Второе рождение московских особняков

 

Дедушкин А.М., Левина И.Б. Дома, дворцы, усадьбы: Второе рождение. М.: ОЛМА Медиа Групп, 2014.

 

Восклицать по поводу разрушения старой Москвы — дело безнадежное и печальное. К сожалению, власти давно не обращают внимания на протесты жителей столицы и активистов Архнадзора, на мнения специалистов и деятелей культуры. Сегодня стало нормой окутывание старых домов, как саваном, строительной сеткой, потом возведение высоченного забора, потом разрушение и строительство очередного современного особняка для элитного жилья. Нас настолько приучили к этому, что кажется, так было всегда. Еще Марина Цветаева в первое десятилетие ХХ века вопрошала:

 

Слава прабабушек томных,

Домики старой Москвы,

Из переулочков скромных

Все исчезаете вы,

Точно дворцы ледяные

По мановенью жезла.

Где потолки расписные,

До потолков зеркала?

 

Ложкой меда в бочке с дегтем стала новая книга о сохранившихся шедеврах московской архитектуры. Всего 17 адресов — но каких! Государев двор в Измайлове, палаты Аверкия Кириллова на Берсеневской набережной, дворец Юсуповых, государев двор в Коломенском, дом Трубецких–Бове в Петровском переулке, усадьба Во­лынского–Воронцова на Рождественке, усадьба Талызиных–Устиновых на Воздвиженке, особняк Архаровых–Коншиных на Пречистенке, усадьба Баташевых на Яузе, дом Боткиных в Петроверигском переулке, особняк Морозовых в Подсосенском переулке, особняк Святополк-Четвертинских–Олсуфьевых, особняк Морозова на Спиридоновке, усадьба Н.Д. Сгажеева на Новой Басманной, особняк Гутхейля в Мертвом переулке, особняк Рябушинского, особняк Миндовского.

Каждый дом, особняк, усадьба — история не одного поколения русских родов. Цари, военачальники, аристократы, купцы — те, кто владели, жили, передавали по наследству, продавали... А также архитекторы и художники, возводившие эти строения, оформлявшие интерьеры. Авторы книги постарались максимально наполнить главы информацией о «биографии» каждого дома — от рождения до нынешнего состояния. Как и человеческие судьбы, архитектурные создания переживали радость и горе, славу, расцвет и забвение, многие хранят тайны и загадки.

Вот, к примеру, особняк Трубец­ких–Бове в Петровском переулке. Долгое время считалось, что его построил для своей семьи в 30-х годах XIX века известный архитектор, работавший в Москве после пожара 1812 года, Осип Иванович Бове. Однако в архивах был обнаружен план двора князей Трубецких от 1774 года, на котором показано существующее здание. Значит, время возникновения дома сместилось на вторую половину XVIII века. Все просто. Ан нет! Реставраторы, очищавшие штукатурку наружной части стены, обнаружили древнюю кладку из большемерного кирпича. Найденное клеймо на кирпиче подтвердило, что он изготовлен в XVII веке. Внутри помещения отыскались изразцы того же периода. Более внимательные исследования специалистов позволили укрепить за домом именно эту датировку и отнести его ко времени расцвета московского или нарышкинского барокко. Нашелся и один из первых владельцев дома — стольник Дмитрий Петрович Протасьев, который, как известно из переписи населения московских дворов 1716 года, имел в этом районе владение. А кто же был первым хозяином этого дома? Кто был заказчиком? Факт постройки такого богатого каменного дома столпником, не пользовавшимся большим влиянием при дворе, кажется все же неправдоподобным. В ту же пору недалеко от этого адреса возводился Высокопетровский монастырь, любимейшая обитель патриарха Адриана. Есть версия, что дом и возвел для себя патриарх, которому покровительствовала мать Петра I Наталья Кирилловна Нарышкина. Непродолжительная деятельность патриарха Адриана (с 1690 по 1700 год) была отмечена необыкновенным размахом церковного строительства. Возможно, что после его смерти двор отписал на себя Петр I, а затем пожаловал его столпнику Дмитрию Протасьеву. Однако наиболее вероятным первым владельцем и заказчиком каменных палат был дядя Петра I Лев Кириллович Нарышкин. В общем, длинная и запутанная история...

Но вернемся на страницы книги. Читатели должны быть благодарны авторам не только за интереснейшие рассказы-исследования, включающие версии, легенды, цитаты из литературных произведений, герои которых жили или случайно оказывались по московским адресам, но и за возможность попасть внутрь этих домов через фотографии современных интерьеров. Вряд ли москвичи или гости столицы легко окажутся в особняке Морозова на Спиридоновке, где располагается Дом приемов МИД РФ и где проходила встреча Большой восьмерки.

В 1893 году Савва Морозов задумал возвести усадьбу, похожей на которую не было бы не только в Москве, но и во всей России. Проект осуществил молодой Федор Шехтель, выслушав все пожелания хозяина и его жены, бывшей супруги двоюродного племянника Морозова. К скандальности брака, несметным богатствам, красоте и утонченности Зинаиды Морозовой должен был быть построен необыкновенный дом, не оставляющий никого равнодушным. Несколько сотен чертежей — и вот проект, соединивший романтику модерна с таинственной вычурностью английской готики, готов. Над убранством интерьеров работал великий художник М.А. Врубель. Он сделал эскиз витража «Встреча рыцаря-победителя», который украшает торцевую стену лестничного пространства. У основания лестницы Врубель поместил скульптурную композицию по мотивам оперы Мейербера «Роберт-дьявол». Художник также написал аллегорические панно для малой гостиной. Кстати, в гостиных этого необычного дома встречались и сидели за одним столом разные люди — например, губернатор Москвы великий князь Сергей Александрович и революционер Бауман.

Пышное новоселье в особняке состоялось 8 февраля 1897 года. Но семейное счастье царило в нем недолго, а испугали его не гаргульи на фасаде и необычные рукотворные чудища из интерьеров. В 1898 году Савва Морозов стал пайщиком Московского Художественного театра. Там он встретил актрису Марию Андрееву. И новая любовь разрушила все — семью, карьеру, спокойную жизнь. В мае 1905 года Савва Морозов был найден мертвым в своем гостиничном номере в Каннах. До сих пор не утихают споры о том, было ли это убийство или самоубийство.

Через два года после смерти мужа Зинаида Григорьевна Морозова вышла замуж за генерал-майора А.А. Рейнбота, а в 1909 году продала особняк Михаилу Рябушинскому. Ей все казалось, что дух Саввы Тимофеевича не дает ей житья в этом доме и что якобы по ночам в кабинете слышатся его покашливания и шаркающая походка.

В особняк Викулы Елисеевича Мо­розова в Подсосенском переулке, построенный архитектором М.Н. Чича­говым в стиле необарокко в 1878–1879 годах, простым обывателям тоже путь заказан. Здесь располагается Клуб охотников Кремля. Морозов, как старообрядец, нисколько не возражал против того, чтобы дом был оформлен в совсем нехристианском духе. Его причуды исполнил все тот же Шехтель. Языческие атланты, сказочные змеи, индуистские символы солнца рядом с небесными ангелами и прочие детали декора ничуть не смутили фабриканта-старообрядца. Еще Морозов для себя и достаточно многочисленного семейства заказал Шехтелю дополнительно построить в глубине усадебного участка старообрядческую купольную моленную. В семье хозяина дома строжайшим образом соблюдали все дониконианские правила. Мужчины Морозовы неизменно носили окладистую бороду, а в кармане пиджака — собственную деревянную ложку. Даже на предприятия «Товарищества мануфактуры Викулы Морозова с сыновьями» фабриканты старались принимать в основном старообрядцев, ведь они с малых лет при­учены к строжайшей дисциплине и уважению к тем, кто старше.

С 1894 года сын хозяина особняка Алексей Морозов увлекся коллекционированием фарфора. Вещи приобретал в России и за границей (вернул на родину многие произведения отечественного искусства). Его коллекция фарфора была одной из лучших в России и включала к 1917 году около 2,5 тыс. предметов. Сейчас большую ее часть можно увидеть в музее «Кус­ково».

В конце девяностых годов XIX века Морозов заново оформил интерьеры особняка и украсил его пятью панно работы Врубеля с изображениями Фауста, Мефистофеля, Маргариты и других персонажей трагедии Гёте «Фауст»; мебель, шкафы, специальные витрины для коллекции фарфора изготовлены на фабрике П.А. Шмита.

Сегодня выражение: «Книга — лучший подарок!» — вызывает у многих смех и удивление, но вот только не в этом случае.

Совместная работа А.М. Дедушкина и И.Б. Левиной с издательством «ОЛМА» заслуживает всяческого уважения и похвал. И несомненно, эта книга подарит несколько часов увлекательного путешествия в московское прошлое, возвращаться в которое захочется всегда.

 

Оксана Липина

 

 

Другая жизнь

 

Веденяпин Г.В. Семейная летопись. М.: Новый хронограф, 2014.

 

Воспоминания Георгия Владими­ровича Веденяпина при всей незамыс­ловатости и простоте того, что значится на переплете и титульном листе его книги, названы очень точно. Семейная летопись... Это и впрямь так: и хронологический охват немалый (с 1895 по 1916 год), и собственным, глубоко личным впечатлениям отдано немалое внимание. И все же это прежде всего семейная родовая книга. «Светлым, бесконечно счастливым и дорогим» называет автор тех, кто для него олицетворял его семью: мать, отца, сестер, тетю.

Известное дело — человеческая память клочковата, фрагментарна, и у нее нет иного пути, как через собст­венное, личное. Оно-то, надо сказать, и сохраняется дольше всего. Хотя с бегом времени, с отрывом от прошлого «общая картина», как сказано в кратком авторском предисловии, «становится яснее, но детали теряются». Вот с этой потерей, этой утратой автор ни за что не хочет примириться, и вся книга его воспоминаний — очень подробный, очень честный отчет о том, что сохранила в своих запасниках его память... В этом рассказе все время видно, отчетливо чувствуется прямодушие, стремление к правде, как бы ни была она неудобна и тяжела. Эпизоды, которые для пользы собственной репутации лучше было бы опустить, встречаются на страницах воспоминаний Георгия Веденяпина, и это, право, неудивительно... Человеческая жизнь со всячинкой и не может быть преисполнена одного лишь блеска гордости и славы, в ней попадаются и темные, и стыдные страницы, и автор не опускает из них ни одной. Он твердо знает: для отчета о жизни его поколения (а именно такую задачу он перед собой и ставит) равно важно и значимо все, нет смысла общей картины без деталей. На мой взгляд, это истинно писательский, художественный подход к делу, и, хотя автор подчеркивает в своем предисловии, что он, дескать, не писатель, его воспоминания я воспринимаю как произведение, созданное по беллетристическим законам.

В центре автор, он зорко вглядывается в прошлое, пристально смотрит окрест себя, в ту жизнь, что текла рядом, обнимала, влекла своим потоком, и все увиденное, описанное неотделимо от авторской фигуры, его «я», его нравственного и гражданского становления.

Вот и добрались мы до главных слов, главных определений... Главных потому, что таковыми они были для семьи, для лучшей (и, заметим, большей!) части поколения Георгия Веденяпина. Урок их жизней, их социального, трудового, гражданского бытования говорит нам о вещах простых, изначальных, подлинно высоких. Сперва — Родина, ее народ и лишь потом — ты сам, и ты обязан служить, работать ради процветания и счастья своего Отечества, людей вокруг. Это не аскеза, не внутреннее или внешнее принуждение, не подвиг... Это естественное, как дыхание, самопроявление, ибо иного пути, коли хочешь чувствовать и называть себя человеком, нет и быть не может.

Отец как-то сказал Георгию просто, но твердо: «Пока живем — будем работать в больницах, даже если эта работа и надоест или будет слишком тяжела, — таков наш путь... Мы — третье сословие, и нам предстоит управлять разумным миром... Я верю в то, что сказал, и это дает мне перспективу в жизни. А перспективу в жизни надо иметь обязательно, без этого будешь не жить, а прозябать».

Он, Владимир Николаевич Веденяпин, бывший студент медицинского факультета Московского Императорского университета, земский врач, для которого его служба в Репьёвке, да и не только в ней, везде — главный смысл жизни своей. И потому, как сказано в «Семейной летописи», «был не только врачом, но и общественным деятелем».

В этом не было ни малейшей натуги, стремления выглядеть, была лишь самореализация, не желавшая и не имевшая иных путей, и этот компас, это острие синей магнитной стрелки ведет все далее от просто воспоминаний о детстве, отрочестве, юности, где вся прелесть в аромате личного, заполняющего своими, лишь своими событиями и первый, и второй, да и все остальные планы повествования. Так написаны «Детство Никиты» Алексея Толстого, книга о былом, но остро памятном Пантелеймона Романова... Это прекрасные, светлые, полные любви и внутренней зоркости книги, но эта зоркость избирательна, сугубо интровертна — автора более всего интересует он сам, он здесь заполняет своей фигурой все. Здесь далеко от «Детства. Отрочества. Юности» Льва Николаевича Толстого, где над микрокосмом всегда стоит макрокосм, везде чувствуется и вершит, повелевает...

Воспоминания Георгия Веденяпина, его «Семейная летопись» внутренне тяготеет к толстовской форме, толстовской манере соединять внутреннее и внешнее. Потому, читая все эти милые, с любовью и тщательностью выписанные автором подробности быта, той давно ушедшей от нас жизни, начинаешь ясно понимать: она неспроста была такая. Была заслуженно... В ней неистребимо жили внутренняя правота, незыблемый порядок, не отторжимый от органически парной порядочности, и эстетика была там неотделима от этики. Эта союзность, эта неразрывная парность вершили, определяли все, и мы, нынешние, так самогубительно далеки от всего этого, от этой и во всем другой жизни!

Читая «Семейную летопись», углуб­ляясь в нее, я все чаще невольно вспоминал интересное и очень глубокое суждение Георгия Адамовича, прозвучавшее в его воспоминаниях об Иване Алексеевиче Бунине... Адамович всегда был очень тонким, умным, внутренне зорким человеком, и то суждение, которое я сейчас готов привести, с блеском подтверждает это... Вот оно:

«Он (Бунин. — И.Ш.) был символом связи с прошлым не в каком-либо реставрационном, социально-полити­ческом смысле, а с прошлым как с миром, где всему было свое место, где не возникало на каждом шагу безответное недоумение, где красота была красотой, добро добром, природа природой, искусство искусством...»

Будем честны и спросим себя: не тоскуем ли мы все ныне по этому миру, по его внутренней, природной красоте и подлинности, где у всего было свое место, своя роль, где все было самим собой, не лукавило, не подличало, не притворялось? Отвечу за себя, лишь за себя...

Тоскую, и давно, с тех пор, как стал мыслить, сопоставлять, читая о нашем общем прошлом и сравнивая его с нынешним... Социальные катаклизмы вещь обоюдоострая, опасная, эволюционный путь развития всегда предпочтительнее любых революций, в какие бы одежки они ни рядились, какими бы пышными и громкими лозунгами ни прикрывались. Разрушить легко, восстановить почти невозможно, и обязательны, неизбежны при этом гражданские войны, хуже, гибельнее которых быть ничего не может, и хаос, и всяческое скотство и зверство, и всеобщее одичание, гражданское и нравственное.

Мы в нашей стране сполна вкусили из этой чаши, с готовностью приняв ее из вероломных, фарисейских рук лживых, самовлюбленных политиков и русофобов... Мы сами во всем виноваты, ибо были и преступно легкомысленны, и глупо, саморазрушительно алчны, восхотев чужого, нам никогда не принадлежащего, и безжалостно жестоки к ближнему своему, жившему всегда рядом с нами, в том же Отечестве.

В одной из глав «Семейной летописи», посвященной событиям 1905–1908 годов, первой волне нашей общей трагедии, нашего разрушения, дедушка автора говорит своему сыну, отцу Георгия Владимировича Веденяпина:

«— Жгут помещиков. Не понимаю ничего, кроме того, что это — проявление дикой, свирепой и темной злобы.

Отец угрюмо молчал».

Автор, совсем еще мальчик (он родился в 1899 году), — рядом, он все слышит и на всю жизнь, как становится ясно потом, запоминает угрюмое молчание отца.

О, как красноречиво оно, это горькое, угрюмое молчание, когда нет у оскорбленного, униженного человека иного оружия, кроме него!

«Да будет мне позволено молчать, какая есть свобода меньше этой!» — сказано у Сенеки, и ему же вторит Жан Луи Веркор в своем «Молчании моря», когда лишь этим молчанием, одним им, можно ответить насилию, врагу и захватчику, будь то нагло-ве­селая, отвязанная солдатня или лощеный, преисполненный внутренней культуры индивид, который, невзирая ни на какие свои личные достоинства, все равно всегда враг, поработитель и ничем иным быть уж ни за что не может.

Веркор своим «Молчанием моря» словно предвосхитил один из самых трагичных, болевых контрапунктов двадцатого столетия, и «Семейная хроника» Георгия Веденяпина, возросшая из той же хронологической почвы, пьет из этого же источника... Здесь ее мудрость, ее честность, ее боль и урок всем нам, все более, все невозвратнее забывающим, что же было до нас, какими были наши предки и что считали они для себя самым дорогим.

История семьи, рода Веденяпиных, «впервые, — как написано в словаре Граната, — испомещённого (наделенного поместьем. — И.Ш.) И.В. Грозным и вторично поверстанного землею при Анне Иоанновне», подсвечена тревожным светом двадцатого столетия, выпавшего жизни автора «Семейной летописи», честно отдавшего этому веку свою личную волю и судьбу. Доброволец в Империалистическую войну, контузия и Георгиевский крест, затем четыре года в танке в Великую Отечественную и по ее окончании почти тридцать лет работы в Волгоградском сельскохозяйственном институте... Похоже, автор крепко запомнил слова, некогда им услышанные от отца: «Веденяпины честно служили, много работали». Запомнил и остался верен им всей сутью своей.

Оттого отчет о жизни своего поколения, отчет перед самим собой, перед своей совестью получился именно таким — искренним, глубоким, точным и очень поучительным, нужным нам всем, многое непростительно и пагубно забывшим...

Ко всему уже сказанному должен, наверное, добавить лишь одно. Георгий Владимирович Веденяпин, автор «Семейной летописи», — мой родст­венник... Моя прабабка по материнской линии носила эту же фамилию, была Веденяпина.

 

Игорь Штокман

 

 

Возвращение святителя московского

 

Святитель Филарет (Дроздов), митрополит Московский. Слова и речи: Житие преподобного Сергия Радонежского и всея Руси чудотворца. М.: Планета, 2014.

 

Издательство «Планета» и Государственная публичная историческая библиотека осуществили совместный проект по репринту издания 1835 года. Святитель Филарет Московский (Дроздов) (1782–1867) родился в славном русском городе Коломне и формально сделался москвичом с назначением по указу Святейшего Синода на должность архиепископа Московской епархии и архимандрита Свято-Троицкой лавры в 1821 году. Но, связанный с Москвой без малого полвека, он не только по сану митрополита Московского, но и всей своей деятельностью стал подлинно московским, неотъемлемым от жизни тысяч москвичей — его духовных детей: священнослужителей, дворян, купцов, чиновников, простолюдинов. А деятельность его охватывала самые разные области жизни Первопрес­тольной. Он, говоря современным языком, курировал епархиальную жизнь Москвы, строительство новых храмов и приделов, ремонт существующих. По своему положению он поддерживал отношения с городской администрацией. Ревностно почитало его старомосковское дворянство, уважало купечество. Нередко бывал он в стенах Московского университета, принимал активное участие в работе благотворительных и просветительских учреждений Москвы.

Митрополит Московский был не только выдающимся религиозным деятелем, но и литератором и оратором. Его речи, проповеди, пастырские послания вызывали всеобщий восторг, а созданное им Житие преподобного Сергия Радонежского, написанное языком, гармонично сочетающим церковно-славянскую и современную для эпохи лексику, закономерно делает его наряду с Н.М. Карамзиным и А.С. Пушкиным одним из создателей нормативного литературного русского языка.

До недавних пор мы мало знали о жизни и деятельности святителя Филарета. Он мельком упоминался в комментариях к стихотворению Пушкина «Дар напрасный, дар случайный...» как автор ответа поэту, тоже в стихах, высокомерно поучительных и художественно слабых, что не соответствовало мнению прежде всего самого Пушкина, так оценившего их в письме к Е.М. Хитрово (кстати, именно она передала пушкинские стихи митрополиту): «Стихи христианина, русского епископа в ответ на скептические куплеты! — это право большая удача». Под впечатлением ответа митрополита, Пушкин написал стихотворение «В часы забав и праздной скуки...» — о духовном наставнике, врачующем мятущуюся душу поэта, своеобразный поэтический портрет святителя Филарета, искренний и исторически достоверный... Цитаты и реминисценции из проповедей и речей митрополита Московского встречаются в произведениях Пушкина разных лет: «В Сибирь», «Перед гробницею святой...», в романе «Евгений Онегин», в «Пире во время чумы». А Житие преподобного Сергия Радонежского Пушкин бережно хранил в своей библиотеке и нередко его перелистывал...

В наши тревожные дни имя замечательного духовного деятеля, по­движника православной веры, и его наследие вновь воскресли из мрака времен. А у издательства «Планета» и Государственной публичной исторической библиотеки России возникла идея: к 700-летию преподобного Сергия Радонежского и 20-летию канонизации святителя Филарета выпустить репринтное издание 518-страничного тома 1835 года «Святитель Филарет (Дроздов), митрополит Московский. Слова и речи. Житие преподобного Сергия радонежского и всея Руси чудотворца». Для этого Исторической библиотекой был предоставлен уникальный экземпляр книги, с экслиб­рисом «Из книг И.Е. Забелина».

Имя И.Е. Забелина — историка, археолога, книголюба, одного из создателей Исторического музея в Моск­ве, автора трудов о жизни и быте русских царей и русского народа в ХVI–ХVIII веках, об истории Москвы, имеет символический смысл, придавая изданию звучание, так сказать, вдвойне московское.

Составление, редактирование и издание книги стало результатом самоотверженной деятельности директора издательства «Планета» Анны Ивановны Капустюк, взявшей на себя все риски по изданию заведомо неприбыльной книги. Но ее моральная, ду­ховно-очистительная ценность перевешивает все финансовые дрязги.

Важным дополнением к трудам святителя Филарета являются играющие роль комментариев три статьи, предельно насыщенные информацией — массой малоизвестных или вовсе неизвестных современному читателю фактов, исторических деталей, имен. Две из них принадлежат перу видного историка, профессора МГУ А.И. Яковлева: «Архипастырь царствующего града. Святитель Филарет Московский» и «Житие преподобного Сергия в творческом наследии святителя Филарета (Дроздова), митрополита Московского и Коломенского». Автор третьей статьи, «А.С. Пушкин и Филарет, митрополит Московский и Коломенский», — заместитель директора Государственного музея А.С. Пушкина, доктор педагогических наук, академик РАО Н.И. Михайлова. Дизайн издания выполнен художником Вадимом Гусейновым. Тираж невелик, но к тем, кому небезразличен духовный облик сегодняшней России, она свой путь найдет.

 

Олег Торчинский