Лесник

Забайкальский хутор ночью всплывет со дна,
А за ним из темени банька курная вслед.
А кругом тайга; монголоидная луна
На таежный хутор сеет желтушный свет.

То сова кычет, то филин ухнет из тьмы,
Лисовин тявкнет, свистнет бурундучок...
Ох, не скоро из каторжных нор зимы
Прорастет лето, примется петь сверчок.

А ведь прежде жизнь рекою вольно текла,
Но, пройдя через зимний обжиг, застыла в лед.
Спят таймени в ямах в плену речного стекла;
Пьяным чукчей вьюга тоскливо в трубе поет.

Бог по списку сверяет, кто там в воде зарыт
И кому дожить до спасительного тепла.
Велика от щедрот Божьих смертным корысть.
Выметает слабых из жизни зимы метла.

Зимородки, и те теперь почти не поют...
Над тайгой проплывает «боинг» с коммандос зверств.
Янки пьют в нем, наверно, кофе и лопают свой фастфуд.
И лесник им кажет вдогонку средний торчащий перст.

Растворились в дымке. Плюнь и к делам вернись.
Вороватая сойка в дверь шмыгнуть норовит:
«Погляди, старик, к весне повернула жизнь».
Слег лесник, занедужил, исчез как вид.

А ведь был, обонял природу, косил траву,
Браконьера, как зверя, чуял за километр.
Поглотила тайга к зимовью его тропу.
Он теперь молодой орешник иль юный кедр...


Памятное

Я сдыхал, а жизнь все равно текла,
Мне в гримасу стужа сводила рот.
Я потемок ждал, чтоб украсть тепла,
Если в эту ночь повезет.

Из депо сипел паровозный пар —
На парах пыхтел огнезёвый зверь,
Источала топка несносный жар.
А в избе у нас примерзала дверь.

У него же — тендер угля, балласт.
Это — корм слона за его труды.
Но не то что мне — никому не даст
Он еды своей и воды.

А вокруг — набитая углем страна.
Но она не то чтоб мне не нужна,
Как и я не то чтобы ей не люб.

Но трещит мороз, а печь холодна,
И больная мать лежит у окна,
И сварить мне не на чем суп...


* * *
Дождь полощет гнилые рощи.
Край из тех, на какие ропщем.
Есть места поприятней, в общем,
Поулыбчивей, потеплей.
Озирая планету сверху,
Бог устроил природе сверку,
Гор, саванн и пустынь поверку —
Тех, что были и что теперь.

Реки стали грязней и уже,
Море вроде мазутной лужи,
Люди — звери и даже хуже.
Разве так замышлял Творец?
Мы совсем не такими вышли,
Как задумывал нас Всевышний, —
Жертвы страсти, мамоны, Кришны.
Спаси, Пастырь, Твоих овец!

Вроде ад? Но без всякой меты —
Смесь фекалий, пурги, цемента.
Раем точно не пахнет место.
Уж какой тут у нас Эдем!
У полярной мерзлой параши
Спирт заесть подгоревшей кашей,
Песняка завести сквозь кашель.
А ведь Бог замышлял шедевр!


* * *
Не ломись в тюрьму, не целуй замки,
Не просись к теням на постой.
Брешь в душе терновым кустом заткни,
Родниковой залей водой.

Я смотрел на смерть сквозь дыру в судьбе,
Мне лорнетом служил капут.
Я подсуден Вышнему лишь Судье.
Он-то знает — зачем я тут.

Если смерть — зачем? Для чего она,
Если некому выть по мне?
Для чего тогда эта жизнь дана,
Где и жил-то я не вполне?

Я до правд Твоих не дорос, Господь:
Всюду вижу один обман.
Все, что нажил я, горемыка-плоть, —
Слепота да пустой карман.

Погляди вокруг — ни моей вины,
Ни моей родни, ни жены.
Долистать успеть этой жизни сны,
Ибо мне минуты тесны.


* * *
Отмотал две трети земного срока;
Остается меньше даже, чем треть.
И поскольку было око за око,
Вскоре нечем стало смотреть.

Недобиток ссыльный с глазом на скотче,
Для жены обуза и для детей.
Не обрыдли Тебе, Авва Отче,
Кастаньеты громких моих костей?

Устаю бороться с волчицей-болью;
Под ребром металл, под язык ментол.
С кем сражался я? Не с самим собой ли?
С этим вряд ли справится валидол.

Был в отключке, в коме, в палате тяжких;
Чтоб не сдох, сквозь шланг мне вводили снедь.
Здесь я вроде пятиэтажки,
Той, что сносят: чего жалеть!

Отпусти на волю меня, сестричка!
Я не кенар пленный, чтоб в клетке петь.
Говорят, до рая есть электричка.
Вот бы мне на нее успеть!


* * *
Так вот она, собака, где зарыта —
Что клянчила куски у общепита,
От кирпича спасалась наутек,
С прокушенною лапой в давней драке!
Четвероногая душа собаки
Забыла взять на небо поводок.

Уравнены в правах бесстрастной смертью
Мы с теми, кто в намордниках и с шерстью,
И с птице-рыбо-зверем, и с ежом.
И бомж последний, и товарищ Брежнев —
Всех изымает смерть из жизни прежней.
Звездец всему живому предрешен.

Любой из нас ей на закланье вырос —
И рослый слон, и незаметный вирус,
И целый этнос — все подвластны ей.
На родине, меняющей названья,
Трудна для нас наука выживанья
Средь майданутых. Но Творцу видней...


* * *
В Москве-реке снуют окурки,
Ныряют девки-перестарки,
Бузят поддатые придурки
На перегруженной байдарке.

А в Марьин-роще делят урки
Ломбарды, рынки, таксопарки.
Пока менты храпят в дежурке,
Откаты им готовят чурки.

И как-то все выходит боком.
Не успеваешь оглядеться —
Стоишь с грехами перед Богом.
А Он прощает лишь младенцам.

И кров дает переселенцам,
И пропитание бездомным,
Калечным, слабым иждивенцам.
И доброта Его бездонна.

И Благодать Его бездомна.
Ведь Он был Сам рожден в овчарне.
Как оправдаетесь пред Овном,
Цари, псари и злые парни?


* * *
Жизнь моя с возрастом вышла из моды.
Задвигаю ее в глубь комода.
Но она вдруг падает с полки,
Разлетясь на осколки, хрустя и звеня.
И из каждого ее кусочка
Глядят на меня два сына и дочка
И множество маленьких меня...


* * *
Пока глаукома не съела второй мой глаз
И угольный мрак не закрыл от меня весь мир,
Хочу, человеки, запомнить, сердешных, вас,
Кому я был другом иль до сих пор не мил.

Ютился в столице иль в ста от нее верстах,
Считал копейки до следующей беды.
А что до сожженных мною в сердцах мостах —
По зимнику переправитесь, когда прочными станут льды.

Сезон — на плаву, а три других — на мели.
Но верю: придет вода, и плыть кораблю.
Уже без меня. (Врачи помочь не смогли.)
Но все еще жизнь люблю. И кум королю.


* * *
Ночами что-то ищет в сенцах,
Кому-то жалуясь со сна,
С веревки скинет полотенца,
И вновь глухая тишина.

Вздохнет, и шторка затрепещет,
В трубе скребется, в ставню бьет.
Простыл? А может, что похлеще
Ему покоя не дает...

Почто ты маешься, сердешный?
Иль от людей передалось?
Ведь ты анчутка, нежить, леший!
Что ж у тебя все вкривь да вкось?

Зачем вчера свалил корыто
И давишь кур исподтишка?
Он зыркнет на меня сердито
И крутит пальцем у виска.


Дошел до края

Дошел до края. Вот он — край
Родимый. Двор мой тоже с краю:
Колодец, яблони, сарай,
Собачья будка у сарая.

Истлел в кладовке мой бушлат;
Давно похоронили маму;
Колодец сгнил, жена ушла,
И рай мне стал не по карману.

Мне стыдно, что застал меня
Земляк за созерцаньем рая.
Здесь полпогоста — мне родня,
А я — живой — дошел до края!

Их лица, мимика, глаза —
Давно добыча глины рыжей.
Но их родные голоса,
Звучат все явственней и ближе.

С креста слетела птичка — «фьють!».
А может быть, душа, не птица?
Тут на поминках бражку пьють —
Она в вино не превратится.

Я сроду ноги унести
Умел от шумных сборищ общих.
Но мне вовеки не уйти
От дорогих моих усопших.