Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

«Покоритель» Сибирского царства?

Вадим Викторович Каргалов родился в 1932 году в г. Рыбинске Ярославской области. Окончил исторический факультет Московского городского пединститута и аспирантуру МГУ. Доктор исторических наук. Действительный член РАЕН и Международной славянской академии. Председатель правления Русского исторического общества. Член Союза писателей России. Автор более двух десятков научных, научно-популярных и прозаических книг на темы отечественной истории. Живет в Москве.

Легенды о «мятежном атамане» Ермаке Тимофеевиче и историческая правда

Мало кого из известных персонажей «допетровского» времени можно сравнить по популярности в народе с «покорителем» Сибирского царства, казачьим атаманом Ермаком Тимофеевичем. О нем сложены песни, написаны исторические романы, повести и пьесы. Описания сибирского похода Ермака вошли в школьные учебники. Стихотворение поэта-декабриста К.Ф. Рылеева «Смерть Ермака» превратилось в народную песню. Ермаку посвятил несколько взволнованных строк В.Г. Белинский: «Подвиги этих витязей никогда не были запечатлены ни зверством, ни жестокостию: они были удальцы, а не злодеи!» Великий русский писатель Л.Н. Толстой специально для «народного чтения» создал рассказ «Ермак». Ермаку посвятил одну из самых известных своих картин — «Покорение Сибири» — художник В.И. Суриков. Сибирским походом Ермака занимались крупнейшие русские историки, начиная с замечательного историка, географа и картографа XVII столетия С.У. Ремезова. О Ермаке писали Н.М. Карамзин, С.М. Соловьев, Н.И. Костомаров, С.Ф. Платонов, в советское время — С.В. Бахрушин, Р.Г. Скрынников и др.

Казалось бы, что о походе Ермака уже известно все.

Однако в «творениях» летописателей сибирского похода содержится ошибка принципиального характера — присоединение западной Сибири к «государству Российскому» произошло не при Ермаке, а на сто лет раньше, после похода 1483 года князя Федора Курбского-Черного и Ивана Салтыка-Травина. Сохранился любопытный документ, «наказ» приставам, которые были посланы встречать в 1586 году польского посла: «А нечто спросят про Сибирь, каким обычаем Сибирское царство казаки взяли и как ныне устроено?», было велено ответить так: «Сибирское царство искони вечная вотчина государей наших. А взял Сибирь великий государь Иван Васильевич всея Руси, тому ныне близко ста лет, и дань положил соболями и лисицами черными».

Конечно, не сам Иван III «взял Сибирь», это сделали «судовые воеводы» Курбский­Черный и Салтык­Травин. Великие свершения предков живут только памятью народа, а память питается историческим знанием. Пусть портретная галерея памяти пополнится именами Федора Курбского-Черного и Ивана Салтыка-Травина, с которыми связано действительное начало присоединения Западной Сибири, ставшей исконно русской землей. Именно им посвящен очерк, предлагаемый вниманию читателей.

 

Великое княжение Ивана III — героическое время Руси

Рубеж ХV и ХVI столетий — новая страница отечественной истории, эпоха образования могучего Российского государства. Завершалось объединение русских земель под властью «государя всея Руси» Ивана III Васильевича. Создавалось общерусское войско, которое пришло на смену княжеским дружинам и феодальным ополчениям.

Время складывания единого государства было одновременно временем формирования русской (великорусской) народности. Росло самосознание русского народа, объединенного великой исторической целью — свергнуть ненавистное ордынское иго и завоевать национальную независимость. Даже само название «Россия» появилось именно в этот период, заменив прежнее — «Русь».

Было свергнуто ордынское иго, более двух столетий тяготевшее над русскими землями. Россия начала успешную борьбу за возвращение западнорусских земель, захваченных литовскими феодалами, нанесла серьезные удары своим извечным врагам — ливонским рыцарям­крестоносцам. Казанский хан стал вассалом великого московского князя.

Россия получила международное признание как большое и сильное государство. В западноевропейской генеалогии многие авторы вообще начинали родословную русских правителей «от Иоанна III», а известный английский поэт, публицист и историк Джон Мильтон в своем трактате «История Московии» подчеркивал, что «Иван Васильевич первый прославил русское имя, до сих пор неизвестное».

Очень высоко оценивал государственную и военную деятельность Ивана III и Карл Маркс: «В начале своего княжения Иван III все еще был данником татар; власть его все еще оспаривалась другими удельными князьями; Новгород господствовал на севере России; Польша, Литва стремились к завоеванию Москвы, а ливонские рыцари все еще не были сокрушены. К концу своего княжения Иван становится совершенно независимым государем; женою его делается племянница последнего императора Византии. Казань лежит у его ног, и остатки Золотой Орды стремятся к его двору. Новгород и другие народоправства приведены к повиновению. Литва ущерблена, и великий князь ее — игрушка в руках Ивана. Ливонские рыцари побеждены. Изумленная Европа, которая в начале царствования Ивана III едва подозревала о существовании Московского государства, затиснутого между литовцами и татарами, вдруг была огорошена внезапным появлением колоссальной империи на ее восточных границах. Сам султан Баязет, перед которым трепетала Европа, вдруг услышал однажды высокомерную речь от московитянина».

Для достижения всего этого потребовались огромные военные усилия, целая серия победоносных войн. Обстановка военной тревоги была повседневным бытом, служилые люди почти не слезали с коней. Вполне закономерно, что именно в это время выдвинулось немало способных полководцев, «государевых воевод», в верности и военных способностях которых Иван III мог быть уверен. К их числу, несомненно, относятся герои первого сибирского «взятия», Федор Курбский­Черный и Иван Салтык­Травин.

Но что нам известно о самих первых «покорителях» Сибирского царства? Оказывается, очень немного! Нет даже сведений о датах их рождения и смерти. В капитальном историко-биографическом издании «История России в лицах» (М., 1997) указано только, что Салтык­Травин и Курбский­Черный жили в ХV веке. Не много и подробностей их жизни. Отдаленные предки Салтыка-Травина были смоленскими князьями, в XIV веке один из них поступил на службу к великому московскому князю и потерял княжеский титул, оказался в «детях боярских». О самом Иване Салтыке-Травине написано только, что он в 1469 году участвовал в походе на Казань, около 1483 года «попал в опалу», но вскоре снова «оказался в милости» и вместе с князем Курбским­Черным возглавил поход в Сибирь. В 1489 году участвовал «в походе на Вятку».

«Большой воевода» Федор Курбский­Черный происходил из ярославских князей. В 1482 году направлен Иваном III в Нижний Новгород — «беречь» город от казанских татар, в 1483 году послан вместе с воеводой Иваном Салтыком­Травиным в сибирский поход. Эти записи ценны тем, что дают точную датировку и маршрут похода. 9 мая войско на судах вышло из Устюга и через два месяца дошло до устья реки Пелым. 29 июля 1483 года «судовая рать» разгромила войско пелымских князей и по рекам Тавде, Иртышу и Оби дошла до Югорской земли, где «повоевали» князей югорских и захватили много пленных и большие трофеи. Пройдя четыре с половиной тысячи верст по воде и земле, русское войско 10 октября 1483 года вернулось в Великий Устюг. А весной 1484 года в Москву прибыло посольство вогульских и югорских князей, которое признало зависимость Западной Сибири от великого князя московского и обязалось платить ежегодную дань — ясак. С того времени Иван III называл себя «великий князь югорский, князь Кондинский и Обдорский».

Это последние записи в «Биографическом словаре», больше о «покорителях» Западной Сибири составители словаря не вспоминали. Между тем о первых «покорителях Сибирского ханства» можно было бы рассказать подробнее.

Летописцы особо отмечали, что великий князь Иван III послал в поход «двор свой», «своих детей боярских». Поход имел, таким образом, не местный, а общегосударственный характер. Возглавили сибирский поход не местные власти Двинской земли или Великой Перми, но «государевы воеводы», причем самые известные, опытные. Историк С.Б. Веселовский, большой знаток российского «служилого класса» того времени, называл Ивана Салтыка-Травина выдающимся воеводой того времени, ставил его в один ряд с таким известным военачальником эпохи образования Российского государства, как «большой воевода» И.Д. Руно.

Воевода Иван Салтык­Травин вел свою родословную от смоленских князей. Прадед воеводы — Иван Собака — был боярином при двух московских князьях: Дмитрии Донском и Василии I; он прославился строительством белокаменного Кремля в Москве в 1367 году. Дед — Семен Трава — тоже имел боярский «чин», однако его сыновья, в том числе и отец Салтыка-Травина, уже числились в «детях боярских», были «государевыми служилыми», профессиональными воинами. Сам Иван Салтык­Травин даже сохранил часть родовых вотчинных владений, имел своих «служилых людей», «прикащиков», «страдных людей», был связан с верхушкой московского боярства (например, с боярином В.Б. Тучкой­Морозовым), хотя сам боярского «чина» не получил. Он уже имел опыт вождения «судовой рати», в 1469 году упоминался в списке «детей боярских», ходивших походом на Вятку, а потом и сам возглавлял «судовые рати».

Князь Федор Курбский­Черный принадлежал к самой верхушке феодальной знати. Свою родословную Курбские вели от внука знаменитого киевского князя Владимира Мономаха — Ростислава Смоленского. Один из предков, тоже по имени Федор, во второй половине ХIII века стал ярославским князем. Прозвище «Курбский» принял отец воеводы — по названию своей родовой вотчины на реке Курбице. В разрядной книге Ф.С. Курбский­Черный упоминается среди «больших воевод», которые были посланы в 1482 году в Нижний Новгород — «беречь от Алегама-царя». Тогда «судовая рать ходила по Волге мало не до Казани и, много повоевав, возвратилась». Не этот ли опыт командования «судовой ратью» послужил причиной назначения князя Федора Курбского-Черного в сибирский поход?

Само «парное» назначение было обычным для того времени. Формально во главе рати ставился потомок великих или удельных князей, чтобы подчеркнуть общегосударственное значение похода; «в товарищи» назначался еще один, опытный и способный воевода, который часто был фактическим руководителем. Так что назначение Салтыка-Травина «товарищем» не было для него «умалением чести» — таков был обычай. Кстати, и здесь не все ясно: в Устюжском летописном своде первым поименован Курбский­Черный, а вторым — Салтык­Травин, в Вологодско­Пермской летописи — наоборот!

 

Начало похода.

Трудный путь к «Камню»

Летописцы при описании походов того далекого времени обычно не балуют историков точными датами и географическими ориентирами. Сибирский поход 1483 года — счастливое исключение, значительную часть его можно проследить с точностью до одного дня.

Из Вологды воевода Салтык­Травин «поидоша в судах месяца апреля в 25 день». В Великом Устюге он соединился с ратью князя Курбского-Черного. «Пошла рать с Устюга мая в 9 день», — уточняет летописец. Запомните эту дату, с нее начинается отсчет дням, неделям и месяцам сибирского похода 1483 года.

«Судовая рать» поплыла от Великого Устюга вниз по реке Сухоне на больших судах с палубными надстройками и плоскими днищами — «насадах», и на «ушкуях» — судах поменьше, но все же вмещавших до тридцати человек с оружием и припасами. Ушкуи тоже были приспособлены для дальних походов, их тоже покрывали палубы, под которыми были каюты. Все суда имели высоко поднятые нос и корму, вырезанные в виде медвежьих, птичьих или моржовых голов устрашающего вида.

При попутном ветре на судах поднимали паруса, в безветрие или против течения шли на веслах. У рулей стояли опытные «кормники», хорошо знавшие сибирские реки. Новгородские «ушкуйники» плавали по ним уже несколько столетий, проникая до самой Обской губы.

По обжитой Двинской земле плыли легко и весело. Из устья Сухоны свернули в Северную Двину. Ночевали на берегу, варили уху в больших медных котлах. Потом шли на веслах по реке Сухоне, где к ним присоединялись местные ратники. Дальше — река Вычегда. На высоком правом берегу — Усть­Вымский городок, резиденция пермского епископа с многочисленными деревянными церквами, с Архангельским монастырем. Церковь этого монастыря славилась тем, что поставлена была на пне необыкновенно большой березы — святилище зырян­язычников. На лесистых берегах — обнесенные деревянными стенами погосты, церковки с шатровыми кровлями, деревни из пяти-шести дворов, разбросанные далеко друг от друга. В этом краю люди жили охотой, рыболовством, лесными промыслами. Из местных охотников выходили знатные воины.

Устье реки Сысолы. Здесь тоже много укрепленных городков, ведь рядом — немирная Вятская земля. Каждый мужчина на Сысоле — умелый ратник, и воеводы охотно принимали сысольцев на свои ушкуи.

Впереди было устье реки Кельтмы. Дальше было два пути — «печорский» и «камский». Если кормчие выбирали «печорский путь», они поднимались вверх по притоку Вычегды — реке Выми к известному «Вымскому волоку», преодолев который выплывали в Печору, а затем по ее притокам добирались до «Камня».

Но от привычного «печорского пути» отказались: по нему «судовая рать» уклонилась бы далеко в сторону от первой цели похода — «княжества Пелымского». Оставался «камский путь»: свернуть с реки Вычегды в ее приток — Кельтму-Вычегодскую, которая вытекала из большого болота, называемого Гуменцо. С другой стороны этого болота брала начало уже Кельтма-Камская, впадавшая в реку Каму. Расстояние между двумя этими речками совсем небольшое — лишь «малое болотце, мерою не более двух верст», как указывалось в географических описаниях прошлого столетия. Весной и в дождливое лето это болото было проходимо для судов, если идти не на веслах, а толкать их шестами. Думается, именно так вышла на реку Каму «судовая рать».

По Каме караван спустился до ее притока — речки Вишеры, где стоял последний русский город Чердынь. Издалека видные высокие деревянные стены, шесть башен над косогором. Грозный град! Не раз отбивали чердынцы набеги вогуличей, тайком приходивших из-за Камня, и наносили им немалый урон.

Здесь заканчивался поход по своей земле, начинался собственно «сибирский поход», и первым противником «судовой рати» стали горные теснины.

Весь путь от Великого Устюга до уральских предгорий занял примерно месяц, суда двигались по сорок–пятьдесят верст в день — быстро умели ходить наши предки на веслах и парусах, преодолевать волоки! Но теперь счет времени стал другим...

Сначала река Вишера текла в низких берегах, одетых хвойными лесами, текла спокойно и неспешно, и непонятно было, почему местные жители называли ее «Яхтелья», то есть «река порогов». Но чем дальше плыл вверх по реке судовой караван, тем выше становились берега, горбились лесистыми горами, обрывались к воде утесами. Беспокойной стала река, коварной: острова, мели, каменные перекаты. Из­за поворотов вдруг выплывали навстречу каравану огромные утесы: «Ясбурский камень», «Витринский камень», «Головский камень»...

Близ устья Вилсуя, притока Вишеры, караван остановился. Здесь был поворот прямо к «Камню»: по Вилсую и дальше, до самого перевала. Вот тогда­то и увидели землепроходцы, что такое настоящие горные речки!

Не вода была в Вилсуе, а камни пополам с пеной! Ушкуи тянули бечевой, сложив на палубы бесполезные паруса и весла. Ратники скользили на мокрых камнях, срывались в бешено кипящую воду, снова хватались за бечеву. И так — верста за верстой, день за днем, без устали. Совсем близко был уже «Растёсный камень», за которым кончалась река и начинались горы.

По другую сторону горного перевала, неподалеку от истоков Вилсуя, были истоки первой сибирской речки Коли, притока Вижая. А сама речка Вижай вливалась в большую уже реку Лозьву, протекавшую по окраине «Княжества Пелымского», владения «князя» Асыки. Небольшое, казалось бы, расстояние по сравнению с двумя тысячами верст предыдущего водного пути, но с какими трудами пришлось его преодолевать!

Летописцы не сообщали подробностей о горном волоке через перевалы Среднего Урала, но можно предположить, каких неимоверных усилий это стоило, сколько труда, настойчивости и смекалки приложили русские ратники, чтобы перетащить через «Камень» тяжелые суда, «тюфяки» и «пищали», припасы и снаряжение, необходимые для сражений и многомесячного похода по «земле незнаемой», какой была для русских людей Сибирь!

Скорее всего, «тюфяки», «пищали», «огненный запас» — ядра и «дробосечное железо», — тюки с продовольствием, весла, рули и снасти сняли с судов еще перед перевалом, но и без них тяжесть была великая! Насады и ушкуи катили вверх по бревнам, впрягаясь в бечеву десятками людей. Пушки волокли отдельно, на деревянных полозьях, тоже бечевой; остальное несли на плечах. И так день за днем, со стонами и надсадным хрипом, до изнеможения. Простоволосые, в пропотевших нательных рубахах, ратники были похожи на мужиков­страдников. Да это и была настоящая страда — до кровавого пота, через силу!

Вполз судовой караван на перевал, начался спуск — тоже нелегкий, опасный. Теперь ушкуи и насады не тянули бечевой, а сдерживали, упираясь пятками в камни. И наверное, великим счастьем показались ратникам быстрые струи горной речки Коли: хоть и немного воды, и перегораживали путь бесчисленные пороги и каменные перекаты, но все­таки не на руках только несли суда, кое­где можно было плыть по течению. Оно и понятно: это была первая сибирская река, и текла за «Камень»!

Следующая сибирская река — Лозьва — была шире и не такой бешеной. Правда, еще верст двести Лозьва текла в высоких крутых берегах, но порогов стало меньше, дно песчаное. Людям здесь было селиться негде: берега обрывами срывались прямо в студеную воду. Но верст за восемьдесят до устья Лозьвы левый берег начал постепенно сглаживаться, потянулся песчаными отмелями, лесами, болотами. Здесь уже встречались первые селения вогульских охотников и рыболовов — «паулы». В шалашах, крытых берестяными полотнищами, жили большие вогульские семьи — «юрты», насчитывающие по нескольку десятков человек: деды, сыновья, внуки с женами и детьми. Зимой, когда болота замерзали, уходили в тайгу и там «лесовали» до весны. Добывали лесного зверя разными хитроумными способами: строили на многие версты жердяные «загоны» и облавой загоняли туда лосей; рыли на медведей глубокие ямы-ловушки с острыми кольями на дне; настораживали на звериных тропах большие луки-самострелы; ставили силки и петли на зайцев; белок и соболей били из луков тупыми стрелами, чтобы не попортить шкурки. Кое-где в лесных чащобах стояли их зимние городки, обнесенные частоколом, с землянками, крытыми жердями и дерном; окон не было, свет проникал через отверстие в крыше, которое служило и дымоходом.

Летом вогулы обычно переселялись во временные селения на берега рек и озер, ловили и заготавливали на зиму рыбу. Однако в этом году, испугавшись «судовой рати», они разбежались по лесам. Так до самого Пелымского городка воеводы и не встретились с вогулами.

Кое-что о «княжестве» Асыки воеводам удалось узнать от «мирных вогуличей», поселившихся в пелымских землях. Например, было известно, что несколько «юртов» объединялись в «волость» под властью своего «князца». Центром был укрепленный городок — «уш», где жил князек со своими родственниками, слугами и дружиной воинов — «уртов». Важнейшие вопросы решались на собрании воинов, где каждый взрослый мужчина мог сказать свое слово, но наибольшее влияние имели «седобородые старцы» — старейшины юртов. Для своего «князца» собирали «ясак» беличьими шкурками, рыбой, вяленым мясом диких зверей. Но настоящей власти у «князца» не было. Старейшины юртов могли послушаться его, но могли и откочевать со своими родичами, и тогда разыскать их в лесах было почти невозможно. Власть «князца» зависела от благорасположения старейшин: хотели — посылали в городок своих воинов, не хотели — «князец» оставался только со своими уртами.

Так же и «большой князь» Асыка, считавший себя повелителем обширных земель от «Камня» до великий реки Оби, не был полным хозяином своего княжества. Каждый малый «князец», укрывшийся в укрепленном городке со своими родственниками, слугами и воинами­«уртами», мнил себя самостоятельным правителем. Ежегодный «ясак» да немножко воинов в княжеское войско — вот и все, что мог потребовать от него Асыка. Собрать «князцов» вместе, заставить их явиться в столицу — «Пелымский городок», могла только общая выгода или общая опасность. Хитрому Асыке не раз удавалось соблазнить их богатой добычей, уговорить вместе с ним отправиться за «Камень», на Каму или Печору. Но ходить туда походами становилось все опаснее. Русские воины сражались зло и умело, даже сам Асыка попал однажды в плен и только чудом сумел бежать. «Князцы» присылали теперь своих воинов неохотно: не верили в удачу.

Но даже если Асыке удавалось собрать в «Пелымском городке» на совет всех «князцов», старейшин и богатырей, не ему принадлежало последнее слово. Над умами и душами людей властвовали шаманы, а главный шаман (слуга Нуми­Торума, «Хозяина Верхнего Мира») постоянно сидел рядом с князем.

Собрание начиналось с поклонения богам. Старейшины и богатыри отправлялись к священной лиственнице, приносили жертвы. Потом неторопливо шествовали в «священный городок», где множество идолов тоже ждали жертвоприношений. Старейшины поодиночке расходились в малые кумирницы, к старым родовым божкам: у каждого юрта был свой священный предок — волк, олень, лисица, рыба или даже бабочка. Затем все шли в «Черную юрту» на берегу реки Пельмы за «священным копьем», без которого вообще нельзя было начинать совета. а шаманы могли дать копье, а могли и не дать, препятствуя обсуждению дел. Но даже если обсуждение начиналось, только главный шаман мог решать, соответствует оно воле богов или нет. Порой бывало, что он говорил «нет!». Тогда приходилось посылать гонца на Конду-реку, в древнее святилище, куда не было доступа никому, кроме самих шаманов. Оракул святилища сам решал, кто прав, и правым почему-то всегда оказывался главный шаман, и «князь» Асыка не мог спорить c ним!

Шаманы... «Князцы»... Старейшины юртов... Седобородые старцы... Богатыри­урты, каждый из которых имел свое хозяйство, промыслы, рабов, ратников и свободу в выборе предводителя похода. Как объединить их?

Только общая опасность или надежда на богатую добычу могли объединить их. Опасность была действительно грозной. Известие о том, что русские воины на больших лодках перелезли через «Камень» и уже плывут по сибирским рекам Лазьве и Тавде, напугало всех. Соседи, тюменские татары, неоднократно на вогульские земли нападавшие, воевали по окраинам, а русские суда плыли прямо к «Пелымскому городку»!

Дружины вогульских «князцов» начали собираться по зову «большого князя» Асыки. Здесь, при впадении Пелыми в реку Тавду, Асыка решил дать бой пришельцам.

«Пелымский городок» был по тем временам сильной крепостью. Город окружали земляные валы и высокие деревянные стены, а внутри — бревенчатые избы с пологими двускатными крышами, амбары на столбах, куда поднимались по бревнам с зарубками, просторное помещение для «собрания воинов».

В таком городке вполне можно было отсидеться, но «князь» Асыка не пожелал прятаться от русских воевод, надеясь на многочисленность и храбрость своих воинов, велел поставить свою белую юрту на самом берегу. «Князцы» и старейшины важно шествовали к белой юрте, каждый в сопровождении своих уртов и старших слуг. Караульный сотник громко называл имя прибывшего. Тот кланялся, отстегивал саблю, скидывал отороченный мехом халат и в одной долгополой рубахе присаживался на циновку. Рабы проворно подносили деревянное блюдо с крошевом из сырых оленьих почек, сердца,  языков и губ — «богатырскую пищу», от которой воин становился сильнее и отважнее. Рядом с блюдом лежали круглые лепешки, замешенные на рыбьем жире и крови, куски вареного и вяленого мяса. Нож был у каждого свой — в деревянных ножнах, привязанных к ноге, чтобы можно было легко и быстро вытащить. Еду запивали медовым напитком из берестяных ковшичков. Пир продолжался целый день. Сомлевшие «князцы» засыпали тут же, в шатре, а проснувшись, снова принимались за еду.

Возле шатра пировали урты. В больших железных котлах варилась болтушка из сушеной рыбы, приправленная мукой, диким чесноком и кореньями. Над кострами жарились туши кабанов. Рабы мелко рубили в деревянных корытцах свежую нельму. Асыка не жалел припасов, ведь известно, что сытый воин — сильный воин.

Простые ратники, охотники и рыболовы, поставили шалаши поодаль, тихо сидели возле маленьких костерков, о чем­то шептались. Многоопытному Асыке это не понравилось. Урты бодры и веселы, они готовы сражаться с кем угодно и где угодно, в этом их жизнь, их предназначение. Но почему так молчаливы и пасмурны воины из паулов? Почему их так мало? Не пришли люди с Лозьвы, с Конды. Да и «князцы» явились не все...

А «судовая рать» Федора Курб­ского­Черного и Ивана Салтыка-Травина уже плыла по реке Тавде к городку. Шумели по обе стороны дремучие леса. Селения на редких полянах были покинуты жителями.

Наконец на низком левом берегу Тавды, там, где в нее вливается речка Пелым, за широкой пойменной луговиной показался городок «князя» Асыки: бревенчатые стены с башнями, желтые откосы вала, высокая крыша дома «собрания воинов». А перед городком, на лугу, большая белая юрта, множество шалашей из бересты, чадящие костры, людская сутолока.

Всполошились вогулы, узрев «судовую рать», толпой побежали к берегу. Навстречу каравану вынеслись легкие берестянки с вогульскими лучниками. Их отогнали выстрелами из «пищалей» и «тюфяков», не дали пустить стрелы. Боевой вогульский лук — опасное оружие, дальнобойное и меткое. Его склеивали из двух полос дерева: внутренняя — из упругой кедровой крени, наружная — из березы. Весь лук обертывали тонкими полосками вываренной бересты, чтобы предохранить дерево от влаги. Тетива изготавливалась из волокон крапивы, тщательно вымоченной и обернутой тончайшими берестяными полосками. Большой вогульский лук достигал в длину два метра. Стрелы еловые, длинные, с железными наконечниками в виде двусторонне заточенного ножа. Такие стрелы могли пронзить человека насквозь.

Ушкуи подплывали к берегу, где стояли, выставив копья и охотничьи рогатины, воины из паулов. Снова залп из «тюфяков», «пищалей» и «ручниц». Берег затянуло клубами черного порохового дыма. Прямо с бортов прыгали на песок вологжане, вычегжане, вымичи, сысоличи, устюжане. Московские дети боярские перезаряжали «ручницы», стреляли с ушкуев. Дрогнули вогуличи и начали разбегаться.

Дольше других держались богатыри-урты. У них были мечи, удобные для рукопашного боя, а у богатых даже кольчуги, которые попадали к вогулам от татар и ценились очень дорого. Но устоять против русских ратников, вооруженных легкими и удобными для боя саблями, защищенных панцирями и кольчугами, они не смогли. А когда «князь» Асыка со своими телохранителями поскакал к близлежащему лесу — побежали и они...

Было это 29 июля 1483 года.

Летописные известия позволяют восстановить некоторые дополнительные подробности этого боя. Вологодско­Пермская летопись сообщает кратко: «...приидоша на вогуличи месяца в 29 день, и побежали вогуличи, Асыка и сын его Юшман». Никоновская летопись добавляет, что «вогульский князь немного бился и побежал в непроходимые места и стремнины», то есть бой был быстротечным, упорного сопротивления вогулы не оказали. Об этом же свидетельствует рассказ Устюжского летописца: «был бой на устье реки Пелыми. На том бою убили устюжан 7 человек, а вогуличей пало много, а князь вогульский убежал». Победа, таким образом, была одержана с минимальными потерями с русской стороны.

Конечно, «судовая рать» имела явное превосходство в вооружении (огнестрельное оружие, хорошие доспехи), но одним этим нельзя объяснить такой быстрый успех. Видимо, местное население не имело особого желания сражаться с русскими. Простые охотники и рыболовы мирно соседствовали с пермяками; часть вогульских родов, живших западнее Уральских гор, давно перешла в русское подданство. Да это и понятно: перед сибирскими «народцами» стоял выбор: попасть под власть «тюменского царя» Ибака или искать покровительства России. Последнее по многим причинам было предпочтительнее...

Показательно, что после разгрома и бегства «князя» Асыки больше сражений с вогулами не было. Были отдельные стычки в прибрежных селениях, куда русские ратники (часто без «ведома воевод»!) заходили за продовольствием и мехами, — и только. Не осмелился выступить против «судовой рати» и сибирский хан Ибак, хотя воеводы проплыли по краю его собственных владений — по рекам Тавде и Иртышу.

С разгромом Асыки была достигнута непосредственная цель похода: «княжество Пелымское» не могло больше угрожать «Перми Великой» и другим пограничным с Сибирью русским владениям. Но воеводы Федор Курбский­Черный и Иван Салтык­Травин решили идти дальше, на «Обь-Великую реку», где властвовали «большой князь» Молдан и другие сибирские князья. «Пошли вниз по Тавде-реке мимо Тюмени в Сибирскую землю; воевали, идучи, добра и полону взяли много. А от Сибири шли по Иртышу­реке вниз, воюючи, да на Обь-реку великую, в Югорскую землю».

И здесь обошлось без больших сражений. Летописцы отмечали только, что воеводы «князей югорских воевали и в полон вели», «поймали князя Молдана на реке Оби и княжьих Ермычеевых двух сыновей поймали». Захват знатных заложников впоследствии сыграл важную роль в подчинении вогульских и остяцких племен. О боевых потерях летописцы вообще молчат, хотя отмечали, что «в Угре померло вологжан много, а устюжане все вышли». Видимо, сказались тяготы дальнего похода и непривычная пища.

Великая река Обь произвела огромное впечатление на русских людей. Летописец, повествуя о «судовом шествии», с удивлением отмечал, что «ширина ее шестьдесят верст»! Судя по тому, что в летописях неоднократно упоминалась «Югра» и «югорские князья», «судовая рать» прошла по Оби далеко на север.

Но только здесь, на реке Оби, воеводы поняли, что есть враг много опаснее, чем вогульские лучники и дружины уртов. Это немереные сибирские расстояния! Путевые дни складывались в недели, а вдоль бортов ушкуев тянулись унылые обские берега, и каждый новый день казался повторением пройденного. Левый берег Оби — плоский, испятнанный болотной ржавчиной, ощетинившийся низкими кустарниками — словно сползал в воду. Правый берег был высокий, скалистый. Над обрывом шумел лес, и не было ему конца. Река — единственная дорога в здешних местах, с нее не свернешь! Неразумного, рискнувшего отклониться от бегущей воды, подстерегали зыбкие болота, непролазные буреломы, цепи озер. И тайга, которую перерезали только звериные тропы. Путь «судовой рати» был предопределен самой природой, и ушкуи послушно плыли на север, навстречу студеным ветрам. К исходу клонился август, последний месяц лета. Тысячеверстный обратный путь страшил своей огромностью, а ведь на этом пути предстояло одолеть еще один «каменный волок»!

Судовой караван останавливался у редких селений, где жили остяки, сородичи вогулов. У них тоже были свои «князцы», свои старейшины и собрание воинов. Воеводы собирали в селениях ясак. Сопротивления местные жители не оказывали, потому что воеводы объясняли через своих служилых остяков, что это может быть во вред их «большому князю» Молдану, к которому плывет караван, с ним­де у воевод вражды нет. Остяки верили и безропотно отдавали ясак. Тяжелели ушкуи от драгоценной пушнины, от оленьих, тонко выделанных шкур, от «рыбьего зуба» (моржовые клыки), который местные жители привозили со «Студеного моря» (Северный Ледовитый океан).

Ратники, побывавшие в остяцких селениях, рассказывали о непонятных обычаях местных насельников. Свою посуду они водой не мыли: поедят и выбросят за порог собакам, те вылизывают дочиста. Покойников хоронят со всем добром, кладут в срубе над могилой лук со стрелами, сети, топор, нож, котел и прочее, что в жизни надобно. Однако все вещи предварительно ломают и портят — чтобы не украли, не обидели покойного. Вдова вырезает из дерева идола, называет его именем покойного мужа, одевает, потчует едой и целый год спит с ним в одной постели. Потом идола хоронят с большим почетом, будто настоящего покойника. А вот женский пол у остяков не в почете. Девочкам при рождении даже имени не давали, звали всех одинаково — «ими­баба» («маленькая женщина»). К чужим женщин не допускали, держали в шалашах. Интересно было смотреть, как шаманы отгоняли болезни: плясали до безумия, до дурной пены из уст, колотили в большие бубны, кричали протяжно: «Ко­о­о!»

В нижнем течении река разделилась на два рукава. По левому — «Малой Оби» — и поплыла «судовая рать», постепенно отклоняясь к западу. Уползал за горизонт высокий правый берег. По обе стороны судового хода тянулись бесчисленные плоские острова,  покрытые кустарником и невысоким, клочковатым лесом.

С плоской левобережной равнины тихо вливалась в реку Обь тоже немалая река Со





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0