Ксеркс

Михаил Михайлович Попов родился в 1957 году в Харькове. Прозаик, поэт, публицист и критик. Окончил Жировицкий сельхозтехникум в Гродненской области и Литературный институт имени А.М. Горького. Работал в журнале «Литературная учеба», заместителем главного редактора журнала «Московский вестник». Автор более 20 прозаических книг, вышедших в издательствах «Советский писатель», «Молодая гвардия», «Современник», «Вече» и др. Кроме психологических и приключенческих романов, примечательны романы-биографии: «Сулла», «Тамерлан», «Барбаросса», «Олоннэ». Произведения публиковались в журналах «Москва», «Юность», «Октябрь», «Наш современник», «Московский вестник» и др. Автор сценариев к двум художественным фильмам: «Арифметика убийства» (приз фестиваля «Киношок») и «Гаджо». Лауреат премий СП СССР «За лучшую первую книгу» (1989), имени Василия Шукшина (1992), имени И.А. Бунина (1997), имени Андрея Платонова «Умное сердце» (2000), Правительства Москвы за роман «План спасения СССР» (2002), Гончаровской премии (2009), Горьковской литературной премии (2012). Член редколлегии альманаха «Реалист» (с 1995), редакционного совета «Роман-газеты XXI век» (с 1999). Член Союза писателей России. С 2004 года возглавляет Совет по прозе при Союзе писателей России. Живет в Москве.

Продолжение. Начало — № 3.

* * *

1990 год, поездка в Штаты. Утром, в день нашей отправки из Нью-Йорка, нас «отоваривали», то есть мы могли свои командировочные потратить на самое ценное, что можно было тогда привезти из-за границы в Союз, — на видеотехнику. Отправляли рано утром на таксомоторах куда-то на 26-ю улицу, в магазин, где заседал, видимо, какой-то знакомец руководителей нашей делегации, где нас централизованно должны были обслужить. Со мной отправились три человека: шишка узбекского комсомола и еще две комсомольские шишки из Таджикистана и Киргизии.

Шесть утра, привезли, высадили, ущелья между незнакомыми небоскребами, пар валит из каких-то труб, ни души. Наконец замечаю на пределе видимости мужика с собачкой и кидаюсь к нему со своим куцым английским: «вер из электроник шоп оф Тимур, твенти сикс стрит». Заслуживает внимания, как вели себя комсомольские начальники. Они тут же выстроились в колонну за мной, полностью на меня положившись. Ненавижу, когда кто-то на меня полагается: мол, белый человек, веди нас. 26-я улица оказалась за углом. Выяснилась интересная особенность: азиатские комсомольцы накупили себе всего раза в три больше, чем я смог себе позволить на свои командировочные. Была у них валютная заначка. Прямо тебе экономическая модель Советского Союза в действии. Русский пашет за копейки и выглядит как бы главным, а окраины жируют. Мне, правда, пришлось очень скоро отказаться от этой стройной модели. Уже в аэропорту я увидел, какие багажи притаранили на регистрацию руководители нашей делегации. И были они совсем не таджиками.

* * *

В 1968 году мне было 11 лет. Ввод наших войск в Чехословакию у нас в небольшом белорусском поселке Сопоцкино воспринимали совсем не так, как в столице. Бродили слухи, и в основном о том, какие разнообразные трудности встречали там наших ребят. То парашютисты зацепятся парашютами за соборные шпили, то местные злостно попереставляют дорожные указатели и никуда не доедешь. Вообще, в этих рассказах чехи представлялись крайне неприятным народом. Могли ни с того ни с сего подойти и плюнуть в лицо на улице советскому солдату. А тому отвечать нельзя никак. Вот немцы, ими все восхищались, гэдээровские немцы, чуть что не по-ихнему, тут же начинали палить из автоматов по окнам.

Вскоре на каком-то чемпионате мира по хоккею наши проиграли чехам, и, помнится, встал я утром на следующий день с твердой уверенностью, что введенные в Чехословакию войска примут надлежащие меры к исправлению несправедливости.

* * *

«Что такое киноязык?» — спросила у меня на одном семинаре начинающая рассказчица. До этого мы говорили о «Крестном отце», я настаивал на том, что в определенном смысле трехсерийный фильм Копполы — это сицилийский «Тихий Дон». Так все-таки приведите пример киноязыка. Я напомнил сцену, где скрывающийся на Сицилии Майкл гуляет со своей невестой. Первыми вслед за этой парой следуют с полдесятка пожилых теток, а уж за ними телохранители Майкла с обрезами. Честь на Сицилии дороже жизни — так звучит данное невербальное высказывание.

* * *

Очень бывает интересно разобраться, почему не нравится та или другая книга. С детства терпеть не мог «Над пропастью во ржи». Почему она раздражает сейчас, понять легче. Понятно, что в нынешнем моем возрасте претензии Колфилда к миру взрослых кажутся надуманными, придирочными, я уже успел понять, что юность часто бесчеловечна и безжалостна, слабость для нее главное преступление. Но тогда, когда я сам был тинейджером, — почему тогда не оставляло ощущение выдумки, обмана, подтасовки? Книга эта основана на тактике подкупа. Меня подкупали как представителя конкретной возрастной группы. Есть книги приятные для сердца шахтеров, милиционеров, норвежцев или групп более широких. Например, «Код да Винчи» написан, чтобы польстить женщинам, сейчас это самое то. И поглядите на тиражи.

Сэлинджер польстил юнцам. Он говорит, что одним тем фактом, что тебе 15 лет, ты уже автоматически прав во всем, что касается отношений с родителями, учителями и вообще взрослыми. Механизм лести вообще груб по своему устройству. И только потому, что тонким ему быть и не надо, если он работает в самом примитивном исполнении.

* * *

Вообще, мнение, что детство — пора ослепительного счастья, момент очень спорный. Наверно, есть люди, которые могут сказать о своем детстве так. У многих детство ужасно. Достаточно посмотреть в выгребную яму нашего телевидения: сколько там копошится брошенных, отнятых у родителей, проданных и вообще вышвырнутых в мусорные баки детишек!

Но я сейчас не об этом. Не об «ужасах статистики», не о «свинцовых мерзостях жизни». Среднее детство. Вот как мое. Наполовину сирота, но сиротство не давящая тема, много и солнечного в воспоминаниях о детских годах. Другое занятно: как много в детстве таком, среднем, не искалеченном, не забалованном, страшноватых моментов. Связанных не с внешними причинами. Приступы какой-то непонятной жестокости, яростного расизма, как мы в возрасте восьмилетнем доводили у нас в поселке татарчонка «свиным ухом», когда полу пиджака перехватываешь за угол, и еще куча всего. Именно взросление лечит многие исконно детские пороки.

В идеальном государстве, если вы видите, что взрослый наказывает ребенка, то кидаться надо на помощь взрослому. В идеальном государстве. Их, слава богу, не бывает.

* * *

Если истина не с Христом, то я остаюсь с Христом, а не с истиной. Это в общем-то не Достоевский говорит. Шатов напоминает эти слова Ставрогину, как некогда сказанные им, а Ставрогин не очень-то соглашается их признать своими.

* * *

Революция социальных сетей. В этом хотят видеть что-то неслыханно небывалое, новое, обнадеживающее. Во-первых, не знаю почему, но мне фейсбук почему-то сильно напоминает поведение обезьяньей стаи. Кто-то увидел опасность или интересное и поднял шум, вот и вся стая уже пришла в движение.

Теперь о технической стороне дела. Прочитал как-то в романе про конец девятнадцатого века разговор двух, говоря нынешним языком, террористов. Один говорит другому: «Теперь все будет по-новому. Нам не надо устраивать встречи на конспиративных квартирах, не надо паролей, шифрованных писем. Появилось изобретение — телефон. Позвонил напрямую кому нужно — и никакого риска. Подслушать невозможно». Вера в то, что интернет дает только возможности проявления свободолюбия и не рождает тут же способов еще более изощренного контроля, по-моему, даже не наивна, а уж даже не знаю как назвать.

* * *

Система образования. Кто-то умный, хоть и циничный, сказал: «Если на образование тратить меньше двух процентов бюджета, не сработает никакая система. Если тратить больше шести, сработает любая».

* * *

Если посмотреть на избирательное право, то вдруг станет заметно, что оно не монолитное, а составное. Оно делится на право избирать и быть избранным.

Даже право избирать есть не у всех. У сумасшедших, у преступников, у детей его нет. У женщин в таких странах, как Италия или Испания, оно появилось только после Второй мировой войны, а в начале двадцатых его не было даже у англичанок.

Но право быть избранным намного интереснее. Очевидно же, что не все граждане равны перед этим правом. Один богат, другой беден. Богатый покупает голос бедного. Даже на выборах вождя бомжей в нашем дворе победит тот, у кого есть в данный момент бутылка водки.

И совсем уж интересно, что всеобщие выборы не есть признак государства с демократическим устройством. Конечно, если мы хоть немного еще доверяем Аристотелю. Всеобщие выборы любимое развлечение олигархов. То есть богатые соревнуются, кто умелее свои деньги обратит в чистую власть.

При демократии должностные лица выбираются с помощью жребия. Где-нибудь нынче видать такие жеребь‑

евки?

Американцы хоть честны. Их коллегия выборщиков президента — это всего лишь представители олигархов с мест, которым вменено их влиятельными шефами проголосовать за нужного человека в Вашингтоне. Американцы откровенно перед всем миром выбирают власть олигархическим манером, а повсюду продвигают демократию. Себя от применения ее они старательно ограждают. И их можно понять.

* * *

Кундера хороший писатель. И я даже могу понять, почему и за что он так не любит Россию. Но клеветать все равно ему не стоило бы. Я имею в виду то место, где он поносит русских солдат, которые ведут себя не слишком-то культурно в культурной Праге, и замечает, откуда, мол, этим дикарям набраться лучших манер, если они только здесь, у нас, увидели красивых женщин, а прежде отродясь не видали. Это, извините, пан Кундера, дичь. Уж по части красивых женщин в России...

* * *

Агата Кристи дает хороший совет девушкам на выданье: выходите замуж за археологов; чем вы будете становиться старше, тем ваши мужья будут относиться к вам с большим интересом.

* * *

Саша Ш., казахстанский немец, живет в Германии, соседствует и дружит с чеченцем, очень образованным человеком, специалистом по французской поэзии. Малларме, Верлен, Рембо и т.д. Человек очень тактичный, воспитанный, аккуратный. К нему несколько раз приезжали родственники из Чечни, настоящие горские чеченцы, как у нас говорят, «от сохи». Саше показалось, что сосед их вроде как немножко стесняется. Специалист по французской поэзии вежливо объяснил ему: чтобы ни случилось, в любой ситуации он будет на стороне своих горцев. В любой.

* * *

Известный китаист Владимир Малявин интересно пишет о том, какую роль играет голос в даосской традиции: «Существовала техника, которая переводится как техника свиста. Речь идет о полной возможности голосовых связок. Этим горловым свистом можно было поражать людей на расстоянии. Древнекитайский даосский поэт Жуан Ди отправился в горы на поиски даосского отшельника и стал расспрашивать его о Дао, тот в ответ ничего не говорил. Пришлось Жуан Ди поклониться даосскому отшельнику и уйти, как у нас говорят, несолоно хлебавши. Но когда он спустился наполовину с горы, услышал громовой свист, который раздался сверху. Такой, что все деревья облетели, эхо покатилось по ущелью. Это даосский отшельник ответил поэту, что такое Дао».

Через это «несолоно хлебавши» Малявин невольно вводит свистящее чудище в правильный, древнерусский контекст, и мы сразу же понимаем, что речь идет о Соловье-разбойнике. И подумаешь тут, кто это у них там разбирается в Дао и зачем.

* * *

Литературный критик и литературовед. Очень разные профессии, хотя предмет изучения практически один и тот же. Если взять аналогию из медицины, то литературовед ближе к патологоанатому, а критик к врачу. Патологоанатом получает «тело», по поводу которого уже вынесено компетентное решение: заслуживает вскрытия. Он и вскрывает. И находит камень в печени или в желчном пузыре, отложение солей в левом колене и т.д. Задача критика совсем другая, он работает чаще всего с больным организмом и даже находящимся на последней стадии издыхания. И главная его задача заключается в том, чтобы определить: будет жить или нет. Критик рискует ошибиться, но при этом и интереснее литературоведа. Литературоведа максимум можно уважать. Критика стоит побаиваться. Репутация литературоведа складывается годами, репутация критика может рухнуть почти в одночасье: несколько заведомо продажных статеек — и он незаметно для себя оказывается в подвале.

* * *

Советская литература: Джек Лондон, Жюль Верн, Александр Дюма, Марк Твен, а антисоветская: Войнович, Синявский, Аксенов...

* * *

Главный аргумент за то, что не ничтожный актеришка Шакспер написал все эти гениальные пьесы, была как раз его безграмотность. Мол, и Бэкон, и Саутгемптон, и другие прежде всего отличаются образованностью. Но вот в третьем акте «Зимней сказки» говорится, что действие развивается в Богемии, и она, Богемия, расположена на берегу моря. Такое «знание» географии более подходит безграмотному Шаксперу, чем всем подразумеваемым Бэконам.

Кроме того, как утверждают некоторые театралы, пьесы Шекспира написаны человеком, который, несомненно, и сам выходил на сцену, причем в «Глобусе». Английскому аристократу никак не полагалось скакать на сцене, знание некоторых сценических нюансов было для него неотвратимо скрыто.

* * *

Телепередача о царевне Софье. Мол, была просвещенной, знала языки, готовила реформы покруче, чем отмена крепостного права, замена натуральных податей денежным налогом и т.п. Петр взял и все исковеркал. И в разговоре проскользнуло от одного кандидата наук, что она-де оболгана в талантливом, но подлом романе Ал. Толстого «Петр Первый», романе, написанном по прямому указанию Сталина. Мало того, что Толстой противостоял этим указаниям — хотя бы тем, что роман таки и не дописал, не захотел идти в ту сторону, в которую его склоняли пойти. Забавно другое: Петр в этой телебеседе вдруг стал реинкарнацией Сталина. Переселение душ в прошлое. Сталин выглядел предшественником Петра, да и Ивана Грозного. Сталин, оказывается, сидит в душе русского народа глубже этих жестоких царей.

Ленин по отношению к организму русского народа, как вирус, может заразить и убить, но в принципе могло бы и пронести, забастуй немецкие железнодорожники в 1917 году. Сталин, часть генотипа, вроде как и не болезнь, а врожденное свойство.

* * *

Талант — брат краткости. После того как придумал этот слабенький каламбур, раз двадцать слышал, как его придумывают другие. Как иногда забавно выяснить: люди мыслят иногда очень сходно.

* * *

Вообще, забавны эти споры из-под полы сослагательного наклонения. Ругатель хоть того же Петра берет его, «петровское время» со всеми его реальными глупостями, с кровью, грязью, поблескивающими между ними мелкими успехами, и сравнивает с тем, «что могло бы быть, если бы», и это «если бы» у него всегда в абсолютно идеализированном виде. На территории сослагательной истории все получилось, все законы приняты вовремя, все министры не воры, население стопроцентно и повсеместно отринуло косность, никто ниоткуда не напал. Всегда такой «мыслитель» сравнивает реальное с идеальным и радуется как ребенок, когда идеальное в его изложении выигрывает у реального.

Ну кто бы при той же Софье делал реформы? Василий Васильевич Голицын? Петр, да, угробил армию в Бессарабии. Так и Голицын угробил свою, не дойдя до Крыма. Разве это доказывает, что он правильнее реформировал бы Россию, чем громила Петр? При Софьином дворе — единственно, что можно сказать уверенно, — было бы больше французов, чем голландцев. Но ведь Голландия, а не Франция на тот момент была самым передовым государством.

* * *

У поляков есть хорошая поговорка: бьешь по столу — отвечают ножницы.

* * *

Московские старушки ругаются на рынке с кавказскими торговцами: дорого! Торговцам так не кажется, потому что они включают в цену те деньги, которые они заплатили московскому чиновнику и менту за право обирать здешних старушек. Откуп. Слегка видоизменившееся крепостное право. Помещики всегда придумывали какое-то промежуточное звено между собою и крестьянами. Старостой, приказчиком, управляющим часто ставили инородца. Не хочется самому заниматься неприятной и хлопотливой работой. Начальник ОВД или управы чем тебе не барин? Народ прикреплен к Москве, серчает, но платит и злится, глупый, не на того, на кого надо.

У нас всегда виноват не тот, кто убил, а тот, кто гвозди в крышку гроба заколачивал.

* * *

Какой тебе Хантингтон! Вот у нас тут прямо в Сокольниках столкновение культур. Подрались москвич и кавказец. Наш бросается за помощью к своей правоохранительной системе — милиция, суд и т.д., кавказец к своей — земляки, связи и т.д. Даже если законная система законоохраны начнет действовать и все будет как положено, русский проиграет кавказцу, потому что его родоплеменная система работает во много раз быстрее и решительнее. А уж если принять во внимание, что практически все элементы законной правоохранительной системы покупаются, то о чем, кроме правового нигилизма, вообще можно говорить?

* * *

Сарнов и Сталин.

Как этот престарелый, очень литературный деятель не сообразит такой простой мысли: он ведь, по сути, апологет тирана! Мало кто сделал так много для непрерывности присутствия этой личности Сталина в воздухе нашего чтения: сколько новых и прочнейших узлов накрутил, связав намертво его имя с русской литературой.

* * *

Если на секунду представить, что появилась возможность восстановить нашу советскую жизнь 60-х годов по кинематографическим образцам — ее внешнюю сторону, фактуру, картинку, аромат, — то, мне кажется, меньше всего для этого подошли бы фильмы такие, как «Зеркало» Тарковского. Да, талантливо, но для той странной задачи, что я упомянул, больше бы сгодились «Застава Ильича», «Ошибка резидента», «Берегись автомобиля!», «Ирония судьбы» та же... Дома, вокзалы, квартиры, скверы, парикмахерские, автобусы, пиджаки, распивочные, магазины и т.д. Легко можно представить свое существование внутри этих фильмов. Но жить в «Зеркале»...

* * *

Лев Толстой тоже проигрывался в пух в Баден-Бадене. Баден с Баденом здесь неразлучны, как у нас Толстой с Достоевским.

* * *

У одного моего друга, ныне покойного, была превосходная библиотека. И сам он написал немало хороших книг. Но всегда с особой теплотой говорил о своей единственной дочери: вот мое лучшее произведение. После смерти друга дочь продала библиотеку и купила себе джип. Мы все переходим во что-то прочное, в пароходы, в джипы «и другие долгие дела». И никакой иронии. Смешно же быть уверенным в том, что тебя будут после смерти читать дольше, чем время износа хорошей западной машины.

Кроме того, кто знает, а может быть, он счастлив там, наблюдая, как счастлива его дочь за рулем своего внедорожника.

* * *

Писатель Битов в Кембридже. Одет очень хорошо. Дорогой костюм, даже мне, совсем не специалисту в этой области, было понятно, что дорогой. Мокасины, как и следует, на босу ногу. А в руках авоська, самая настоящая советская авоська. А в ней надпитая бутылка водки, заткнутая пробкой из скрученной газеты, и полчебурека в промасленной бумаге. Не думаю, что Андрей Георгиевич вез его специально от Казанского вокзала, — но что еще остается тут думать. Что в Кембридже из-под полы торгуют чебуреками? Подкачивал себя алкоголем, однако, не из этой явно реквизитной бутылки, а из маленькой плоской фляжки, доставаемой из внутреннего кармана дорогого пиджака.

* * *

В парке «Сокольники» ничком срубленный алкоголем кавказский паренек лет пятнадцати. Две женщины в черных платьях, в черных платках заботливо поднимают его, отряхивают, при этом что-то приговаривая. Смысл их речей примерно таков: зачем ты с ними, с местными, увязался пить, они, мол, привычные, а ты вон совсем еще молодой, где тебе с ними тягаться. А он еще остаточно хорохорится, не хочет признавать себя одоленным. Невзрачный, но настоящий мужчина. А собутыльники-победители горланят у поваленного стола, их отряд не заметил потери вдохновенного, но не очень стойкого пока бойца. Они тоже уже ни на что не способны, кроме как пить, и завтра будут способны только на это. Может, хоть водка нас спасет? Кавказцы слишком впрямую, слишком всерьез перенимают некоторые особенности нашего образа жизни, считающегося русским. Кавказ сопьется и развратится скорее, чем Россия упадет ему под ноги. Долго она еще будет так стоять, победоносно покачиваясь на ветру, думая, что из горла раздается могучая песнь.

* * *

Кулеврина. В романе «Девяносто третий год» на корабле во время шторма срывается с крепежа длинноствольная пушка кулеврина и носится по качающейся пушечной палубе, сметая, как водится, все на своем пути. Меня очень впечатлила эта картина как бы внезапно обретшего характер большого предмета. Жутковатый характер. И, что забавно, ничего больше. Ни одной детали из этого романа мне не запомнилось. А роман, на минуточку, Виктора Гюго.

Умение описывать вещество, его собственную жизнь, встречается нечасто. «Непобедимый». Книга, где совершенно неинтересны люди, автор специально оставляет их в тени. Сбоку. Драматизм в столкновении сил, в которых ничего человеческого.

* * *

Поезд Архангельск–Москва, времена лигачевского закона. отъехали всего ничего — по вагону бежит веселый, но нервный проводник, ищет кого-нибудь трезвого. Зачем? Оказывается, на следующей станции — проверяющий, заставит проводника дышать в трубу и выгонит с работы, если поймает на пьянке. «Помоги, брат, — предлагает проводник фуражку мне, а потом по очереди всем мужикам в нашем купе. — Выйдешь, назовешь фамилию, дыхнешь, и все дела». А как мы ему поможем, если мы только что на четверых бутылку водки? Проводник со стоном помчался дальше. Потом я видел его, он был мрачный: не нашел ни одного трезвого во всем вагоне.

* * *

В магазине очередь у терминала. несколько таджичек в очереди довольно ловко тыкают пальцем туда, сюда, закрывая какой-то мелкий должок. Для них это не столько настоящая финансовая процедура, сколько баловство. К очереди подходит и становится последним довольно еще молодой парень, тоже южанин. Одна из женщин, увидев его, говорит: «Ой, не могу, когда мужчина стоит в очереди». Парня пропустили вперед, он воспринял это как должное. Высокие отношения.

* * *

Очень меня всегда удивляют телевизионные разговоры о несчастных актерах, на долю которых выпало слишком узкое амплуа, какая-то одна узнаваемая толпой маска. Этот недоволен, что его раз за разом снимают в виде белого офицера, а этого в качестве Ленина. А если подумать: скольким актерам, — а их ведь, никому не известных, тысячи — вообще ничего не досталось! Это все равно как если бы человек стал возмущаться, что он вынужден всю жизнь прожить под видом Ивана Петровича Сидорова, не представляя себе даже приблизительно, сколько сперматозоидов вообще ни во что не превратилось.

* * *

Русская литература очень много и надрывно рассуждала в том смысле, что битва Бога и дьявола происходит на просторах сердца человеческого. Религиозность экзальтированная, даже назойливая у очень многих, что-то утомительно мережковское. А был, к примеру, Иван Александрович Гончаров, как-то без этого обходился. Говел, исповедовался, причащался — короче, жил христианской жизнью, а не болтал о ней. И был великим писателем.

* * *

Платонов — неандерталец. Считалось, что он певец нового строя, изображает нового человека. Все наоборот. Он старый человек. Не в том смысле, что царского режима. Значительно старше. Дикарь, и даже восхищенный дикарь в кабине паровоза. Правда, гениальный.

* * *

Советская власть была лишена обаяния к концу своего существования. На одном обаянии можно держать страну, как это делал Фидель.

* * *

«Часы без стрелок» Фланнери О’Коннор. Какой образ, восхищался я в свое время. Но потом появились электронные часы. Цивилизация сожрала красивый образ.

* * *

Самые длинные книги — философские. Автор не просто излагает свою идею: все есть вода, или все есть огонь, или мир есть воля и представление, — автор объясняет, что предшественники думали неправильно, и отвечает всем будущим критикам. И предшественников, и критиков очень много.

* * *

Как-то в пятилетнем моем детстве была у нас дома генеральная уборка. Я тоже хотел поучаствовать. Мне было сказано: собери игрушки, вот твой вклад и будет. Собрал, аккуратно сложил. Никогда с тех пор у меня больше не было ощущения, что я выполнил свое предназначение в мире полностью.

* * *

Судьбы кораблей. «Гранма» корабль-труп, она много месяцев пролежала на дне бухты, была поднята, отремонтирована и отвезла Кастро со сторонниками на Кубу. «Аврора» корабль-трус. Прежде чем показать себя во время октябрьских событий в Петрограде, показала себя в Цусимском сражении: сбежала с поля боя вместе с «Жемчугом» и «Светланой». Кстати, не проявив никакого классового нюха. «Светлана» была переделанной императорской яхтой. Будущей сигнальщице пролетарской революции не следовало бы водиться с такой компанией. Задумал что-то вроде статьи на эту тему — меня окоротили знающие люди: такого добра написано много. Маринистика не дремала.

* * *

Интеллигенция, конечно, тоже власть. Финансист вмешивается в жизнь силой денег, генерал — военной силой. Интеллигенция хочет влиять на жизнь с помощью самого бестелесного агента — мнения. Академик Лихачев выступает, Горбачев что-то записывает в блокнот.

Интеллигенты всегда врут, когда говорят, что жаждут свободы. Никто из них не хочет свободы, все хотят власти.

* * *

Зачатие ребенка, продолжение рода. Мужчина для того, чтобы включиться в этот процесс, обязан испытать оргазм, женщина может стать матерью-героиней, так ни разу и не испытав его. Вот где основная несправедливость.

Сексуальная революция, а шире любое феминистическое движение — это борьба женщин за равные права прежде всего в постели.

Традиционные общества всегда чувствовали опасность этого равноправия. Даже шариата для тотального контроля неудовлетворенного женского чувства сексуальной справедливости мало. Африканские арабы просто калечили своих девушек, удаляя им «источник наслаждения».

При нынешних методах и нравах женщина получила возможность сравняться с мужчиной по части прав на извлечение удовольствия из своего персонального тела. Выяснилась одна тонкость. Борьба за равную долю в постели, парламенте, потом в армии, науке, оказывается, прикрывала собой борьбу за главное мужское право — не рожать. В самом деле, недобор оргазмов у женщин часто возникал не по вине особенностей той или иной сексуальной культуры или фактической фригидности, а ввиду того, что женщина почти все время в традиционных обществах была беременна. Так что дело не во фригидности или недостаточном распространении Камасутры в школах, главное — прекратить деторождение. В мире воцаряется справедливость.

Это краткое изложение «Феминистического манифеста» Лоры Сальман.

* * *

Есть разрешенная литература, говорил Мандельштам, и не разрешенная. Упрощение, и сильное. Есть еще заказная. Сколько гениального сделано на заказ. Даже «12 стульев» написаны по просьбе ГПУ. А уж сколько нарисовано!

Импровизатор у Пушкина не случайно итальянец. Итальянские герцоги выработали чрезвычайно эффективную культуру заказа во времена Возрождения! Смесь абсолютного волюнтаризма и прижимистости.

* * *

Император Константин специально крестился только на смертном одре. При крещении отпускаются все грехи. Править — значит грешить.

* * *

И на Пушкине есть пятна. Всегда считал, что во фразе «откупори шампанского бутылку иль перечти “Женитьбу Фигаро”» — надо заменить союз. «И» лучше, чем «иль». Читаешь, прихлебываешь.

* * *

Д’Артаньян вечно скачет в Англию за подвесками. Роман рассказывает о событиях, которые происходят всегда. Газета рассказывает о событиях, которые произошли недавно. Телевидение рассказывает о событиях, происходящих в настоящий момент. Следующий шаг: организовывать события там, где уже есть камеры. Очень может быть, что со временем это станет проще и дешевле, чем гоняться за новостями. Расстрел Белого дома в 1993 году. Камеры CNN так долго стояли на «Украине», что просто невежливо было бы не пальнуть пару раз по злостному парламенту. И важно, что именно на «Украине» нашлось место этим камерам.

* * *

Крестьянин торгует плодами своего труда. И он всегда беднее перекупщика. Большой торговец (торговая сеть) всегда богаче перекупщика. Тот, кто торгует деньгами, банкир, богаче того, кто что-то производит или торгует продуктами. Торгующий информацией, особенно инсайдерской, зарабатывает еще легче банкира и не рискует совсем. Продвинуть ситуацию можно только в одном направлении: улучшить методы работы с информацией. Фактически Гейтс и Джоббс производят не столько средства связи, сколько новые деньги. Но самые большие прибыли дает торговля стандартами. Американцы в конце концов все равно наверху, потому что весь мир инфицирован стандартами их образа жизни. Все, насмотревшись американских фильмов, хотят именно американский дом, хотят жить по-американски и платят скорее не за продукт уже, а за образ. И оказывается, управление мечтами — самый сильный инструмент контроля за поведением мирового сообщества.

* * *

Когда-то моя мама была комсомолкой, она очень любила петь «Интернационал». Не все слова этой песни были понятны, причем камнем преткновения было не иностранное слово, а, наоборот, торжественно русское — «воспрянет». В результате одна из строчек звучала так: «Воз пряников в рот людской». Так, по-моему, намного понятнее и вкуснее.

* * *

Солипсизм. Беркли утверждал, что в мире нет ничего, кроме его ощущений. И ему долго позволяли настаивать на этой точке зрения. Но нашелся один и спросил: а английская королева? Почувствовав угрозу, епископ тут же ответил: «В мире есть только две вещи: мои ощущения и английская королева».

* * *

Мне когда-то понравилась шутка Задорнова перестроечных времен. Мол, татары требуют компенсации от московских властей за взятие и сожжение Казани. «Тогда пусть вернут для начала дань за 300 лет», — отвечал Задорнов. Оказывается, шутка стачана по старой колодке. Когда Александр Македонский появился в Египте, египтяне сразу бросились к нему, требуя, чтобы он помог им вернуть якобы похищенные при бегстве из Египта сподвижниками Моисея золотые сосуды. Евреи среагировали быстрее Задорнова. А пусть, говорят, египтяне возместят им стоимость работ, что были произведены евреями за годы рабства.

* * *

В той же античной Александрии у властей были разные виды бичей для наказания преступников разной национальности. Например, кнуты и кнутовщики к ним особые для греков, а для евреев другие. Во время очередного гонения на евреев их доставляли в местный театр и начинали наказывать кнутами для египтян. Знаменитый Филон Александрийский возмутился: нарушение порядка, нельзя пороть благородных граждан «подлыми кнутами»! Справедливости ради надо сказать, что египетский кнут был больнее узаконенного еврейского. Это мне напомнило ситуацию из белорусской комедии Дунина-Мартинкевича «Пинская шляхта». Там почему-то решено было выпороть местных шляхтичей. Закавыка была лишь в том, что не все соглашались подвергаться порке на равных с прочими условиях. Для более знатных порка была милее «на дыване», на ковре то есть. Без дывана некоторые отказывались подставлять спину. Сам же факт законности порки ни в александрийском, ни в пинском варианте не оспаривался.

* * *

Древняя торговля: Россия везет продавать меха, Финикия — пурпурную краску, Китай — шелк, то есть то, чего в других местах нет. Настоящая торговля нового времени начинается, когда возить начинают то, что могут сделать где угодно, но сделанное лучше. Голландия в XVII веке — изразцы, кирпичи, англичане — ткани...

* * *

Почему Россия не Америка? Не потому, что утверждает господин Паршев. Не потому, что у нас дорогое отопление. Кондиционеры Калифорнии сжирают для охлаждения воздуха в домах энергии больше, чем все кемеровские и челябинские теплосети для его нагрева.

* * *

Эпоха Мэйдзи в Японии, очень резким образом с начала 70-х годов XIX века меняется образ жизни большого, сильного народа, включается механизм тотального образования, и в кратчайшее по историческим меркам время, как раз к началу эпохи большой модернизации, японцы предъявлены в отмобилизованном виде. Немцев Бисмарк тоже спаял «железом и кровью». Тоже ощущение какого-то проекта. Как будто о чем догадывался и все время подстегивал «прусского учителя», чтобы тот подстегивал прусского ученика. Американцы и сами себя любят во многом представить умышленным образованием, государством-корпорацией и потому особо успешным государством.

Наши националисты считают, что русские поспешили стать историческим народом. Вышли на широкую историческую дорожку под чужим ярмом (Романовы). Умнее было бы отсидеться в заволжских лесах, как в историческом термосе, а потом выставить себя в первый ряд со всей сохраненной сложной глубокой национальной силой.

Другими словами, у некоторых народов было это ощущение грядущего «осевого времени», другими буквами — «большой модернизации», а у русских нет. И богатырь, явный исторический богатырь, каким выглядело русское православие в начале ХХ века, растратил себя не ради себя, а ради кого угодно. И теперь рискует перейти в фазу гниения, не пережив фазу цветения.

Как будто у народа есть возможность выбирать время, когда ему окунаться в историю.

Или все же есть?

* * *

«Музыка для толстых» — так правильно назвали джаз. Черные Сент-Луиса его изобрели, и мне нигде не приходилось видеть такого количества толстяков и толстух, как в черных кварталах американских городов.

* * *

Кино. Кажется, это была «Матрица» номер два, длинная драка где-то в середине. Драка повышенной динамичности на движущемся длинном транспорте. Настолько длинная, что я отвлекся, взял газету, пробежал отчет о вчерашнем футболе, перевел взгляд на экран — драка продолжалась. понятно. значит, можно еще чем-нибудь занять внимание.

Но то же самое с перечислениями в прозе. «Маятник Фуко». Умберто Эко, кажется, страшно горд и даже наслаждается способностью нанизывать и нанизывать, ставить одно к одному слова и слова. Все продумано, все осмыслено, даже красиво, пышно, гармоничное нагромождение. Но все сильнее хочется пролистнуть. Дайте мне глоток глагола!

* * *

Мой друг подыскивал себе дом в Лондоне. Поскольку денег у него было немного, обследовал в основном дешевые районы. Спросил у одного муниципального чиновника, а много ли в здешнем районе «черных». Тот очень резко заявил, что такой информацией не интересуется. Во-первых, странно, разве информация в чем-то может быть виновата? Почему она не имеет права на существование? А потом, глупо было бы счесть этого чиновника ненавистником расизма. Скорее наоборот, он сам расист. Он не может себе представить, что человек ищет общество «черных».

* * *

Опять про невероятную «изобретательность жизни». Когда я служил в армии, у нас в роте было два ефрейтора, одного звали Дотов, другого Дзо-

тов. Кроме того, был прапорщик Вехоткин и старший лейтенант Мочалкин. И что делать с этими бесплодными забавностями? Литература иногда вынужденно брезглива и категорически отказывается от таких неостроумных даров реальности.

Вообще, самый идиотский аргумент — «Так было на самом деле»! Все равно, если честно, было чуточку не так, даже если автор старается быть химически честным. И, кроме того: так было — ну и что? Глупее лишь другой титанический аргумент: «Моей теще понравилось».

* * *

Поэзия поступка. Почему-то всегда у меня вызывали тоскливую неприязнь все эти «делатели жизни». Смешение ремесел. Для того чтобы въехать в историю литературы, важнее влипнуть в историю с наркотиками, важнее, чем писать настоящие стихи, и т.д. В серебряные времена работали радикальнее — самоубийство на самоубийстве. Мне больше импонировал Анненский с его застегнутостью.

Но нет, не проскочить, «хоть подошвы, да запачкаешь», как говорил один китаец. Прочитал тут в дневнике у С.Есина про себя (все там, конечно, выискивают про себя, и никто не читает остального), про то, как М.Попов, будучи заперт с вахтером в помещении одного журнала, где выпивал с друзьями, возмутился и выбил ногой входную дверь, демонстрируя редкое свободолюбие. С.Есин заметил, что поступок замечательный, запомнился ему сильнее, чем роман М.Попова, прочитанный им в том же журнале.

* * *

Добившись какого-нибудь реального, огромного успеха, писатели не могут долго пребывать на вершине его в равновесии душевном. Одни сходят с ума, как Кавабата, от невозможности сделать еще один шаг, потому что знают: шаг этот будет не вверх, а вниз, в пропасть. Другие пытаются как-то «конвертировать» свою славу. Самое простое — в знаки отличия, деньги, но это для мелочи. Большие люди стремятся преобразить реальность вокруг себя. Толстовство и т.п. «Выбранные места» та же самая песня. Как сосуществовать с доказанной гениальностью, оставаясь только на словесном поле. Надобно идти в поле жизни. Властитель дум хочет видеть плоды своего властительства.

Солженицын рвался в Думу и телевизионные проповедники

Да даже Акунин. Стал любимцем среднего читающего класса, заработал нечто вроде авторитета и тут же поскакал с ним на идеологические пути. «Красный петух», как ни крути, удар исподтишка по боженьке. Читательский авторитет зарабатывался, чтобы потратить его на поганенькую шпильку.

* * *

Особый талант — делание литературной карьеры. Делатели своего успеха. Есть гении со встроенным в характер импресарио. Первый — Солженицын. Самая интересная книга — «Теленок», руководство: как преуспеть при тоталитарном режиме, не работая на режим. Да, там каждая вторая мысль — «я им докажу!». Кроме того — Маркес, его вообще звали Габриэль Гарсия Маркетинг. Будучи ослепительным талантом, он обладает виртуознейшей способностью этот талант еще и преподносить. Но он хотя бы скрытен и лукав и сам про свои методы не проговаривается. А Солженицын величественно простодушен, выпустил разоблачение про себя, и плевать ему.

* * *

Протестанты ищут в Писании указаний, кто спасется, и находят главный признак — богатство, успешность. Православные уверены: богатеи не спасутся («иголье ушко» и верблюд). На самом деле в арамейском тексте имелся в виду не верблюд, а канат, там созвучие. Очень может быть. Хотя и у каната не много шансов, чтобы пройти в игольное ушко.

* * *

Вкус. О вкусе спорят. Например, дико сказать: у Пушкина был хороший вкус. В наборе его активных творческих качеств это такая несущественная деталь, что и говорить смешно. Но носители вкуса сплошь и рядом лезут диктовать что-то, оценивать, ставить на место явление или человека.

Чем манифестируется вкус? Мнением. Мнение бесплотнее, чем ничто, а претендует на власть надо всем.

* * *

«Чернь» в понимании Пушкина, надо думать, ценители, то есть носители, исключительно вкуса. Больше всего их оказалось среди критиков «Истории» Карамзина.

* * *

Еще долго бы упражнялся мыслью по этому поводу, но тут набрел у Витгенштейна:

«У меня есть вкус.

Самый утонченный вкус не имеет ничего общего с творческими возможностями.

Вкус есть уточнение впечатления, но впечатление не действует, оно принимает.

Вкус исправляет, а не дает рождение».

Мои мысли совпали с мыслями великого человека. Хоть гордись, честное слово.

* * *

Непрямые поставки в литературе. Часто в книге интереснее не то, о чем пишет автор, а пролезающее в сознание читателя контрабандой.

«Бесчестье» Кутзее. Дочь африканера насилуют на ее ферме трое черных парней. Она не хочет подавать в суд. «Историческая вина». Эта голландка — лесбиянка; изнасилование лесбиянки большее преступление, чем изнасилование девственницы, считает герой романа, отец изнасилованной. Расплата за столетия издевательств над черными на юге Африки. Трудно спорить, те африканеры виновны в жестоком, чудовищном обращении с аборигенами. Но в данном случае ни сама изнасилованная, ни ее отец ни в чем персонально не виноваты. И автор ни в чем «таком» не замечен. Трепет политкорректности в каждой строчке текста. В романе слово «негр», кажется, не употреблено ни разу. В этой готовности платить по счетам своего провинившегося «рода» есть что-то омерзительное. Выдается за мудрость: такая жизнь здесь у нас в Африке, надо заплатить дань, пройти инициацию... Прочая чепуха.

К вопросу о том, что история может потребовать от живущих ныне. «В затылок наследников русоволосых история молча швыряет свой посох». Сын еще, может быть, отвечает за отца, но, когда с него требуют ответа за праотцев, ответа требует хитрый демон.

* * *

Что родина может потребовать от своего сына? Жизнь? Наверно, может. Государство, представитель страны, что расположилась в пределах родины, решает, когда и где он будет ее отдавать. Государство убеждено, оно знает, что, и когда, и где нужно от гражданина родине.

И вообще, где заканчивается государство и начинается родина? Некоторые берут на себя смелость утверждать, что знают. Они чаще всего и работают представителями государства среди народа. За большие деньги.

Но это длинный разговор.

А вот честь?

Может ли государство требовать у человека честь? И вообще, не монстр ли оно после того, как такое потребует?

* * *

Важнее всего то, что написано на знаменах. Делай что хочешь, но тайком. Англичане придумали концлагеря и агрессивную войну без намека на законные основания (Трансвааль), но только Гитлер похвалялся и требовал, чтобы за ним признали право быть людоедом. Гитлер открыто обещал истребление всех некондиционных людей и народов. Сталин тоже убил много, но официально боролся с недостатками, эксплуатацией человека человеком, врагами народа и так далее. «Тройки» были пародией на настоящий суд, но суд был хотя бы в виде пародии.

Японцы считали всех неяпонцев существами ниже себя, то есть они даже не расисты и не нацисты. Немцы ставили себя на особое место в человеческом мире, а японцы всех остальных просто не считали людьми. Человек, забивающий барана или измождающий лошадь на работах, не расист. Японцы относились к остальным как к баранам и лошадям. Но не слишком манифестировали по этому поводу. В результате образ Японии в целом куда менее демоничен, чем образ гитлеровской Германии. В романе Ф.Дика «Человек в высоком замке» описан мир, построенный после победы Германии и Японии во второй мировой войне. Так вот в той части, где правят японцы, жизнь куда симпатичнее. Хотя, если всмотреться, что они на самом деле творили в Китае, Корее...

* * *

Бахтин был большим поклонником Вяч. Иванова. Удивительное ощущение: Бахтин далеко не все понимает в литературе.

* * *

Проблема положительного героя: Шерлок Холмс, Робин Гуд, капитан Блад... у англосаксов это обязательно действующий человек. У нас Зосима — чистая бездеятельная святость. Принято говорить: надуманная фигура. Платон Каратаев — это старец Зосима в условиях военных действий. Даже если эти военные действия изображены убедительно, положительность Платона неубедительна. Но все не так плохо, у нас есть и более подвижные персонажи, явно окрашенные положительным цветом: Николай Ростов, Гринев. Просто не принято выпячивать их, выставлять как аргумент по этой части. Как будто есть какая-то в них недостаточность.

* * *

Возможен ли убедительный положительный персонаж? Предмет будет увиден, только если к нему приделать какие-нибудь тени.

Тут главное суметь побольше положить на ту чашу весов, которая должна уравновешивать положительность героя. Холмс — взломщик, наркоман, скверно играет на скрипке, безапелляционен в суждениях до хамства...

Ходжа Насреддин разоритель чужих гаремов и вообще «нарушитель спокойствия».

И тем убедительнее образ. Вообще, в идеале — создать образ положительного серийного убийцы.

* * *

Почему отрицательные персонажи часто получаются убедительными, а положительные редко? Отрицательных автор пишет с себя, владеет материалом, а положительных надо выдумывать.

* * *

Улица Центральная на окраине города Видного. У обшарпанных ворот затрапезного домика, в тени ржавого «жигуленка» лежит пес, такой же жалкий и старый, как домишко, им охраняемый. К воротам шикарного особняка, что расположен на противоположной стороне улицы, подъезжает «порш кайен». Пес-оборванец подходит к нему, поднимает лапу и выразительно делает свои дела на мощное колесо. Потом медленно возвращается на прежнее место. Он не просто верен своему хозяину — он считает нужным продемонстрировать это.

* * *

Толстой: если плохие люди объединяются, то почему бы и людям хорошим не объединиться? Странно, как такой человек не понимает простой мысли: стоит хорошим людям вступить в какое-нибудь плотное сообщество, как они хорошими людьми быть перестанут. Корпоративная правда тут же встанет над общечеловеческой.

* * *

Как-то во время моей службы в армии на политзанятиях был случай. Был у нас боец по фамилии Пундис, донецкий парень, сплошь и рядом рубивший очень грубую правду-матку. Это был не вид правдолюбия, а обычное хамство. Однажды к нам на батальонные политзанятия зашел проверяющий генерал. Пундиса обычно не пускали на парадные мероприятия, запихивали куда-нибудь в наряд на кухню или в кочегарку, чтобы не ляпнул чего-нибудь не к месту, а тут проверка суперважная, никак этому Пундису нельзя было попадаться на глаза генералу, о чем комбат дал особое распоряжение. И конечно, Пундис оказался в первом ряду, и конечно, генерал обратился с вопросом именно к нему. Вопрос был простой:

— Кто главный противник нашей страны на международной арене?

Пундис встал, насупил брови, изображая напряжение ума, прищурил глаз даже и выдал:

— Киев!

Чем закончилась для комбата проверка, я не помню. Дело в другом. В последнее время мне все чаще приходит на ум мысль, что Пундис был, в сущности, прав и на том политзанятии сыграл роль пифии.

* * *

Встреча папы Бенедикта в Мадриде. Демонстрация протеста. Много тысяч народа. Интересен состав собравшихся: проститутки, голубые, наркоманы. Я их понимаю. Папа и не должен им нравиться. Он напоминание, что еще есть организации на планете, где извращения и проституция считаются грехом, пусть и в составе ее самой полно грешников. Поставишь под сомнение чистоту церкви, поставишь под сомнение однозначность своего собственного греха.

* * *

Булат и злато.

Александр Белай, будучи прорабом на строительстве дома в советские годы, сдавал среди прочих и квартиру, предназначавшуюся для секретаря райкома. Для него расстарались. Ручки в двери вставили бронзовые, унитаз особый и так еще по мелочам. В остальном квартира партийного начальника мало чем отличалась от квартиры какого-нибудь слесаря. И секретарю такое положение дел нравиться не могло, конечно. Втайне он считал, что ему положено больше. И так думала вся партийная номенклатура. Главная их мысль была в том, чтобы превратить довольно статусную ренту, вещь неуклюжую, непластичную, плохо управляемую, в прямой капитал.

Дети партчиновников, мотавшиеся на Запад, вывезли оттуда жажду совсем новой жизни. Партийные ряды пропитались этой жаждой. Это привело к грубой, грязной монетизации льгот, чем в экономическом смысле и была гайдаровская революция. Но спустя некоторое время выяснилось, что деньги сами по себе беззащитны. Только должность в госаппарате гарантирует их сохранность. Иначе какие-нибудь бандиты, дикие или чиновные, булат отнимут.

Произошел частичный откат, денежные люди стали обзаводиться мандатами, а еще лучше — должностями, люди с должностями стали обзаводиться большими деньгами.

Вся наша гайдаровская революция элементарна, как двухходовка.

У нас теперь система: немного злата, немного булата.

* * *

Николай Вавилов похоронен в ящике для СЕМЕННОГО картофеля.

* * *

Книга — сила. Зорий Балян еще в советские времена выпустил сочинение под названием «Очаг», о Нагорном Карабахе, и там до сих пор все сложно.

В Индии внезапно в 1981 году экранизировали книгу, известную индусам много сотен лет, — «Рамаяну», 70 серий, и это подняло волну индуистского фанатизма, с которой до сих пор никто не знает что делать. Перебили тысячи христиан и мусульман и не думают останавливаться.

Окончание следует.

Ксеркс

Комментарии

Книгоноша