Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

«Круглый стол» журнала «Москва» «Что такое успех?»

«Круглый стол» журнала «Москва»,  в котором приняли участие как известные литераторы, так и начинающие авторы.


Михаил ПОПОВ, председатель Совета по прозе СП России. Эта тема не считается по­настоящему серьезной, более того, она скомпрометирована соседством с такими, в общем, глубоко сомнительными вещами, как премии, деньги, поклонницы, расположение властей. Художник, а в особенности русский художник, обязан все время изображать свое глубочайшее презрение к материальным доказательствам своей успешности. Конечно, есть такие, кто искренне презирает этот внешний успех, но их личная святость неразличима на фоне общепринятой поведенческой модели. Искренность тонет в приличиях.

Причем дело усугубляется еще и тем, что видов успеха много. Я родом из советских времен и отлично помню, какое большое количество восторженных и на все готовых поклонниц гарантировало тогда автору не расположение властей, а, наоборот, их нерасположение. Сам неоднократно наблюдал, как совершенно официозные авторы хвастались друг перед другом кусками текста, которые «не пропустила цензура», это было свидетельство художественного уровня, подлинности их как писателей. Помню и безапелляционных андерграундных авторов, которые искренне оскорблялись, когда я, сотрудник журнала «Литературная учеба», предлагал напечатать их стихи. Они, видимо, с ужасом спрашивали себя: неужели я скатился до того, что мои стихи можно без проблем тиснуть в органе ЦК ВЛКСМ?!

Сейчас времена иные, и виды успехов, скорее всего, появились новые, и отношение к бытовавшим прежде меняется или уже совсем изменилось. Делать вид, что стыдятся тиражей и денег, теперь перестали, но ругать за тиражи и деньги меньше не стали. Чего в этом больше — профессиональной требовательности или элементарной зависти? Появились ли новые типы завистников?

Способен ли сам автор адекватно судить о своей успешности? Не радоваться факту его наличия, а объективно осознавать вес успеха? Рассказывают, когда Константина Симонова привели в гости к Ахматовой, он на лестничной клетке снял с лацкана правительственный орден, полученный за писательство. Каково содержание этой «стыдливости»?

Для начала неплохо бы ответить на основной вопрос: успех вообще можно организовать? Не шум вокруг произведения, не экранное мелькание, а длительный интерес и безотчетную приязнь читателей? Или это «сочувствие» дается именно как «благодать» и человеческое расследование здесь ничего не даст?

У меня есть умные знакомые, которые после долгих лет работы в области книгораспространения приходят к выводу, что лучший способ рекламы — сарафан.

Алена ШМИДТ, кандидат филологических наук. Какое книгораспространение? Книги вообще, по­моему, перестали покупать или вот­вот перестанут.

Лолита ОБЛОМОВА, критик. Только не надо этих плачей. господин ведущий, как мне кажется, предложил нам совсем другую тему. В магазинах мы сплошь и рядом видим книжки с рекламными вскриками на обложках — «короткий список такой­то премии», «Большая книга» и так далее, — действует ли это вообще хоть на кого­-то, хоть в какой­-то степени?

А.Шмидт. Спросите книгопродавцев. Кстати, звучит как «христопродавцев», по крайней мере так кажется. Если какой­нибудь роман все время совать читателю из телевизора, он, может быть, его и купит, но ведь купленное нужно еще прочесть. Полистает и зашвырнет под диван.

Ирина БАЙРАК, директор библиотеки г. Пушкино. Я где­то видела информацию о том, какие книги больше всего забывают в европейских скоростных поездах, так вот там на первом месте Дэн Браун. И в продажах он первый, и на помойке.

А.Шмидт. Не так все просто. Это все­таки интересный кусок жизни, между прилавком и помойкой. Более того, для некоторых видов книг большего и не нужно, они на большее, чем помойку, и не претендовали. К тому же в судьбе книги бывает несколько прилавков. Вот у нас в Москве я часто роюсь в лотках со «сливами», так вот там очень много достойнейших авторов: Уэллс, Стендаль, Мопассан, Ефремов, Стивенсон, Грин, Щедрин, все Толстые, даже Пушкин. О чем это говорит? Очень много было в свое время издано. Редкая книга не всегда талантливая. Букинист находится в троюродном родстве с богом литературного процесса.

М.Попов. Давайте не будем про Стивенсона, Уэллса, Жюля Верна, Дюма и Стендаля, это наша заслуженная советская классика.

Светлана МОРДВИНЦЕВА, прозаик, философ. Советская?

М.Попов. В свое время они очень поработали на советское образование. Что­то вроде иностранных легионеров в наших футбольных клубах. Но это другая тема. Мы говорим о литературе сегодняшней. Кого сейчас покупают, кого сейчас читают, кого сейчас любят? Это не полностью совпадающие вещи.

Л.Обломова. Успех и тираж? Смешно ополчаться на этот вид успеха. В мире, где тысячи критериев, большая часть которых признается подавляющим меньшинством (а моей маме понравилось!), тираж есть хоть и не решающий, но твердый ориентир. Ничего до конца не объясняет, но и никем не отменим полностью. Кроме того, я привыкла, когда забредешь в какие­нибудь мыслительные дебри, попытаться вспомнить, что сказал на эту тему Пушкин. Для данного случая имеется четкая формула: «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать».

А.Шмидт. Да, да, но тех, у кого тиражи, сразу начинают подозревать, что они как раз уже на стадии вдохновения фантазировали себе кассу.

Ольга ПЕСТРУХИНА, критик. Кроме того, есть тираж и тираж. Детектив, разошедшийся в пяти тысячах экземпляров, — это провал, а литературоведческая книга — огромный успех.

М.Попов. Когда заходит разговор о книжных продажах, я вспоминаю французского поэта Жака Превера. Он говорил: когда моя книга расходится тиражом более 500 экземпляров, я начинаю смотреть, что у меня не так, где я начал халтурить.

Л.Обломова. Кокетство...

И.Байрак. Бывает так, что писательство часто лишь ступенька к успеху другого вида. Книги Проханова печатаются скромными тиражами, а известность его колоссальна.

Л.Обломова. Да, тут парадокс, звание писателя до сих пор в общественном сознании все равно одно из самых престижных. Сколько раз приходилось видеть, что политики, чиновники, даже министры обязательно и с явной гордостью указывают — такой­то еще и писатель. Хакамада или Мединский.

А.Шмидт. Из политики можно выпасть, с должности могут погнать, а писательский статус ты уже не утратишь, даже если до конца жизни не сочинишь ни строчки. Сегодняшние «писатели» доедают проценты капитала, наработанного еще Толстыми­Достоевскими.

О.Пеструхина. Тут не только уважение к званию, но и презрение: никого больше из меня не вышло, осталось податься в писатели, туда всех берут.

Л.Обломова. Мне кажется, довольно распространенным явлением стало паразитирование на собственном успехе. Пока Акунин сочинял качественные детективы про Фандорина, книги его медленно­медленно завоевывали рынок, завоевали, а теперь он лепит какую­то несусветную полупропагандистскую чушь, и его книги штабелями в магазинах, как стройматериалы продаются. Нынешние его тексты покупают только потому, что когда­то он писал интересное. Сколько нужно торговать своим успехом, чтобы наконец проторговаться?

Л.Обломова. В западных книжных магазинах так и выглядит торговля книгой, которая «идет», — кубометры в центре зала. А что касается того, чтобы проторговаться, — У.Эко пример. «Имя розы» — бешеный успех, а потом все по ни­сходящей. И заслуженно, пишет все нуднее. А что касается отношений писателя и прирученного им читателя, это не отношения хозяина и собаки. Это собака будет верна хозяину, даже если он сопьется или продаст родину, читатель может и сбежать. И даже отомстить.

А.Шмидт. Тут скорее симбиоз типа: пастырь и паства. Паства ведь иногда диктует пастырю, и читатель диктует автору. Из наших примеров — Кир Булычев, он ненавидел свою Алису не меньше, чем Конан Дойл — Шерлока Холмса, мечтал писать исторические исследования, а должен был выдумывать глупости про когда­то любимую героиньку.

М.Попов. Давайте все­таки отойдем от склада со «стройматериалами». Там более­менее ясная картина. Опять же вердикт «нашего всего» на эту тему есть, и правда исчерпывающий. Намного хитрее дело с признанием и непризнанием. Что лучше — быть незаслуженно признанным или незаслуженно замолчанным?

А.Шмидт. Можно поконкретнее?

О.Пеструхина. Скажем, я в последнее время часто в разных интервью наталкиваюсь на один вопрос: кого вы считаете самым незаслуженно обойденным автором, самым недооцененным?

А.Шмидт. Самый известный из неизвестных. Самый высокий из лилипутов.

О.Пеструхина. Чаще всего нынешние критики на этот вопрос отвечают: самый незаслуженно непризнанный В.Шаров.

А.Шмидт. Он признан непризнанным, тоже признание.

Л.Обломова. Не­ет, широкое непризнание становится видом явного признания, да не простого, а с явными следами настоящей объективности.

А.Шмидт. Конечно, приятней быть тем, про кого кричат: а почему ему не дают Нобелевку? И противно тем, при упоминании имени которого кривятся: «Какой стыд, как могли ему вообще что­то дать?»

И.Байрак. А этот, в адрес которого кривятся, сразу же скажет: «Ничтожные завистники! У меня и деньги, и орден, и ученики, не может же это явиться ни с того ни с сего!»

М.Попов. Не будем мелочиться, пусть у каждого будет орден и деньги. А что вы думаете о дополнительных факторах успеха? Начнем с самых основополагающих. Что стратегически полезнее для достижения реального успеха, что надежнее — ранняя смерть или долгая жизнь? Есенин или Катаев, хотя Катаев плохой пример, он уже и в молодые годы был успешен.

О.Пеструхина. А Есенин очень хороший пример. Вот кто был стратегом и практиком успеха. О том, что гений, никто не станет тут спорить. Но при этом так же глупо спорить, что Есенин хотел славы быстрой и много думал о ней и совершал разные поступки ради нее. Иногда страшно ошибался. С точки зрения конечной цели. Его приближение к императрице, посвящение ей на книге…

И.Байрак. Что ты говоришь! Какой тут успех и какая расчетливость! Да Есенина чуть не разорвала за этот верноподданнический пируэт либеральная тусовка того времени! Топали ногами и визжали: змею на груди пригрели! Пришлось ему бежать даже на фронт. Слава богу, тут революция подоспела и старые расклады были списаны.

Л.Обломова. Да, вот вам тема из тем: кто настоящая власть в литературе? Власть, способная подавить и даже убить физически, или власть, способная дать автору главное и самое желанное — успех? Государство со своей грубой цензурой? Или всегда есть неформальный лидер или группа лидеров, такой коллективный паук, втайне или, наоборот, совсем не втайне плетущий сеть своих мнений­оценок, морально­эстетических критериев, в которой будет задушена любая репутация, стоит автору попробовать жить в стиле сам по себе? Набоков как­то написал, что настоящая тирания может исходить не от власти, а от группы экзальтированных граждан с неумеренным общественным темпераментом.

И.Байрак. Но власть может и не желая того очень помочь. После того как Хрущев публично налетел на Вознесенского, тому больше уже ничего не надо было делать для своей популярности.

О.Пеструхина. Налетел очень угрожающе, но реально никак не покарал. Большего даже у золотой рыбки просить неудобно. Но жизнь вблизи источника власти чаще все­таки опасна. Во все эпохи. И посвящать стихи императрице — рискованно, и дружить с ребятами из органов — рискованно. Не только для Есенина, вон у Бабеля получилось не лучше. И у Мольера, и у писавшего о нем Булгакова… «Искать у власти — играть по неизвестным правилам».

И.Байрак. Злить царя опасно, но все же опаснее поссориться с «духом времени». Белинский, как представитель этого «духа», просто, например, похоронил заживо даровитого Бенедиктова и даже покушался на Гоголя, просто тот оказался ему не по зубам. «Паук» Герцен мог третировать из Лондона Писемского. Не буду утверждать, что он отдавал приказы на устройство «кошачьих концертов» московских студентов против него, но питал их своей «моральной правотой», своей общественной модностью.

 А.Шмидт. Вот вы говорите ранняя смерть. И Борис Рыжий, и Денис Новиков умерли рано, сходным образом, и Новиков, на мой взгляд, талантливее, но почему­то именно Рыжему посмертных лавров досталось заметно больше. Я за, пусть, но смутное ощущение несправедливости…

И.Байрак. Смерть, как янтарь, все запечатлевает, и явление можно рассмотреть, повертеть, восхититься.

Л.Обломова. Красивость. Смерть ничего не гарантирует. Вон умер шестидесятилетний блистательный поэт Михаил Анищенко и недооценен в виде умершего, так же как был недооценен в живом качестве.

О.Пеструхина. Про посмертную славу лучше всех написал дедушка Крылов. У него есть басня про писателя и разбойника. Они варятся с соседних котлах там, в аду. Через сто лет разбойника отпускают. Писатель в претензии: почему? Ему отвечает ответственный адский товарищ: все, кто знал разбойника, умерли, и их дети, и их внуки… А тебя читают!

М.Попов. Успех и скандал. Всегда ли скандал работает на успех? Процесс против «Госпожи Бовари» способствовал более громкому звучанию книги, а скандал вокруг Вернона Салливана убил Бориса Виана, да и Ромену Гари скандал с незаконным получением второй Гонкуровской премии вышел боком. Мисима сделал себе публичное харакири, но это ничего не добавило к его писательской славе.

Л.Обломова. Заграничные примеры они какие­то… академическим холодком от них тянет. Интереснее рассмотреть, что есть литературный скандал у нас в России. Что приходит на ум из нашего опыта, кроме старинного «Доктора Живаго», — «Метрополь», Витухновская…

Л.Обломова. Витухновская — наркотики, но успех ли у нее? Полозкова без всяких наркотиков, куда ее известнее.

А.Шмидт. «Метрополь» последний советский скандал, он интересен прежде всего тем, как по­разному он отразился на участниках. Кто­то, как Аксенов, остался в явном выигрыше, а кто­то, как Липкин с Лиснянской, благородные люди, понесли всю тяжесть ответственности. Обещали выйти из союза, если будут репрессии против участников проекта, и вышли.

Л.Обломова. Простите меня, но время можно оценивать и по качеству скандалов. Современные литературные скандалы очень мало связаны с собственно литературой.

И.Байрак. Это ты про случай с телевизионной провокацией?

Л.Обломова. Ну да. Вы ведь только подумайте, ребят из Московской писательской организации поймали на горячем, пришел телевизионщик, принес нечто, слепленное на компьютере, заплатил и был принят веселыми секретарями в члены союза писателей. Ну никаких оговорок, смягчающих моральную преступность их деятельности, не найти, а они… Не то что в отставку никто не подал — ухмыляются.

И.Байрак. Меня другое удивляет, что после этого члены той же организации жалуются: упал престиж писательского слова, никто не читает…

А.Шмидт. Это карамазовская сила, сила низости. Да, я в дерьме, а мне плевать! Вот такая мы не какая­нибудь, а московская организация писателей. Мне импонирует даже эта бодрость духа. Есть еще цельные натуры в нашей литературе.

М.Попов. Давайте снизим обличительный градус, сами мы, конечно, без всякого греха. Мне захотелось узнать, а что у нас с критикой и критиками, как они могут повлиять на организацию успеха. Выше упоминался Белинский, есть ли у нас такие критики теперь, критики­законодатели? Есть ли издания, чьи рекомендации­оценки влиятельны? Я, например, часто вижу на обложках книг цитаты из Л.Данилкина — стало быть, издатель знает, что большинство читателей представляют себе, кто такой Данилкин, и прислушиваются как минимум к его мнению.

О.Пеструхина. Критик становится влиятельным, когда он много читает. Критик представитель читательской массы в массе книг. Он дельфин, что контролирует акваторию и указывает, где косяки селедки.

Л.Обломова. Да, не читающий критик — это трудно представимо. Тот же Данилкин: угнетающая работоспособность, он читает или читал все. Как и Немзер в предыдущем поколении «дельфинов». Поскольку среди наших писателей «никто никогда никого не читал», простой обладатель реальных знаний о предмете становится авторитетом.

И.Байрак. А я слышала, как И.Анненский сказал, что не нуждается в чтении новых книг, для того чтобы писать свое. И так уже достаточно прочитано. Критический талант может быть не связан с критикой конкретных текстов?

А.Шмидт. Ну, мало ли, нет такого, чего бы не было. Меня другое забавляет: почти все известные критики подались в последнее время в романисты. Архангельский, Басинский…

О.Пеструхина. И тебе хочется сказать, конечно, лучше бы оставались критиками.

А.Шмидт. Не я это сказала.

М.Попов. Разговор о критиках можно считать состоявшимся, но не получившимся.

Л.Обломова. Давайте вернемся к вопросу о том, можно ли организовать успех. думаю, что нет. Это как любовь. Один театральный режиссер сказал как­то: если зритель не пошел, его уже не остановить. Поэтому громадные усилия, прикладываемые некоторыми состоятельными людьми (Потемкин и др.) или властными персонажами (Переверзин) для того, чтобы заставить говорить о себе как о больших писателях, обречены на провал. Приходилось бывать на презентациях, проведенных со страшной помпой, а потом в буфете смешки пожирателей икры, выставленной за счет рвущегося к успеху. Вот если бы кто­нибудь из них, платящих за успех, послушал, какого о них мнения эти едоки, они бы очень задумались, стоит ли стараться.

А.Шмидт. Не задумались бы. Обиделись бы на конкретных, по их мнению, неблагодарных и просто сменили едоков.

О.Пеструхина. А я бы так уж не спешила с выводами. Да, чаще так бывает, что, всучив читателю первую книжку под телевизионные и премиальные фанфары, дальше люди оказываются у разбитого корыта реальности. Вторая продается хуже, третья плохо, остальные отвратительно. Но иногда усилия продвигателей заканчиваются успехом. Вспомните, как провалился где­то еще в 90­е Коэльо со своим «Алхимиком». А вторая попытка была успешной.

А.Шмидт. Это плохой пример. Коэльо гремел по всему миру, так что «продвигатели», как ты говоришь, просто должны были включить терпение, на конечный успех их усилия были обречены.

О.Пеструхина. Почему все убеждены, что только слабенькие книжки появляются на свет благодаря разного рода повитухам? Например, Г.Маркес, про которого никто не скажет, что он сбывал лежалый товар, заслужил среди знакомых кличку Габриэль Гарсия Маркетинг. Он торговал замечательным товаром, но и торговал замечательно.

М.Попов. Меня упрекали за «импортные» примеры, теперь моя очередь. Давайте искать примеры в пределах наших культурных границ, займемся импортозамещением.

Л.Обломова. А я хочу вернуться к вопросу о тиражах. Вернее, поставить вопрос о качестве читателей. Важно не то, сколько человек купило твою книгу, а кто они. Извините, опять «импортный» пример. Ст. Лем и Борхес на вопрос, какую книгу они взяли бы на необитаемый остров, ответили: «Историю западной философии» Б.Рассела.

И.Байрак. Понимаю, ты хочешь сказать, что впечатлить десять гениальных людей важнее, чем миллион обывателей.

Л.Обломова. Или десять влиятельных. Вагнер впечатлил одного монарха, и ему хватило.

М.Попов. Вообще, разговор о качестве читателя — это какой­то расизм. Кроме того, ведь нет людей, которые все время читают только Набокова и Платонова, даже их поклонники отвлекаются временами на… уж не знаю кого. Степан Трофимович Верховенский брал демонстративно в садовую беседку Алексиса де Токвиля, а в кармане тайком нес Поля де Кока. Хороший детектив — это большое искусство и большое наслаждение.

А.Шмидт. Больше всего поражает, что читают не Агату Кристи, не Жапризо, не Несбе, а именно что Донцову. Может, чтение Донцовой вообще не признавать чтением?

М.Попов. В том смысле, что играют люди в лото, разгадывают кроссворды. Но тут один момент важен. Донцова и авторы, публикующиеся в таких же масштабах, это уже социальное явление.

Л.Обломова. Ложное почтение к количеству. Я, например, не согласна с модной нынче теорией, что книга рождается окончательно в сознании читателя. Она рождается только в тот момент, когда изменяется сознание того, кто ее прочитал. Есть сознания заведомо статичные и не желающие терять эту комфортную статичность. Читатель Донцовой хочет жвачки от Донцовой, — очень, кстати, правильное слово — жвачка, — и пусть у нее будут миллионные тиражи. Ее постоянные читатели не влияют на развитие жизни в стране.

О.Пеструхина. А если эта Донцова появится на экране и скажет: «Отдайте Крым Турции», — все миллионы ее читателей…

Л.Обломова. Решат, что она… ну, заболела.

М.Попов. Давайте перейдем на личности, может быть, разговор станет предметнее.

Л.Обломова. Что вы имеете в виду?

М.Попов. Я назову вам сейчас ряд имен современных, безусловно успешных авторов, а мы вместе попытаемся решить, кто или что стало причиной их успеха: личная талантливость, активность критики, случайность, скандал?

А.Шмидт. А если мне захочется говорить об авторе не из вашего списка?

М.Попов. Ради бога.

С.Мордвинцева. Называйте.

М.Попов. Акунин, Ю.Поляков, Пелевин, Прилепин, Толстая, Улицкая, Лукьяненко, Проханов, Быков, Сорокин, Маринина.

А.Шмидт. А я хочу про Алексея Иванова.

О.Пеструхина. Говори.

Л.Обломова. Про первых трех из вашего списка... К ним я отношусь очень по­разному — но в одном они схожи точно: критика никак не работала на организацию их успеха. Черненькие книжки Акунина стояли на полках около года, пока их не распробовал сам читатель и не пошел звонить по друзьям. Если хотите, ваш любимый сарафан. Да и потом считалось хорошим тоном, в общем, морщить тонкий критический нос при упоминании акунинского успеха. Да, со временем все претензии к нему становились все более и более уместными, автор пишет все жиже и развязнее. Но стартовал честно.

О.Пеструхина. А Пелевина, по­моему, критика вообще ненавидит.

А.Шмидт. Даже ревнует к тому, что его успех ни в малейшей степени не плод ее деятельности. Ну, плевать человеку, хулу и правоту приемлет воистину равнодушно и не «оспоривает глупца».

Л.Обломова. А зачем он Басинского назвал Бисинским? Это «не оспоривает»? Тем более что Басинский совсем не глупец.

А.Шмидт. Тем не менее. Больше двадцати пяти лет в стране расходятся сотнями тысяч книги господина Пелевина, и дробина критики не поможет и не помешает этому слону двигаться дальше.

О.Пеструхина. Его аудитория — от девятиклассника до студента второго курса.

А.Шмидт. Сама понимаешь, какую глупость сказала? Сознание молодежи — это и есть тот материал, из которого строится наше обожаемое или ужасающее будущее. Овладеть этой стихией труднее всего и лестнее тоже. Маркузе какой­нибудь, как он гордился, что Париж 68­го года глотал именно его книжки! Потом все превращаются в сытеньких, рыженьких Кон­Бендитов из европарламента, а в 68­м это вестники будущего.

Л.Обломова. Ну а Поляков?

И.Байрак. А что Поляков? Кто­то будет возражать, что свой кусок литературного пирога он заработал честно? И до сих пор живет классиком среди целого народа своих читателей.

Л.Обломова. Да не сильно он рисковал, когда скандалил против ГЛАВПУра в позднесоветские времена. Такое ощущение, что он точно знал, сколько осталось дней до приказа.

И.Байрак. Очень легко об этом говорить сейчас. А сколько было таких, которые даже за день «до приказа» не посмели бы высунуться. А потом, про «пирог» я бы все же не стала… При всем том, что Поляков, наверно, в шоколаде, первоначально он замешан на другом.

Л.Обломова. Вера в онтологическую правоту социализма!

И.Байрак. Хотя бы. Разве мало? А что до ГЛАВПУРа — именно Поляков на следующий день после расстрела Белого дома печатно заявил, что оппозицию нельзя расстреливать. Бунтовать против старого ГЛАВПУРа — это многие могут, а против нового, только что народившегося?! Можно, конечно, сказать — он знал, что Руцких простят и выпустят через пару месяцев, только он не мог этого знать.

О.Пеструхина. По правде сказать, нечестно было бы забыть, что все трое пишут занимательно. У одного Иван­царевич из уголовки, у другого компьютер, наевшийся дурных грибов, у третьего Растиньяки из райкома ВЛКСМ, но концы с концами сходятся. «Козленок в молоке» вообще нечто и «Небо падших».

И.Байрак. Акунин исподволь строит армию почитателей и мечтает повести на какую­то баррикаду, Пелевин поставил свой киоск у ворот огромной и нелепой нашей государственной школы и снабжает детишек, выходящих каждый год оттуда, своими курительными смесями, а Поляков взрослеет вместе с теми, кто ему поверил еще в 80­е, и по мере движения объясняет им, что с ними происходит. И они ему благодарны.

Л.Обломова. Пелевин тоже взрослеет. И мрачнеет, хотя и начинал, казалось, с полного мрака.

И.Байрак. Пелевин давно уже не пишет романов, кое­как замаскированные под беллетристику нудноватые трактаты.

А.Шмидт. А почему никто не хвалит Прилепина?

О.Пеструхина. Потому что все хвалят Прилепина.

А.Шмидт. И что, Лукьяненко вам пишет не занимательно?

И.Байрак. Ну, тут все ясно — фантастика. Как говорится, «рассмотри и увидишь» — из фантастики не приходит национальный гений. Кастовая система у нас сложилась в незапамятные времена, и побороть ее нереально. Уже сложившемуся авторитету позволительно пошалить в виде какого­нибудь «Гиперболоида инженера Гарина», простят, а вот урожденный фантаст навсегда с клеймом.

А.Шмидт. А Быков?

Л.Обломова. А Быков критик. Даже когда стихами. Про других писателей пишет очень интересно. А когда выпускает на волю свою фантазию…

Ольга АНИКИНА, поэт, прозаик. Я немного опоздала, так что отвечу экстерном. Что такое успех в нашем литературном деле? Мне кажется, успех — это не факт, а процесс. Успех — это когда талантливый писатель не буксует на одной теме или одном методе, но способен выйти за рамки предсказуемости, «прыгнуть через собственную голову». Бывают «поэты одного стихотворения» и «писатели одной книги», а бывают натуры беспокойные, постоянно ищущие нового способа сказать о том, о чем они должны сказать. И поэтому, если писатель не упивается сиюминутным гонораром, а постоянно работает и находит лазейки и тайные ходы для того, чтобы по­новому высветить возможности языка, дать ему новую жизнь и развитие, — такой писатель успешен. Тем более в наше время, когда писательским трудом особо не проживешь. В современном литераторе должна быть капля безумия, чтобы продолжать преобразовывать языковое пространство в условиях, к этому не приспособленных. Это своеобразное подвижничество, потому что не каждый литературный труд будет заметен широкому кругу читателей, не каждый принесет какое­то материальное вознаграждение. И отсюда получается, что понятие успеха в современном писательском деле — скорее понятие стойкости и работоспособности отдельной личности, нежели вопрос славы или денег. Ведь не надо далеко ходить за примерами: среди модных и «раскрученных» писателей мы то и дело можем встретить литератора с корявым языком и бедным лексиконом… Успешен ли этот литератор? С точки зрения пиара — да. С точки зрения языка — нет. Вопрос о том, преступен ли такой успех… По большому счету — хорошего в нем мало, но разве мы застрахованы от подобного? Иногда мне кажется, что плохие литераторы тоже нужны — для того, чтобы отчетливее было видно, как не надо работать.

Писатель всегда открывает себя как новую землю. Процесс открытия может быть и трудным психологически, и трудоемким по энергетическим затратам, но без этого напряжения никогда не получится настоящего текста, только версификация. Говоря об успехе в том смысле, который имею в виду я, стратегически важнее для писателя, конечно, длинная жизнь: опыт и способность его воплотить новое качество текста нарабатываются с годами. Здесь, конечно, есть элемент идеализации и рационализации — а творчество всегда иррационально, и писатель не может представлять из себя креативный автомат по выпуску литпродукта. Переработка опыта идет всегда с эмоциональной составляющей — я действительно считаю, что писать нужно, балансируя на лезвии эмоции. Гейне сказал, что «все трагедии рода человеческого проходят по сердцу поэта» — и, как бы это пафосно ни звучало, работа писателя всегда болезненна. Если порог болевой чувствительности у данной конкретной личности изначально невысок, то есть риск того, что такой человек просто не выдержит того эмоционального груза, который наваливается на него, — и «На твой безумный мир // один ответ: отказ». Право на короткую жизнь имеет не только поэт или писатель, но и любой человек, лишенный сил. О стратегии здесь как­то думать не приходится, ведь речь идет не о маркетинге в рамках вечности, а о человеческой жизни. Хотя нельзя сбрасывать со счетов тот факт, что писателя (и поэта) в нашей стране чаще всего начинают ценить после его смерти. Это, безусловно, наш, русский парадокс. Этот парадокс создает в России для писателя особые, экстремальные условия труда: мы все — щенки, брошенные в холодную воду, и нужно выплывать здесь и сейчас, а не ждать и не надеяться на некий призрачный успех.

В свете вышесказанного успешным современным литератором я могу назвать, пожалуй, только Юнну Мориц. Воистину — это вечный экспериментатор, блестяще владеющий языком, свободный от голода по славе, но чувствующий читателя и пишущий для него. Болевая пульсация ее текстов, и поэтических, и прозаических, иногда буквально поражает.

М.Попов. Да, собственно, почему это мы так задвинули поэтов, и в том списке, что я предложил к рассмотрению, ни одного стихотворца? И почему­то мне никто не указал. А ведь поэт непосредственнее связан с понятием успеха, натуральнее, что ли. Вспомнить хотя бы поэтические турниры.

А.Шмидт. Из древней истории мы помним про турниры эти, что Северянин побеждает в очном поединке Блока. Вид успеха, конечно. Но и желание поставить само понятие успеха под знак вопроса.

И.Байрак. Сейчас наиболее успешна Полозкова. Не только умение возделывать Интернет здесь важно. Тиражи ее книжек посмотрите. У нее тиражи такие же, как у Алексея Иванова. Не поэта, прозаика. Очень хорошего, кстати.

Л.Обломова. А насчет Юнны Мориц нельзя не согласиться. Это нечто. Понимаете, есть вид предсказуемого успеха, когда на твой вечер пришли люди, наизусть знающие твои стихи или мысли и во время твоей речи пускающие сладкие слюни — ах, какой свой, какой уютный, как нам комфортно с тобой! Жванецкий главный сейчас демонстратор такого приторного до тошнотворности успеха. А есть другое — когда человек читает стихи или говорит, а в зале удивленно и испуганно переглядываются: что он несет! Или, в данном случае, что она несет! А потом уходят плюясь. Вот это успех. Разъярить почитателей может посметь только по­настоящему крупный человек.

С.Мордвинцева. Успех среди своих (коллег), на мой взгляд, связан с изобретением нового приема, пусть даже совершенно невозможного для восприятия. Но таким образом решается потребность коллег а) проверить на другом, верна ли дорога, и б) позже использовать этот новый прием, но доведенный до ума или с корректировкой на автора.

Успех у читателя, полагаю, тесно связан с доходчивостью изложения, так же как успешный гаджет — с простотой пользования, — то, что называют интуитивным интерфейсом (в iPhone все ясно ребенку).

Успехом в литературе может пользоваться глупость, изложенная ясно и с юмором, так как в итоге создается метасообщение (общий образ = смысл + образ + манера изложения) достаточно позитивное и легкое. Так удовлетворяется потребность читателя в развлечении и переключении от забот.

Если к этому добавляется ум — получается талантливо. Добавляется муд­рость (углубленный взгляд на жизненную правду, изучение нюансов и отказ от идеализации процесса и личных ограничивающих убеждений) — получается гениально.

Ум и мудрость могут перевесить. Но часть аудитории сломается на сложном изложении. Стивен Хокинг в своей книге «Мир в ореховой скорлупе» писал: «мне сказали, что в научной книге не должно быть формул. Я оставил одну E = mc2».

При прочих равных составляющих литературного творчества (как бывает в футболе, на чемпионате мира команды имеют достаточный профессиональный уровень, но в каждой есть звезда) как уникальный авторский прием — можно построить всю игру на звезде, а можно — на команде. И во втором случае ключевым является психологический настрой или дух. А дух он что в футболе, что в произведении или сильный, или не очень.

Иметь в команде звезду — интересно, но не всегда такое возможно, так же как нет гарантии, что автор сможет изобрести нечто, вроде стихотворного ритма в «Евгении Онегине», который в любом другом произведении другого автора, с иным содержанием, выдает намек на Пушкина.

Остается игра в команде, то есть дух произведения. Тут можно перейти к вопросу о том, что стратегически полезнее для достижения настоящего успеха — ранняя смерть или долгая жизнь.

М.Попов. Интересно, что между двумя этими крайностями вероятно множество менее выраженных стратегий, но думать о них скучно.

С.Мордвинцева. Я продолжу. Бунтарский дух. Ранняя смерть привлекает, если автор исповедует бунтарский, романтический образ. А его крайняя степень обязательно должна закончиться смертью. Бунтарство предполагает внутреннее напряжение, а физиология человека, особенно после 30 лет, плохо с этим справляется. И автор неизбежно столкнется либо с депрессией, либо с соматическими реакциями (мигрени, астма). В любом случае продолжать жизнь честно и на разрыв после 27–30 невозможно. Рок­группы, исповедовавшие принцип бунтарства, четко поделились на тех, кто был ярким, но быстрым («Nirvana», «Dоors») — можно сравнить с Хемингуэем и Байроном — и ярким, но умным и потому сумевшим трансформироваться. А так можно творить долго — лет сорок («Rolling stones» и «U2») — вроде Толстого и Коэльо (я пишу именно об авторах, за которыми закреплен ярлык успеха).

Бунтари пишут литературу внутреннего конфликта, а конфликт при расширении смертелен. По сути, успешные бунтари просто обязаны умереть быстро, тогда их внутренний конфликт достигнет наивысшей точки и запечатлеется у читателя как высшая, недостижимая реализованность. А долгожители изучают мир и его законы, выстраивая варианты влияния. Но для того чтобы перейти от бунтаря к долгожителю, на мой взгляд, внутри автора должна произойти трансформация (= трансмутация). Причем эта трансформация имеет глубокие мистические корни. если этой трансформации не произойдет, то про такого автора скажут «исписался», а с точки зрения психологии — не прошел кризис, с тем чтобы выйти на другой уровень. Застрял на полдороге.

Мистические корни могут выглядеть, к примеру, как переход из 1­го атта футарка (1 ряд скандинавских рун) — материальные интересы. Это то, что мы называем мещанством. Радость как она есть. Чистая. Без рефлексии. Это развлекательная литература. Потом идет 2­й атт футарка — когда силы абсолюта погружают человека во внутренний конфликт с единственной целью — научить его жить радостно. Сюда попадет вся бунтарская и романтическая литература. Трейлеры как отражение внутренней проблемы. 3­й атт футарка — это возможность глубинной трансформации мещанина через бунтаря в личность.

В русском языке, кстати, есть пример такой трансформации:

житель (тот, кому живот и житейские удовольствия важнее всего);

людина (который осознал любовь, а значит, глубинные понятия жизни и смерти, прошел через конфликт), и только после этого он становится человеком — лицом времени;

создание, которое видит горизонт (в высоком смысле).

Если эти три состояния упростить до психологии, то долгожитель (успешный авторуспешно проходит возрастные кризисы, которые характеризуются изменением мировоззрения.

То есть успешность, с моей точки зрения, будет зависеть от запроса аудитории на:

а) отдых: здесь нужны доступность изложения, юмор, знакомые мысли и ходы в чуть измененном исполнении — ничего такого, что было бы неузнаваемым;

б) совпадение в ощущении внутреннего конфликта (его эмоционально проще видеть снаружи, чем держать внутри): здесь необходимы захватывающий сюжет, погружение в реальность героев, перипетии;

в) запрос на внутреннюю трансформацию: необходим новый, оригинальный взгляд на знакомое; читатель готов потерпеть странное в «Розе мира» Даниила Андреева для получения иного представления о мире.

Итого: гениальное произведение попадает во все три аудитории. Очень талантливое — в любые две. Талантливое — в одну.

Вопрос «отвращения» к успешному автору, на мой взгляд, не имеет отношения к автору, а только к внутренним проблемам того, кто «отвращается». Тут надо разбираться в области психологии. Вот если есть просто спокойное «не нравится, не мое» — на это человек право имеет.

Успешные авторы нашего времени: Пелевин, Лукьяненко.

Есть еще куча авторов с большими тиражами, но я их в буквальном смысле не вижу на полках, потому что они «не мои», а их успешность у других лично меня мало волнует.

А.Шмидт. Проблема «Розы мира» распадается на две части. С одной стороны, визионерская, набор видений­откровений, а с другой — качество текста. Первая интересна мало и не сильно оригинальна, в такой или сходной манере думали многие — хотя бы Тойнби. Явлением, и немалым, эта книга становится ввиду того, что видения изложены большим литературным мастером. Даниил Андреев был очень сильный, на мой взгляд, поэт.

М.Попов. Да, и был момент, когда Андреев­сын явно превзошел по уровню известности Андреева­отца, истерически популярного в начале двадцатого века. В каком состоянии «дела» этих авторов сейчас, даже трудно сказать. Да и вообще, возможен ли ответ на вопрос «что такое успех в нашем деле?»? Вспомним еще раз дедушку Крылова.

Всем спасибо за участие в обсуждении.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0