Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Рецензии на книги: Юрий НИКИТИН. Кокон. — Алексей ИВАНОВ. Пищеблок. — Александр ШМИДТ. Утро. Полдень. Вечер

Юрий Никитин. Кокон

По запросу «Кокон» поисковик выдает: «оболочка, в которой гусеница превращается в куколку». Пожалуй, определения достаточно, чтобы уловить концепцию сборника рассказов и одной повести «Кокон» молодого прозаика Юрия Никитина. Путь от гусеницы до куколки, а затем и до бабочки — это архитектоника сборника, отражающая творческий путь автора.

Несмотря на сомнительность и шаткость термина, можно сказать, что Никитин принадлежит к той ветке современной русской литературы, которую в начале нулевых Сергей Шаргунов, Роман Сенчин и другие на скорую руку окрестили новым реализмом. В «Коконе» ощущается сильное влияние прозы Сенчина, который говорил об «отсутствии стилистических изысков, скупом, порой даже примитивном языке, малособытийном сюжете», но ощущается оно только в начале. Никитин — это гусеница, оплетенная нитями «нового реализма», которая постепенно становится куколкой, а потом и вовсе бабочкой, что вот-вот расправит крылья и улетит.

Так, рассказ «Один вечер», написанный сдержанным языком, почти не содержит событий. Перед нами семья, состоящая из отца, жены, сына и бабушки. Отец пьет горячий чай, сын ест суп и требует конфету, жена смотрит криминальный сериал по телевизору и одевается, чтобы пойти в театр. Отец достал два билета на мюзикл «Норд-Ост», но простыл, из-за чего жена идет туда с сыном. Это почти бессюжетная бытовая зарисовка, в которой, как на семейном портрете, остановилось время.

Но чем дальше, тем сюжеты сложнее. В рассказе «Это мой папка» несколько ключевых событий. От лица сына описывается его поход с отцом на футбол: папка чуть не подрался с фанатами, попал в небольшую перепалку с полицией и угодил в отделение. «Вот каков мой папка. С ним хоть в разведку», — говорит «сына», и на лице невольно возникает улыбка.

В «Дне победы» герой, можно сказать, противоположного возраста — ветеран, решивший сходить на парад. На выходе из квартиры он наткнулся на людей, которые пришли с подарком от правительства — крепким блестящим черным гробом, из-за чего ветеран остался дома, где, «закрыв лицо ладонью, он заплакал». Впервые в сборнике деталь выглядит не как бытовая находка, а как изящная символическая придумка. Впервые гусеница высунулась из кокона, чтобы покинуть его.

Рассказ «Хватит витать в облаках, Даня!» — история о молодом парне, который сочиняет роман в жанре фэнтези. Помимо описания быта замкнутого Дани, жизни его мамы и бабушки, в рассказ вплетаются отрывки из романа. В них Даня прячется от суровой реальности, в них развивается параллельный сюжет, который перекликается с основным. «...Лаэрт издал звериный рык, его кожа задымилась, вспыхнула, и на плитку упали обугленные кости... — Пошли домой, — раздался тихий бабушкин голос».

Рассказ «Даже духи могут смеяться» содержит описание бюрократического чистилища — «пункта пересылки загробного мира», из которого главный герой попадает в ад, где ему предстоит провести вечность. На первый взгляд Никитин отходит от реализма ради описания фантастической действительности, наполненной религиозными смыслами, но обманываться этим не стоит: чистилище на поверку оказывается «бюджетной поликлиникой» — талончики, перепалки в очередях, да и не ангелы, а «х... какая-то крылатая». Приземленная реальность проглядывает отовсюду и там, где разговор должен идти о материях возвышенных: у девушки отбирают заслуженную путевку в рай, чтобы отдать ее женщине, раз в неделю платившей батюшке. Автор лишь утверждает заявленный в сборнике стиль другими методами. «Как-то тухло тут», — говорит главный герой, а на вопрос «во что ты веришь?» отвечает: «В пиво по акции».

Рассказ «Осколки» состоит из четырех частей, которые складываются в общую картину. В первой Никитин привычной манерой описывает вечер в провинциальном городе, куда приехал поздравить свою мать с днем рождения майор полиции. Он напился, повздорил с братом и сел за руль.

Во второй части читатель знакомится с дневником молодого человека, девушка которого умерла, — тут впервые появляется поток сознания. Дневниковыми фрагментами парень пытается спасти свой рассудок, но не выходит, и тексты становятся все более бессвязными — исчезают знаки препинания и даже пробелы. Из этой части мы узнаём, что пьяный майор задавил девушку, но в суде его оправдали.

Третья часть — статья из новостного портала, в которой описывается случай с аварией.

Четвертая часть — постановление о возбуждении уголовного дела к обезумевшему парню. Он повредил надгробие девушки и осквернил ее могилу, чтобы, видимо, быть к ней поближе.

В последних двух частях Никитин перенес в прозу язык публицистики и юриспруденции — примеры нехудожественных стилей — и поместил их на соседних страницах. Части неслучайно находятся рядом — они визуально рифмуются (например, выделенными жирным шрифтом заголовками), и эффект монтажа придает истории смысловую завершенность.

Отдельного внимания достойны рассказы «Десерт» и «Двенадцать дней Рождества Нехристова». В первом из них парень устраивает подруге романтический вечер и съедает ее, когда узнает, что она уезжает в Германию учиться. Во втором в духе «Рождественской песни» Уильяма Шекспира перечисляются подарки, которые отправляла герою любимая девушка двенадцать праздничных дней подряд. Оба рассказа наименее близки к реализму и наполнены физиологически отталкивающими деталями: «из вырванных ногтей выкладываю сердце», «шесть использованных тампонов».

На первый взгляд рассказы выделяются на фоне остальных. Но, читая дальше, понимаешь, что они играют важную переходную роль и стилистически подготавливают читателя к повести. Гусеница заканчивает свой путь и становится куколкой, которая вскоре превратится в бабочку.

Повесть занимает почти треть сборника и существенно отличается от рассказов. Называется она «Камертон», что созвучно с «Коконом». Поисковик сообщает, что «камертонэто упругая стальная вилка, которой пользуются при настраивании музыкальных инструментов». Настраивается в повести главный герой. В начале он подавлен и разбит: девушка, которая три года была с ним в отношениях на расстоянии, две недели не отвечала на сообщения. Чтобы прийти в себя, герой решает покинуть столицу, оставляет дома телефон и уезжает на новогодние каникулы в Питер, где гуляет по центру, музеям и барам.

Текст перегружен развернутыми метафорами: «она (безысходность) росла во мне как огромный гнойник, давила на стенки, пульсировала, с бульканьем сотрясалась вязким желе»; непривычными сравнениями: «вкус на языке крутился как монета»; эпитетами: «людская похлебка», «морщинистая судорога». Стиль ее излишне пафосный: «Таков слепок моей меланхолии. Застывший образ самоистязания»; одновременно телесный и возвышенный: «трагедия... этот хлипкий зародыш... разросся внутри меня до уродливой перекормленной твари». Читатель погружается в разум невротика, которому некуда деться от сумбурно переполнивших его мыслей и образов.

Может показаться, что описаний где-то слишком много, какие-то из них неуклюжие и вычурные, но нет сомнений — это осознанный прием. Первая половина повести выглядит как «сломанный» разноцветный орнамент, несимметричные узоры на крыльях бабочки. Она только что распустила их, но еще не взлетела.

В середине этот стиль достигает кульминации: пьяный герой выходит из бара на улицу, смотрит на небо и окунается в своеобразные мысли-галлюцинации, в которых описываются миры, связанные не более чем ассоциативно. Впрочем, содержание тут роли не играет — у прозы появляется относительно четкий ритм: «на выставку вселенных мне был указан путь, и первый мир напомнил мне открытый зоопарк», и рифмы: «из дребезжащих глоток исходил животный рык, и кожура свисала с лиц, как отнятый язык». В конце темп ускоряется: «мир квадратный, суррогатный, мир слоеный, будто торт», и вся нервозная энергия, неравномерно разлитая в первой части повести, окончательно выплескивается. После стиль становится спокойным, легким, непринужденным, и бабочка начинает полет.

Герой опустошен и готов наполнить себя чем-то новым, настроить внутренний музыкальный инструмент, переставший звучать неисправно. Он встречает друзей, с которыми сближается и проводит вместе несколько дней, помогая снимать ролики и писать тексты для туристического интернет-блога. Общение срабатывает, и в Москву герой возвращается полный сил. Дома его ждут оставленный телефон и важная эсэмэска, которая завершает сюжет повести, но... впрочем, сейчас не об этом.

Имеет значение кое-что другое: два слова, которые одновременно встречаются в повести и на обложке сборника. Первое из них — «кокон»: «раскроить липкий кокон, вырваться из густой, застоявшейся смеси». Второе — «Юра». В конце мы узнаём, что имя главного героя совпадает с именем автора книги.

Возможно, это намек на автобиографичность повести, но интереснее другое. Если «Кокон» — это метафора творческого пути, то как она соотносится с развитием героя в «Камертоне»? Может быть, «Камертон» это второе, потайное название книги?

«Кокон» и «камертон» созвучны не только внешне, они дополняют друг друга по смыслу. Метафора кокона применима к повести так же, как метафора камертона к сборнику. Если герой «Камертона» в итоге сумел «раскроить липкий кокон», то и Никитин в сборнике настроил творческий инструмент. Проверяя на ощупь каждый прием, он аккуратно освоил литературное мастерство и прошел путь от начинающего автора до самостоятельного писателя. От гусеницы до бабочки.

Тонко обнажая концепцию сборника, молодой прозаик Юрий Никитин показал, что четко осознает, что он делает. Для него это первая книга, но выглядит она как серьезная заявка на крупную писательскую карьеру и, несомненно, достойна внимания как читателей, так и литературных критиков.

Никита Евстратов
 

Алексей Иванов. Пищеблок

С некоторых пор вся читающая общественность свыклась с мыслью, что Алексей Викторович Иванов пишет исключительно толстые, монументальные, весьма неплохие романы из истории отечества. «Тобол» мало кого оставил равнодушным и оформил, казалось окончательно, писательский облик замечательного автора. Но тут вдруг на прилавки книжных магазинов выскользнул «Пищеблок». Его тоже, правда с очень большой натяжкой, можно было бы назвать историческим, ведь речь там идет о прошлом, советском пионерском прошлом. Но историческим этот роман назвать нельзя совсем по другой причине. Потому что это роман о пионерах-вампирах.

В год 1980-й, год Московской Олимпиады, в провинциальном приволжском пионерском лагере происходят совершенно непредставимые события. Пионеры пьют кровь друг друга. Не сами по себе причем, а по наущению старших, во главе которых стоит старый вурдалак, проживающий под видом заслуженного ветерана на территории лагеря как бы на покое.

В общем, довольно забавная история, совсем не страшная, очень грамотно построенная в смысле сюжетных коллизий и психологических мотивировок.

Очень убедительно, реалистически прописана обстановка пионерского лагеря. Много великолепно изображенных характеров. Пионеры похожи на настоящих пионеров, пионервожатые — на пионервожатых.

Идеологически, если так можно здесь выразиться, книжка откровенно и однозначно антисоветская. Главный посыл считывается однозначно: ритуалы советской власти к 80-му году сделались такой откровенной мертвечиной, но на ее фоне даже игры вампиров представляют собой нечто более или менее живое, оригинальное, веселое.

Советского Союза нет уже давно, идет уже вторая эпоха после его исчезновения, а борьба с ним продолжается. Чехов завещал по капле выдавливать из себя раба, Иванов предлагает раба высасывать.
 

Александр Шмидт. Утро. Полдень. Вечер

Беря известный тон, замечу: Александр Русланович Шмидт — человек необычной судьбы. Родился под Семипалатинском в Советском Союзе, окончил университет в Алма-Ате еще в те времена, когда Казахстан был частью того же самого Союза. Впоследствии работал в независимом Казахстане. Учился на высших литературных курсах в Москве, будучи по культуре сугубо русским человеком. Позднее в силу обстоятельств, которые было не перебороть, оказался в Германии и нынче живет в Берлине, однако основной его интерес опять-таки русская поэзия. Сотрудничает в журнале русской поэзии «Плавучий мост».

Рецензируемый сборник — как бы избранное. Само его название заставляет об этом подумать. Это книга поэта, переходящего из возраста в возраст. Хотя справедливости ради я бы заметил, что основные признаки и свойства поэзии Александра Шмидта в целом неизменны последние несколько десятилетий.

Прежде всего — лаконичность.

Он писал не столько мало, сколько кратко.

Особое, очень остро переживаемое чувство родины. Тот самый переезд под Семипалатинском всегда с поэтом, сказал бы, что «он у него в крови», если бы это не было неудачное выражение.

В общем, неизменность философской позиции. Я бы назвал его девиз: «За ответственную метафизику!» У Александра Руслановича не встретишь необязательных метафор, он избегает образности ради образности.

И наконец, в 70 лет он так же стихотворно свеж, как и в ранние свои поэтические годы.

Даже стихотворение «Усталость» совсем не об усталости нам сообщает.

Усталость

Стих мой стих —
Устал.
Устает, остыв,
И металл.

Устают уста
Лгать.
Промолчал —
Исполать.
................................
Устаешь нести
Свой крест.
Дым Отечества
Очи ест.

Вот такой поэт!

Михаил Попов





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0