Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Ладья и комета

Эдвард Айтказинович Кульбаев родился в 1959 году. Окончил КазГУ имени С.М. Кирова (биологический факультет), Высшие курсы сценаристов и режиссеров при Госкино СССР и экспериментальный курс неигрового кино (мастерская А.Н. Герасимова и В.Е. Капитановского).
Рассказы печатались в журналах «Юность», «Простор» и др.
Работал на киностудии «Казахфильм» имени Ш.Айманова. Автор документальных фильмов «Белорусский рубеж» (2009), «Из солдатской памяти» (2010) — лауреат премии фонда «Русский мир», «Василий Смыслов. В поисках гармонии» (2012) — участник Красногорского МКФ.
Режиссер и старший преподаватель кафедры «Режиссура анимации» КазНАИ.
Член Союза кинематографистов Казахстана.

В 1890 году Эмануил Ласкер составил этюд:

— О, — восклицает дедушка, — Эмануил Ласкер! Я помню, в 1935 году его встречала Москва. Он, Капабланка... Это были великие шахматисты... Романовский! Ильин-Женевский! Это был великолепный турнир. О нем писали все газеты!

Дедушка просматривает новый отрывной календарь. Все, что связано с регистрацией времени, — в его руках. Он заводит и подводит все часы в доме. Он знаток всех марок часов, и поэтому, когда кто-нибудь во дворе хочет купить будильник, наручные часы или любой другой часовой механизм, без дедушки в магазин не идут. Покупка календарей (их в доме два — настенный и настольный) тоже его дело.

Я заглядываю из-за его плеча: квадрат с правильно чередующимися черными и белыми клетками.

— Тура, король, пешка, — называет дедушка неизвестные мне значки.

Я знаю, это шахматы. Что такое шахматы, я не знаю.

— Это этюд, — объявляет дедушка, — его составил сам Ласкер!

Я уже умею читать. Я не вижу, чтоб где-нибудь было подписано: «Ласкер». Кто он такой, мне тоже неизвестно.

— Это знаменитый этюд — его знают все! Тот, кто сумеет его решить, может считать себя сильным шахматистом!
 

Вечер. Дядя Альберт курит сигареты «Шипка». Другие он не покупает.

Днем я читал календарь. Для меня это целая энциклопедия. Я просмотрел все портреты и карикатуры, прочел все юморески, отрывки из произведений, народные приметы, рецепты...

Этюд Ласкера!

Дядя Альберт разговаривает с Заундом Ле. Вернее, он слушает. Комета. Должна пролететь какая-то комета. Все говорят о ней.

— ...это что касается головы кометы. Теперь насчет хвоста. Его ориентация целиком зависит от притяжения Солнца и отталкивающей силы светового давления. Это показал еще Бредихин, — жестикулирует Заунд. Он руководит астрономическим кружком, и появление кометы его страшно радует. Луну они уже изучили, а больше в их телескоп ничего не видно. На дядю Альберта он обрушивает результат прочтения последних газетных публикаций.

— Верно, — соглашается с Заундом дядя Альберт. — Надеюсь, что комета все-таки пролетит мимо... А вот что скажет нам этот зеленый человек? — Он заметил меня и улыбается мне.

Я держу в руках календарь и коробку с шахматами. Дальше начинают происходить невероятные вещи.

— Этот малахитовый юноша, — говорит дядя Альберт, — замыслил бросить вызов второму чемпиону мира! Он жаждет стать сильным шахматистом, хотя еще даже не подозревает, как ходят могучие фигуры: конь, слон, ферзь, ладья!

Именно ладья. Мне нужно знать, как она ходит. Как ходят король и пешка, мне показал дедушка.

— Черные начинают и выигрывают! — сказал он, уже уходя с Дауреном-агой. Они шли выбирать хронометр.

— Представляете, Заунд, — продолжает читать мои мысли дядя Альберт, — наш изумруд хочет решить этюд Ласкера. Эмануила Ласкера! Человека, который двадцать семь лет носил шахматную корону.

Чувствуется, что Заунд Ле знает о Ласкере чуть больше, чем я. Он начинает терять интерес к теме. Тем более что во двор выходит Аннель Нукушева. Она фантастически красива и не посещает астрономический кружок. Оба эти обстоятельства ни днем, ни ночью, когда Заунд изучает Луну в телескоп, не выходят из его головы. Он подбирает какой-то предлог и направляется к ней.

— Вот так ходит ладья, — показывает мне дядя Альберт, — прямо и до конца.

Потом он тоже идет к скамейке, где Заунд уже демонстрирует знание кометного дела.

Я не успеваю поставить позицию, когда дядя Альберт возвращается.

— Я сказал, что мы будем решать этюд Ласкера, — удрученно-победоносно говорит он. — Пешка должна стоять вот здесь!
 

Суббота. Светит солнце. Тени кленовых листьев ладонями гладят сизый асфальт. Дедушка и Даурен-ага рассматривают новый хронометр. Я решаю этюд.

Подходит Петр-Пантелей. На него не обращают внимания: его не особо жалуют. Он становится за моей спиной.

— Малыш решает этюд Ласкера, — отвечает ему дедушка. — И отчего же, очень полезное занятие. Прошу вас, не мешайте ему.

— Не мешайте! — взрывается Петр-Пантелей. — Я — не мешай! Мне мешают работать — пожалуйста. Кто вот вчера лазил в моем огороде? Не ваш ли агнец? — он пристально смотрит на меня.

Нет, это не я. Вчера я весь вечер решал этюд. Вернее, пытался разобраться, что к чему. Поэтому сегодня мне кое-что понятно. Например, что для черных самое главное — провести пешку в ферзи.

Все это подтверждает дядя Альберт. Он сидит тут же, рядом. Просматривая «Рудный Алтай».

Хладнокровный отпор умеряет пыл Петра-Пантелея. Он сердито сопит.

Впрочем, насчет проникновения в огород — это он зря. Все это отлично понимают. Известно, что его огромная территория обнесена забором. Вдобавок там установлена сложной системы сигнализация. Заунд предлагал прыгать туда с парашютом, но никому не понятно, как он оттуда будет выбираться. Так что единственный способ попасть в огород — это подкоп. На подкоп никто не решается. Дядя Альберт произвел расчеты и заявил, что из-за гор вынутой земли резко изменится климат.

Сигнализация постоянно совершенствуется. Петр-Пантелей ужасно трусит электричества, поэтому она работает на каких-то иных принципах.

Рихард Карлович Нурлиц, который изготовляет для всего города мышеловки, как-то занимался этой секретной системой и сказал потом дедушке, что если Петр-Пантелей вздумает заняться мышеловками, то он останется без работы. Поэтому Рихард Карлович никогда не поддерживает разговоры о «злостном латифундизме».

У Петра-Пантелея восемьдесят семь грядок. Столько было в прошлом году. Сколько в этом — неизвестно. Наверняка больше, потому что весной Пантелей копал почти до самого берега речки.

Он выращивает огурцы. Исключительно огурцы. Других овощей Петр-Пантелей просто не признает. Иногда мне кажется, что он знает точное количество огурцов в огороде. Это громадная цифра. Из-за нее сломалась вычислительная машина в Америке — так сказал дядя Альберт. Еще он сообщил мне по секрету, что урожай Пантелей по ночам выменивает у венерианцев на вечную молодость. По двадцать две минуты за огурец. Заунд Ле утверждает, что на Венере жизни нет. Кому верить?

Сам Пантелей говорит, что продает огурцы государству. «Граждане — это и есть государство» — так он заявил в последний раз.
 

Самая главная трудность заключается в том, что как только черный король отступает, давая дорогу своей пешке на поле превращения, белая ладья начинает тут же, издалека, давать шахи. И если король отходит слишком далеко, то ладья нападает на черную пешку и съедает ее, поэтому король вынужден вертеться вокруг пешки. И так может продолжаться до бесконечности. Это ничья. Но выигрыш должен быть. Я уже два раза спрашивал об этом дедушку.

— Альберт, это и есть та самая знаменитая задачка? — спрашивает Аннель Нукушева. Она и Заунд Ле только что вернулись с речки.

— Представьте, да, — отвечает дядя Альберт. — Этот зеленый человек вот уже второй день пытается сдвинуть с места глыбу, которая называется ладейный этюд Эмануила Ласкера. Но я верю, я уверен — он ее сдвинет. — дядя Альберт кладет ладонь мне на голову. — Здесь — зреет точное решение!

Я не до конца понимаю, почему дядя Альберт часто называет меня зеленым человеком, но слушать его удивительно интересно, и я совсем забываю про то, что мне надо решать этюд, и про ту, ставшую теперь уже неуловимой, идею, которая перед этим только что была у меня.

Дядя Альберт откладывает «Рудный Алтай» и начинает рассказывать о Ласкере. Мы словно присутствуем на последней партии его матча с Шлехтером, королем ничьих. Какой мужественный, но и везучий человек Ласкер!

Аннель начинает с некоторым уважением поглядывать на расставленную позицию. Заунд начинает понимать, что дядя Альберт незаметно взял реванш за вчерашний вечер. Но поскольку дядя Альберт слушает его всегда до конца, не перебивая, то он молчит.

— Хосе Рауль Капабланка-и-Граупера — вот кто стал новым, третьим по счету чемпионом мира по шахматам! Кстати, он тоже составил свой этюд. Пешечный, — завершает свой рассказ дядя Альберт.

Мы, потрясенные, молчим.

— Браво! — хлопает в ладоши фантастически красивая Аннель. — Альберт, откуда вы столько знаете?

Дядя Альберт скромно говорит что-то о таинственном для меня самообразовании, которое, как он сказал, «помогало коротать ему время в рядах Вооруженных сил». Странно. До сих пор я считал, что он летал там на самолете.

«Надо чаще слушать то, что он говорит Аннель Нукушевой», — думаю я.

Заунд Ле заметно поскучнел. «Надо было пройти другой дорогой», — сожалеет он про себя. Неожиданно его осеняет:

— Аннель, — спрашивает он, — может быть, мы с вами тоже попытаемся решить этюд? Альберт будет судьей. — Заунд понимает, что теперь дядю Альберта обойти никак не удастся.

— Было бы интересно попробовать, но у меня нет шахмат, — отвечает Аннель.

— О, сейчас! — улетает окрыленный Заунд. У него прекрасный костяной комплект.
 

После обеда я снова выхожу во двор решать этюд.

Заунд и Аннель расставили свои шахматы на скамье под кленом. Они переговариваются, но мне ничего не слышно. Судьи нет — бабушка отправила его за хлебом, — он еще не пришел.

Мне кажется, я перепробовал все ходы. Я начинаю думать, что никогда не смогу решить этюд.

По доске ползет муравей. Я срываю трубочку костра и подставляю ее перед ним. Муравей большой, черный. Он вертит головой, трогает трубочку усами и обегает ее. Я снова ставлю перед ним травинку. Наконец-то. Он решается взобраться на нее. Он бежит по ней.

Когда муравей добирается до конца, я переворачиваю в руках растение, и ему опять приходится бежать вверх. Так несколько раз.

Мне надоедает. Я отпускаю муравья.

Он убегает, обогнув справа белую ладью. Он исчезает через поле е8. На а4 появляется другой.

Вверху, по небу, плывут ослепительные белые шаровые облака. Они зарождаются далеко отсюда, за Бестау, а к полудню перекочевывают к нам. Так бывает всегда.

Выше облаков бесшумно летит «кукурузник». А там, еще выше «кукурузника», очень-очень высоко мчится та, загадочная комета. Заунд обещал показать мне ее послезавтра. «Мы будем наблюдать ее в созвездии Стрельца», — сказал он.

Возвращается дядя Альберт. Он купил каждому по мороженому.

— Как? Насколько продвинулся анализ? — интересуется он.

Дедушка докладывает ему, что я уже в третий раз спрашивал о наличии решения. Вот предатель.

— Ну, так не годится, — мягко укоряет меня дядя Альберт. — Не думал я, что ты так быстро сдашься. — Он уходит отдать хлеб.

Мне делается очень стыдно. Я снова принимаюсь передвигать фигуры.
 

К вечеру нас становится трое. К нам подключился бульдозерист Василий Иванович. Он работал в ночную смену и днем отдыхал. Он устроился на узкой скамеечке — прямо у входа в подъезд.

— Да это же настоящий конкурс! — восклицает дедушка. — Предлагаю создать контрольную комиссию и установить ценный приз.

Дедушка избирается председателем. Главным судьей выдвинут дядя Альберт. Еще в состав жюри решают пригласить полковника в отставке Сакенова. Полковник — официально зарегистрированный в областном центре перворазрядник и имеет настоящую квалификационную книжку. Почетным членом становится Даурен-ага. По сигналу он включит свой хронометр и будет следить за «чистым затраченным временем».

— Победителю будет торжественно вручен отрывной календарь! — объявляет дедушка.

Полковник, от себя лично, обещает подарить книгу «Устав гарнизонной и караульной служб Вооруженных сил СССР».

— Дареке, — громко говорит дедушка, — прошу вас включить хронометр. Конкурс начался!
 

Утром Аннель Нукушева появляется в новых белых сандалиях.

Дядя Альберт шепчет мне, что в связи с этим мои шансы выиграть конкурс резко возрастают. Я не понимаю почему, но верю ему. Весной, когда мы с Заундом решили поудить на протоке рыбу, дядя Альберт, узнав, что пойдет еще Аннель, остался читать роман «Труба большого диаметра», сказав мне, что теперь идти бесполезно и что по крайней мере у Заунда клева не будет. Так и случилось. Заунд очень хотел, но поймал только одну рыбку. Все это дядя Альберт объясняет действием своего второго закона. Я помню его формулировку почти дословно: «Там, где появляется Аннель Нукушева, события начинают приобретать непредсказуемый характер. Часто — обратный ожидаемому».

— На тебя, — успокоил меня дядя Альберт, — закон пока не распространяется.

Накануне, вечером, я лег спать на час позже обычного. Василий Иванович, Аннель и Заунд еще оставались. Когда я ушел, приходил Рихард Карлович Нурлиц. Он изобрел очередную мышеловку. Узнав, что происходит конкурс, Рихард Карлович тоже решил принять участие. Он переписал у полковника условия этюда и исчез. Пока что вестей от него не поступало. Новую мышеловку он оставил на столе.
 

Бабушка зовет нас с дедушкой и дядей Альбертом идти обедать. За обедом дедушка заводит речь о комете. О ней теперь почти не говорят — всех волнует этюд Ласкера. Особенно после того, как теща Василия Ивановича, Мария Селивановна, которую все за глаза зовут Пулей, учредила свой приз — полмешка жареных семечек. Она торгует ими на углу. По десять копеек за большой стакан.

В дверь стучатся. К дедушке пришел Петр-Пантелей. Он хочет включиться в конкурс. Это сенсация! До этого Пантелей играл только в подкидного, шубу и козла. А может быть, он знает решение?

— Пожалуйста. Мы все очень рады, — говорит дедушка. — Но вот только теперь, в силу повышенного интереса к состязанию, а также в связи с большим призом Марии Селивановны, контрольная комиссия приняла решение: записывать желающих только при наличии вступительного взноса. С вас, например, товарищ Пантелей, — это кастрюля огурцов.

— Как! — начинает возмущаться латифундист. — Бектур Тусупжанович, где советская власть? До этого принимали всех, без всяких вступительных взносов. Прошу на общих основаниях! Как активиста!

— Сожалею, — твердо говорит дедушка, — но решения, принятого коллегиально, отменить не могу. Даже как председатель контрольной комиссии. — Дедушка всю жизнь проработал в «Продснабе» и поэтому упорно называет жюри контрольной комиссией.

Петр-Пантелей уходит, негодуя.
 

Шаровые облака снова приплыли к нам.

Жюри сидит в тени. Дядя Альберт важно расхаживает между участниками. На всех досках белая ладья беспрестанно нападает на черного короля.

Болельщики лузгают семечки.

— Интересно, — думает вслух один из них, — решил бы эту задачу Петросян?

— Да за десять минут, — отвечает ему другой.

Спор не успевает разгореться — как джинн возникает Петр-Пантелей. У него в руках маленькое ведерко огурцов. Он явно поскромничал.

— Прошу извинить и принять взнос! — вопит он.

— Не кричите, — говорит ему полковник Сакенов, — вы мешаете участникам. Если хотите попасть в конкурс — соблюдайте дисциплину.

Дядя Альберт объясняет Пантелею, что от него требуется.

— Начинают и выигрывают... Но как? Покажите, ну хотя бы примерно, — белым сугробом притворяется Петр-Пантелей: он рассчитывает, что дядя Альберт проговорится и выдаст решение. Пантелей очень хитер.

— Что это еще за расспросы? — грозно останавливает его полковник. — Сейчас мы вычеркнем вас из списка!

Латифундист пугается.

— Что вы! Я просто за демократию. Не надо, — выпаливает он скороговоркой. Он убегает решать этюд к себе на огород.

Пауза. Все угощаются дарами Пантелея.

Аннель предлагает свежую мысль: начать самим шаховать белого короля и так постараться оттеснить его, чтобы в какой-то момент тот загородил дорогу своей ладье и та не смогла бы напасть на черного короля.

Василий Иванович улыбается: он давно уже испытывает эту идею.

Только у меня их совсем нет.

Прибегает сын Рихарда Карловича. Худой, с выпирающими ключицами, Дирк.

— Папа решил этюд, — скромно сообщает он.

Контрольная комиссия полным составом убегает за ним.

Мы остаемся одни: болельщики умчались следом. На столе красуется опытный образец РК-16. Рихард Карлович шестнадцать. Василий Иванович пробует, как же она работает. Заунд Ле пытается завести разговор о загадках рождения и жизни небесных тел. Я черчу ногой квадрат.

За сараями слышатся шум и топот — возвращается контрольная комиссия.

— Продолжайте решать! — говорит, показываясь в узком проходе, дядя Альберт. — От имени жюри объявляю: произошло недоразумение. Рихард Карлович перепутал и решал совсем другую позицию.

— Конкурс продолжается! — провозглашает дедушка. Он радостно возбужден.

— Это ж надо, — недоумевает и возмущается полковник. — Конь у него там еще очутился. Почему не ферзь?

Дирк бережно уносит со стола мышеловку. Он старше меня на три года. Это очень солидный и вдумчивый мальчик. Он занимается лепкой из цветного пластилина. Он лепит римских солдат, гоночные автомобили, хоккеистов и еще мышей. На этих-то мышах Рихард Карлович и испытывает свои новые мышеловки.

В одиннадцать часов бабушка уводит меня спать. Только что председатель жюри объявил перерыв. Завтра все работают. Состязание продолжится в шесть вечера. Мне разрешено решать еще и днем.

Заунд отрешенно, зачарованно глядит на звезды. Куда-то он смотрит? Не в направлении ли Стрельца?

Прохладно. Оконное стекло, если прикоснуться к нему ладонью или лбом, холодит. Я выпиваю чашку чая, съедаю кусок хлеба с маслом и ухожу на Тайбуровку.

Дедушка позавтракал еще раньше. Спозаранку он сходил в киоск и попросил спрятать календари до окончания конкурса. Потом он отправился к своему старому другу, пасечнику Калтаю Калтай-улы.

От речки, через мост, протоптанная в траве тропинка приводит на вершину холма. Я забираюсь на старый серебристый тополь. Здесь мой капитанский мостик. Если обернуться назад, можно увидеть наш двор. Он очень красив, будто сделан из пластилина Дирком Нурлицем. Но, к сожалению, Дирк не лепит ни домов, ни деревьев, ни сараев, ни беседок.

Впереди, вдалеке на горизонте, среди холмов маячит Бестау. А если вглядеться туда очень пристально, то можно увидеть далекие моря с летящими по ним чайными клиперами.

Но лучше всего отсюда видна знаменитая огуречная плантация Петра-Пантелея. Все гости дяди Альберта побывали здесь. «Экскурсия в прошлое» — так он называет такие походы.

Жаль только, что даже с тополя гигантский огород не виден полностью. Часть его скрыта за поворотом Тайбуровки. Но большая — как на ладони. Среди ровных, как шоколадные плитки, зеленых грядок стоит пара передвигающихся по специальным желобам пугал и большая металлическая бочка с водой. Справа, в углу, — обитая жестью сторожка. Там Пантелей хранит свои инструменты.

Пусть одно из пугал будет черным королем, а бочка — белой ладьей. Черную ладью, белого короля и две пешки я домысливаю. Я хорошо представляю себе позицию.

Итак... Можно попробовать спрятаться за белым королем. И когда белая ладья нападет на черную пешку, сначала объявить шах, а потом пешку защитить своим королем.

Я мысленно передвигаю фигуры — пугало и бочку:

— Шах! Белый король отходит. Защищаем... — и тут я вижу, что этот маневр можно повторить. И это повторение кажется мне не случайным. Неужели я на правильном пути? Я пробую ходить дальше, но мысли начинают путаться — мне нужно видеть ходы на доске!

Я спрыгиваю с дерева и бегу домой.

По дороге к мосту пылит Петр-Пантелей. Он чем-то недоволен.

— Форменное безобразие! — ругается он. — Ни в одном магазине нет календарей. Корова их языком слизала, что ли?

Я не слышу, что он говорит еще. Я бегу дальше. Мне надо скорее домой!

Я оказываюсь прав: маневр действительно можно повторить. И даже далеко отогнать белого короля — на одну линию с его ладьей. Но там шахи кончаются. Больше ничего нет. Снова тупик. Ничья.

«Может быть, на меня тоже стал распространяться второй закон дяди Альберта?» — с тревогой думаю я.
 

В шесть часов Даурен-ага включает хронометр.

— Чистого затраченного времени: шестнадцать часов двенадцать секунд, — объявляет он.

Заунд Ле тоже поглядывает на часы — сегодня должна показаться комета. Аннель еще нет. Он решает один.

Рихард Карлович и Петр-Пантелей сегодня принесли свои доски в беседку.

Василий Иванович морщит от напряжения лоб.

Я уныло гляжу на свою позицию.

— Но, но! — восклицает дядя Альберт, замечая это. — Так не годится. Кто не рискует, тот не играет на контрабасе! А календарь, а «Караульный устав»! Полмешка семечек! И три мороженых. Если ты выиграешь, я куплю тебе три порции! — обещает он.

Я веселею.

Подходит Аннель.

— Нет, нет, не бойся! — подмигивает мне дядя Альберт: когда он пришел с работы, я пожаловался ему на второй закон.

Начинает смеркаться. Дедушка включает большую лампу, подвешенную посреди двора.

Я повторяю дневной маневр.

«А что, если взять белую пешку? Можно? Можно! Оказывается, можно! Белой ладье запрещено рубить мою пешку: открывается шах королю. Вот в чем дело! Ох уж хитрюга усатый Ласкер!»

— Решил! Я решил! — кричу я. Наверное, меня слышно в кинотеатре «Знамя».

— Комета, — тихо роняет Заунд, — комета...

Меня окружили.

— Так, — проверяет решение полковник, — дальше?

— Еще раз королем, вот так!

— Хорошо.

— Еще шах!

— М-м-м.

— Теперь рубим пешку! Белые рубят ладью. И — ферзь! — я ставлю на место черной пешки самую сильную фигуру.

— Товарищи, — выдержав паузу, торжественно говорит полковник Сакенов, — такое решение засчитывается! Вот победитель! Может быть, он тоже станет чемпионом мира! — и полковник поднимает мою правую руку вверх. — Ура!

Аннель Нукушева наклоняется и целует меня в щеку.

— Какой молодец! — говорит она дедушке.

Все страшно рады моей победе. Мне жмут руку, подбрасывают в воздух. Василий Иванович сажает меня на плечи и совершает круг почета. Петр-Пантелей дарит большой огурец. У меня в руках оказываются «Устав...» и новенький календарь. Полмешка семечек поступают во всеобщее владение.

— Ему не сощелкать этого за полгода, — предлагая угощаться, говорит дедушка. В этом, мне кажется, он ошибается.

Дядя Альберт и Заунд вынесли из подъезда длинный стол, стоявший под лестницей, — все проголосовали за чаепитие. Василий Иванович уже сходил домой и вернулся с баяном.

— Ну, по такому случаю не грех... — довольно басит он, беря у Пули бутылку прозрачной жидкости.

За столом собралось человек двадцать. Сначала все обсуждали мою победу, говорили о шахматах вообще, подшучивали над Рихардом Карловичем и его конем. Потом общий разговор распался на несколько, совершенно разных.

— Вот так примерно и происходит деление элементарных частиц, — комментирует мне это подошедший Каракат Л.С. Он пропадал где-то целую неделю. — Мне сказали, ты решил этюд Ласкера. Поздравляю! — он достает из кармана смолистую кедровую шишку.

Василий Иванович, Даурен-ага, Рихард Карлович, Петр-Пантелей, Пуля и еще двое болельщиков поют какую-то печальную, светлую песню.

— Заунд, — обращается к притихшему астроному дядя Альберт, когда за столом на секунду воцаряется тишина, — вы ведь обещали показать нам комету. Сегодня восемнадцатое число. Вы не забыли?

— Боюсь, мы уже опоздали, — обреченно отвечает Заунд.

— Ох ты! — притихают все. — Как же так?

— Уже десять тридцать семь...

— Не может быть, Заунд... Неужели она уже так далеко улетела? Она не могла так далеко улететь! Мы должны увидеть вашу комету, Заунд! Ведите нас! — уговариваем мы его.

— Ну, если все... если вы так хотите... я покажу. — он оживает, Заунд. — Конечно... я только захвачу телескоп.
 

Мы спешим. Рихард Карлович освещает путь железнодорожным фонарем. Мы переходим по мосту речки и, взявшись за руки, змейкой поднимаемся на холм. Заунд Ле и дядя Альберт идут отдельно. Они несут футляр с прибором и штатив к нему.

— Вон она! Посмотрите. Совсем уже неразличимая точка, — настроив телескоп, показывает Заунд. — Фонарь только, пожалуйста, потушите.

— Отчего же не видно? Очень даже хорошо. Зря вы так расстраивались, Заунд, — возражает дедушка, — я отлично вижу!

— Очень хорошая комета, — веско заявляет Василий Иванович, — показательная даже какая-то.

— И хвост, хвост хороший, — отрывается от телескопа Даурен-ага.

— А я что-то не вижу. Все видят, а я — нет, — волнуется Пантелей. — Ну да, где же она? Покажите!

— Да вон она. Вот же! Справа и внизу, — подсказывает ему дядя Альберт.

— О! теперь вижу, — радуется Пантелей. — Теперь хорошо вижу!

Я тоже заглядывал в ту удивительную выдвигающуюся трубу. Маленькая мерцающая точка — это, наверное, и была та знаменитая комета. Наверное!

— С огромными скоростями эти вечные странники мчатся по своим эллиптическим орбитам. Но расстояния велики. Период обращения — десятки лет. Комета вернется к нам только в следующем столетии. В двадцать первом веке!

— Ну, тогда-то уж, Заунд, мы не оплошаем! Приготовимся и вычислим ее как следует! — шутит Василий Иванович.

Фонарь потушен. Темно. Я улыбаюсь и чувствую — все улыбаются тоже.

Мы возвращаемся. Рихард Карлович снова идет впереди.

— Постойте! — просит всех Петр-Пантелей. — Без сюрприза я вас теперь никак не отпущу отсюда.

Он скрывается за забором и выносит полную корзину своих пупырчатых сокровищ.

— Да вы растете прямо на глазах! — восхищается таким подвигом дедушка.

— День уж очень какой-то особенный, — смущается Петр-Пантелей.

— Класть совершенно некуда, Петр Афанасьевич, — говорит Василий Иванович.

— А мы их с собой возьмем!
 

Теплый ночной воздух проникает за рубашку.

Чему-то смеются дядя Альберт, Аннель и Заунд. Что-то, перебивая друг друга, обсуждают Рихард Карлович и Даурен-ага. Василий Иванович и Петр-Пантелей хрустят огурцами.

Мы с дедушкой и Каракатом Л.С. немного отстали: у меня расстегнулся ремешок на сандалии. Сейчас мы их догоним.

— Запомни этот день! — говорит мне дедушка.

Я держусь за его крепкую руку. Мы догоняем остальных. Они ждут нас.

— Пароль? — строго спрашивает дядя Альберт.

— Ладья! — отвечает дедушка.

— Комета! — смеется Аннель.

— Проходите, — разрешает дядя Альберт.

Мы возвращаемся домой ночью!

В фонаре Рихарда Карловича бьется язычок пламени. Отсветы пляшут на его лице. Оно — цвета сушеных яблок.

Мир изменился — чудится мне. Мы затеряны и бредем по таинственной, незнакомой планете. Но мне не страшно — мы вместе. За поворотом — радости! Так мне кажется.

— Чувствуешь? — шепчет мне Каракат Л.С. — Невидимые нити протянулись между нами. Добрые токи соединяют всех нас: эта ночь и этот теплый вечер, твой этюд и улетевшая комета, огурцы Пантелея и фонарь Рихарда Карловича, предчувствие неведомых радостей, завтрашний день — эта жизнь! Ладья и комета!





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0