Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Отношение социализма к религии вообще и к христианству в частности

Владимир Александрович Кожевников (1852–1917) — русский историк культуры, философ и публицист.

IV. Отношение социализма
к христианству

Враждебное отношение социалистов к религии вообще не только переносится ими и на христианство, но, можно сказать, применительно к нему-то именно и принимает наиболее резкий и фанатический характер.

В эпоху так называемого сентиментального социализма некоторые из его сторонников считали себя продолжателями евангельского учения. Фурье и Сен-Симон писали о таком внутреннем согласовании двух учений, а 25 апреля 1848 года группа социалистов устроила в Париже «банкет в память Рождества Христова», на котором, после чтения Нагорной проповеди, комментария к ней Пьера Леру и Гимна братству, провозглашались тосты «в честь Христа, отца социализма», «за пришествие Божие на землю», «за Рождество», «за Сен-Жюста, мученика Термидора», «за живого Христа» и «за Францию» (Вандервельде. 88–89). С тех пор направление резко изменилось; за исключением немногих с социалистической точки зрения еретических попыток согласовать христианство с социализмом[1], в литературе последнего всюду сквозит желание развенчать авторитет христианства, подорвать достоверность его исторических основ, осмеять его идейное содержание и втоптать в грязь даже его нравственное учение.

Те поверхностные приемы материалистического понимания истории, которые мы уже видели в применении к развитию религии вообще, прилагаются с тою же развязностью и к происхождению христианства. И оно выводится из экономических условий и запросов своего времени; ими же определяется и его развитие. Приличия ради при этом стараются опираться будто бы на заключения библейской, евангельской и церковно-исторической критики; но тот, кто имеет хотя небольшое понятие о действительно серьезных трудах в этой области, столь обильных именно за последнее время, может только дивиться тому, какую жалкую карикатуру их дает социалистическая литература. Здесь не знаешь, чему больше дивиться: психологической ли ограниченности авторов или их невежеству в истории, отсталости ли принципиальной точки зрения или недобросовестности в подтасовке фактов и искажении смысла текстов. Ни в одной области ненаучность хвастающего научностью социализма не находит такого самообличения, как именно здесь, в его мальчишески-задорной критике христианства.

Пример подан еще отцами современного социализма. Энгельс, подобно Марксу, видит коренной недостаток христианства в том, что оно «хотело осуществить социальное переустройство не в этом мире, а на небе и в предстоящем 1000-летнем царстве» (Из истории первоначального христианства. СПб., 1906, 4). Это первоначальное учение о новом мире, как и все позднейшие, сходные с ним, представляются Энгельсу «не чем иным, как самым обыкновенным вздором» (8). «Не было,  говорит он,  такой фантастической мечты, такого сумасбродства и прожектерства, которые не имели бы доступа в молодые христианские общины». В заключение Энгельс допускает даже совершенно немыслимое, смешное для серьезной критики предположение, что Новый Завет мог быть отрывками из большого количества сочинений, будто бы составленных для христиан Перегрином Протеем! (9–10). Не идя в новозаветной критике дальше тюбингенцев, у которых Энгельс находит «неопровержимые выводы науки», принижая влияние личности самого Христа, он приходит к заключению, будто христианство создалось «не вождями его и пророками, а массовыми движениями самого запутанного и противоречивого свойства», не имевшего будто бы ничего похожего на религию любви и прощения врагов, а содержавшего в себе, наоборот, как он выражается, «откровенную, здоровую, честную месть к своим гонителям» (10 и 23). Считая Евангелия, Деяния и Послания апостольские за позднейшую переделку утраченных сочинений, историческое зерно коих едва различимо среди «сказочных прибавок», Энгельс в одном Откровении Иоанна находит будто бы в чистой форме иудейско-александрийскую основу христианства; все же позднейшее оказывается у него западною, греко-римскою примесью (30–31).

Казалось бы, трудно превзойти это невежественно-самоуверенное, упрощенное объяснение происхождения христианства! И однако это еще далеко не первая жемчужина в области убогой социалистической критики. Лафарг (Происхождение религии, 8) еще проще и еще короче обходится с тем же сложным вопросом. Для него первоначальное христианство не что иное, как «систематическое сочетание идей и мифов, сотни лет господствовавших в древнем мире». Более спокойным тоном Штампфер (35–36) также отрицает самостоятельность нравственного учения христианства, сближая его с языческим, чудесную сторону его решительно не признает и отказывает ему в божественном происхождении и содержании.

Великою злобою к христианству преисполнен Бебель. Существование самого Христа для этого совсем уже бесцеремонного критика «очень туманно», а от учений Христа будто бы не сохранилось ни одного Его собственного слова. Церковь же характеризуется как ярмо, в которое духовенство впрягает народ в интересах правящих классов (Bebel. Christenthum und Socialismus. 7). С такою же развязною произвольностью суждений строчит Бебель на двух страничках историю развития догматов, таинств, обрядов и культа, причем все, решительно все в христианстве оказывается в этом «критическом» очерке заимствованием из Египта, из индусской религии, из Будды, Зороастра и даже... из Сократа! И наконец, в две минуты ставится приговор, что христианство, как и все религии, не божественного, а человеческого происхождения и что «устранение его с точки зрения прогресса является необходимостью». Переиздавая свой памфлет в 1903 году, через 27 лет после его первого появления в свет, автор с легким сердцем заявляет, что, по-видимому, содержание его произведения ничуть не устарело!

Вот с каким апломбом невежества и фанатизма обращается социалистическая агитационная литература к рабочему классу для его просвещения! Заметьте, что делается это систематически, по обдуманному и публично обсужденному плану. По крайней мере, на Майнцском партейтаге вновь было высказано требование «дать научное опровержение учений христианства», пригодное для агитационных целей (Mainzer Protokoll, 175–176), причем просветители народа нашли, что с научными трактатами можно, пожалуй, и подождать, тогда как издание легких брошюр полемического свойства неотложно необходимо. И вот во исполнение этого внушения являются, например, брошюры Лосинского: «Был ли Иисус Бог, человек или сверхчеловек?», «Истинное христианство как враг искусства и науки», «Чем обязаны бедные христианству?», «Были ли христиане социалистами?»... Все эти рекламируемые Vorwärts’ом и в его складах продаваемые памфлеты внушают, что «победа христианства была до сих пор величайшим несчастием для человечества» (Losinsky. Das wahre Christenthum etc. Berlin, 1902, 3) и что «единственная сила, способная положить конец христианству, есть социализм» (id. 16). Типичным примером подобных же произведений, с несколько более сложным и многословным аппаратом беспорядочных обрывков чужого знания, могут служить во французской литературе «Этюды о социальных учениях христианства» Ива Гюйо.

После вышеизложенного не может быть, разумеется, и речи о сколько-нибудь серьезном отношении социалистической публицистики к внутренней стороне христианства, к его учению. Не только догматы церкви лишены для нее смысла  самое учение Христа, божественность которого отвергается, лишается здесь всякого авторитета. «Так хотел, так думал Христос... Какое до этого нам дело? Это нас не касается!»  вот характерное восклицание Дицгена для определения отношения социалистов к идейному учению Христа. Оттого они лишь редко и кратко упоминают о догматическом учении христианства. Есть, впрочем, одно исключение, одна излюбленная, часто и с подчеркиванием у них повторяющаяся тема: это противопоставление христианской идеи искупления социалистической.

О понимании первой, после всего указанного, в этой среде, понятное дело, не может быть и речи. Совершенно верно было замечено, что «социал-демократия не признает греха». Зло с социалистической точки зрения происходит исключительно от неудовлетворительных производственных отношений: улучшите эти отношения, и вы уничтожите пороки (так  Энгельс и другие); частновладельческое хозяйство  вот грех! от него, и только от него, родилась всякая неправда; уничтожьте частновладельческое хозяйство  исчезнет и зло (так  Куттер. Они должны! СПб., 1906, 97–98). Люди, с этой точки зрения, ни хороши, ни плохи, «они не ангелы» (Штерн. Государство будущего, 45), но и не так дурны, как думают строгие моралисты: «Возмутительно неправы те, что объявляют человеческую природу изначала испорченною, греховною», говорят Донай (Donai. Antwort an die Bekenner des Theismus. Leipzig. 1875, 15) и Штерн (1, с. 41). Люди таковы, какими они единственно могут быть при данных обстоятельствах. «Пороки и важнейшие действия безусловно подчинены существующим соотношениям социальных сил» (Менгер. Социализм и этика. Гл. 1, с. 6). «Всякая нравственность условна, и безнравственность также понятие относительное; безнравственно уклонение только от своей морали, ни в каком случае  от чужой» (Каутский. Этика и моральное понимание истории. Изд. «Новый мир». 127, 128). «Наши понятия о справедливости, о добре и зле  сами по себе пустые схемы... Нравственность не есть что-либо высшее, неизменное» (Штамифер, 48). «Добро и зло не представляют сами по себе ничего абсолютного; объективных добродетелей и пороков вовсе нет» (Менгер. Кн. 2, гл. 2, с. 39). Грех и преступление есть только нарушение установившегося соотношения социальных сил. Совесть, «ее же ничтоже в мире нужнейше» (по вечному слову покаянного гимна Андрея Критского), совесть, по Менгеру, автору «Нового учения о нравственности», не глагол Божий (с. 21), а только боязнь невыгодных последствий противления общепринятому и силе (гл. 5, с. 19), а «сила и мораль, по существу  одно и то же» (гл. 9, с. 27).

Вы видите, какая упрощенная это этика, сколь высока эта нравственность, дерзающая величать себя высшею!.. Оттого, по собственному признанию социалистов, для них, выражаясь словами Куттера (Они должны! 99), «грех есть величина, с которою прогресс не должен считаться». Мало того! именно в этом (опять  подлинные слова!), «в этом поверхностном понимании греха» состоит будто бы «завидное преимущество социал-демократии пред христианским обществом» (там же).

Но если так,  очевидно, по мнению этих моралистов, Искупитель настолько же не нужен, насколько Он для них и невозможен. Сдерживая чувства негодования и печали, выслушаем, в силу необходимости, их дерзкие признания, взятые из официального органа немецкой социал-демократии, из Vorwärts’a и его предшественника Volksfreund’a. «Надежда на Мессию,  говорится здесь,  лишена смысла (Volksfreund, 1891, № 6), христианство не осуществило своих обещаний всемирного искупления от нужд и забот существования... да и не могло осуществить, потому что практическое решение этой задачи предполагает современное развитие производства, какого не могло быть в эпоху зарождения христианства» (Volksfreund, 1891, № 155). Или еще: «Мы не верим в Искупителя, но верим в искупление. Никакой человек, никакой Бог в человеческом образе не может спасти человечество; спасти его может только само человечество, и притом только одно трудящееся человечество» (Volksblatt. Рождественский (301-й) № 1890 г.), «и эту-то благую весть искупления, но не через Мессию, и возвещает социализм» (Vorwärts, 1893, № 118). Широкое применение этих мыслей находим в социалистической поэзии; им посвящены десятки стихотворений в сборниках для чтения и публичного пения. Всюду здесь призыв заботиться только о земных, материальных благах; всюду  единственным избавителем от всех зол и бед называется «мировой искупитель  пролетариат» (Der Welterlöser  Proletariat).

Мало занимаясь догматической стороной христианства, социалисты сосредоточивают свои нападения преимущественно на его нравственной стороне. Сознавая в глубине души эту великую силу, агитаторы прилагают особое усердие, чтобы развенчать именно ее в глазах прислушивающихся к их внушениям. Обвинения на христианскую нравственность сыплются градом, но совершенно произвольно и бездоказательно. «Volksfreund» 12 февраля 1892 года, в № 19, например, коротко, но совсем не убедительно утверждает, что «чем сильнее вера, тем больше варварство... нравственность и религия  обратно противоположны». Еще проще решает тот же вопрос Бебель: этот довольствуется тем, что обзывает христианство «религией ненависти, преследования и угнетения, стоившей миру более крови и слез, чем какая-либо иная» (Christenthum und Socialismus. 12). Столь прочно установленное громадное влияние христианства на умственный и нравственный прогресс здесь без всякого стыда отрицается. Какое дело рьяному противнику католического Центра до истории и беспристрастной критики! Он твердит свое: будто «самые ревностные верующие, наиболее заботившиеся о благе человечества, наиболее повредили ему» (13).

Другие пополняют этот поход против христианской нравственности отрицательной критикою ее характерных особенностей. Более всего ополчаются они на милосердие. «все религии раболепны,  говорит Дицген (Religion der Sozialdemokratie, 34),  но христианство самая рабская из рабских: тот, кто строит всю свою надежду на сострадании, тот поистине жалкое существо». Лафарг в недобросовестности доходит до того, что объясняет христианское милосердие «желанием принизить человеческое достоинство бедняка» и получить за ничтожную земную затрату «сказочные, ростовщические проценты в виде небесной награды» (Лафарг. Благотворительность. 4). В карикатурном зеркале такой критики христианский тип нравственной строгости превращается в ханжество и лицемерие, а нравственный подъем духа  в «экономическую историю»! (Вах. Religion of Socialism. 97). Наконец, завершением слепой предубежденности и необуз­данного самомнения являются тирады «об излишестве постоянных ссылок на идеальное совершенство полумифического Сирийца I века, когда есть столько (будто бы) высших типов в рядах современного социального движения» (Bax. 96–97).

Каковы основы социалистической этики, противопоставляемой христианской, мы только что видели. Не только ее предпочитает социализм христианству, но даже и буддизм, и, в особенности, ислам «ближе всех (по мнению Меннгера, Этика. Кн. 2, гл. 4, с. 43) стоящий к нравственной действительности». Высказывается даже надежда, что христианская нравственность, именно благодаря своим высоким требованиям, скоро утратит влияние на народные массы (82–83). Христианский культ жалости и страдания, говорят эти новые язычники (например, Аксельрод в «Философских очерках», 169–170), должен быть заменен здоровым и светлым языческим духом наслаждений, исчерпываемых земным бытием; и вот они славят его провозвестника, Маркса, который, по их словам, «приковал расплывчатую гуманитарную идею к земле», а дозорщиком к ней приставил «не бледного, мечтательного проповедника, а огромную толпу со сверкающими глазами и крепкими кулаками» (Штампфер, с. 55).

Но в чем же сокровище, поручаемое такой охране? Не в христианской жизни на земле, не в вечном блаженстве на небе, отвечает Дицген (Завоевания философии, 18); то и другое сдается в архив, в качестве «старых слов, отживших свое время» (20): «наш идеал  не бедность, не воздержание, а богатство, и богатство неизмеримое, неслыханное (21), богатство, это реальное осязательное благо всего человечества, его святыня, его святая святых» (Дицген. Религия социал-демократии, 7–8); «на овладении им построены все наши надежды» (там же).

Таково сокровище тлена и похоти, противопоставленное сокровищу неветшающему, указанному Христом. И лютому зверю, раздразненному корыстью и чувственностью, эти социалисты, для овладения высшим благом, указывают не на Зовущего к миру всего мира, а на «огромную толпу с сверкающими глазами и крепкими кулаками»!.. Такой призыв к такому животному счастью имеет, к стыду человечества, много вероятностей на некоторый успех у забывающих душу и Бога; но это  призыв уже даже не к «здоровому и светлому язычеству», а к кровавому зверству, в котором, если бы оно могло вполне осуществиться, вконец погибло бы все человеческое.

И после этого говорить о высшей нравственности!..

Каким же способом, однако, надеется социализм осуществить предполагаемую победу над христианством? Мы уже слышали речи его вождей о нецелесообразности открытой борьбы; слышали и выражения уверенности, что и без нее «наука постепенно упразднит религию». Но вместе с тем мы уже достаточно имели оснований убедиться в неискренности кажущегося миролюбия. Бебель и Майнцский партейтаг требуют усиления литературной полемики. На обязанности Исполнительного комитета партии лежит постоянная забота о печатании и распространении в тысячах экземпляров подобного рода произведений, и отчеты об этой деятельности можно видеть в протоколах каждого партейтага, показывающих и рост этой литературы.

Но одной публицистической борьбы, конечно, недостаточно, и соци­ал-демократия переносит борьбу против христианства в парламентскую среду там, где это можно делать без риска скомпрометировать себя перед избирателями. Смотря по обстоятельствам, антирелигиозное настроение прорывается и в прениях палат при каждом подходящем случае. Так, например, Чехославянская социал-демократическая рабочая партия на Венском партейтаге 1905 года похвалялась тем, что она вела, ведет и будет вести решительную борьбу против клерикализма (Wiener Protokoll. 1905, 44).

Социал-демократические партии повсюду требуют отделения церкви от государства, прекращения всякого правового и материального покровительства какому бы то ни было вероисповеданию и лаицизации школы, то есть придания ей светского характера. Трудность осуществления первого требования, конечно, сознается, и даже применительно к Франции еще на Амстердамском международном конгрессе (1904 год) сам Жорес отрицал возможность проведения этой меры в скором времени; но это не помешало социалистам всех оттенков одобрить ее (Amsterdamer Protokoll. 76 и 34). С тех пор успехи французских антиклерикалов, конечно, оживили надежды их единомышленников и в других странах. Но все же, ввиду трудности задачи, наиболее настойчивым парламентским требованием пока всюду является не полное отделение церкви от государства, а изъятие школы из-под церковного влияния. Еще Бланки объявил это дело первою, важнейшею задачею демократии и социализма, и Амстердамский международный конгресс вполне подтвердил это мнение. На Бременском съезде 1904 года (Bremener Protokoll. 139) требуют общеимперского школьного закона и вместе с тем высказываются за коренную общую реформу всего воспитательного дела в его отношениях к религии. Обширный доклад известной агитаторши Клары Цеткин служит лучшим разъяснением того направления, в котором задумана реформа. По словам энергичной докладчицы, «религию надо выгнать вон из школы, потому что она отравляет ее своим догматическим учением», поддерживающим будто бы экономическое и политическое рабство (Bremener Protokoll, 365). Заботиться о небесном могут желающие из родителей, общество же обязано подготовлять детей только к земному. На место христианского мировоззрения реформаторша воспитания поэтому предлагает заложить основы мировоззрения социалистического, на почве исторического материализма и Дарвиновой теории происхождения человека и борьбы за существование. Особенное внимание должно быть обращено на преподавание истории и естествоведения: первая должна быть освобождена (цитирую дословно) «от проклятия убийственного патриотизма»; второе  «от влияния библии и церковных догматов» (366). На следующем, Иенском съезде (1905 год) та же докладчица, те же сцены бурного одобрения, причем другая гражданка (Вагнер) внушает матерям, что на них специально лежит обязанность развитием неверия в семье противодействовать «религиозным излишествам школы» (Ienaer Protokoll. 282).

Но все это были только предварительные прения сравнительно с прошлогодним (1906 год) Маннгеймским съездом, занявшимся систематично подробным обсуждением вопроса о воспитании в социалистическом духе с принципиальной стороны и с практической. После уже сказанного мы не будем вдаваться в изложение Маннгеймских продолжительных докладов и прений (Mannheimer Protokoll. 119 ff., 134 ff.; 323 ff.), укажем только на следующую характерную черту. Не надеясь на немедленную реформу школы, докладчики усиленно взывали к родителям всемерно противодействовать в пределах семьи религиозному влиянию школы: родители-социалисты обязаны-де постепенно вводить своих детей в социалистический склад мыслей и чувств, стараясь путем натуралистического мировоззрения вытравить в детях и изгладить убеждение и ощущение возможности сверхчувственного бытия (332), уничтожить все не только религиозные, но и философские мечтания, заменяя их изучением реальных фактов экономической жизни и выводя педагогику из экономических целей данного времени (329 и 119).

В подкрепление этих требований выступает вся агитационная памфлетная литература, особенно оживившаяся в этом направлении за последнее время. Типичным произведением этого рода может считаться книжка Рюле «Народная школа в Германии», написанная с целью доказать полную негодность современной немецкой школы, будто бы засоренной библейским, не имеющим никакой цены балластом и бессмыслицами Лютерова катехизиса. В Австрии, где широко раскинувшийся Союз учителей превратился в главную агентуру антирелигиозной пропаганды, агитация за светскую школу ведется еще резче, чем в Германии, и настолько пристрастно, что споры по этому вопросу доводили до безобразных перебранок между членами рейхсрата (укажем ради примера на речь депутата Зейтца «Volksschule oder Pfaffenschule?» (стенографический отчет прений). Wien, 1902, и его же «Die Schule in Pfaffenklauen». Wien, 1904).

Нет сомнения, однако, что сами социал-демократы чувствуют, как далеко еще до исполнения их желаний даже в области школьного вопроса, не говоря уже о совсем несбыточных мечтах, раньше высказывавшихся, относительно скорого вымирания христианства. И вот в последнее время начинают раздаваться упреки за потворство, будто бы оказываемое религии пассивным поведением, непротивлением ей. Приглашения к массовому выходу из местной церкви, появившиеся еще в 1877 году по поводу выступления на политическую арену Штеккеровых христианских социалистов, слышатся вновь на прошлогоднем съезде, где даже был внесен проект резолюции о том, что «каждый убежденный член партии обязан выйти из церкви и препятствовать обучению своих детей закону Божию» (Mannheimer Protokoll, 124). Публицисты также настаивают на «пропаганде примером»: «Если бы все неверующие,  говорит Вандервельде,  (112) открыто порвали с культом, такая пропаганда была бы действительнее всяких антиклерикальных декламаций».

Однако и эти воззвания не в состоянии рассеять невольно крепнущего сознания силы религии. «Можно было ожидать,  меланхолически вздыхает зять Маркса Лафарг (Происхождение религии, 9),  что чрезвычайное развитие научных знаний сделает идею Бога совсем излишней. Но оказывается, что она до сих пор еще жива в умах ученых и среди значительной части образованной буржуазии»; а Вандервельде «считает иллюзией, будто прогресс знаний положит конец философскому неведению, из которого вырастают вопросы религиозные; пока будут существовать люди, эти запросы будут стоять за ними... Религия в общефилософском смысле неуничтожима» (120–122). Оптимистичнее настроен Штампфер, утешающий себя тем, что эти остатки религии не будут иметь ничего общего с настоящею верою в Бога, так как Бог, низведенный до уровня творца лишь первой клеточки, не будет уже Богом христианским, как нельзя признать и истинным Христом историко-критического Христа Гарнака (с. 35).

Если бы у нас была возможность произвести точный анализ душевного состояния не одних вождей социализма, но и простодушных жертв их пропаганды, мы, вероятно, пришли бы к заключению, что сознание неуничтожимости религии и христианства в этой среде значительно сильнее, чем можно было бы думать на основании показаний полемической литературы. Нельзя отрицать явных фактов еще искреннего убеждения многих западноевропейских рабочих в возможности сочетания социализма с христианством; такие случаи удостоверены по отношению к немецким рабочим поучительнейшим докладом Раде на IX Бреславльском евангелическо-социальном съезде. Вот к этому-то разряду людей и обращается социалистическая пресса с искренним уверением, что «Христос принадлежит не церковникам, а социалистам» (Volksfreund. 12 ноября 1890 года, № 134). Оскар Циммер написал (положим, никуда не годную) книжку под заглавием «Назаретский социалист» (Berlin, 1902), в которой приходит, будто бы по новейшим научным исследованиям, к заключению, что все религиозное учение Христа было лишь добавлением к его проповеди социализма. Другой писака сожалеет о том, что Христос «не мог исполнить самого важного дела  написать учебник политической экономии», но утешается тем, что эту задачу блестяще выполнили современные светочи социализма (у Nitti. Le Catholicisme social. 92). Совпадение последнего с учением Христа продолжает отстаивать также известный священник Гёре, даже после своего перехода в лагерь социализма («Как священник сделался социалистом?»). Но, бесспорно, самую фантастическую и фанатическую карикатуру на христианство, истолкованное в социалистическом смысле, дал другой протестантский священник  Куттер в своей книге, носящей вычурное название «Они должны!». Мы указываем на нее только как на, быть может, крайний образец непонимания и дерзкого искажения христианства в среде, переходной от так называемой христианской демократии к чистому социализму: признавать, что социалисты исповедуют атеизм, отрицают Христа и церковь (Куттер, 26, 27, 44 и сл.), говорить, что Христос в основу своего учения не полагал никакой религиозной и нравственной истины (14), и утверждать в то же время, что только одни социалисты поняли Бога и Христа,  это уже выходка, граничащая с потерею здравого смысла, и надо только дивиться тому, как высказывающие такие положения лица могут сохранять сан священников протестантской церкви.

Несомненно, однако, что большинство социалистов не придает серьезного значения попыткам соглашения с христианством. Действительное убеждение их выражено Бебелем и Вандервельде: «Христианство и социализм стремятся к разному; они противоположны, как огонь и вода» (Веbel. Christenthum und Socialismus. 16).

И однако сознание неистребимой потребности в религии у огромного большинства людей заставляет задумываться над необходимостью заменить чем-либо христианство. В этом невольном сознании мы вправе видеть, быть может, наиболее убедительное самообличение социалистического неверия. «Можно бороться самим против религии,  говорит Дицген (Завоевания философии, 53),  и все же сохранять ее для народа», и даже  надо сознаться!  не для одного плебса: «простое отрицание религии,  добавляет рабочий-философ,  было бы чисто русским нигилизмом, с полным основанием выключенным из международного обихода. Мы не признаем бессмысленного отрицания» (Дицген. Религия социал-демократии, с. 48, рус. пер.). «Вопрос о Боге как творческой силе,  замечает Кальвер (Arbeiter-Katechismus. 1896, 28),  пока еще не может быть решен фактически и научно, а потому для людей, интересующихся этим вопросом, поводы к признанию религии пока еще существуют». Притом же, поясняет опять Дицген, простым отрицанием Бога невозможно искоренить идолопоклонство: «Для радикального освобождения от него нужно не сухое отрицание, а положительное (позитивное) познание божественной мировой истины» (Письма о логике. II. 10, с. 137). Таковое социалисты этого типа находят в пантеизме (см. признания Штерна у Arndt, Die Religion der Socialdemokratie, 25, Малона у Cathrein, Der Socialismus, 153, Макэя в его стихотворении «Pantheismus» в Stimmen der Freiheit. 1901, 188–189). «Всесовершенное существо,  говорит автор «Религии социал-демократии»,  должно быть предположено, и оно существует: это  космос» (Дицген. Завоевания философии, 74). Вселенная всемогуща, вездесуща и премудра (Письма о логике, письмо 10, с. 135); Бог, истина и природа  лишь разные имена для одного и того же (9-е письмо, 133). На вопрос: «не будет ли такой Мир  Бог голым, бессодержательным понятием?»  Дицген отвечает: «Нет! он  истина и жизнь!» (19-е письмо, 181), но имеет добросовестность прибавить, что «приравнение вселенной к религиозному Богу (sic!) есть лишь сравнение, а все сравнения хромают» (10-е письмо, 136).

Как бы то ни было, но, вступивши в область религиозных запросов, нельзя уже, по крайней мере для большинства людей, ограничиться одним общим признанием отвлеченного натуралистического монизма; космическое, необъятное и непредставляемое в своей всеобъемлемости целое надо сконцентрировать и свести на землю, приблизить к людям. Отсюда  опыты так называемой религии социал-демократии. Правда, официальные и официозные документы и органы социализма от нее сторонятся, ограничиваясь, например, в социалистическом катехизисе Квелча и Бакса неопределенным признанием материализма и эволюционной теории, не возводя их, однако, в обязательную догму. Тем не менее нет недостатка в проектах так называемой религии социализма или социал-демократии. Посмотрим же, чем таковые оправдываются.

Одни полагают, что у всякого радикального реформатора культуры (а таков, бесспорно, социализм) должны быть ответы на все главные запросы общества, следовательно, и на религиозные, как еще присущие большей части его. В этом смысле, говорит Койген (Миросозерцание социализма, 53–54), можно предъявлять такое требование и к социализму, и будто бы не понапрасну, так как общепринятое мнение о его иррелигиозности есть якобы «ложная выдумка врагов». Не только утопическому социализму, но и марксизму будто бы не чужда религиозность, ибо «философия марксизма взглянула на религию как на согласование индивидуальной жизни с верой в прогресс истории», и только эпигоны марксизма объявили религию делом излишним, прикрывая отрицание ее, по дипломатическим соображениям, формулой: религия  дело частное (в ук. м.). Но если первое положение (о нраве запроса) верно, то второе, безусловно, ложно. Мы убедились документально, что Маркс и марксизм принципиально и последовательно атеистичны. Притом же указываемое Койгеном начало для новой религии слишком недостаточно для обоснования чего-либо положительно-религиозного. После Контовой религии прогресса и других сходных, более новых, проектировавшихся в свободомыслящем либерализме, пора было бы оставить всякую надежду на то, что туманная вера в неопределенное понятие прогресса способна превратиться в религию. Вот почему и среди самих социалистов начинают раздаваться голоса за необходимость более человечного и более осязательного, наглядного содержания для новой религии.

Таковым, по их мнению, может стать обоготворение не отвлеченного человечества, а труда, в лице трудящегося человечества. «Труд  спаситель и избавитель рода человеческого, не от греха, а от бедности» (Религия соц.-демократии, 14, 15). Заменивши Божественного Спасителя земным трудом, религия социал-демократии противопоставляет христианской Троице свою двоицу: «науку и ремесло, двуединое понятие» (15), а царству небесному  земное. Как видите, эта будто бы новая религия совсем упраздняет религиозное начало  Божественное. Она откровенно сама возвещает это: «Если религия сводится к упованию на богов и духов, в таком случае социал-демократия вовсе не имеет религии. Культурное общество  вот высшее существо, в которое мы веруем» (Дицген. Религия социал-демократии, 21). Но так как всю силу культурности социал-демократия полагает в одном пролетариате, то и религия ее сводится на самообожание пролетариата; обожествление же труда остается пустым и даже фальшивым звуком, и вот почему: какова бы ни была религия, не исключая и самой грубой, она видит благо, и даже высшее благо, в общении со своим божеством; идеалом же так называемой религии труда, «идеалом будущего царства труда» (по выражению Каутского, Das Erfurter Programm, 175) оказывается не любовь к труду и даже «не свобода труда, а освобождение от него, если не полное, то возможно большее, так как (приводим опять подлинные слова Бакса (Religion of Socialism, 94, 95)) «для истинного социалиста труд есть зло; трудящийся сверх необходимости не герой, а безумец; довести труд до минимума  вот стремление социализма». К этому-то и должны направляться вся мудрость науки, вся ловкость и сила техники. Истинное божество социалистической религии не труд, а наслаждение и пользование преимущественно физическим довольством, то есть, по словам Бебеля (Die Frau, 337–340), участие каждого не только «в разумной еде и разумном питье, не только в комфорте и прихоти», но и в похоти, так как «все влечения природы должны быть удовлетворены» и потому что «животные влечения ничуть не ниже умственных» (Bebel. Die Frau, 335 и 73), по расценке главного лидера германской социал-демократии. Если, по выражению Моррисона-Давидсона (The Gospel of the Poor. 2 edit., p. 10), учение об ином мире есть величайшее проклятие из всех, тяготевших над человечеством; если от одной мысли о загробной жизни (по отзывам рабочих-социалистов (в докладе Раде на IX Бреславльском евангелически социальном съезде. Bericht. 114, 116 и Goehre Drei Monate Fabrikarbeiter. 175) можно было бы сойти с ума  до того она невыносима и неприятна (по отзыву Бебеля. Christenthum und Socialismus, 13) как помеха свободе и наслаждению,  то вполне последовательно в обществе будущего ставить целью существования земную жизнерадостность, а целью воспитания  «развитие способностей к наибольшему наслаждению» (Bebel. Die Frau. 332), в чем, по Баксу (Religion of Socialism, 95), «и состоит идеал социализма». А так как в общежитии, основанном исключительно на экономических началах, спросу должно соответствовать предложение, то этой усовершенствованной алчности будет, обещают нам, соответствовать и «доселе невообразимое богатство» (Bebel, Die Frau, 1. с.). «Энтузиазм к продукту разовьет до еще невиданных размеров дух веселого творчества (271), создаст невообразимое возрастание продуктов, а с ними и источников и способов наслаждения» (281). Это и будет, по заключительному итогу социалистической религии, «гармоничным развитием человека» (283), социалистическим «небом на земле», или, по определению «пророков новой земли» (при которой ни старого, ни нового неба не полагается), «царством высшего, идеального себялюбия, эгоизма, примиренного с общим благом» (272, 274), обеспечивающим каждому «наибольшую меру приятностей жизни» (267). Прославляя эти приятности, социалистическая поэзия заканчивает свой «Гимн светскому всемирному наслаждению» характерным припевом:

«Ich frag den Teufel nach der Hölle,

Und in den Himmel will ich nicht!»

(Где к аду путь готов спросить я,

Но к небу путь не нужен мне!)

(Max Kegel’s Sozialistisches Liederbuch. 8 Auflage. Stuttgardt, 1897, 88–89. «Weltlulst»).

Последовательные сторонники социалистического идеала находят излишним придавать ему формы какого-либо культа: социалисты, говорят они, «не нуждаются в маскараде каких-либо образов для поддержки своих идеалов» (Вах. 52–53). С другой стороны, и непрошеные адвокаты социализма, насильно превращающие его в какую-то социальную религию интимного сближения между людьми и природою  космосом (как Койген, Миросозерцание социализма, 72–73), думают также, что эта предполагаемая ими религия «чуждается культа символов и из всех видов искусства допускает разве только одну бесплотную музыку, оказавшуюся способною создать два величайших гимна человечеству в лице 9-й симфонии Бетховена и Рабочей Марсельезы» (92–93). Более практические умы опасаются, однако, как бы не произошло задержки и даже регресса в социалистическом движении, если оно будет слишком упорно придерживаться такой «бестелесности» в выражении своих идеалов. «Не следует ли лучше,  пишет Жюстен Алавайль (в «Almanach de la question sociale», 1897, 103, статья «Symbolisme socialiste»),  предстать перед толпою, жаждущею социального обновления, в виде нарождающейся религии, с символизмом и аллегорической поэзией семейных, общинных и всемирных обрядов?.. Нельзя отвергать всякую полезность символических торжеств... Религия минет, символизм останется». Вот почему «надо думать, что при помощи материальных аллегорий социалистическое учение несравненно успешнее проникало бы в душу народной массы. Для этого не достаточно уже принятых символов: красного знамени, фригийского колпака, изображения братского рукопожатия; нужен целый церемониал на смену господствующих суеверных церемоний». Проще и успешнее всего было бы приспособить «для солидаризации умов» те же знаки и праздники, которые сейчас приняты в религиях. «Церемония гражданского крещения, семейные празднества в честь детей в народных домах, торжество браков в мэриях, похороны без священника, так называемые “белые собрания” (ténues blanches) франкмасонов для приветствия новобрачных, возобновление народного веселья на масленице, с процессиями и кавалькадами, заменяющими прежние крестные ходы,  все это, “говорит Алавайль”, уже предвестие и подготовка еще не выяснившегося нового символизма. Пора науке и искусству приняться за выполнение этой великой задачи, способной открыть социализму широкий доступ в общество» (Almanach de la question sociale. 1897, 103–1).

Французский провозвестник нового культа, однако, напрасно думает, будто в этом отношении ничего не делается. Жалкие попытки осуществления мертворожденного замысла практиковались уже в разных странах; если же от них так мало выходило проку, то это оттого, что лишенное души  лишено и творческой силы, а чуждое нравственного величия  лишено и глубокого влияния. Вольно мечтающим о хлебе едином заменять любовь и благоговение к Богу идолопоклонством перед вещью, перед благами тленными! Этою любовью не «поднять горе сердца», не воспламенить их порывом к величавому, к вечному!.. Но все же в попытках основать новый культ нет недостатка. Больше всего усердствуют поэты социализма, слагая прежде всего гимны в честь труда. Выкроенные по одному и тому же шаблону, они настолько же однообразны, насколько многочисленны. Оживить их стараются применением к разным моментам годового круга. Бессильное воображение прозаической среды, не будучи в состоянии создать творчески что-либо оригинальное, принуждено пробавляться переделкою богатого, глубоко осмысленного церковного круга на социалистический лад. В дни Рождества Христова в газетах, журналах, календарях и особых сборниках «товарищам» преподносят «Святочные песни», в которых воспевается рождение труда или богини-индустрии (Stimmen der Freiheit. 1901, 409–411) и поклонение им (Morgenroth. Socialdemokratische Fest  und Zeitgedichte. 1894, 5. Zweite Folge (1898), 137. Stimmen der Freiheit, 248, 393, 443). Несравненно реже, толкуя праздник на языческий лад, славят поворот солнца с зимы на весну (Stimmen d. Fr. 319). К Пасхе та же тема о труде парафразируется в виде пародии на Крестный подвиг Спасителя и на Его святое воскресение с прославлением воскресения пролетариата (Morgenroth. 1 Sammlung, 20 и f. другие стихотворения). К Троице  гимны в честь духа свободы, духа прогресса (там же, 569, 321). Того же тона придерживаются и праздничные статьи газет. Но этими монотонно-сухими словоизвержениями большею частью и ограничивается чествование праздников. Изредка пробуются публичные демонстрации, вроде паломничества берлинских рабочих (по выражению Vorwärts’a, 1894, № 70, 1 Beilage) «к немецкой Голгофе», то есть к могилам павших в Мартовскую революцию.

Единственный самобытный, возникший с 1889 года и отныне знаменитый в летописях народных волнений праздник социал-демократии есть 1 Мая. Много было приложено отдельными вождями и целыми съездами организационных и ораторских усилий, чтобы раздуть его значение и воодушевить к этому торжеству народные массы. (для примера укажем на длинную речь Энрико Ферри в «Итальянском сборнике», 51 и сл.; внушения интернациональных съездов собраны в сопоставлении их резолюций: Международные социалистические конгрессы. СПб., 1906, 49–50.) Амстердамский конгресс усиленно подчеркнул, как нравственную обязанность для всего пролетариата, справлять «демонстрацию труда» непременно 1 мая, и притом с приостановкою работ (Amsterdamer Protokoll, 53–54). И однако уже на Бременском съезде 1904 года раздались жалобы на то, что «надежды, возлагавшиеся на майский праздник, не оправдались, что многие рабочие, даже ради этого высшего празднества сознательного пролетариата, не желают пожертвовать заработком одного дня и требуют перенесения его на ближайшее воскресенье» (Bremener Protokoll, 280–281) или на вечер, по окончании дел (Jenaer Protokoll, 258), что лишает демонстрацию смысла и превращает ее в рутинный обряд (251). Несмотря на красноречивые укоризны ораторов, расчетливые немецкие «товарищи», например вся силезская партийная организация (Jenaer Protokoll, 263), знать не хотят идеальных соображений и видят в «великой политической демонстрации сознательного пролетариата» только убыток для кармана, о чем и заявил во всеуслышание «товарищ» Брингман на Иенском съезде (234–235), где споры на эту тему заняли целых два заседания. Ясно, что «величайший праздник пролетариата» не способен вызвать в самом пролетариате достаточного нравственного подъема по той простой причине, что в самом празднике этом есть несомненная агитационная, политическая демонстрация, но нет нравственного и еще менее религиозного содержания, потому что, несмотря на раздутую апофеозу труда, труд с социалистической точки зрения, как мы уже видели  не святыня, а тягота, повинность по необходимости или дело расчета, а не нравственный долг.

Как бы то ни было, социалисты пока не сумели скомбинировать даже такого поверхностного проекта «светских церемоний», подражающих религиозным обрядам, который уже стараются проводить французские масоны (см. интересный «Guide des cérémonies civiles Lux’a», 1902 г. и выписки из этой едва доступной книжки  у Чистякова: «Народное образование во Франции», 386 и сл.). У социалистов встречаем лишь разрозненные попытки этого рода, от которых веет мертвящим холодом, полным отсутствием творческого вдохновения (такова, например, противопоставляемая кое-где (в Гамбурге) протестантской конфирмации церемония светского праздника для детей, с чтением социалистического символа веры, наставлений о классовой борьбе и обществе будущего, с пирушкой, песнями и пляской (Arndt. Die Religion der Socialdemokratie, 45)).

Такими же бессильными карикатурами либо наглым кощунством являются подражания формулам христианского вероучения при совершенно обратном содержании и духе. Мы не позволим себе делать выписки из таких непристойных произведений, как «Новая Нагорная проповедь» и т.п.; но чтобы дать понятие не о кощунствах, а о скудоумии, дерзающем искажать величавые идеалы, которыми жило, живет и будет жить человечество, приведем две строчки из «Десяти заповедей для каждого рабочего», напечатанных в «Volksfreund’e» 7 августа 1892 года (№ 94, Beilage, 7): «Заповедь 1-я. Ты не должен вступать в союзы, не имеющие отношения к интересам рабочих или вредные для них. Заповедь 2-я. Ты не должен верить в то, что рабочие организации существуют для одних стачек. 4-я. Ты должен читать и допускать в дом только одни рабочие газеты» и т.д. в том же роде. Утешаясь подобными пошлостями, прилагают в то же время все старание, чтобы дискредитировать подлинные 10 заповедей: направленная против них брошюра Гофманна «Десять заповедей и имущие классы» прочитана была автором публично более 400 раз и распространена в 60 000 экземплярах (рус. пер., 60).

Чтобы покончить с бессильными стараниями социализма противопоставить религии какой ни на есть культ обожествленного пролетариата, укажем на опыт установления нового партийного календаря. После календаря революционеров 1793 года, заменившего дни празднований Хрис­та, Богородицы и святых памятованием полезных животных, растений, минералов и орудий (например, 22 декабря  хрен, 28-го  навоз, а 25-го, в день Рождества Христова,  собака!); после более изящного позитивистического календаря Контовой религии, где названия месяцев заменены именами Моисея, Гомера, Аристотеля, Шекспира, Декарта и т.д., а святые  поэтами, учеными, философами и основателями религий и сект и государственными мужами, социалистический календарь, скомбинированный с анархическим, выдвигает празднование своих преподобных, исповедников и якобы мучеников, чествуя, например, покушение Веры Засулич на Трепова (24 января), рождение и смерть Маркса и Лассаля, убиение императора Александра II, казнь Софьи Перовской (15 апреля), Пугачева (20 июня), «мучеников Коммуны» (25 мая) и т.д. (цитируем по календарю, приложенному к Almanach de la question sociale pour l’année (1897). За истекшее с тех пор десятилетие летопись бунтов, взрывов и убийств, единичных и коллективных, настолько пополнилась, что для будущих изданий этого рода едва ли потребуется помещать рядом с только что приведенными героями терроризма почтенные имена Ньютона, Микеланджело, Савонаролы, Лейбница или Бетховена).

Само собою, понятно, что с календарем связана и потребность в социалистической иконографии, за последнее время и у нас заполнившей витрины книжных и иных магазинов,  явление настолько же естественное, насколько и преходящее в слишком неустойчивых увлечениях публики внешними отражениями злободневных тем.

Важнее, серьезнее  отклики новейшей живописи на социалистические сюжеты и идеи, отклики, не лишенные иногда несомненного дарования. Укажем, например, на талантливого Вальтера Крэна (Crane), применявшего в художественной проповеди социализма и коммунизма приемы апокалипсической символики Дюрера (например, в гравюре «Социализм  искупитель пролетариата», где капитализм, терзающий сердце рабочего, изображен в виде гигантского вампира, на когтистых крыльях которого красуются надписи: с одной стороны  «религиозное лицемерие», а с другой  «партийная политика», тогда как социализм, освобождающий труд, фигурирует в виде ангела с трубою грозного суда и факелом просвещения).

Нельзя отрицать того, что общественное движение, настолько важное, как социалистическое, имеет все вероятности широко отразиться и на изобразительных искусствах, и уже в настоящее время найдутся примеры удачного вдохновения живописи и пластики этими новыми веяниями. Более спорным остается вопрос о том, в состоянии ли эти последние произвести такой коренной переворот в искусстве, о котором мечтают некоторые критики, например Гюйо (Guyau. L’art au point de vue sociologique), Моклэр (Mauclair. Les trois crises de l’art actuel, 1906) и другие. Но одно представляется нам несомненным: это  неспособность социализма вдохнуть в искусство новые религиозные чувства и формы на смену упраздняемых им. Религиозное начало  начало вполне самобытное, совершенно специфическое, и раз оно вытеснено из души, его не заменить никакими суррогатами. В святая святых души человеческой нет места подражаниям, и все попытки создать их будут только фальсификацией, подлогом или карикатурой.


Заключение

Предшествующее изложение выяснило, надеюсь, в достаточной степени принципиальное отрицательное отношение социализма к религии вообще и его враждебное настроение к христианству в частности; мы имели, кроме того, возможность убедиться, как много двусмысленного, а иногда и прямо недобросовестного вносит политическая тактика социализма в его практические отношения к христианству; мы видели, наконец, до какого фанатического предубеждения и озлобления, не согласимых с уважением к свободе совести и чужих убеждений, доходит социалистическая антирелигиозная полемика. Но как бы тяжелы ни были впечатления, выносимые из этого омута недостаточно продуманного отрицания, поверхностной критики, грубых подтасовок, дерзкой клеветы и еще более дерзких кощунств, те, кому священно и дорого христианство, не вправе пренебрежительно отворачивать взоры от этого печального явления современной действительности. Изучение его предписывается не простою любознательностью, а существенно важною практическою необходимостью. Социализм имеет такое универсальное значение для настоящего и будущего в жизни человечества, что нельзя игнорировать ни одной стороны как его мировоззрения, так и его практической деятельности. Со всеми ими, добровольно или невольно, приходится считаться; и чем больше добровольности и беспристрастия внесем мы в это расследование, тем более полезных уроков, отрицательных и положительных, почерпнем мы в этом величайшем из соблазнов человечества, величайшем потому, что в нем порывы к истине и правде перемешаны с глубоким основным заблуждением. Скрывать или уменьшать опасность было бы преступным малодушием. На нас уже без того тяготеет грех слишком долгого спокойствия и дремотности перед надвигавшеюся опасностью  не для экономических и государственных устоев общества прежде всего, а для душ человеческих, для душ, из которых каждая дороже всех материальных благ мира. Не слишком ли долго нам казалось, что опасность вся  или почти вся  в области мирских, светских интересов, что защита от нее  обязанность государства, гражданского общества  кого хотите, только не церкви? Лишь когда восколебались основы гражданского и государственного строя, мы с удивлением увидели, насколько одновременно с ними расшатаны нравственные и религиозные начала нашей жизни. Иначе  откуда все окружающие и, быть может, еще большие грядущие ужасы?.. Ясное дело, недуг в полном ходу; он обнимает уже всю нашу жизнь... Взглянем же на него в упор, без трусости, но и без самонадеянности!

Таков смысл вышеизложенных тяжелых разоблачений. Пусть не смущают они нас! Божественной силе христианства не страшны никакие угрозы; нравственного величия его не загрязнить никакой клевете; небесной и земной красоты его не исказить никаким подлогам, никакому невежеству!

Вот почему я воздерживаюсь здесь от опровержений; они нужны для отрешившихся от христианства; для стоящих же на его точке зрения приведенные в подлинных словах саморазоблачения социализма в его отношениях к религии  уже самообличение. Полемическая задача, следовательно, не входит в пределы моей темы.

Но есть тем не менее одно существенное обвинение, выдвинутое социализмом против христианства, которое не может быть и здесь оставлено без разъяснения. Социализм, вы слышали, обвиняет христианство в том, что «оно не выполнило своего обещания всемирного искупления от нужды и забот существования, освобождения угнетенных от рабства у сильных, освобождения сильных от рабства у золота, освобождения всех от ужасов междоусобия и милитаризма» (Volksfreund. 1891, № 155). И на этом обвинении социализм основывает свой призыв отречься от христианства и перейти в ряды социал-демократии, которая будто бы действительно совершит великие дела эти, и «больше сих совершит». На этом соблазне построена вся антирелигиозная тактика вождей социализма перед доверчивыми или экзальтированными душами. Но, во-первых, откуда следует, что не свершенное христианством будет действительно осуществлено социализмом? Обещания, проекты и самовосхваление еще не доказательства, даже не вероятность! Не раз были уже представлены яркие и убедительные соображения против осуществимости этих надежд с экономической, государственной, правовой и нравственной стороны. К этим соображениям мы позволяем себе прибавить и вытекающие из настоящего чтения: мы позволяем себе думать, что на миро- и жизневоззрении узко материальном, враждебном духовному и религиозному, отрицающем необходимость освящения жизненного долга не только началом Божественной истины, но и санкцией неизменного, абсолютного нравственного начала, на жизневоззрении, регулирующем все отношения людей только материальным расчетом, соглашениями взаимной выгоды да внешним принуждением,  на таком жизневоззрении не может быть основано и взращено даже земное царство братских отношений, всеобщего мира и счастья; не может потому, что в человеке, а следовательно, и в человеческом общежитии не все  расчет, не все  корысть, не все  плоть и тлен, а есть еще и душа бессмертная, не уничтожимая до конца, сознательно или бессознательно жаждущая истинного, абсолютного, вечного, Божественного. На старых картинах Страшного суда, в наивных по форме, но строго осмысленных изображениях великой драмы борьбы добра со злом, есть один глубоковдумчивый эпизод, известный под именем «изъятия души из тела». Вот это-то изъятие души из тела, но не для конечного суда над душою, а для отречения от Бога ради вещественного и мыслит совершить социализм, и не в отдельных лицах, а в целом человечестве. Отсюда  и Страшный суд над ним: невозможность обрести желаемое, несмотря на все усилия, на все кровавые жертвы, невозможность восполнить никакими материальными благами, никаким физическим довольством пустоту, образующуюся с изъятием души из жизни человечества.

Но все же не в этом главный ответ обвинению социализма против христианства; главный  в том, что христианство и не обещало осуществить социалистический идеал земного царства материального блага, не могло обещать, потому что не в нем полагало и полагает оно высшее благо. Отзывчивое более кого-либо по своему духу к земным страданиям и более всех милосердное, знающее не угнетателей и угнетенных, а лишь братьев во Христе, сынов единого Отца, христианство указало путь к устроению мира всего мира и соединения всех  не в борьбе, будто бы обретающей право, не в войне, будто бы «матери всех вещей» (Каутский), не в силе  «повивальной бабке прогресса» (Бакс), а в любви, единственной силе, побеждающей мир и приносящей мир. Но эта любовь, по учению и примеру Христову, исходит не из земного царства, и не к нему как конечной цели направляется. «Ищите прежде всего Царствия Божия, и вся сия приложатся вам». Земное царство  не замена небесного, а лишь одно из следствий деятельного на земле, трудового стремления к Царству Небесному, условием вступления в которое, несомненно, есть исполнение воли Отца Небесного и на земле. И если земное царство еще не устроено и мир во зле лежит, виновато в том не христианство, как утверждает социализм, а именно неисполнение завета Христова, малое присутствие христианства в жизни нашей или его почти полное отсутствие. Менее кого-либо социализм, требующий слепой веры в свой еще не осуществлявшийся идеал, вправе упразднять, по существу, идеал христианский под предлогом его неосуществимости, когда человечество именно христианству обязано высшим и лучшим на пути стремлений и приближений к добру и правде.

Но если таким образом падает клевета социализма на христианство в его сущности, остается в силе заслуженный упрек в длящемся и поныне неустройстве жизни в духе истинного христианства. Неправда, корысть, всякого рода зло, между прочим и то, об устранении коего заботится социализм,  налицо! Оно здесь, оно рядом с нами, оно всюду! И не потому, что мы еще не социал-демократы, а потому, что мы, в огромном множестве, еще не христиане! И вот почему нам должно быть страшно не столько неверие социализма, сколько соблазн, нашею жизнью подаваемый тем, кто впадает чрез это в сомнение относительно силы и действенности самого христианства.

Проникнемся же все сознанием великой ответственности за этот соблазн и устранение его поставим долгом всех и каждого, «долгом любви общедательной», по незабвенному слову древней Руси православной, понимавшей в наиболее трагические минуты своей жизни, что общее спасение возможно только в совокупном сознании греха, в общем покаянии в нем и в общем же усилии возместить зло добром. Велика и сложна эта задача для современного человека как христианина, как члена церкви и для всей церкви. Она требует глубокой вдумчивости и осторожности, чтобы, с одной стороны, не остаться только при одних общих благонамеренных пожеланиях и советах, недостаточных, если они не воплощаются в осязательной, в плодотворной жизненной деятельности; с другой стороны, чтобы не уклониться в противоположную крайность: в возведение заботы о материальном благоустройстве жизни в основную обязанность для христианина и церкви, что было бы отступлением от смысла и цели христианства. Уяснение этого смысла и этой цели применительно к социальному вопросу, во-первых, принципиально, а затем  и в практических приложениях к насущным нуждам современной общественной жизни составляет, по нашему глубокому убеждению, для церкви задачу настолько же важную, насколько и неотложную.

Но как ни трудна задача, содействовать посильно ее решению может каждый, по слову апостола, в том звании, в котором он призван, так как долг, к исполнению коего призывают здесь нас жизнь и совесть, есть долг всеобщий, «долг любви общедательной». Долг этот в том, чтобы, «не увлекаясь учениями различными и чуждыми», жить так, чтобы «одни законы Христовы были написаны не только в мыслях, но и в сердцах наших», не только в сердцах, но и в делах наших.

Публикация Михаила СМОЛИНА

 

[1] Имеем в виду здесь так называемый чистый социализм, а не тот гиб­ридный, который именует себя христианским.

Окончание. Начало  № 4.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0