внимания таинственные и старинные предметы, имеющиеся в наличии в современном городе Париже. Все это неизбежно превращается в непрожевываемый гигантский пирог; каждый ингредиент вкусен и питателен, а вместе все протухает.

И каждый новый роман все больше усугубляет этот эффект, и чем дальше, тем все больше хочется сказать автору: удалите, пожалуйста, беллетристические костыли, дайте материалу возможность самому предъявить себя, достаточно его просто выложить на странице. Если бы Эко просто рассказал все, что он знает о разгроме Константинополя латинскими крестоносцами в 1204 году, во время печально известного четвертого Крестового похода, просто перечислил бы все те богатства, что были ими вывезены из города, это было бы увлекательнейшее чтение. А он зачем-то вводит героя-простака и хочет через его восприятие показать грандиозное историческое событие. Мне как читателю нет никакого дела до этого выдуманного — плохо выдуманного и выполненного — персонажа, мне хочется посмотреть на событие глазами очень умного и сведущего человека, каким является Умберто Эко.

«Откровения молодого романиста» с пользой для себя может прочитать и любой опытный или считающий себя таковым сочинитель. Автор столько знает о ремесле изготовителя романов, что впадаешь в искреннее удивление, почему же он сам всего лишь один раз воспользовался своими знаниями — почему написал всего лишь один великолепный роман. Впрочем, художника надо благодарить за лучшее из того, что он создал, да мы и благодарны. Собственно, интерес к романам Эко угасает постепенно, они разочаровывают, но не полностью, всякий раз ждешь, что на этот раз наконец опять художественно полыхнет. Да и небеллетристические книги все время держат читателя в тонусе: а вдруг снова какой-нибудь шедевр?

«Пражское кладбище» многие ждали с особым трепетом: как же, автор обещал в деталях изложить историю создания «Протоколов сионских мудрецов». Сначала я даже не поверил, когда впервые натолкнулся на информацию об этом. Такой высоколобый интеллигент — и вдруг такая низкопробная, скандальная тема. Но, как известно, скандал «и двигатель, и топливо» в современной литературе. Недостаточно написать хороший текст, желательно вступить в конфликт с властями или общественным мнением, чтобы на твой текст обратили внимание. Эко это отлично известно, он подумал, вероятно: а почему бы и нет?

Книга получилась толстой, информации об эпохе возникновения «протоколов» в ней пропасть: масоны, Гарибальди, шпионы всех мастей и от всех властей, Лео Таксиль, разоблачитель Ватикана, просто преступники, фальшивомонетчики, клошары, библиотекари, финансисты, карбонарии, «Парижские тайны» Эжена Сю и много-много другого. Плюс к этому раздвоенность сознания отвратительного главного героя, для того чтобы придать, видимо, объемность картинке. И каков же результат? Все-таки «Протоколы» — это часть плохого романа некоего Гетце, выпущенного в Вене в 1867 году, или есть там что-то еще?

После прочтения остается стойкое убеждение: понятнее не стало, наоборот, напущено столько интеллектуальной воды — читать-то как раз интересно, — что ощущаешь: тебя отнесло куда-то вдаль от разгадки. Конечно, если имеет место какая-то загадка. Если весь смысл не в многолетнем многоголосом нагнетании таинственности и загадочности.

После «Пражского кладбища» должна была появиться такая книга, как «Создай себе врага», где Эко опять внятен, интересен, и чтение его текста доставляет истинное удовольствие.

Карпов И.С. По волнам житейского моря: История моей жизни / Сост., вступ. ст. В.И. Щипина. М.: Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет, 2014.

Эту книгу составляют воспоминания и письма Ивана Степановича Карпова, простого северного крестьянина, прожившего почти целый век и успевшего много повидать на своем веку и много пережить. Но сразу надо заметить, что не только в продолжительности данной жизни тут дело. Другие жили и дольше. Важнее, чем жизнь наполнена.

Мне как-то приходилось слышать лекцию одного профессора о мемуаристике 1812 года. Сотни, тысячи воспоминаний генералов, офицеров, помещиков и только два примера воспоминаний крестьянских. А ведь даже наполеоновские маршалы признавали, что у них, помимо общеизвестных врагов — мороза и Кутузова, был еще и враг третий — русский народ. По понятным причинам этот герой не словоохотлив, но это не значит, что ему нечего сказать. Как выяснилось, воспоминания крестьян о своей жизни вообще вещь очень редкая, и в данном случае мы имеем дело с материалом очень необычным, несмотря на его внешнюю обыкновенность.

Крестьянин Иван Степанович Карпов родился в Архангельской губернии, он родился еще в позапрошлом веке, в 1888 году. Русско-японскую войну встретил уже почти юношей призывного возраста, а на германскую пошел сложившимся человеком, отцом троих детей. Но силы высшие имели на него свой план, и Ивану Степановичу, как бывшему псаломщику Соловецкого монастыря, поручили организовать в его части полковой церковный хор. От фронта судьба продолжала его хранить и дальше: по прибытии к месту боевых действий его, как мастера столярного дела, удержали в тылу, в мастерской резчиков по дереву.

Но это только до времени так бывает, в конце концов свою чашу приходится пить каждому. Вернувшись в 1918 году домой, будучи уже рукоположен в дьяконы, занявшийся редким для северных мест пчеловодством, Иван Степанович, казалось бы, оказался максимально далеко от ветров жестокой политической реальности той эпохи; даже пчелы защищали его, бывали случаи, когда они отгоняли от его дома хулиганствующих комсомольцев, искусав как следует; но случилось так, что без всякой видимой причины и ощущаемой вины постучали к нему в дверь люди в форме НКВД.

И, как говорится, закрутились жернова. «Вы арестованы за контрреволюционную агитацию, систематически проводимую вами» — так ему сформулировали обвинение. Иван Степанович не согласился: «В контрреволюционной агитации виновным себя не признаю».

Все, конец процесса, ни до кого не докричишься. Казалось бы, «железные двери захлопнулись». Десять лет исправительно-трудовых работ. Кто поможет в такой ситуации? Помог экскаваторщик. «Напиши Вышинскому, дай мне семь рублей, я брошу жалобу в почтовый ящик». Экскаваторщик отправлялся в Киров под конвоем в командировку. Письмо «на деревню дедушке». Иван Степанович отдал последние рубли. Сначала казалось, что зря поверил человеку.

Через семь месяцев приходит высокая бумага: «Произведенной проверкой материалов следственного дела и передопросом свидетелей установлено: не виновен».

Начальник караула погрозил на прощание Карпову, замеченному в «неумеренном уважении к Богу», официальным пальцем: «Ты позабудь своего Иисуса, а то опять сюда же придешь».

Великая Отечественная отняла у Ивана Степановича двух сыновей, и другого горюшка хлебнуть пришлось. Прожил, казалось, уже свою длинную жизнь трудолюбивый верующий человек, когда в его жизни случился удивительный перелом. В возрасте 82 лет, в 1969 году, познакомился он с Сергеем Зосимовичем Трубачевым, заведующим кафедрой оркестрового дирижирования Государственного музыкально-педагогического института им. Гнесиных. Встреча была единственная, но завязалась интересная, обильная с обеих сторон переписка.

Собственно, данная книга делится на две практически равные части. Первая — жизнеописание Ивана Степановича Карпова, сделанное им самим, вторая — переписка с новым другом. Самое интересное в переписке — это диалог равных. Сергей Зосимович Трубачев совершенно не притворяется, что ему интересно письменное общение с простым крестьянином. Кстати, это именно московский профессор подтолкнул своего северного друга к написанию воспоминаний, и правильно сделал. «В последнем письме вы говорите о желании написать воспоминания о своей жизни. Если только найдутся у вас силы... непременно возьмитесь за этот труд».

И взялся, и написал, «поражая окружающих твердостью памяти и почерка».

В отношении профессиональном Иван Степанович был, как бы теперь сказали, весьма продвинутым человеком, его интересовали партитуры церковных композиторов, и не только, скажем, Бортнянского, но и Артемия Веделя, Гавриила Ломакина, Александра Архангельского, Петра Турчанинова, Николая Соколова, Степана Дегтярева, он сам исполнял все это на фисгармонии. «Не играл, так ходил за пчелами, не копался в огороде, так вырезал, не вырезал, так опять играл», — пишет он. Вот такая жизнь.

Данное издание, насколько я понял, первое в задуманном ряду подобных книг. Это не может не приветствоваться, хотя бы по соображениям восстановления той высшей справедливости, о которой шла речь в самом начале этой рецензии. Должны получить голос те, на ком все и держится, если разобраться.

Надо, конечно, сказать добрые слова и в адрес составителя и автора вступительной статьи В.И. Щипина. Книга выглядит уравновешенной композиционно, подобран пусть и неяркий, но впечатляющий иллюстративный ряд, а при чтении предисловия чувствуется искренняя приязнь составителя к личности главного героя книги.