Дело воина всегда чисто. Русская философия войны

Хочется сказать несколько слов на тему русской философии войны.

Война всегда воспринималась русскими через призму христианской морали.

Пацифисты, сделавшие своей профессией байки о кровожадных генералах, «пушечных королях», «вырождающихся династиях», которые, дескать, только спят и видят, как бы пролить побольше народной кровушки, являются настоящей «интеллектуальной чернью» двадцатого столетия.

Пацифистские стенания и сектантские толкования шестой заповеди «не убий» в смысле непротивления злу силой глубоко неправильны. Их неправда состоит в том, что личным поучениям Иисуса Христа придают характер требований к обществу в целом.

В личном плане Христос терпел поношения и терновый венец на своей голове, но свил бич из веревок и выгнал вон торгашей из Храма, когда увидел оскверняющих Дом Отца Своего.

Жизнь Спасителя является и в этом смысле примером как для христиан в целом, так и для воинов в частности.

Необходимо по возможности сносить всякие обиды и другое зло от ближнего своего, если они относятся к тебе лично. И совсем другая история, если ближние или дальние посягают на высшие ценности, тогда воспротивиться силой такому общему злу долг всякого христианина, вплоть до обнажения меча.

Война неизбежное следствие человеческой жизни, а разоружение народов — невозможные мечты. Для этого нужно прекратить всякую политическую деятельность, всякое развитие человеческого общества и дойти до запрета книгопечатания и самой грамотности. «Моральное разоружение», о котором говорят пацифисты, возможно только при полном прекращении всех конфликтов, а оно в свою очередь — только если исчезнет причина, порождающая конфликты, то есть свобода человека и сама жизнь.

Войны, как правило, не ведутся для того, чтобы просто убивать людей. Направлением всех военных усилий является победа, а конечной целью — мир. Да и вообще, как правильно писали имперские правоведы, «война есть крайнее средство, к которому может прибегнуть государство для защиты своих прав».

Государства решаются на это крайнее средство лишь в положениях, с их точки зрения безвыходных, когда разрешение спора невозможно никакими дипломатическими способами. Худой мир действительно лучше доброй ссоры, но только если этот мир не окончательно плох и не способен погубить само государство.

Армия в государстве, будучи важнейшим элементом политики, столь же критически важна для общества, как школа, администрация или дипломатия. Армия есть «вооруженная политика», политическая рука, держащая меч и направляемая волей главы государства.

При этом никогда нельзя забывать, что, какие бы войны ни вела Россия, абсолютно справедливые, оправдываемые национальными интересами или военные авантюры, «дело воина — всегда чисто», потому что солдат идет на войну жертвовать своей жизнью ради Отечества. И эта воинская жертвенность, и особо смерть за Родину, должна быть всегда свята в национальной памяти.

Нераспрягаемая колесница, возводящая к небесам.Какая монархия нам нужна?

В истории России Рюриковичи и Романовы как царствующие династии завершились на явных царях-праведниках. И святой благоверный Феодор Иоаннович, царь Московский, и святой страстотерпец Николай Александрович, Всероссийский император, явили удивительный образ Помазанников Божиих, сумевших сочетать личную религиозную праведность и тяжелейшее царское служение. Пользуясь выражением одного из московских книжников, их духовная и государственная жизнь была «нераспрягаемой колесницей, возводящей к небесам».

Монархические династии в России закончились на царях, олицетворявших в своем самодержавии особое предпочтение началу нравственному. Их внутренним личным стержнем была диктатура религиозной совести — идеала монархического властвования, составлявшая реальное самоограничение для юридически неограниченной царской власти.

Пресечение каждой династии в истории России ознаменовывалось величайшими трагедиями, кровавыми смутами и революциями. Из государства русского при отсутствии царской власти как бы изымался главнейший орган нравственной правды и справедливости, и все здание Русского мира рушилось на глазах.

Прекращение династии так же пагубно действует на единение власти и народа. Нация, теряя правящую династию, остается в ситуации смуты, борьбы всех против всех за власть и чувствует свое государственное сиротство.

Вековая связь, переходящая в родственность подчинения и властвования, при династии устанавливается глубже и сильнее. На каждого представителя династии народ распространяет свое отношение, выработанное еще к его предкам.

Связь между народом и властью в монархическом государстве всегда более глубока и значима, нежели в государстве республиканском. Примерно так же, как любовь глубже влюбленности и как единение любящих супругов сильнее, чем временных любовников.

Сильная президентская власть есть монархический компромисс внутри демократического принципа властвования. Некий вариант избираемого и временного «монарха». Наследственная же передача власти даже в формате президентской республики способна приводить к монархии. Так же легко можно представить себе и президента в качестве монархического регента.

Но по-настоящему свободный характер, независимый от разнообразия сил в государстве может носить только власть наследственного монарха.

Только неподкупность и независимость наследственного монарха может ставить его власть выше всех национальных, религиозных и прочих противоречий государства и быть одинаково близкой для всех подданных.

Принцип династичности хорошо показывает, что монархический способ властвования не делает ставку на способности личности, как диктатура, а опирается на силу самого идеала. Важнее, чтобы монарх был реальным, характерным представителем народного духа, чем интеллектуалом или гением, что является делом случая.

В монархической системе хорошо заметно психологическое воздействие места на лицо, его занимающее. Даже не вполне готовое лицо, в силу ли личных способностей или малого возраста, самой царской «должностью» невольно становится выше самого себя. Напрягает те стороны своих душевных и интеллектуальных сил, которые требуются для функционирования на этой службе.

Для наследственного монарха прошедшее, настоящее и будущее государства — это неразрывное целое, глубоко связанное с исторической работой его семьи, с династическими планами и расчетами его предшественников. Династичность несет прежде всего стабильность для общества и способна олицетворять саму национальную историю. Поколения династии связаны с поколениями народа неразрывной исторической деятельностью на благо Отечества.

Даже если династия пресекается, то, как в 1613 году, нация стремится к продолжению монархии как бы через усыновление, «ибо, — как утверждает Лев Тихомиров, — здесь физическое преемство важно не само по себе, а лишь как внешнее выражение и обеспечение духовного преемства».

При смене династии на другую, как это у нас было после Смуты, главной заботой людей, восстановивших монархию, было не столько кровное родство Романовых, сколько религиозно-нравственная преемственность новой династии — старым Рюриковичам. В этом и есть глубочайший смысл династичности, непрерывности власти, когда новый государь из новой династии является лишь продолжателем и хранителем традиции властвования всех своих предшественников на протяжении многих столетий.

Но до имперской красоты и религиозной глубины монархии надо еще духовно и интеллектуально дорасти. Столетнее революционное блуждание в поисках «социальной справедливости» по идейным задворкам западных утопий сильно затуманило традиционные государственные инстинкты у русского общества. Надо вновь захотеть быть русскими в полном историческом объеме. Возродить тот государственный идеал обоюдного служения монарха — Богу и народу и народа — монарху и Богу. И вступить заново на предначертанный свыше общий для монархии и нации цивилизационный путь Русского мира.

Сумасшедшая «смердяковщина» и нравственный идиотизм Ленина

Столетний юбилей большевистской экспроприации России продолжает возвращать нашу мысль к личности Ульянова-Ленина. Он был типичным экстравертом, для которого Российская империя не соответствовала его мечтательным конструкциям, и тем активнее он стремился уничтожить эту русскую реальность.

Формально, будучи дворянином, Владимир Ульянов был идеальным антисистемным типом, в жилах которого по линии отца текла калмыкская и чувашская кровь, а со стороны матери шведская, немецкая и еврейская кровь. Воспитание он получил в стиле немецкой аккуратности и дисциплины. Мать постоянно твердила о пагубности «русской обломовщины», о том, что нужно учиться у немцев. Мальчик вырос, что называется, себе на уме, необщительный и закрытый.

Ульянов-Ленин имел весьма подвижную психику, периодически его поведение было более чем своеобразным. Так, по воспоминаниям людей, его знавших, он был подвержен депрессиям и мог целый месяц ничего не делать. Но затем, как писала Крупская, «Володя впадал в раж» и им овладевала бурная деятельность.

Врач А.А. Богданов, бывший одно время вице-лидером большевиков, говорил небезызвестному Николаю Валентинову (Вольскому): «Наблюдая в течение нескольких лет некоторые реакции Ленина, я, как врач, пришел к убеждению, что у Ленина бывали иногда психические состояния с явными признаками ненормальности».

Сложно признать психически адекватными призывы Ленина из Швейцарии к молодежи в 1905 году обливать кислотой полицейских, использовать гвозди для вывода из строя лошадей, лить с верхних этажей кипяток на солдат и забрасывать улицы «ручными бомбами». Это скорее похоже на истерические призывы к ненависти сумасшедшего человека.

Здесь интересно мнение такого тонкого психолога, каким был русский писатель Александр Куприн. Видевший Ленина на выступлениях и в жизни, он характеризует его как «мыслящий камень», у которого была только одна цель: «падая — уничтожить». Куприн в 1919 году так описывал Ильича: «Убийство и кровь не только не смущали Ленина, но они его радовали... С развязностью умалишенного он развязывал толпы от страха убийства. Убивайте, грабьте, берите, насилуйте, уничтожайте — все ваше, все принадлежит вам. В нем сидел демон убийства».

Ленин ненавидел Российскую империю не просто как республиканец ненавидит монархию или социалист — буржуазию, а еще с оттенком личной ненависти и горделивого европейского пренебрежения. В начале Первой мировой войны Ленин писал: «не может подлежать ни малейшему, абсолютно никакому сомнению, что наименьшим злом было бы теперь и тотчас — поражение царизма в данной войне. Ибо царизм во сто раз хуже кайзеризма» (ПСС. т. 49. С. 14).

Это рабское презрение к своему из мира антигероев Достоевского, подметившего эту «смердяковскую» родовую черту наших доморощенных русофобов.

Ленинское отношение к России сродни знаменитой «философии пораженчества» Павла Смердякова из романа «Братья Карамазовы». «Я всю Россию ненавижу, — говорил Павлуша. — В двенадцатом году было на Россию великое нашествие императора Наполеона французского первого, и хорошо, кабы нас тогда покорили эти самые французы, умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе».

Ленин стремился к поражению именно нашего «царизма», потому что был убежден, что «умная нация покорила бы весьма глупую-с», потому что чужой «кайзеризм» не вызывал у него столь же яркой ненависти, какая у него была к Российской монархии. Для Ленина Россия не только проклятый «царизм», но и эмоционально ненавидимая цивилизация.

Отсюда же, из «смердяковского» отношения к своему, и большевистское бесчестное отношение к финансированию революции из любых источников. Созданный Лениным «Большевистский центр» пополнял свою кассу путем вооруженных ограблений («эксов» Тер-Петросяна–Сталина), захвата финансов богатых людей, как было с наследством Николая Шмита. Большевики Таратута и Андриканис женились на наследницах Шмита и присвоили для партии 280 тысяч золотых рублей. Крупская в своих «Воспоминаниях», после операции с наследством, даже отметила: «В это время большевики получили прочную материальную базу».

Такая беспринципность в деньгах (тем более что деньги имеют свойство кончаться) легко объясняет и сотрудничество большевиков с немцами. Уже после большевистского переворота, 3 декабря 1917 года, статс-секретарь (министр) иностранных дел Германской империи Кюльман констатировал в письме кайзеру: «Лишь тогда, когда большевики стали получать от нас постоянный приток фондов через разные каналы и под разными ярлыками, они стали в состоянии поставить на ноги свой главный орган “Правду”, вести энергичную пропаганду и значительно расширить первоначально узкий базис своей партии».

Разоривший величайшую в мире страну, Ульянов-Ленин должен остаться в нашей истории как государственный преступник и «нравственный идиот» (выражение Ивана Бунина), способствовавший неприятелю отнять у России победу в Первой мировой войне и виновный в многомиллионном кровавом геноциде своих соотечественников.

Коммунистическая и любая революционная политическая идеология должна стать вне закона и должна быть осуждена на вечное проклятие в памяти русского народа.

Провозглашение России империей и преимущества монархии

Многолетняя Северная война со Швецией была победоносно завершена Россией в 1721 году. Десанты русских войск, осуществленные адмиралом Апраксиным на берега Швеции, заставили шведское правительство подписать Ништадтский мир.

Петербург широко праздновал победу. После благодарственного молебна в Троицком соборе (уничтоженном большевиками в 1934 году) Петр I взошел на специально устроенное возвышенное место и сказал окружающему народу: «Здравствуйте, православные, и благодарите Бога, что толикую долговременную войну... всесильный Бог прекратил и даровал нам со Швецией счастливый и вечный мир!» Он взял ковш с вином и выпил за здоровье народа, который отвечал громкими криками: «Да здравствует государь!» Правительствующий сенат от имени всех чинов государства попросил Петра принять титул «Отца отечества», «Великого» и «Всероссийского императора». Петр в ответ сказал, «что должно всеми силами благодарить Бога, но, надеясь на мир, не ослабевать в военном деле, дабы не иметь жребия монархии греческой». Мысль на все времена.

Так официально родилась Российская империя, а русские цари стали всероссийскими императорами.

Полновластие, будь оно коллективное, как власть народа при республиках, или самодержавие, единоличное, как при монархиях, лишний раз показывает, что никакое общество не может жить без власти, которой никто не может перечить.

Воля монарха Верховная сила в монархиях, воля народа такая же сила в республиках.

Самодержавие императоров и самодержавие большинства на выборах являются властями окончательного решения. Смена между собой этих форм власти зависит от исторических обстоятельств, соотношения сил внутри той или иной страны и нравственного состояния общества.

Все разновидности демократии страдают от почти постоянного отсутствия единства этой народной воли, которой должно двигаться республиканское государство. Демократические режимы всегда шатки, слабы, переменчивы и непоследовательны. И потому склонны постоянно прибегать к всевозможным вспомогательным «костылям», для большей устойчивости. Принцип демократии, вернувшийся в мир в Новое время, сначала появился в формате парламентарной республики и буквально сразу же был вынужден изобрести институт единоличного президента, чтобы хоть как-то функционировать. В дальнейшем республики часто становились единоличными диктатурами или тоталитарными партийно-вождистскими обществами, отрицавшими выявление народной воли вовсе.

Непосредственного же властвования самодержавного в теории народа, или, как выражаются по-другому, прямой демократии, нет ни в одной современной республике. На выборах народ выбирает своих псевдопредставителей в лице депутатов, которые и составляют из себя тот властный правящий класс, который реально управляет страной между выборами.

В демократиях существует либо самодержавие богатых олигархов, либо самодержавие хитрых политических политиканов. В парламентарных республиках существует самодержавие парламентов, а в президентских республиках — самодержавие президентов. И даже под термином «диктатура пролетариата» скрывалась все та же идея самодержавия, но только самодержавия партии и ее вождей.

Так что идея самодержавия, как говорил один консервативный мыслитель, «не есть какая-то архаическая идея, обреченная на гибель с ростом просвещения и потребности в индивидуальной свободе. Это вечная и универсальная идея, теряющая свою силу над умами при благоприятном стечении обстоятельств и просыпающаяся с новой силой там, где опасности ставят на карту самое политическое бытие народа. Это героическое лекарство, даваемое больному политическому организму, не утратившему еще жизнеспособности».

При монархическом правлении идея самодержавия носит более честный характер и не скрывает свою полноту власти за словесной пропагандистской мишурой всевозможных предвыборных программ.

В монархиях Верховная власть обладает единством воли в значительно большей степени, чем в демократиях. Примерно настолько же, насколько отдельный человек чаще всего более целен в своих стремлениях, нежели переменчивые желания народных масс.

Монархия более эффективна и в чрезвычайных ситуациях, так как может действовать вне бумажных законных норм, во имя торжества нравственной правды или преследуя государственную необходимость.

Право крайних, надправных решений при внутренних или внешнеполитических осложнениях — важнейшая властная функция монархов, способствующая разрешению чрезвычайных ситуаций. Собственно, эта деятельность и есть главная для монархов, которые при обычном течении дел полагаются на свою бюрократическую систему управления. И активно действуют как полновластные автократоры лишь при исключительных ситуациях для страны.

Эффективность власти монарха — в свободе, неограниченности его власти, которая, по народному воззрению, «все может».

Место государя в нашем русском государственном теле показала сама революция. Именно ему принадлежал государственный суверенитет Российской империи. Именно император был той волевой властью, которая на основании своего самодержавного права распоряжалась великой русской силой. Революция, убрав царя из русского государственного организма, отняла от него волю, которая обессмыслила и обессилила народную русскую силу. Русская народная мощь до сих пор находится в расстроенном положении без волевого управления, без единения царской власти с русской силой, способной создавать величайшие империи мира.

Почему русские выбрали самодержавие? Монархия как органическая форма русской власти

Неверие наших прогрессистов в самобытность и самостоятельность России есть признание наших революционеров и реформаторов в своей бесталанности, безвольности и беспомощности и одновременный отказ от собственных попыток творить что-либо самостоятельно и самобытно. Наши демократы всегда были подражателями и не дали ни одного крупного мыслителя на протяжении всех русских веков. Но зато эта среда давала легионы средней руки копировальщиков, «просветителей», пропагандистов в духе западных новомодных политических и других учений. Отсюда всегдашняя бесхребетность большинства нашей «мыслящей» интеллигенции, готовой легко перенимать западные убеждения и с такой же легкостью расставаться с ними при новом идейном дуновении со стороны «страны великих чудес» (западного мира).

Подражатель всегда сомневается в том, что какая-то одна правда может быть истиной, что одна личность может быть права, его взгляд устремлен на массу, на то, чтобы узнать, за каким мнением стоит большинство, сила, и лишь тогда присоединиться к нему. При этом не нужны ни долгие размышления, ни душевные и умственные мучения, необходимые при творчестве. Здесь слабая личность выбирает наиболее легкий путь западных копий, путь, не требующий подвига. Здесь корни современного поклонения большинству — все усредняющего, всех понижающего и всех расслабляющего.

Самобытность же всегда требует личности. Быть самобытным — это поступок, заставляющий усиленно работать все человеческие силы. Из самобытности рождается и единоличная власть, — власть, желающая творческого и героического самостоятельного действия.

Только такая власть и обладает фактическим суверенитетом, основанным на нравственном авторитете и господствующем могуществе в обществе. А для того чтобы такая власть монарха могла опираться на мысли, чувства и волю своего народа, должна существовать система учреждений, которые бы давали объединенному народу в лице своего монарха выступать как целое.

Только монархическая власть — власть почти безграничная — способна защитить суверенитет России от могучих внешних врагов и от внутреннего (многовластия) обирания, подминания или обмана со стороны сильных и хитрых нашего общества.

Элементами объединения Русского мира всегда были православная вера, единоличное государство и русская национальность. Нам скажут, что вы забыли русский язык и русскую культуру, но мы ответим на это, что русская национальность и есть тот субстрат, та питательная среда, без которого и русский язык, и русская культура будут мертвым языком и этнографическим материалом.

Православная Церковь и самодержавная власть всегда служили всем народам в Русском мире, но имели своей опорой, почвой, от которой зависело ее бытие, русскую национальность. Эти цивилизационные институты Русского мира, которыми пользовались все народы, росли все же только на русской почве. Именно поэтому Россия должна устраиваться по-русски, так как своими корнями государственность уходит в русскую почву, а вера имеет свое преемство в русских семьях. Особенно это видно в критические военные или смутные времена, когда обычной инородной лояльности не достаточно и сопротивление возможно только на коренных национальных почвах. Именно поэтому суверенитет власти должен быть поддержан в государстве и фактическим суверенитетом народа-хозяина, то есть господствующего, государствообразующего могущества. Кто имеет большие обязанности, должен иметь и большие права.

Единую судьбу русских и монархической власти лучше всего подчеркнуло само падение самодержавия в 1917 году: вместе с гибелью Трона и убийством власти была нанесена тяжелая рана и самому русскому национальному организму, растоптана национальная свобода и умалены права господствовавшего русского племени.

Русский народ как цельный организм был сосредоточен в государе, и его свержение уничтожило органичную связь нации и власти. Чужеродная и антихристианская власть большевиков стала гонителем русскости во всех ее проявлениях в своем новом государственном образовании.

Самодержавие было не просто формой государственного строя в России, не чем-то внешним, могущим «быть измененным без изменения сущности предмета», как писал Н.Я. Данилевский, а органической формой выраженной и воплощенной национальной русской воли, «сосредоточенной в Государе».

Свержение и изменение принципа власти в России, с одной стороны, констатировали о духовных смутных изменениях в русском народе, а с другой — нанесли сильнейший удар по самому народному телу, как бы отделив от него важнейшие свойственные самому организму функции мысли, воли и концентрации личности. С падением самодержавия была повреждена сама органическая, самосознательная личность русского народа. В революцию произошел глубокий духовный «инсульт», повредивший сознание, волю и даже двигательные способности русского народа.

Мощь самодержавной власти в русской истории была связана с психологией самого русского народа. Сила самодержавия была прямо пропорциональна нежеланию русского народа участвовать в политических страстях, ценя выше всего свободу своей веры и своей жизни. Этот парадокс открылся еще славянофилам, которые постулировали, что у русского народа нет политико-правовых амбиций.

Устранение от политиканства русского человека создало в русском обществе уникальный по мощи институт, занимавшийся всем тем комплексом проблем, которые мы сегодня именуем государственной политикой.

Огромная власть самодержавия и жертвенное бремя русских государей — охранителей веры и русской общественной жизни давали русским людям вести жизнь, посвященную вопросам духовным и профессионально-семейным.

Современный страстный сталинизм или скандальная партийная демократия есть уход от русских ценностей, погружение в страстное политиканство и неминуемую гражданскую борьбу за власть. Борьбу, продолжающую неизбежное культивирование революционной перманентной изменяемости в жизни нашего общества, революционности, не имеющей конца, с бесконечными перестройками, реформами, переделками, революциями, «шоковыми терапиями» и прочей нестабильностью, никогда не заканчивающейся. Прекратить этот порочный революционный круг можно, только когда сами русские займутся вопросами духа и своего семейного быта и перестанут погружаться в периферийные для нашей национальной психологии вопросы политических похотей, принципиально не удовлетворимыми в нашей земной реальности.

А для этого нужно восстановление органической формы русской власти — самодержавия, исторического института, много веков благополучно отвечавшего за русское политическое могущество и создавшего величайшую империю в мире.

Автократия в нашей стране неизбежна, как закон тяготения

Мы можем делать сколько угодно переворотов, совершать любые революции, учреждать федеративные республики, устраивать массовые репрессии, но никогда не уйдем от автократии как нашей государственной неизбежности. Автократия в нашей стране неизбежна так же, как законы тяготения в нашей земной жизни.

Простому народу нужен Правитель, стоящий выше партийных и вообще групповых интересов, выше политических увлечений времени, связанный всем своим существом, своими предками и своим потомством с исторической судьбой своего Отечества.

Наша историческая автократия, с одной стороны, всегда брала на себя наибольшую из возможных ответственность властвования и ведения государственных дел, с наиболее возможным освобождением массы нации от этого властного бремени, с другой — эта власть всегда была способна, по своей неограниченности, в любой нужный момент концентрировать силы своих верноподданных в нужном ей направлении, будь то война или, скажем, реформы, требующие общенациональной поддержки и сил всей нации.

В этой универсальности самодержавия — его сила и одновременная необременительность, в отличие от многочисленных мелких и жаждущих материального насыщения демократических «самодержцев», всевозможных выборных администраторов до какого-нибудь префекта района включительно и многотысячной армии депутатов всех уровней.

Россия живет многие столетия на огромном евразийском пространстве, продуваемом всеми возможными геополитическими ветрами, окруженная неспокойными соседями с востока, запада и юга. И, находясь в постоянной более или менее смертельной опасности от внешних врагов и от «гражданских добродетелей» всевозможных прогрессистов и сепаратистов среди номинальных наших граждан, наша страна неизбежно должна управляться персонифицированной автократической властью. Только она способна принимать быстрые волевые решения и мобилизовывать население.

В принципе во всех странах, как бы они ни назывались, существует автократическое начало, часто в состоянии спящем или полугонимом. В каких-то странах начало автократическое общество может позволить себе не беспокоить в силу исторических или географических обстоятельств.

В нашей же стране автократия неизбежна, если, конечно, в нас не угасло чувство самосохранения.

Обсуждение вопроса, плохо это или хорошо, материя абсолютно праздная и чисто теоретическая. Автократическая концентрация власти в нашей стране была всегда вопросом жизни и смерти. Когда такой власти в нашей стране не было, приходили иностранные завоеватели. Когда же наши люди начинали сомневаться в ее полезности, случались внутренние смуты и революции, железными, кровавыми доводами показывавшие необходимость возвращаться к ранее испытанным и верным способам управления огромными объемами России.

Величина территории, национальная и религиозная разношерстность населения, слабая транспортная и экономическая связь регионов объединяются не революциями или социальными экспериментами, а только мощью власти принуждения.

Советская республика, попытавшись вместо автократии руководствоваться диктатурой партии, под именем военного коммунизма, быстро обанкротилась и перешла на режим «красных вождей». И вроде бы режим Сталина походил на единовластное правление, хоть и небывало затратное и кровавое. Правда, на пути к своему вождистскому единовластию ему пришлось перестрелять две трети, если не больше, своих товарищей по партии.

Но проблема сталинского вождизма осложнялась еще и родовой проблемой всех республик — особой нравственной слепоглухонемостью.

В спокойные времена это не всегда бросается в глаза, но приобретает катастрофические последствия, когда от нации и государства требуется полное напряжение своих сил. В таких ситуациях нравственно слепоглухонемые республики, как это было во Второй Отечественной войне (1941–1945), вынуждены обращаться к нравственным ценностям, выработанным при монархии: к вере отцов, к славе предков, к голосу национальной крови, к нравственным чувствам любви к Отечеству, к идеальной жертвенности, социальной иерархии, дисциплине, ставящей во главу угла вместо прав обязанности, к тому, что в обыденном материалистическом мире демократических республик находится в загоне, в гонении, в пренебрежении.

В ситуации холодной войны эта нравственная слепоглухонемость, к которой неизбежно вернулась советская республика после Отечественной войны, привела ее к государственной катастрофе. Тем более что противостоять Западу в этот раз коммунисты решили без русской мобилизации, на основе монархических традиционных ценностей. Советское руководство, будучи примитивными материалистами, думало, что в этот раз справятся лишь с помощью экономических реформ и военно-стратегического паритета.

Но коммунистические идеи, будучи копиями, разновидностями западных же идей, не выдержали конкуренции с аутентичным Западом и рухнули в сознании советских людей. В критический для коммунистов перестроечный момент идеологически не отмобилизованные русские просто не стали драться за жизнь СССР.

В современном противостоянии с Западом нужны другие идеологические ориентиры, нужна не просто автократическая власть, а власть, исторически отображающая психологические вековые установки русского человека, нужна самодержавная монархия.

Конечно, понять великий смысл монархии труднее, чем понять республику, устроение которой гораздо проще и дается без особого духовного и умственного труда. Перефразируя слова одного философа, скажем, что советская республика соотносится с русской монархией так же, как партийные советские песни соотносятся с симфониями и операми Чайковского, а партийная честность, ограниченная расстрелами, — со святостью преподобного Серафима Саровского.

Современная российская республика также вынуждена обращаться к монархическим ценностям, которые даже после уничтожения трона и поругания алтарей остаются в обществе, но в обыденной республиканской жизни не культивируются как замшелые, мракобесные, отжившие. Когда же речь заходит об испытаниях, связанных с жестоким выбором между жизнью и смертью, — а сегодня противостояние с Западом нарастает вновь, — республиканское сознание не находит среди своих материальных бытоулучшительных стремлений и полуатеистическом атомизированном эгоизме тех нравственных сил, которые способны даровать победу.

К будущей победе в новой холодной войне способно только единовластие, в России оно называется самодержавием. только эта великая власть способна совершить этот великий подвиг.