Богослов, дипломат и шифровальщик

Автор публикуемой нами статьи «Воздадите кесарева кесареви и божия богови» человек, свыше удивительно одаренный совершенной необыкновенностью, в русском стиле. Юрий Александрович Колемин был и миссионером-богословом, и дипломатом, и главой шифровальной службы России.

Ю.А. Колемин родился 6 апреля 1874 года в семье русского дипломата, аккредитованного при дармштадтском дворе, Александра Александровича Ко­лемина и Александры Адамовны, урожденной графини Гутен-Чапской (1.(?)11.1853 или 1854–8.05.1941), римо-католического вероисповедания.

По законам Российской империи дети от межконфессиональных браков должны были быть крещены в православной вере. И младенец Георгий 23 апреля того же года был крещен в Кpестовоздвиженской цеpкви пpи pоссийской миссии в Швейцаpии, в Женеве. Среди восприемников, между прочим, была жена коллежского асессора князя Андpея Васильевича Тpу­бецкого княгиня Софья Николаевна Тpубецкая (1836–1884), уpожденная Смиpнова, дочь знаменитой А.О. Смир­новой-Россет (1809–1882).

Родители Юрия Александровича впоследствии развелись.

Далее Александра Адамовна Колемина была замужем еще дважды. Так, 30 апреля 1884 года она стала морганатической супругой великого герцога Людвига IV Гессен-Дармштадтского и получила титул графини фон Ромрод. Среди падчериц у графини Ромрод оказались, между прочим, две знаменитые сестры-принцессы, ставшие в будущем одна российской императрицей Александрой Феодоровной, а другая — великой княгиней Елизаветой Феодоровной. Однако этот союз не понравился слишком многим, в том числе английской королеве Виктории и германскому императору Вильгельму I, и в течение года он был аннулирован.

В третьем браке она была за Василием Романовичем Бахерахтом, выйдя за него в январе 1893 года в Женевской русской церкви. В этом браке Александра Адамовна отметилась и как писательница. В 1901 году, во время службы мужа министром-резидентом в Марокко, она выпустила под инициалами «M-me A. de B.» свои путевые марокканские заметки на французском языке, озаглавленные «Une mission à la Cour chérifienne» («Миссия при Шерифском дворе»)...

Юрий Александрович Колемин детство и юность провел с матерью, а затем, получив хорошее образование, поступил на службу в дипломатическое ведомство. Большую часть времени он прослужил секретарем в посольстве в Мадриде. Там же, в Испании, он нашел свою супружескую половину — Марию дель Валле Виллаверде*.

Будучи глубоко верующим человеком, Ю.А. Колемин отметился в Мадриде обращением в Православие начальника отделения генерального штаба в Испанской королевской армии Викентия Гарсию Рюи-Переса. «Вместе они, — писала пресса, — проштудировали литургии св. Василия Великого и Иоанна Златоуста, катехизис и сочинения о. Владимира Гетте, сочинения Хомякова**, специально для Викентия переведенные на испанский язык г-ном Колеминым, православный молитвослов и многое другое»***.

После возвращения в Россию он состоял секретарем канцелярии министра иностранных дел, а также был членом цифирного комитета, который ведал всей шифровальной службой в Министерстве иностранных дел Российской империи. В 1917 году он возглавлял шифровальный отдел МИДа.

Именно в эти последние годы перед революцией Ю.А. Колемин пишет несколько работ, которые составили ему репутацию яркого христианского полемиста и глубокого православного апологета. Главным его трудом стала изданная в 1913 году книга «Римский духовный цезаризм перед лицом Соборной Православной Церкви»****.

В 1917 году революция в России взвесила все земное, и оно оказалось слишком легким для дальнейшего существования. Традиционная Россия ушла в небытие, а вместе со страной были потеряны и многие уникальные ее люди.

Как и многие другие, Ю.А. Колемин эмигрировал. Сначала в Испанию, на родину своей жены-испанки, а затем, в 1920 году, состоял в формальной должности первого секретаря посольства в Париже. Во Франции и Швейцарии он не раз выступал с публичными богословскими лекциями, в основном о разностях подходов православия и католичества к тем или иным вопросам. В 1921-м он был рекомендован для участия в Русском зарубежном церковном соборе в Сремских Карловцах.

Скончался он 22 ноября 1958 года в городе Веве, в Швейцарии, и похоронен рядом с матерью и отчимом.

После него остался большой архив, около 300 единиц хранения, в числе которых находятся рукописи его трудов, переписка и другие печатные материалы. Все это сегодня хранится в Бахметьевском архиве в США* и ждет своего заинтересованного исследователя.

Михаил Смолин

1

Случается иногда, что какая-нибудь аксиома становится похожею на старую монету, у которой надпись потеряла свою ясность от продолжительного хождения. Нечто подобное, кажется, случилось с одним известным евангельским наставлением, которое является исходною точкою для того доклада, который я имею честь представить на ваше снисходительное благовоззрение.

Наставление это следующее: «Воздадите кесарева кесареви и Божия Богови». При всяких подходящих или неподходящих обстоятельствах, когда хотят доказывать нравственную обязанность подчинения требованиям предержащей власти, принято ссылаться на это Христово изречение, причем, заметьте, оно всегда приводится в пользу кесаря. Таково общее употребление евангельского текста в нашем обиходе. Однако такой способ ссылаться на Св. Евангелие не только не помогает, но приносит даже весьма ощутительный вред.

Ссылка состоит из двух частей, из коих первая сама по себе не может быть правильно понимаема без полного и ясного понимания второй; в правильном же понимании соотношения обеих именно и состоит затем вся трудность. На это обыкновенно закрывают глаза, приводят ссылку и отделываются от дальнейших рассуждений утверждением, что между обеими частями наставления противоречия нет. Конечно, это мы знаем, что Спаситель Себе Самому не противоречит. Но голословное упоминание об этом все-таки не помогает. Христос Спаситель, конечно, знал, про что и о чем Он Сам говорил; но здесь необходимо, чтобы Его правильно понимали мы. И если хотят доказывать на основании Его изречения, что всякое кесарево требование есть кесарево право и добро, а не Божие, то такое доказательство уже совсем никуда не годится, как мы сейчас увидим.

Конечно, если бы на земле все обстояло великолепно, то и не было бы никогда на этот счет никаких сомнений; но ведь, к сожалению, этого нет, хотя, конечно, мы уже и продвинулись несколько с тех пор, когда христианские мученики, отказывавшиеся подчиняться повелению кесаря, требовавшего от них жертвоприношения идолам, доказывали смертью своею, что между требованиями кесаря и повелениями Бога могут иногда существовать противоречия непримиримые. А ведь наставление «воздадите кесарева кесареви» было дано Спасителем тогда, когда Кесарь был язычником, и, следовательно, оно относится к кесаревой власти самой по себе, совершенно независимо от того, какую религию исповедовал бы ее носитель. Это очень важно иметь в виду, потому что иначе можно было бы подумать, что при кесаре-христианине никакие такие противоречия уже невозможны, что было бы суждением совсем поверхностным.

В настоящее время, конечно, благовонных жертвоприношений каменным и деревянным идолам никто уже больше от нас не требует. Но идолы бывают разные и идолопоклонство бывает всякое, отнюдь не только материальное. Каждый раз, когда мы преклоняемся перед земными интересами, хотя бы и высшего, например государственного, порядка, до такой степени, что ради этих интересов мы готовы пожертвовать нашею обязанностью перед Христом и Его святыми велениями, мы ставим создание выше Создателя и являемся виновными в нравственном идолопоклонстве. И кто же среди нас может утверждать, что он не виновен в этом нарушении первой заповеди? Все мы всегда виновны, и пока мы самих себя не очистим от этого греха, до тех пор между требованиями Кесаря и повелениями Бога могут быть противоречия, в которых мы имеем христианскую обязанность разобраться.

Однако это вовсе не так просто и не так уже легко. Ведь требования христианства суть требования абсолютные, насчет которых с точки зрения абсолютной никакие компромиссы невозможны. Сказано: не убей! — и кончено. Требование безусловного христианства в этом случае, как и во всех других, недвусмысленно и категорично. С точки зрения безусловного христианства всякое убийство, хотя бы, например, ради отечества на войне, есть грех и неправедность, потому что в этом действии мы уже поставили наше отечество выше Бога. Отечество посылает сыновей своих на подвиг ратный и повелевает им: убей! Тогда как те же воины от Бога получили недвусмысленный завет: не убей! Как тут быть? Много уже было писано и сказано о том, как совместить войну и суровые требования брани с заветами христианства. В принципе все соглашаются насчет того, что кровавые законы войны противоречат учению христианскому, а между тем ведь среди воинов бывали и святые. Доблесть воина, проливающего свою кровь за величие и за славу родины, всегда признавалась добродетелью в Церкви Божией, и наша христианская совесть не только оправдывает ратный труд христианина, но даже превозносит подвиг его самопожертвования до небес. Однако, если стать на точку зрения безусловных требований христианства, этот подвиг перед лицом неумолимого абсолюта ведь сводится в действительности только к послушанию Кесарю до собственной смерти включительно, чтобы убивать возможно большее число врагов и таким образом воздать отечеству то, что принадлежит только Богу! Мы потом увидим, как следует разобраться в таких вопросах с точки зрения христианства. Но сначала мы еще скажем, что этот пример поражает нас только своею ничем не прикрытою ясностью.

На самом же деле из таких компромиссов между повелениями власти земной и власти небесной состоит вся наша жизнь. Вся гражданская наша жизнь есть сплошной компромисс, в котором мы призваны рядить и судить, несмотря на евангельское слово: не судите да не судимы будете; в котором мы сопротивляемся злому, несмотря на евангельское слово о непротивлении ему; в котором мы просящим не только не отдаем рубашки с нашего тела, но вместо этого учредили целую финансовую и экономическую социальную систему, спокойно применяемую христианами в интересах государственных и общественных по лозунгу vae victis — «горе побежденным!»; в котором мы, одним словом, считаем христианскою доблестью гражданское исполнение долга, сводящегося не к принципам христианской правды, а к нормам языческого права.

Было бы тщетным трудом отыскивать в евангельском учении какое бы то ни было указание на то, чтобы такие обязанности соответствовали бы его непререкаемым основам. Все противные утверждения основываются на недомыслии и опираются в лучшем случае на доводах, из которых можно вывести только одно заключение, а именно что христианство лишь с терпимостью относится к греховному миропорядку, установленному среди нас по причинам глубокого нашего падения. Оно не оправдывает этого миропорядка по существу, но относится к нему с терпимостью и учит нас, что путь к освобождению от этого зла отнюдь не заключается в насильственном его отвержении, а в постепенном усовершенствовании христианской личности всех и каждого индивидуально, вследствие чего известные учреждения и порядки языческого права становятся постепенно несоответственными росту человеческого сознания христианской правды и потому сами вымирают.

Я вам приведу один пример: рабство. Никто, думается, не станет отрицать, что институт рабства несовместим с христианством. А между тем стоит только обратиться к апостольскому учению, например к посланиям святого апостола Павла, чтобы усмотреть, насколько христианство относилось с уважением ко взаимным обязанностям рабов и господ друг к другу. Оно этих обязанностей не отрицало. Не отрицанием человеческого грехопадения и отвержением его последствий побеждается и уничтожается социальное зло по учению христианскому, а постепенным его преображением в добро и в праведность. Не с отрицанием нашего несчастного состояния пришел Христос в этот мир, а взяв это состояние на Себя до крестной смерти включительно. Вот на рабстве можно проследить это положение с чрезвычайною ясностью, потому что институт этот благодаря Христу является уже отжившим. Скажет ли кто-нибудь, например, что рабство согласуется с христианством и что христианство проповедует внутреннюю правду рабства на том основании, что оно через святых апостолов относилось с уважением к вытекающим из этого института обязанностям? Это было бы нелепо. Не правда ли?

Точь-в-точь такою же нелепостью являлось бы утверждение, что война, суды, администрация и вообще вся наша языческая гражданская жизнь согласуется, мол, с христианством, потому что последнее требует от нас честного исполнения гражданских обязанностей и потому что среди воинов и князей были святые угодники.

Нет. Ни война, ни суды, ни тюрьмы и наказания, ни администрация, ни вообще наша гражданская жизнь сверху донизу и снизу доверху с христианством ничего общего не имеют и являются противными учению Спасителя нашего в самом корне своем. Нам же только остается изучить причины, по которым мы наряду с принципиальным отвержением всего этого в христианстве наблюдаем непонятный с первого взгляда практический компромисс.

Вот о причинах этого допускаемого христианством практического компромисса по вопросам, в которых оно же в абсолютном смысле дает только один возможный, вполне отрицательный ответ, мне бы хотелось высказаться.

2

Как вы видите, учение об этом христианском практическом компромиссе явно противоречит известным теориям графа Льва Толстого о непротивлении злу. Толстой и его ученики отвергают этот христианский практический компромисс и знать о нем ничего не хотят. Они о себе полагают, что с требованиями немедленного всеобщего практического абсолюта они сами якобы находятся на почве Св. Евангелия, но совсем не отдают себе отчета в том, что в основе всего этого лежит только их собственное заблуждение, с точки зрения христианства абсолютно невежественное.

Это заблуждение имеет только одно достойное себя сопоставление, а именно — сопоставление с теми несчастными опровержениями, с которыми против толстовского учения выступали его официальные оппоненты. Эти последние начинали доказывать Толстому и его ученикам, что вся наша языческая вакханалия отлично, мол, соответствует христианству, по которому при известных обстоятельствах, видите ли, убивать и бесчинствовать все-таки можно, так чтобы хорошенького было, что называется, понемножку. Позвольте нам выяснить истинное отношение христианства к этому спору при помощи Св. Евангелия и разрешите мне на сей предмет прочесть вам одну известную притчу, которая является необходимым руководством для нашей сегодняшней темы.

«Один человек был богат и имел управителя, на которого донесено было ему, что расточает имение его.

И, призвав его, сказал ему: что это я слышу о тебе? дай отчет в управлении твоем, ибо ты не можешь более управлять.

Тогда управитель сказал сам в себе: что мне делать? господин мой отнимает у меня управление домом; копать не могу, просить стыжусь.

Знаю, что сделать, чтобы приняли меня в домы свои, когда отставлен буду от управления домом.

И, призвав должников господина своего, каждого порознь, сказал первому: сколько ты должен господину моему?

Он сказал: сто мер масла. И сказал ему: возьми твою расписку, и садись скорее, напиши: пятьдесят.

Потом другому сказал: а ты сколько должен? Он отвечал: сто мер пшеницы. И сказал ему: возьми твою расписку и напиши: восемьдесят.

И похвалил господин управителя неверного, что догадливо поступил; ибо сыны века сего догадливее сынов света в своем роде.

И Я говорю вам: приобретайте себе друзей богатством неправедным, чтобы они, когда обнищаете, приняли вас в вечные обители.

Верный в малом и во многом верен, а неверный в малом неверен и во многом.

Итак, если вы в неправедном богатстве не были верны, кто поверит вам истинное» (Лк. 16, 1–11)?

В современной официальной богословской науке эта притча имеет целую литературу, о которой, однако, нельзя сказать, чтобы она много содействовала правильному ее пониманию, главным образом потому, что эта литература, вместо того чтобы прислушиваться к мудрости и сердечной простоте православия, в разборе названной притчи чаще всего ссылается на бездушные разглагольствования немецкой теологии. Позвольте мне совершенно не касаться этой стороны вопроса и передать вам здесь, применительно к вопросу о Кесаревой власти, содержание притчи не через какие-нибудь теоретические построения с учеными ссылками, а простым языком, приуроченным к подлинному евангельскому рассказу.

«Один человек имел управителя, на которого донесено было ему, что расточает имение его. И, призвав его, сказал ему: что это я слышу о тебе? дай отчет в управлении твоем, ибо ты не можешь более управлять».

Этот горький приговор ожидает каждого из нас, ибо все мы — грешные управители Божьего достояния на этой земле. Грешные мы управители, расточающие Божие достояние, о котором совершенно забываем, что оно вручается нам не как собственность. Собственного, кроме нашего греха, мы ничего не имеем. Все, чем мы пользуемся, и притом не только в смысле материальном, есть Божия собственность. Он один хозяин, и в угоду Ему одному мы призваны управлять всем тем, что имеем: средствами, положением, правами нашими, личными, общественными и государственными, всею совокупностью наших социальных функций и всем нашим духовным и материальным достоянием. Каков может быть, каков должен быть приговор праведного хозяина, требующего от нас отчета по жалкому нашему управлению Его имением? Приговор может быть только один: «Ты не можешь более управлять».

«Тогда управитель сказал сам себе: что мне делать? господин мой отнимает у меня управление домом, копать не могу». Конечно, какие же у меня силы для того, чтобы стяжать себе богатства, могущие меня обеспечить? «А просить стыжусь». Конечно, смиренная просьба о таковом богатстве есть удел пустынников и праведников, а я, грешный человек, живу в мире и, правду сказать, стыжусь юродства.

«Знаю, что сделать, чтобы приняли меня в домы свои, когда отставлен буду от управления домом». Я окажу теперь от имени и по доверенности моего господина некое особое снисхождение всем ближним, среди которых и сам я живу на этом несчастненьком земном шаре. Все они ведь состоят должниками моего господина, и вот когда я отставлен буду от управления и обнищаю, то есть когда уйду отсюда через двери смерти в то место, где никакое покаяние мне уже не поможет и где вся моя надежда будет только на молитву Церкви, тогда мне все-таки хорошо будет в конце концов, когда ближние мои, из поколения в поколение, устроят свои домы, то есть вечную обитель человечества. Ибо они тогда вспомнят обо мне и о моем снисхождении к ним, будут хлопотать и молиться за меня как за доброго члена своего общества и дадут мне какое-нибудь местечко, где я тоже буду пользоваться теми небесными благами, которые выпадут на долю спасенного и преображенного мира. Вот я так и буду делать.

«И призвал управитель должников господина своего, каждого порознь». Каждого порознь! Как это замечание великолепно! Он, видите ли, сам действует как управитель в человечестве от имени своего Господина, на место которого ставит себя. Он облекается, так сказать, в полномочия своих социальных функций... и говорит как член от общества человеческого; а должники, которых он призывает, — это члены того же человеческого общества, порознь. Теперь слушайте, что он делает:

«И, призвав должников господина своего», то есть всех ближних своих, «каждого порознь, сказал первому: сколько ты должен господину моему?». Он сказал: много я ему должен, ибо всем обязан. Я ему должен представить безусловное исполнение мною всех его заповедей. Абсолютное воздержание от убийства, от суда, от клятвы, от противления злому и вообще от всего-всего решительно, что составляет саму обстановку нашей социальной жизни на земле. Трудно мне, не знаю, что делать: каким образом я исполню обязательства, требующие от меня безусловного отказа от нынешних условий мира и определяющиеся в расписке моей абсолютным послушанием, числом 100?

И сказал ему: «На, возьми твою расписку, благословляю тебя обещать нашему Господину честное исполнение только половины всего этого. Напиши: 50. Все же мы слабые люди и дорожим своею безопасностью, своей службой, нравственным и материальным достоянием того общественного и национального круга, в котором мы родились, дорожим государственным порядком, без которого мы не могли бы пользоваться всеми этими благами, так как мы слабы и немощны! опираться на чистую духовность не можем! на! благословляю тебя! — сказано тебе “100” в твоей расписке, “не убий”, — напиши “50” и ступай бить немцев, а если тебе удобнее, запишись в жандармы или в судебные пристава! Благословляю тебя, потому что если ты этого не будешь делать, то убьют и тебя, и меня. Мы друг друга поддерживаем как можем и вместе будем потом блаженствовать. Такова уже жизнь! Что же делать! Трудно нам этот омут сразу превратить в христианский рай. Будем же снисходительны друг к другу и устроим на земле практический компромисс между безусловными требованиями христианства и потребностями наших коллективных слабостей. Так всем легче будет».

Потом другому сказал: «А ты сколько должен?» Он ответил: «И я должен 100. Я тоже Господину нашему обязан всем и должен все. Что мне делать? Отказаться от всякого участия в настоящей социальной жизни человечества мне трудно. А в моей расписке ведь значится безусловное послушание! Число 100!»

И сказал ему: «На, возьми твою расписку и напиши “80”! Невозможно же нам на самом деле следовать таким не выполнимым для нас заветам, как “не клянись вовсе!”, “не противься злому!”, “Кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду!”. Ведь мы, грешные, с тобою имеем социальные обязательства, хозяйства, торговлю, производства, рабочих и служащих, которым мы должны платить, имеем потребности в защите всех этих наших жалких интересов, без чего ведь не только мы сами бы очутились без крова и без пищи, но и детей наших не могли бы воспитывать, ни семью нашу пропитать! Нам все это нужно! Нужен таможенный тариф, нужно обеспечение векселей и чтобы нас не ограбили. Тебе все это необходимо, не правда ли? Ну и мне тоже.

Устроим же практический компромисс! Вот твоя расписка! Садись, напиши “80” и честно исполняй! Разрешается тебе служить в миру и дослужиться хоть до министра финансов, присяжным заседателем быть и закатать мошенников по порядку. Если тебя надули на векселях, можешь протестовать. Если же ты портной, разрешается тебе верхнюю одежду отдавать только за деньги и требовать оные даже судебным порядком от франта, который не платит по твоим счетам. Нам всем от благоустроенной жизни легче будет. Скорее напиши: “80”».

И вот каким образом, так как все мы одновременно и неверные управители, и должники, все наши расписки, на которых значилось и, собственно говоря, всегда и продолжает значиться число 100, оказываются самовольно всеми нами переделанными и по круговой поруке для каждого из нас пониженными — у кого на 50%, у кого на 30%, у кого на 20%.

И принимает Господь от нас этот нами же неправедно уменьшенный долг, оставляя нам наше неправедное богатство, которое и поступает к нам в Кесарево достояние. Но поступает оно туда как бы только в виде своего рода займа долгосрочного, подлежащего постепенному погашению, сообразно с ростом наших социальных платежных способностей. Так поступает Господь с нами по безграничному Своему снисхождению и даже вменяет нам верность в управлении этим Кесаревым добром, по Кесаревым языческим законам, — в праведность, говоря нам: «Верный в малом и во многом верен, а неверный в малом неверен и во многом. Итак, если вы в неправедном богатстве не были верны, кто поверит вам истинное».

Вот почему и похвалил Господин управителя неверного и сказал ему: «приобретайте себе друзей богатством неправедным!» Похвалил его за то, что догадливо поступил, ибо сыны века сего догадливее сынов света в своем роде. Конечно! Вряд ли преп. Серафим Саровский догадывался, что знаменитые негодяи, которые его избили, по всем вероятиям, и после этого продолжали заниматься разбойничьим промыслом и что поэтому ради прекращения зла и для безопасности безвинных путешественников было бы, безусловно, лучше взять их и доставить в участок, чтобы неповадно им было еще вредить честным людям на Божией земле. Вместо этого, однако, преп. Серафим о греховных слабостях безвинных путешественников не думал, так как сам таких слабостей не имел. Нападут на них? Тогда и поступайте с негодяями так, как он, преп. Серафим, с ними поступил. Нельзя сказать, чтобы это было очень догадливо. Зато, видите ли, Серафим был сыном света, менее догадливым, чем мы, грешные, полезные граждане.

Преп. Серафим сам копал и просил. А мы — копать не можем. Просить стыдимся. Так и говорит Христос Спаситель: «И Я говорю вам: приобретайте себе друзей богатством неправедным, чтобы они, когда обнищаете, приняли вас в вечные обители».

И вот почему воздающий Кесарева Кесареви по крайнему своему разумению в честном послушании и в гражданском соблюдении законов действующего еще среди нас языческого права, хотя эти законы во многом не вяжутся с христианством, стяжает себе и надежду на будущее, хотя он только сын века сего, догадливый сын сего мира. По существу, его богатство есть богатство неправедное, но оно является плодом взаимной нашей социальной поддержки, круговою нашею порукою в соответствии с жалким уровнем наших немощей. И оставляет нам Господь это неправедное богатство, ибо, по Своей милости божественной, Он никогда не требует от нас труда непосильного. Кто теперь уже может вместить, да вместит! Кто может уплатить по расписке полной, да уплатит свои полные 100! Требования абсолютного христианства всегда остаются обязательными, и безусловная праведность есть наш постоянный долг. Кто хочет уплатить свои полные 100, да уйдет он из мирской среды и да уплатит; но горе ему тогда, отвергающему солидарную работу со своими ближними в миру, отвергающему свою пониженную расписку, горе ему, если он не приложит по крайней мере чистое старание уплатить по расписке полной!..

Теперь уже немножко более ясно, как разграничить нам обе части наставления: «Отдайте кесарево кесареви, а Божие Богови!» По существу, разумеется, всякое повеление Кесаря, противоречащее безусловным требованиям христианства, но являющееся необходимым условием нашей круговой социальной поруки на грешной земле, есть богатство неправедное, которое мы себе стяжаем в гражданском послушании. В действительности никакого Кесарева достояния перед Богом вовсе нет, ибо все только Божие. А потому по самому существу и разграничение обеих частей Христова наставления принципиально невозможно. Кто может вместить, да вместит! Пока же мы вместить не можем, у нас будет Кесарь на земле, по греховности нашей... ему и отдаем то, чего вместить в себя еще не можем.

3

Но мы теперь подходим к больному месту всего этого вопроса. Если мы обязаны отдавать Кесарю то, чего мы вместить в себя не можем, или, более прямо: если мы обязаны подчиняться земной власти лишь в тех отношениях, в которых мы сами еще не преобразились в исполнителей безусловного закона небесного на земле, то сейчас же приходит сомнение: кто же является судьею для отмежевания в нас самих того количества невместимого, которое мы — ввиду бессилия нашего предоставить его Богу — обязаны отдавать Кесарю и можем отдавать ему с доброю совестью? Опять-таки более прямо: кто имеет право судить, распоряжаться нашими обязанностями и указать нам, где именно кончается наша обязанность перед властью земной и где начинается наш долг перед Богом? Кто имеет власть проводить в нас самих эту черту разграничения между нашим законным послушанием власти земной и праведным нашим неповиновением ей в вопросах, противоречащих абсолютному христианству? Разумеется, эту черту может проводить в нас только Тот, Который подлинно знает, насколько мы уже преуспеяли в деле нашего освобождения от необходимости и стяжания духа свободы. Только Тот, Который видит наше внутреннее состояние, Тот властен здесь давать нам Свои указания.

Так становится ясно, что эта власть принадлежит только Христу. В дальнейшем выводе — эта власть Христова действует внутри нас самих. Иначе говоря: каждый из нас нравственно обязан, в вопросах называемого нами практического компромисса, следовать за властью земной лишь постольку, поскольку христианская совесть позволяет, — христианская совесть, о которой, однако, забывать не следует, что она никогда не является индивидуальным достоянием отдельного человека, а обретается, как разум вселенский, в Христовой Церкви. Только эта совесть, совесть Церкви вселенской, имеет абсолютную чистоту и не знает заблуждений, каждый же из нас имеет ее внутри себя только по мере своего собственного участия в Церкви. И вот поскольку эта христианская совесть позволяет христианину следовать за властью земной, постольку он имеет эту нравственную обязанность, и не дальше. Сомневающийся уже осужден, ибо он осуждает себя собственным своим сомнением. А земная власть? Это совершенно особая статья. Она, конечно, имеет право не верить тому, который утверждал бы ей в лицо, что его христианская совесть не позволяет ему подчиняться. Возьмем пример: государство имеет право не верить гражданину, отказывающемуся идти, например, на военную службу и на войну под предлогом несовместимости такого поступка с его религиозными воззрениями. И оно имеет веское основание для такого недоверия, потому что государство, в лице власти со всеми ее требованиями, есть только средний вывод из общего состояния нравственности и правосознания всех граждан. Оно поэтому, по крайней мере при нынешнем социальном уровне, имеет неоспоримое основание такому мистику не доверять и предполагать, что имеет дело с лукавствующим хитрецом, ищущим каких-нибудь эгоистических выгод. А потому оно и принимает меры физического воздействия. И опять-таки Христос Один знает, по правде ли оно поступает или берет на себя грех и создает мученика. Когда такими судьбами от действий власти земной создается многократный подвиг мученичества и наполняется число пострадавших за правду, тогда терпение Промысла приходит к концу и власть земная погибает, потому что она не выражает более среднего уровня всеобщих нравственности и правосознания. И создается власть предержащая с новыми взглядами на средний предел разграничения между Кесарем и Богом. И в схеме общего прогресса человечество продвинулось на один шаг. Таким образом, шаг за шагом оно дойдет до того блаженного дня, когда Христос упразднит уже всякое начальство и всякую власть земную, чтобы стать Главою единою во всем. И разрешится тогда последнее сомнение о разграничении двойного наставления Христова. Последний остаток власти кесарской будет упразднен Спасителем Самим и царство земное передано в руки небесного Царя.

4

Относительно выраженного здесь светлого чаяния я знаю, что иногда приходится слышать мнения противоположные. К сожалению, иногда встречается воззрение, что мир не только, как говорится, лежит во зле, против чего никто не спорит, но и идет ко злу все более окончательному и во зле найдет свое конечное осуждение. Я не могу выразить вам, насколько таковое принципиальное отрицание всякого усовершенствования мира нам кажется с христианской точки зрения неприемлемым. Больше того. Нам кажется, что мистическая сущность этой точки зрения, если последовательно вдуматься в нее, состоит в отвержении, может быть бессознательном, плоти как греха, в отвержении плоти самой по себе, то есть, собственно говоря, в причислении материи и мира к некоему злому началу, в противоположность духу как началу доброму. Это заблуждение, как вам известно, появлялось в истории Церкви несколько раз, с разными оттенками и под разными названиями. На нем основаны очень многие из нашумевших в истории лжеучений, как, например, гностицизм со всеми его разветвлениями и манихейство. И больше того, мы, кажется, не ошибаемся, если утверждаем, что вообще редко какое-либо лжеучение не бывает так или иначе, прямо или косвенно связано с этим воззрением. Так оно обстояло с первых же времен христианства. И в этом нет ничего удивительного. Ибо спасение и оправдание материи, мира и плоти, до самого сопричисления их к духу включительно, — это самый трудно усвояемый догмат христианства, которое является единственною религиею, провозгласившею преображенье и воскресенье плоти. Недаром говорит апостол: «всякий дух, который исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, есть от Бога».

Спасение плоти Христом, во плоти пришедшим, всею человеческою плотью воистину воскресшим и приобщившим Собою эту самую человеческую плоть навсегда к Божеству, — это именно и есть центральный пункт христианства. И не в диалектическом сочетании слов состоит это исповедание, а в осмысленности, в той осмысленности, которая в христианском учении о спасении приводит к исповеданию спасения и преображения материи и мира со всеми проистекающими отсюда последствиями. Это именно и есть не повторяемая нигде вера одного только христианства и самый недоступный для маловерия из всех его догматов. Поэтому, разумеется, уклонение от христианства прежде всего и легче всего происходит именно в эту сторону, как в сторону наименьшего сопротивления... то есть в сторону принципиального отвержения материи, мира и плоти.

О совершенно чужих религиях мы много говорить не станем. Среди них есть некоторые, которые построены на этом мировоззрении с полною последовательностью. Его придерживается, например, маздеизм, или религия Зороастра, у которой борьба между Аура-Маздой и Агра-Майниус, или, как их называли впоследствии, Ормуздом и Ариманом, добрым началом духа и злым началом материи, составляет саму основу учения, каковым оно изложено в Ценд-Авесте. И конечно, приходится категорически отрицать, чтобы в таких или близких к ним построениях или даже только настроениях отражалось соборное мнение апостольской Церкви.

Мы тут, следовательно, имеем дело с личными заблуждениями, которые имеют, однако, в человечестве свои глубокие психологические корни. Эти-то корни, в других местах выросшие в определенные религиозные системы, обретались и продолжают обретаться также, как мы уже говорили, вокруг и около христианства, где они успевают там и здесь показываться на поверхности, как отпрыски, о которых можно было бы подумать, что они идут от христианского дерева. Так обыкновенно думают совершенно добросовестно даже сами заблуждающиеся. Однако это не так. Темные пророчества о судьбах мира, относящиеся всецело к этим построениям, основываются на одностороннем толковании некоторых текстов Священного Писания, из коих мы знаем, при каких обстоятельствах состоится второе пришествие Христово: не найдет уже тогда Спаситель любви на земле, и добро иссякнет.

С мистической точки зрения всемирная история человечества представляется как цепь чередующихся периодов добра и зла, следующих волнообразно один за другим как бы с таким расчетом, чтобы каждый черный период упадка сменялся все более возрастающею волною добра. И чем глубже было падение, тем сильнее и выше подымается последующий уровень совершенства. И подымается он тогда катастрофически, если можно так выразиться. На одном из таких переломов мы нынче присутствуем в текущие исторические дни. Правильно потому мы говорим: настоящая война есть Божий Суд.

Таков прогресс человечества, в котором каждая наступающая светлая волна является не только непосредственною победою над каждым предшествующим периодом упадка, но и стяжанием большого совершенства в сравнении с каким бы то ни было уровнем, прежде сего достигнутым. Так совершается, посредством как бы мистического дыхания вселенской жизни, тот постепенный подъем, который в конце концов прибьет корабль человечества к небесному берегу. Какою бы ни была глубокою в этом движении любая из нисходящих волн, отмечающих собою преходящую победу зла, она непременно уничтожается сильнейшим, следующим приливом добра, которое таким образом всегда и неуклонно остается победителем не там только, за облаками, а здесь, на этой земле. Таких периодов в человечестве было много, и, вероятно, еще будет много таковых, нисходящих и восходящих, до той последней, страшной, черной волны антихристовой, которая в свою очередь будет сменена и уничтожена девятым валом огненного обновления в день славного Христова пришествия.

Конечно, если иметь в виду только нечетную цепь всех черных волн, обрывающихся на последнем антихристе, и считать, что эти только периоды являются мистическим путем развития мира, то получается действительно та неотрадная картина, которая составляет предмет неутешительных предсказаний и делает из мира сего безвозвратное достояние сатаны. Однако не трудно видеть, что такая картина является в действительности только плодом несколько стесненного кругозора, останавливающего свое внимание только на неотрадных явлениях жизни... может быть, вследствие каких-нибудь личных переживаний и наклонностей к пессимизму и к отчаянию. Но Церковь Христова не знает никакого пессимизма и никакого уныния, и она никаких наклонностей не имеет к тому, чтобы останавливать свое внимание с каким бы то ни было пристрастием только на мрачной половине творения. На самом деле, чтобы картина получалась истинная, она должна быть полною, а для того, чтобы она была полною, нужно иметь в виду, при предсказаниях о грядущих судьбах мира, не только нечетную цепь, обрывающуюся на антихристе, и относящиеся к этой нечетной цепи тексты Св. Писания, но и четную, идущую ко Христу, со всем великим множеством пророчеств ветхозаветных и новозаветных Христовых обещаний. Так что вопрос сводится к тому, собственно говоря, где следует искать последнего конца нашего мира — на предпоследней ли волне антихристовой или на последней, то есть Христовой. Ясно, что этот вопрос без явной непоследовательности не может быть разрешен в пользу антихриста. Ибо если признать, что мир кончается на антихристе, то, значит, не было бы и телесного воскресения, — ведь тело — не правда ли? — существеннейший элемент мира сего, — как и не было бы никакого избавления твари от законов тления.

Скажут нам, что телесное воскресение имеют и осужденные. Конечно, то-то именно и ужасно, что они воскреснут, не приноровившись к тому миру нетления, в котором они увидят свое осуждение. Ибо в собственных телах наших мы воскреснем, на нашей же обновленной и воскресшей земле. Позвольте обратить ваше внимание на то, что это самый существенный из всех существенных догматов христианства, касающихся нашей будущей жизни. Недостаточно на этом настаивают наши проповедники, говорящие всегда только о спасении души. Нет, не души только, но и тела нашего мы имеем спасение и воскресение — вот что сделал для нас Христос. Конечно, это будет тело преображенное, нетленное, одухотворенное, но то же самое по существу, а не какое-нибудь другое. Так, как Христос воскрес собственным Своим телом, а не каким-нибудь другим, так же, безусловно, воскреснем и мы. Как говорит апостол: «Если нет воскресения мертвых, то и Христос не воскрес», и еще: «Во Христе все оживут, каждый в своем порядке: первенец Христос, потом Христовы, в пришествие Его».

Равно и мир тот преображенный будет миром одухотворенным и нетленным, но тем же самым миром нашим по существу, этим же нашим миром, лежащим сегодня еще во зле. Что может считаться наиболее существенным, жизненным элементом мира сего, как не тварь, его населяющая?! А о твари так говорит апостол в Послании к римлянам: «Ибо тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божиих, — потому что тварь покорилась суете не добровольно, а по воле покорившего ее, — в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих».

Вот, значит, где кончаются судьбы мира сего, ибо ясно, конечно, повторяю, что если вообще что-нибудь на нашей планете принадлежит сему якобы отверженному миру, то это, конечно — тварь. И перед этим апостольским учением мы не можем признать, что пессимизм имел бы какое бы то ни было оправдание. Нет, земля наша идет к совершенству, к обновлению и к преображению. И в конце концов она будет новою землей, с новым небом над ней, и на ней одно стадо и один Пастырь в новом Иерусалиме... Это не будет какая-нибудь другая земля или какое-нибудь другое небо, как и тела наши не будут какими-нибудь другими телами. А будут они новыми, духовными, преображенными, хотя и теми же самыми по существу. Вот куда идет наша грешная земля, о которой мы знаем, что она будет не уделом сатаны, как подразумевается в пессимизме, а уделом кротких... «Блажени кротции, яко тии наследят землю». Слышите? «землю». И вот как говорит о последних судьбах мира святой апостол Павел в первом послании к коринфянам: «А затем конец, когда Он предаст Царство Богу и Отцу, когда упразднит всякое начальство и всякую власть и силу. Ибо Ему надлежит царствовать, доколе низложит всех врагов под ноги Свои. Последний же враг истребится — смерть, потому что все покорил под ноги Его; когда же сказано, что Ему все покорено, то ясно, что кроме того, который покорил Ему все. Когда же все покорит Ему, тогда и Сам Сын покорится покорившему все Ему, да будет Бог все во всем». Вот он, конец нашего земного пути, и вот куда идет наш мир... к Богу, Который будет все, во всем, по истреблении даже последнего врага — смерти. Все — во всем! Это ли осуждение мира и переселение куда-то за облака некоторых избранных, оставляющих мир сей на произвол бесам?! Конечно, сказано нам: «Много званных, мало избранных». Однако правильное понимание этого текста дается не иначе, как всякое вообще правильное понимание Евангелия: не отрывочными отдельными изречениями, а всею совокупностью божественных Истин. Много званных, мало избранных. По духу христианского учения это малое число избранников суть те праведники, о которых в притче об управителе неверном говорится, что сыны века сего догадливее их, в своем роде. Эти праведники в понижении своих расписок не нуждались, ибо смогли заплатить по этим распискам не какие-нибудь 50 или 80, а полные 100. Таких избранников мало. Но если из этого хотят вывести, что только они спасутся, а все другие званные погибнут, то этот вывод совсем неправильный. И мы сегодня притчею о неправедном управителе показали, как спасаются они, званные, хотя и не избранные. Христос не есть только Искупитель некоторых личностей, спасающихся подвигом абсолютной праведности вдали от мира. Он есть божественный Спаситель самого мира!

Этот мир, искупленный честною жертвою Голгофской, он не подлежит осуждению. Он всецело сольется со Христом в том союзе бессмертном, в который войдут все язычники и в коем спасется весь Израиль, как говорит апостол. Исполнит он всю вселенную и обнимет все человечество, и не одолеют его врата ада, ибо здесь находится Он Сам — его Искупитель. «Се, Я с вами во все дни, до скончания века!»

И это чаяние находит еще лишнее подтверждение в том, что мы знаем о материальных событиях последнего дня, когда звезды упадут с неба и силы небесные поколеблются, как о том свидетельствует апостол: «Придет же день Господень, как тать ночью, и тогда небеса с шумом прейдут, стихии же разгоревшись разрушатся, земля и все дела на ней сгорят...» Ибо тот же святой апостол Петр тут же говорит: «Впрочем, мы по обетованию Его, ожидаем нового неба и новой земли, на которых обитает правда». И мы уже отметили, что эта новая земля по христианской вере не есть земля другая, а наша же собственная земля в преображении. О гибели земли по факту материальной катастрофы речи быть не может, как не может быть речи по факту сему, например, о гибели людей, живых свидетелей последнего дня... Апостол даже прямо говорит: «не все мы умрем, а все изменимся».

Впрочем, что такое вообще гибель? Для христианина другой гибели, кроме вечного и последнего осуждения на страшном Христовом суде, вообще не существует. И не будет осужден этот мир на последнем суде, ибо не для этого умер Христос на Кресте и не таково Его обещание. Не будет осужден этот мир на страшном суде, где он предстанет в белой одежде беспорочности, как Светлая Христова Невеста. Ибо мир сей, поймите, он тогда будет всецело самою Церковью Христовой, наполнившею вселенную. Он преобразится в тот новый Иерусалим, в ту землю, которая именуется наследием кротких. А вот негодные и не приноровившиеся к сему миру остатки — те будут из него выброшены за борт.

Вопрос вовсе не состоит в том, спасется ли большинство или меньшинство отдельных людей, каковое рассуждение, часто повторяемое на все лады, есть надменное вторжение нашим ничтожным человеческим разумом в ведение Единого Судьи. Вопрос состоит только в том, что мы знаем, потому что оно дается Откровением. А по Откровению мы знаем, что негодные остатки от мира — те будут выброшены за борт, а сам мир преображенный спасется. Тогда освобожденный и оправданный мир преобразится в ту вечную обитель, в которую он, этот самый мир, нас, нищих и отставленных от управления, примет, несмотря на нашу личную нищету, примет в свои домы к себе за то, что мы ему некогда помогали нашею верностью в неправедном богатстве, помогали ему на пути к той цели блаженной, где и нам уготовано будет место в том строении, песчинкою для которого некогда был и наш собственный труд, песчинкою малою, самою по себе неправедною, согласованною компромиссами со всеми обстоятельствами той эпохи и той среды, в которых нам некогда в миру приходилось работать и приобретать себе друзей богатством неправедным...

Тогда и похвалит Господин нас, управителей неверных, за то, что поступили догадливо. И если мы в миру с его пониженными расписками все же верные были в этом богатстве, неправедном и малом, тогда и окажется, что нам поверят богатство великое и истинное.

Публикацию подготовил Михаил СМОЛИН