Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Утвердительный ответ

Лютый В.Терпение земли и воды:Статьи о современной литературе.Воронеж: ГУП ВО «Воронежская областная типография — издательство им.Е.А.Болховитинова», 2011.


Самодостаточна ли критика как литературный жанр?

Суждения на сей счет существуют разные. Возможно, затруднительность обоснования утвердительного ответа заключается в том, что со времен В.Г. Белинского и Н.А. Добролюбова прошло слишком много времени — почти два века. А ведь в их эпоху никаких сомнений на этот счет не возникало. Вот как писал второй о первом: «Читая его, мы забывали мелочность и пошлость всего окружающего, мы мечтали об иных людях, об иной деятельности, и искренно надеялись встретить когда-нибудь таких людей, и восторженно обещали посвятить себя самих такой деятельности...» (Добролюбов Н.А. Сочинения В.Белинского. 1859).

Тех времен не вернуть, однако аргументы в пользу утвердительного ответа нет-нет да и явятся уму и сердцу. В их числе и недавно вышедшая (при финансовой поддержке администрации Воронежской области) книга известного литературного критика Вячеслава Лютого «Терпение земли и воды». Книга эта точно и убедительно выстроена (редактор Р.В. Лютая), замечательно оформлена (использованы сюжеты русского лубка), ее приятно взять в руки. В аннотации сказано, что в нее включены статьи о таких значительных явлениях современности, как творчество Александра Солженицына, Юрия Кузнецова, Владимира Личутина, Дианы Кан и других. Все это конечно же имеет значение, но в критике важен не антураж, не перечень имен, а прежде всего автор. Его взгляд, его стиль, его тон, его пристрастия и даже его ошибки и заблуждения. Нас, читателей, интересует личность человека, который предлагает нам взглянуть на литературное творчество его глазами, — стоит ли доверять этому проводнику?

Первый раздел, названный «Из пепла и праха», открывается циклом статей, посвященных одному поэтическому имени. Обладателя этого имени представлять не надо, он сам себя представил, причем исчерпывающе: «Звать меня Кузнецов. Я?один. // Остальные — обман и подделка». Юрий Кузнецов, небесный витязь современной русской поэзии, в своей земной ипостаси был человеком непростым: угластым, резким, отрешенно-сосредоточенным на главном. Не сходя с места, он стоял в русской поэзии так, что в его тени в любое время дня и века оказывались едва ли не все его собратья по поэтическому поприщу — да и только ли они? Объясняя это неординарное явление, Вячеслав Лютый глубок, доказателен и точен. Его аргументы позволяют даже неискушенному читателю проникнуть в тайны русского поэтического небосклона, его особой метафизической оптики, ощутить, почувствовать то, что ни алгеброй, ни астрономией не проверишь. Давая общую оценку, автор утверждает: «...с каждым последующим годом имя Юрия Кузнецова в нашей литературе будет становиться все весомее — иные имена отойдут на третий и четвертый план, другие вовсе исчезнут из поля зрения, а слух забудет,как легко они звучали прежде.Поэзия Кузнецова будет похожа на плотный свиток, который медленно разворачивает рука искателя русского смысла. Русский ум здесь найдет себя, а русское сердце — сквозь слезы узрит Бога...»

Не знаю, как у вас, а у меня это утверждение никаких возражений не вызывает. Отметил я и еще ряд суждений автора книги, для меня близких. Два из них, касающиеся непростого и, добавлю, очень важного сегодня вопроса о соотношении христианского (православного) и светского (языческого) в русской литературе, мне хотелось бы привести:

«Не в борьбе искусства и Православия мы должны искать главные для себя смыслы, но в их союзе, взаимно бережном, но и строгом»;

«Сколько было с упреком говорено о двоеверностирусского народа церковными публицистами,однако никто как будто не отметил это свойство как особенную черту художественного сознания наших великих поэтов.Именно они брали образ русского человека как некий идеал, в котором живет волшебная архаика древнего славянства и православная этика нового русского времени».

И смело, и зрело — не правда ли?

Не менее интересны суждения В.Лютого о сочинениях, так сказать, «необязательных» — тех, в которых предлагается лишь «вникнуть в быт сочинителя,войти в его чувствования — порывистые,кратковременные,необязательные,возникающие,кажется,на пустом месте и не способные заполнить собой даже малую клетку этой пустоты».

«Слова и строки здесь, — говорит критик, — исчезают даже раньше, нежели кончится видимый текст,поскольку они лишены силы к автономному существованию — без имени и голоса автора. И потому глаз проваливается в страницу,словно в рыхлый снег, под которым не нащупать твердой почвы».

В этом тексте, согласитесь, важна не только мысль, но и художественная ткань, образная структура; забыв о специфике литературного жанра, она так естественно становится вровень с критической мыслью, приобретает самоценность. И текст от этого обретает особую привлекательность и здоровую крепость: здесь уже глаз наверняка не провалится в страницу...

Во втором разделе, «Между ненавистью и любовью», есть целый ряд работ, заслуживающих самого пристального читательского внимания. Две из них посвящены творениям известного русского писателя и мыслителя А.Солженицына: книге «Россия в обвале» и рассказу «Правая кисть». Детально исследуя книгу, В.Лютый далеко не всегда соглашается с именитым, но явно тенденциозным автором, и на дух не переносившим все советское: «Советский духовный опыт, при всем его внешнем атеистическом оформлении, обладает нравственной и эстетической составляющей, чрезвычайно значимой для русской культуры. Инстанция, которая соединяет советское и русское, — государственничество, имперскость». А вот не слишком известный рассказ «Правая кисть», при всей его внешней непритязательности («случай») в прочтении В.Лютого являет примеры не только высокого литературного мастерства (в чем А.Солженицыну некоторые исследователи отказывают), но и истинно христианского отношения главного героя, альтер эго самого автора, к жизни. А ведь жизнь-то на дворе еще та, советская. И становится очевидным, что Солженицын-писатель далеко не всегда совпадает с Солженицыным-публицистом, непримиримым и порой не слишком объективным обличителем.

Небольшая статья с «говорящим» названием «О русском предательстве» при первом прочтении может вызвать оторопь, невольное, инстинктивное неприятие. Но потом, по здравому размышлению, понимаешь, что с автором, решившимся тронуть то, что так похоже на схваченную тонкой коркой гноящуюся рану, трудно не согласиться. И русский милиционер, пропускающий за деньги автобус с «кавказской» взрывчаткой, и русский чиновник, от которого неделями и месяцами невозможно добиться положенного по закону, и русский законодатель, готовый за отступное продать в жадные чужие руки поля и леса, и русский обыватель, способный едва ли не перегрызть горло своему соседу из-за житейской ерунды, — все это горькая, выстужающая душу реальность. Но разве эта реальность и есть предательство? В.Лютый — думаю, не без внутренних колебаний и трудных раздумий — отвечает на этот вопрос утвердительно:

«Кажется, никогда ещене было столь большой розни на Руси...

Русская самость — это есть, во многом, существо русского предательства. Сколько угодно можно говорить о бедах матушки России”, однако в таком случае наша Родина никогда не станет нам матерью, за которую жизнь положить — долг выполнить...

Не Россия больна сегодня, болен русский человек».

И действительно, как легко это словосочетание — «русский человек» — произнести в разговоре «вообще» и как неимоверно трудно — на себя обернуть. Да еще в таком контексте. Но, похоже, никуда нам от этого не деться...

В завершающем книгу разделе «Я родня траве и зверю» Вячеслав Лютый готов повести нас к именам хорошо знакомым (Пушкин, Кольцов, Есенин, Платонов), но своей, только ему ведомой стежкой. И потому исследование о сюжете и композиции пушкинской «Метели» превратится в своего рода литературоведческий детектив с интригующим названием «Кольцо Мёбиуса». В статье «Пушкин и церковная ограда» пойдет откровенный разговор о соотношении греховности житейской (женолюбие, богохульство, винопитие, гордыня) и поэтического гения: возможно ли, допустимо ли прощение, понимание, в том числе с точки зрения церкви? «И вот иной священник, возвышая голос, вдруг обращается к слушателям даже не с амвона, а со светской трибуны и без всяких оговорок призывает их отвернуться от нашего национального поэта — как от фигуры греховной, противоречащей Христовым заповедям». Критик предельно честен перед собой и литературой, когда дает оценку такого рода призывам.

Даже тем, на кого одно слово «критика» навевает зевоту, наверняка найдется подходящее чтение в рецензируемой книге. Я имею в виду цикл аналитических «очерков нравов» «Призрак литературы», посвященных нашему незабвенному «свет-зеркальцу» — телевидению, пытающемуся в присущем ему ключе отражать не только криминальные и политические разборки, но и литературу. Ирония и сарказм В.Лютого здесь очень уместны, ибо играют роль не приправы к безвкусному интеллектуальному блюду, а волшебного снадобья, позволяющего нам увидеть многочисленных «голых королей» во всем их великолепии. Вот пример: «Возглавляет список смелых строителей будущего Марат Гельман, для которого любая обширная характеристика окажется недостаточной».

Неплохо, правда? И ничего не надо добавлять. Особенно для тех, кто хоть краем уха слышал о деяниях этого «смелого строителя».

И еще одна цитата, уже по иному поводу: «...и начинается песнь торжествующей любви к шестидесятничеству: именам, произведениям, свободе, отчетливо косоглазой в западном направлении».

Всего-то один эпитет, а какая ясная картина открывается...

«А как же ошибки и заблуждения? — спросит въедливый читатель. — Ведь они, как заявлено выше, тоже важны!» Ну а если нет таковых? Хотя...

Вот одно весьма и весьма субъективное, впечатление.

Статьи «Кольцо Мёбиуса» и «Густая ласточка летала...» роднит то, что написаны они в одно время — в 1988 году, и «поправлены» уже рукой зрелого мастера, совсем недавно, причем тоже почти одновременно: соответственно в 2010 и 2011 годах. Значит, для автора книги они обе важны. Но как же ясно проступает: первая — о вневременном (проза Пушкина), вторая — о временном (поэтические эксперименты, которые вполне могли бы обойтись и без имени автора, хотя в данном случае имя присутствует — Александр Ерёменко). Суждения В.Лютого о поэзии А.Ерёменко имеют все достоинства фирменного стиля критика, в них есть изящество, ум и логика, но... почему-то не убеждают, во всяком случае меня.

И в том, что «метаметафоризм» был живой ветвью русской поэзии.

И в том, что статья эта — попытка вернуть нам недооцененного, оставшегося в тени большого поэта, а не персонажа не слишком талантливой и уже порядком подзабытой пьесы времен нашей молодости.

Свидетельствует ли это обстоятельство об «ошибке» автора книги в объекте, оценках и т.д.? Вовсе нет. Ведь я имею в этом вопросе стойкое предубеждение, поскольку и тогда, в восьмидесятых, не скрывал, что считаю «метаметафоризм» не более чем мастерски надутым мыльным пузырем.

Но у меня и тогда были оппоненты. Думаю, будут они и теперь. Я даже хочу, чтобы они были. Однако для этого нужно, как минимум, прочитать книгу. Глубокую. Честную. Талантливую.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0