Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Угол небосвода

Светлана Геннадьевна Леонтьева родилась в Свердловске, окончила Свердловский автомеханический техникум и Горьковский государственный университет.
Около пяти лет руководила автозаводским литературным клубом. совместно с друзьями издавала газету «Автозавод литературный». Училась на высших литературных курсах при Литературном институте имени А.М. Горького. Организовала около ста авторских вечеров и литературных встреч для большой аудитории.
Первые стихотворения были опубликованы в газетах «Огни коммунизма» и «Уральский рабочий». Автор романов и повестей: «Любить невредно», «Убийственный муж», «Ожерелье для царя», «Дьяволица», «Шехерезада с пистолетом», «Муж взаймы».
Член Союза писателей России. Живет в Нижнем Новгороде.

* * *
У Поволжской равнины свое назначение есть,
как у всех, кто велик, тот, кто щедр, солнцелик, кто бездонен!
И не сломит ее никакая болезнь или спесь,
если каждый домишко звучанье хранит колоколен.
Как широк каждый звук, как объемен, сквозь небо, простор!
Поторопится вдруг, то придержат, конечно, под крылья
то речушка, то мост, то прадедовский луг-косогор
высотою частот и органною силой ковыльной.
О равнина моя! Запах яблок и воска свечей!
А еще, что ключицы, деревья во тьме выпирают...
У Оки берега цвета красных, что кровь, кирпичей —
это память сражений на Волге, на Пьяне с Мамаем.
Это вечная песнь всех эпох, тектонических плит!
У столетних дубов корни так велики, а шиповник
раздирает ладонь. И все детство мое здесь бежит
в неуемных кроссовках и землю никак не уронит.
Здесь училась прощать. Все обиды, что камни, на дно —
разноцветные, в иле и глине, на воду бросая,
вот и я пристрастилась плести кружева и рядно
и, расставив ладони, стоять у обрыва, у края.
Ты всех глубже глубин, ты всех выше высот, не тая
ни единых секретов — ни в солнечный день и ни в сырость.
Видно, здорово бабки молились мои за меня,
точно так же как я за детей за своих помолилась!

* * *
Вода вкусна. Она особых качеств,
водою этой небеса заплачут,
водою этой реки побегут.
Мне их — прозрачных и бездонных — мало!
Струя впивается мне в кожу, словно жало...
О, воды, что грызут подземный грунт!
О, воды, что размером с пол-ладони!
В болотце нашем вряд ли кто утонет:
там только тени блеклые снуют!
По осени там — клюквенное царство.
Коряга, спекшаяся в черный жгут,
как будто чувство вовсе не угасло,
любовь — не в бровь, а в глаз и дальше — в сердце
сквозь все минуты, интервалы терций.
И в детских ботах хлюпает вода.
И мне одиннадцать. И птица изо льда
примерзла к перекладине колодца.
И мир не треснет. Мир не разольется
из ведер, перелитых без труда
в блестящий оцинкованный цилиндр
из волжских, яро спаянных глубин.
Купанья час! От печки жар нисходит,
и пахнет хвоей сладкой, новогодней,
халвою, негой, и рахат-лукумом,
и чем-то неуемным, дерзким, юным.
Как будто птица изо льда — взлетит
сегодня в ночь! Родная, расписная,
а ты куда? Со всеми вместе, в стаю.
Но сердце, сердце, сердце так щемит!
«Останься!» — крикну. Разбивая лед,
она и бровью вслед не поведет!

* * *
Я — маленькая. Тикают часы.
Иду во двор. Он будто бы весы,
прицениваясь, гирьки разложил.
о, как объемна, стопудова ширь,
она — пчела с душистым медосбором.
Вот печь сгоревшая за стареньким забором.
Уткнусь в ее распластанный кирпич,
ее мне жаль моим трехлетним сердцем!
В ней выпекали сахарный кулич,
к ней прибегали мы зимою греться...
Пригорок. Речка. О, какая связь
между звездой, что в омут сорвалась
и на весах застыла во дворе,
и бабушкой моей, что в этот час
идет срывать чертополох, пырей,
ромашку, медуницу, одуванчик!
На мне сандалии, панама, сарафанчик,
я — тоже на весах. Я — удалась!
И гирька вниз весов вот-вот качнется,
но мы ведро поднимем из колодца:
уравновесить этот бренный мир!
От печки, что сгорела, влажный, вьется
еще дымок, он бесконечно сир,
его не жаль! А жалко в квашне тесто,
что с вечера замешано. О, если б
весы так не качались в эту ночь,
не тронули бы угол небосвода,
что пламенел, что прогонял нас прочь,
и разбивалась об него природа!
Соседский дом, чернея, б не взлетел,
нам оставляя гаснущие бревна!
Итак, весы: на них известка, мел,
мешки шпаклевки, сложенные втрое.
Наверно, снова будут что-то строить...
Испить бы чая! Плачь или кричи,
как вкусен хлеб в соседской был печи!
Устойчив мир, как двор, когда на нем
мы собирались вместе летним днем!

* * *
Как паучок от меня, прячется город весь,
паутину плетет, ловит мух, что вся в серебре.
Как хочу туда выбраться! Вот те крест,
там особенно празднично в сентябре.
До полночи считать можно тучных слонов,
на звонки отвечая подробно, емко, сполна.
Желтой, спелой луковицей — весь улов
там по воздуху плавает лишь луна.
Говорят, что река там отравлена, что завод
за года перестроечные стал — банкрот.
Но глаза чуть прикрою — меня зовет
паутинка белая вдоль болот!
И сапожки чавкают, в них — вода!
Собирали клюкву мы — красен рот!
Говорят, полезная. Это — да.
А зимой да с сахаром, да в компот.
Проживаю жизнь свою я за всех,
кто ушел до времени. Ох, беда!
И зарубок много там, и застрех
тех, кто в жизнь мою до меня впадал!

* * *
Красный петух — огонь, белая чайка — потоп,
то ли хохочет она, то ли кого-то зовет?
Море повсюду, везде, пахнет, как будто укроп,
сколько еще городов скроет ее небосвод?
О, ненасытная! Ты хлещешь дождем по щекам.
Фауст кетовых рыб флейту тебе подарил.
К ней ты прижалась, паря сквозь суету и гам,
сквозь уголечки волн, сквозь первозданность мерил!
Когти блестели так, словно стальные они!
И под тобой кружат бездны, высоты Альп.
Кто ты? Сюда зачем? Лучше меня обними,
чем этот сказочный лес, чем этот сказочный град!
Вскинула на плечо ты мирозданья лад,
о, как ты падаешь вниз, где не бывал никто!
О, как взлетаешь легко, где нынче райский сад!
Кутаешь тело ты в айсберговое пальто.
Всех бесталанных ты пестуешь, как детей,
им наскребла монет из довоенных времен,
белая чайка минут, белая чайка теней,
вот он — в моей груди твой ежечасный стон!
Похорони его там, словно Калязин, пусть
в засуху из-под воды ввысь колокольня гремит.
Разве тебе вкусить на мелководье грусть?
Разве тебе понять весь человеческий стыд?
Время тайфунов и войн. Время вулканов и вод,
белая чайка, в клюв ты заострила лицо.
Капли, что с неба, мне метко стреляют в лоб,
только лишь выйду я из дому на крыльцо!

* * *
Сестренка спит. Когда мы не болели,
всем отдых был. И сказка такова:
так у семян цветы спят в колыбели
и в косточках вишневых дерева.
Мы тоже спим еще. Все молодые,
и жив отец. И у соседей штиль.
Качает ветви сад. И в модном стиле
недавно купленный автомобиль.
Есть детство то, что снится. Есть минуты
дороже, что мне вечности самой!
Так было тихо, очертанья смутны,
как будто день и сад глухонемой!
Спрессован город — русские, татары.
Завод закрыт, а некогда гремел.
И речка пересохшая под паром
глухих туманов, белых, словно мел.
О мелководье жизни! Камни, глина.
Идти по тропке вниз, шурша песком.
Отец хотел, я помню, чтобы сына,
но родилась сестренка. И роддом
в зеленой краске. Кто в таком родится?
Шпана и зеки, девочки на ночь,
коль велико влияние традиций.
Я Чехова читаю. Руки прочь,
купец Лопахин, от вишневых ягод,
от детских снов, от нашего жилья!
Как уберечь все это мне от яда
грядущих правил? Родину, себя?
Пусть не кончается ничто — ни век, ни люди!
Пусть будет Чехов, книга и театр!
Пусть будет в сердце, словно бы в сосуде,
вся жизнь, как сон, и слаще во сто крат!





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0