Поезд летел бесшумно, отсвечивая на солнце серебряной обшивкой. Он скользил по бесконечным высоким эстакадам на тонких ножках, потом вдруг исчезал под землей, опять вырывался как молния из туннеля и взлетал на новую бесконечную эстакаду. Поезд шел из Парижа на восток.

В одном из вагонов на просторном диване сидел красивый мужчина лет тридцати пяти с редко встречающимся теперь нордическим типом внешности и читал последнюю статью американского профессора-этнографа Вейнера о жителях территории Ист — той самой, куда он теперь следовал. Доктор Вейнер, считавшийся крупнейшим специалистом-истологом, писал, в частности, что страна эта по единообразию пейзажа сопоставима с Сахарой или Антарктидой. И как туристический маршрут она может быть интересна лишь для немногих любителей такого рода экзотики. Заселена она крайне редко. На пространстве, равном приблизительно тем же Антарктиде с Сахарой, вместе взятым, проживает чуть более сорока миллионов человек. Причем много лет уже население страны неизменно убывает. Главным образом из-за отрицательного естественного прироста. Крупных городов в стране нет. Поселки и небольшие городки насчитывают по нескольку десятков тысяч жителей. Большинство трудоспособного населения занято в промышленности.

Красивого вояжера звали Дидье Александр Калинен. Он был экспертом Парижской академии по проблемам мирового баланса и согласия. Его миссия состояла в том, чтобы дать академии насколько возможно полное заключение о территории Ист по совокупности анализа положения в различных сферах жизни этой страны: экономики, экологии, социальной, демографической и других.

На экране появилось видеоизображение главного города территории Ист. Дидье обреченно вздохнул. Это был типичный новый город, каких много возникало во всем мире в последнее время, там, где случался промышленный подъем. За год, за два вырастали такие вот единообразные города-офисы, будто бы сложенные ребенком на полу из разного размера прямоугольных и цилиндрических тел, которые не жалко потом и оставить всем временно там живущим, просто бросить за ненадобностью, как отслужившую свое вещь, когда на смену подъему придет депрессия.

Снова по экрану пополз текст. Доктор Вейнер писал, что коренных жителей территории Ист в главном городе проживает немного. А в основном он населен иностранными специалистами, которые помогают местному населению управлять всеми производственными и социальными процессами. Так было написано в статье.

Самих коренных жителей доктор Вейнер характеризовал как людей исключительно трудолюбивых, вполне цивилизованных и к тому же на редкость религиозных. Одна деталь, отмеченная американским профессором в их характере, показалась Дидье очень любопытной. Доктор Вейнер обращал внимание на то, что у многих коренных жителей имеется странная и беспримерная среди населения белого пояса склонность к contemplation^[1], объясняемая, вероятно, как некое атавистическое культурное наследие. Ученый рассказывал, например, как ему самому доводилось видеть жителей территории Ист, праздно наблюдающих совсем неэффектные в их области расселения природные явления: закат, облака, течение вод, зимой — скучную снежную равнину и прочее. Глубинного смысла этого занятия профессор понять так и не смог. На его расспросы о причинах, побуждающих их проводить время столь неплодотворно, хотя бы это было и совершенно не занятое ничем время, жители ответить ничего вразумительного не могли. И даже не понимали часто и самого вопроса.

Такое наблюдение американца смутило Дидье. Оно живо напомнило ему о его собственной подобной странности, с самого детства вызывающей у окружающих в лучшем случае удивление, почему-то доставляющее Дидье неприятности.

Дидье погрустнел. Снова набежали эти вечные раздумья о собственном, как он считал, безудачливом существовании, снова вернулось ставшее уже привычным méchante humeur^[2].

Он раздраженно ткнул в экран, и компьютер переключился на прием телесигнала. Дидье пробежался по Ист-каналам и остановился на игровой передаче, действие которой проходило в круглом, наподобие цирка, зале с возвышением-помостом посередине. Красиво причесанный, лоснящийся весь, будто глазуревый, от непрестанного за собой ухода, немолодой ведущий с двумя большими, делающими его похожим на грызуна верхними зубами, щеголяя, как ему казалось, остроумием и пересыпая шутками, выбрал из зала несколько мужчин и женщин. Но так, чтобы их было поровну. Все они вышли к нему на помост. И началось собственно действо. На помосте были устроены две большие вертушки, вроде рулеточных колес, и, раскручивая эти вертушки — мужчины свою, женщины свою, — участники игры выбирали себе подругу или друга. Происходило это так: участник игры наугад вытягивал шар с номером ряда в зале, раскручивал вертушку и запускал, как обычно на рулетке, по кругу свой шар; та цифра на колесе, на которой шар останавливался, означала место в известном уже ряду, где сидела вероятная его подруга. Счастливица под рев зала выбегала на помост и бросалась в объятия «угадавшего» ее игрока. Когда все участники нашли себе друзей и подруг, зрители путем голосования выбирали самую исключительную с их точки зрения пару. В этот раз такой парой стала спортивного сложения леди лет сорока с небольшим и молодой человек не более чем двадцати пяти лет, чуть полноватый и с добрым, доверчивым лицом. Все участники получили поощрительные призы из рук ведущего: Виртуал-Библию и подарочный набор контрацептивных средств. А победители к тому же получали право быть вписанными на одной из площадей Телетауна на гранитных плитах, наряду с прочими знаменитостями телевидения территории Ист. Ведущий, захлебываясь от восторга, поздравлял победителей и кричал, что благодаря его передаче очень многие нашли свое счастье. В подтверждение своих слов он вызвал каких-то недавних участников игры, которые только что сделались мужем и женой. На помост тотчас взбежал, играя мускулами, коротко стриженный атлет с поставленной улыбкой завсегдатая телеэкрана. Он протянул руку вниз и выдернул из беснующейся публики очаровательную девушку в блестящих, туго облегающих ее шортах и в легкой маечке. Он обнял девушку за плечи, а та стала бойко рассказывать, как они с любимым счастливы и как они благодарны шоу «Выбери меня», и прежде всего его ведущему Дэну Дугласу и прочее подобное.

Дидье вообще выключил компьютер. Передача, найденная на канале территории Ист, в довершение к тому, что на него уже нашло méchante humeur, больно напомнила ему еще и о несчастной холостяцкой его судьбе. На что ушли лучшие годы жизни? На борьбу за положение. На завоевание статуса. И вероятно, в будущем его положение и статус сделаются еще более весомыми, более значительными. Но как же безрадостно, как бессмысленно все это, когда нет ощущения своей полезности для каких-то самых близких, самых дорогих людей, которые без тебя жить не могут, которые остро нуждаются во всех твоих успехах и достижениях, ждут их больше, чем ты сам ждешь.

Поезд уже давно шел по территории Ист. Дидье открыл жалюзи и подсел поближе к окну. То, о чем писал профессор Вейнер, оказалось правдой. О таком пейзаже нельзя даже было сказать, что он мелькал за окном. Мелькать могут, быстро сменяя друг друга, какие-то разнородные виды: горы, водоемы, леса. Об этом же пейзаже, что предстал теперь перед Дидье, правильнее было бы говорить: он тянулся. Это была сплошная равнина преимущественно цвета выгоревшей умбры, как определил Дидье, обучавшийся в детстве живописи. Изредка на равнине попадался чахлый, низкорослый лесок. Но картины он, конечно, оживить не мог. Населенных пунктов не было видно. Вероятно, они все находились далеко в стороне от дороги. Но однажды, когда поезд в очередной раз сбежал с эстакады на землю, Дидье увидел первых жителей территории Ист. Неподалеку от полотна стояла группка детей. Они размахивали руками, приветствуя гостей своей страны. Дидье со скуки вскочил и хотел помахать им в ответ, но опоздал — дети мгновенно остались позади. Поезд шел со скоростью, близкой к скорости пассажирских авионов^[3], которых Дидье, правда, уже не застал. От них давно отказались ввиду невозможности сделать этот вид транспорта достаточно безопасным.

На вокзале главного города территории Ист, куда прибыл Дидье, его встречали двое сотрудников Ист-бюро Парижской академии. С очаровательной Элен Собри Дидье был знаком и раньше. Эта сотрудница академии, несмотря на свою молодость, успела уже обратить на себя внимание. Последняя ее работа по этногенезу жителей территории Ист вызвала живейший интерес в научных кругах. Сам Вейнер о ней отозвался одобрительно. Сопровождающего ее господина с тонкими черными усиками Дидье видел впервые. Элен едва прикоснулась губами к губам Дидье.

— Помощник шефа бюро Ноэль Ванс, — представила она господина.

— Добро пожаловать. — господин Ванс широко улыбнулся и пожал руку Дидье. — Вы сюда впервые? Я вам так завидую: вас ждет много интересных наблюдений, удивительных открытий. Думаю, вы останетесь довольны своей поездкой.

По дороге в отель Элен рассказывала Дидье о городе. Здесь не было ни единого предприятия, никакого производства. Но лишь административные учреждения, научные центры, представительства, в которых сотрудничали иностранные специалисты, управляющие территорией. Естественно, в городе было множество отелей, ресторанов, клубов. Немногие местные жители составляли разного рода низовой обслуживающий персонал. Само собою, вне главного города на Ист-территории находилось много всяких производств и предприятий, и вот там уже трудились только местные жители. Но опять-таки под руководством иностранцев.

Коллеги привезли Дидье в отель, где жили почти одни парижские специалисты, в том числе и сами Элен с Вансом. Визит к шефу был назначен на полдень, времени у них до этого оставалось еще довольно, и доктор Ванс предложил всем позавтракать.

С верхнего этажа отеля — двухсотметрового билдинга, — в котором располагался ресторан, главный город территории Ист был виден весь как на ладони. Они заняли столик у стены, представляющей собой сплошное — от пола до потолка — стекло, так что казалось, будто сидишь у края пропасти, и Элен тут же принялась показывать Дидье какие-то городские доминанты: такие же небоскребы, как и их отель, или всякие приземистые объемы, соревнующиеся друг с другом причудливостью форм. Чтобы не показаться безучастным и не обидеть таким образом Элен, Дидье старательно изображал, как он заинтересован тем, о чем ему рассказывают, хотя пейзаж главного города территории Ист, увиденный им воочию, он нашел ничуть не привлекательнее видеоиллюстраций из статьи Вейнера.

Шустрый и до приторного услужливый официант подал им омлет с сыром, круассаны, кофе — обычный парижский завтрак.

— Ну вот, все как дома, — бодро сказал Ванс, обращаясь к Дидье, который в это время с интересом разглядывал официанта — местного как раз жителя.

— Неприятный народ, — заметил Ванс, когда официант отошел. — С лакейской натурой.

— Ну почему? — вступилась за ориентальца Элен. — Это обычные манеры людей, занятых в индустрии обслуживания. Так же точно и у нас. А все прочие в основной своей массе ведут себя очень достойно.

— Вы видели ист-патриотку?! — с деланой строгостью воскликнул доктор Ванс, как бы призывая Дидье быть свидетелем оригинального образа мышления их коллеги. — Какова?!

Но Дидье отнюдь не был расположен шутить: ему почудилась в этой реплике, и особенно в тоне Ванса, примета неких выходящих за пределы деловых отношений заместителя шефа бюро с Элен. У Дидье и без того с утра настроение было дурное, а теперь он просто-таки усилием воли заставил себя не помрачнеть окончательно. Ему неловко было выдать свои чувства. Нет, у него с Элен никогда не было ни даже намека на какие-либо взаимные обязательства. Больше того, пока она была очевидно свободна, ему и в голову не приходило строить на ее счет какие-то планы. Но теперь его вдруг пронзило чувство горестной потери. Будто у него отняли что-то очень дорогое, чего он раньше по недоразумению не замечал.

— Да нет, конечно... это народ небезынтересный... — как-то лениво-безразлично продолжал Ванс. — Как объект изучения ориентальцы представляют собой, может быть, подлинную ценность, уникальный научный материал. Вдумайтесь: ведь это, по сути, новый человеческий вид — народ-слуга. Выведенный как какая-то специальная собачья порода. Я говорю даже не об этом официанте и ему подобных лакеях по профессии, такие действительно есть и у нас, и повсюду. Но понимаете... когда народ десятилетиями, из поколения в поколение занимается лишь одним — обслуживанием, обеспечением прочих народов — и не знает никаких других занятий, он уже и не мыслит существовать как-то иначе. Все, что необходимо для функционирования ист-промышленности, сюда завозится, все процессы, связанные с высокими технологиями, контролируются иностранными специалистами. Местному же населению остается работа, не требующая особенной квалификации.

— Ну а если человек талантлив? — спросил Дидье. — Что ему остается?

— Любой местный интеллектуальный или художественный талант, если таковой случайно появляется, тотчас уезжает туда, где есть условия для его реализации, — в Европу, в Америку...

— И неужели ни один одаренный ориенталец так и не захотел остаться на родине? — удивился Дидье.

— А для чего? Остаться здесь — это значит похоронить свое дарование и быть как все, таким же вот лакеем. — Ванс кивнул в сторону официанта. — Естественно, он лучше поедет туда, где его талант окажется востребованным, — скажем, в Париж, в Нью-Йорк, в Сидней, — и уже оттуда этот человек будет приносить пользу всему человечеству, а значит, косвенно и своей, как вы говорите... родине. Видите ли, это, может быть, главное достижение культивации ист-народа: у этих людей совершенно отсутствует чувство национального самосознания. Говорят они на общемировом английском, прежний их язык давно вышел из употребления, его никто не помнит. Культуры своей у них нет и быть не может, потому что, как я уже сказал, все их бывшие земляки, способные создавать какие-либо настоящие культурные ценности, делают это где-то в других местах и преимущественно для других людей. Ориентальцам же экспортируется всякий, с моей точки зрения, псевдокультурный суррогат со всего света, в основном из одноязычных с ними стран. Правда, среди них находятся такие, кто хотел бы уехать отсюда — из этой холодной, пустынной страны, из этих своих пронумерованных, безликих городов. Хотя и немногие, но такие есть. Но это безнадежная, как вы понимаете, идея. Кто им позволит это сделать? Вам, Дидье, для вашей работы придется, вероятно, бывать где-нибудь в глубинке Ист-территории и встречаться с местными жителями. вы увидите, аборигены не раз будут вам докучать помочь им как-нибудь уехать отсюда. Элен, дорогая, я сказал что-нибудь неверно? — весело спросил он у девушки.

Элен строго посмотрела на Ванса, но ничего не ответила. Очевидно, цинизм помощника шефа пришелся ей не по душе. Вместе с тем и возразить ему было чрезвычайно трудно, почти невозможно, — Ванс, в сущности, правдиво изобразил картину существования территории Ист. Другое дело, это была очень тенденциозная правда. Но даже не бессердечные слова Ванса вызвали наибольшее недовольство Элен. Если бы Дидье наблюдал за ней, он заметил бы, что еще более неприятным для нее было обращение Ванса «дорогая». Но Дидье, после того как он догадался, как ему казалось, об особенных отношениях Элен и Ванса, уже не хотелось наблюдать за девушкой. К тому же он окончательно расстроился от того, как запросто Ванс вдруг отнесся к нему по имени, будто к подчиненному или к старинному приятелю. Дидье не приходился ему ни тем ни другим. И такое обращение его неприятно задело.

— Хотите прямо сейчас же начать свое знакомство с местным населением? — спросил у него Ванс и, не дожидаясь ответа, окликнул официанта: — Алекс!

— Скажи, приятель, — спросил по-английски Ванс у подскочившего сию же секунду к ним официанта, — тебе нравится жить в Ист-территории?

Алекс ничуть не удивился неожиданному вопросу.

— Здесь?! Вы шутите! Разве здесь может кому-то нравиться жить? Вот у вас в Париже, — добавил он льстиво, — вот там жизнь...

— И ты хотел бы туда перебраться? — не унимался Ванс.

Дидье показалось, что у официанта в глазах промелькнула надежда: а что, если господа из Парижа не случайно завели этот разговор? не предложение ли какое они хотят ему сделать? ведь могут же! почему нет?

— Уи^[4], — ответил Алекс, желая, видимо, угодить господам своим знанием французского. — Авек плезир! Жё тре зам Пари!^[5] — При этом он обворожительно улыбался всем, особенно Вансу.

Ванс самодовольно посмотрел на Дидье и Элен, имея в виду показать, как он был прав.

— И вам не жаль было бы оставить страну, в которой вы родились, и уехать на чужбину? — обратился к официанту Дидье.

Но, видя, что тот растерялся и не знает, как ответить, а может быть, не понял и самого вопроса, Дидье спросил иначе:

— Что именно вам здесь не нравится? И какие, по-вашему, преимущества имеются в Европе?

И опять Алекс оказался озадаченным вопросом. Он как-то неуверенно пожал плечами. Было видно, что сколько-нибудь квалифицированного мнения у него не имеется. Наконец он произнес:

— В Европе свобода...

Ванс, похоже, только и ждал от него какого-то забавного ответа и теперь, дождавшись, громко рассмеялся.

— Алекс, — сказал он, — а тебе не приходило в голову: что это за свобода такая в Европе, если тебе и многим другим там нет места? Для кого-то — свобода. А для кого-то — только мечта о ней. Ну, ступай, дружище, и подумай об этом.

— Вот вам типичный ориенталец, — весело сказал Ванс. — Далеко еще не самый никчемный. Он готов хоть сейчас в Париж. Видали! Но хорошо еще, понимает, что там его никто не ждет.

— А вам, друзья, не интересно поразмышлять, — продолжал Ванс, — почему это у него, как и у многих ориентальцев, такое представление: в Европе — свобода? Ты как думаешь, Элен?

— По-моему, все ясно, — нехотя ответила Элен. — раз они здесь живут как реликтовый вид в заповеднике и не вольны перебраться куда-то по своему усмотрению, причем осознают, что их существование несвободное, следовательно, там, где таких порядков нет, и есть, по их представлению, свобода. И мне кажется, Всемирный совет к ним несправедлив...

— Ну... несправедлив! — воскликнул Ванс. — Ты, может быть, предлагаешь решительно уравнять их с другими народами? Ну, давай будем справедливыми: на Лазурном берегу и по Луаре настроим атомных электростанций, а в Венсенском лесу станем хранить ядерные отходы. Пусть наша страна в равной степени несет бремя платы за цивилизацию. Нравится тебе такая справедливость? В конце концов, сама история отвела этому народу их место в мире. Их же никто не завоевывал, они сами пришли к своему нынешнему состоянию.

Около полудня Дидье принимал директор Ист-бюро господин Рошаль. Директор был к нему настолько участлив, что Дидье за все время их беседы едва ли произнес несколько слов, — говорил в основном шеф. Причем некоторые фразы господин Рошаль произносил несколько замедленно, будто побуждая слушателя записывать за ним. И в таких случаях Дидье чувствовал даже некоторую неловкость оттого, что в руках у него была кофейная чашка, а не блокнот.

— Мне вполне известно о целях вашего визита, — говорил директор. — Академия меня подробно проинформировала. И вы можете, безусловно, рассчитывать на всестороннее содействие всего нашего бюро и лично на мою помощь. Это наш долг. Правда, в ближайшие дни меня не будет. Мне необходимо срочно побывать в Париже. Но это же нисколько не меняет дела — так ведь? Когда солнца не видно за тучами, это не значит, что солнца нет вовсе! — весело сказал директор, приглашая, видимо, Дидье порадоваться вместе с ним образности его речи. — Я и на обратной стороне планеты к вашим услугам!

Дидье постарался улыбнуться. В академии его предупреждали, что Ист-бюро будет не только ему помогать, но и старательно контролировать все его действия. Поэтому слова шефа о «всестороннем содействии», которое-де тот собирался ему оказывать, Дидье понял как намек на то, что без контроля бюро и лично Рошаля он не останется. Особенно радоваться ему было нечего.

— Но вот что я хотел бы вам посоветовать, — продолжал директор. — Я знаю, какие наставления вы получили в Париже, отправляясь сюда. Наши либералы из академии конечно же рекомендовали вам дать предельно критическую оценку всему увиденному здесь, чтобы затем им упиваться своей мнимой филантропией — добиваться для несчастных, обездоленных ориентальцев каких-то изменений в лучшую сторону, как им кажется. Но эти теоретики, в сущности, ориентальцев не знают. Не вполне представляют себе, что за натура у этих людей. Станете ли вы, скажем, зимой в Париже из филантропических побуждений отворять клетку, чтобы ваша канарейка уравнялась таким образом с прочими пернатыми обитателями умеренной климатической широты? едва ли, несчастная птица скоро погибла бы. Точно так же всякое изменение в установившемся укладе жизни населения Ист-территории, всякая либерализация их существования — как хотелось бы некоторым теоретикам! — может обернуться для ориентальцев большими неприятностями. Вплоть до трагических. Вам, господин Калинен, надо отчетливо уяснить, что ориентальцы — это особенный человеческий тип или, если хотите, вид людей, которые, как та канарейка, не могут, не умеют жить по законам и в условиях умеренного климата, то есть по правилам цивилизованных народов. Это, как вы понимаете, конфиденциальное мнение. Не для широкой огласки.

Дидье подумал, что Ванс утром в ресторане, излагая ему эти же самые идеи, скорее всего, добросовестно цитировал шефа, как и полагается верному клеврету.

Сделав Дидье еще несколько ценных наставлений, директор отпустил его.

Задерживаться здесь, в главном городе Ист, который, по оценке Дидье, никакого интереса для его работы не представлял, он не стал. Приехав сюда в самом дурном настроении, теперь, после первого знакомства с Ист, и особенно под впечатлением многозначительных слов своих коллег об этой стране и о ее обитателях, Дидье почувствовал прилив творческой энергии, обычного профессионального, спортивного азарта, всегда помогавшего ему добиваться результата. Он решил не мешкая, завтра же утром отправляться в поездку.

Но сегодня вечером он еще должен был встретиться с Элен, она сама вызвалась показать ему кое-что любопытное, что, по ее мнению, могло бы быть полезным Дидье для составления наиболее полного впечатления и об ориентальцах, и вообще об этой стране.

Прежде всего, Элен предложила Дидье побывать в Ист-Телетауне. Она, правда, заметила, что местное телевидение мало чем отличается от парижского или от любого другого, — те же игры, те же шоу, — но Дидье, наверное, было бы небезынтересно лишний раз увидеть ориентальцев, пообщаться с ними, познакомиться с их образом мышления. Разумеется, Дидье не возражал. Наравне с профессиональным интересом к предмету, составляющему тему его научной деятельности, ему очень приятно было также провести вечер с очаровательной девушкой. Хотя давешнее наблюдение ее взаимоотношений с этим Вансом все-таки не позволяло ему испытывать полное удовольствие от общества Элен.

Телетаун находился в нескольких километрах от города. Или, может быть, правильнее сказать, главный город территории Ист находился вблизи этого телевизионного мегаполиса, бывшего по степени своего влияния на жизнь в Ист истинным центром страны. Как рассказала Элен, телевидение у ориентальцев занимало в среднем до трети суточного времени. Это не считая того, что оно часто сопутствовало им в повседневной деятельности: многие работники без ущерба для своего производства могли одновременно смотреть еще и какую-то телепередачу. В этом случае время, уделенное ими телевидению, доходило и до половины суток. Неслучайно Ист считалась самой телевизированной страной в мире.

На первый взгляд Телетаун вообще ничем не отличался от любого прочего города. Здесь, как и повсюду в Ист, исключительно ровные, пересекающиеся под прямыми углами улицы были застроены причудливыми архитектурными объемами преимущественного белого цвета: прямоугольниками, кубами, пирамидами, полусферами и другими. Телетаун абсолютно не зависел от инфраструктуры соседнего главного города: от отелей, ресторанов и магазинов до спортивного центра, луна-парка и вокзала здесь было решительно все свое. Единственной особенностью, отличающей его от обычного города, была высокая бетонная стена, опоясывающая Телетаун по всему периметру. В стене имелось несколько ворот и проходных, в которых круглосуточно дежурили симпатичные, вечно улыбающиеся секьюрити.

Большинство иностранных специалистов, работающих в Ист, могли бывать в Телетауне совершенно беспрепятственно. Для ориентальцев же, кроме, конечно, работников телевидения, свободного входа сюда не было. Местного жителя, из тех, что ежедневно многими сотнями съезжались в Телетаун, например, для участия в массовках, турникет вполне мог и не пропустить, если при считывании индивидуального номера обнаруживалось, что этот человек как-то поражен в правах, или детектор определял отсутствие совершенной благонамеренности в его помыслах.

На улицах Телетауна было полно народу. Дидье впервые видел такое множество ориентальцев. Все они были очень радостными, чему-то улыбались, смеялись, бойко переговаривались друг с другом.

— Я никогда не видел в Париже столько счастливых людей, — сказал Дидье.

— Уверяю тебя, скоро ты скажешь, что никогда нигде не видел столько несчастных, — ответила Элен.

Телетаун одновременно выпускал десятки самых различных передач, причем большинство из них транслировалось напрямую из студии. Элен поинтересовалась, в какой бы передаче Дидье хотел принять участие — в игровой, в шоу или, может быть, в дискуссии на какую-то тему?

С одним шоу — «Выбери меня» — Дидье успел уже сегодня познакомиться. И у него после этого здорово испортилось настроение. Игра, подумал он, какой бы занимательной она ни была (а по-настоящему занимательных, с его точки зрения, телеигр Дидье вообще ни разу не встречал), вряд ли может соперничать с дискуссией в обнаружении человеческих душевных свойств, в раскрытии натуры человека. Поэтому он предпочел дискуссию.

Элен, по-видимому неплохо знавшая Ист-Телетаун, привела его в одну из студий. Там, как практически и в любой студии, где проходили съемки с участием зрителей-«болельщиков», имелась центральная площадка, на которой стоял или сидел ведущий, и трибуны вокруг нее для участников с их клакерами и массовки. В этой студии снималась ежедневная передача «Серебряное окно», в которой обычно обсуждались всякие злободневные проблемы. Так, сегодня ведущий предложил своим гостям и аудитории обсудить, какие еще преимущества, кроме прочего, дает многолетнее неизменное сокращение численности населения в Ист.

Когда все собравшиеся разместились по своим местам, на площадку бодро вошел ведущий — элегантный немолодой господин с плутоватым прищуром.

— Добрый вечер, дорогие телезрители! Добрый вечер, гости студии! — прокричал он. — С вами программа «Серебряное окно» и я, ее ведущий Дэвид Гербер!

Студия зааплодировала. На галерке довольно энергично, на нижнем ряду очень умеренно, сдержанно, почти неохотно. Ведущий самодовольно улыбнулся и продолжал:

— Сегодня мы обсудим важную, как мне представляется, проблему. проблему, касающуюся каждого из нас: какое значение для Ист, и не только для Ист, а, может быть, и для всего международного сообщества имеет постоянное, продолжающееся уже не одно десятилетие уменьшение населения в этой стране? что это дает? Какую пользу? и до каких пределов это может продолжаться? Я прошу обратить ваше внимание на этот экран. — Дэвид Гербер указал ладонью на гигантский экран за его спиной. — Вы видите цифру: сорок два миллиона восемьсот сорок три тысячи триста шестьдесят три. Это данные Единого всемирного статистического центра по территории Ист: столько сейчас, сию минуту, здесь проживает коренных жителей. Вам всем эта система знакома: как только рождается человек и ему присваивается номер, он мгновенно попадает во всемирную память; едва кто-то умирает, в данном случае какой-нибудь ориенталец, его номер немедленно исключается из учета. Любопытно будет проследить, насколько уменьшится цифра за время нашего эфира? — весело сказал Дэвид Гербер.

— А этот ведущий, как я понимаю, не ориенталец? — потихоньку спросил Дидье у Элен.

— Нет, конечно, — прошептала ему в ответ девушка. — Ориентальцы на телевидении — это лишь самые низовые сотрудники. А все ведущие, руководители программ — иностранные специалисты. Да и участники передачи — весь первый ряд — это всё, как и мы, иностранцы.

— Итак! — жизнерадостно воскликнул Дэвид Гербер. — Пожалуйста! Вы хотите что-то сказать? — обратился он к поднявшему руку господину в первом ряду. — Представьтесь, пожалуйста!

— Леон Рахман, доктор социологии, — невнятным голосом проговорил господин. — Я представляю как раз упомянутый вами единый всемирный статистический центр. Видите ли, сокращение населения в какой-либо стране на самом деле является признаком высокоцивилизованного развития этой страны. Если в Европе и в Америке численность населения в последние годы остается почти неизменной или даже незначительно увеличивается, это означает, что процессы развития цивилизации, достигнув определенного — очень высокого — уровня, там приостановились. Не навсегда, разумеется. Я должен напомнить вам разработанную нашим центром теорию эволюционных бросков, одним из авторов которой я являюсь, — скороговоркой, скромничая, вероятно, добавил доктор Рахман. — Неверно думать, будто эволюция это последовательное, размеренное движение. Это лишь видимость, иллюзия. Когда мы смотрим на реку, нам кажется, что вода течет равномерно или даже стоит неподвижно. Да? А между тем на разных отрезках пути вода течет с разной скоростью: иногда ускоряясь, иногда замедляя свой бег. Так же в точности и эволюционное развитие тех или иных народов — то ускоряется, то приостанавливается. Ист сейчас переживает именно эволюционный бросок. Но бросок этот сопровождается безусловным отторжением всего, что не способно выдержать изменившегося ритма жизни. В том числе и отторжением части самого народа. Той его части, которая по разным причинам не в состоянии принять новый, ускоренный темп эволюционного развития. Здоровая, жизнедеятельная часть народа как бы избавляется от отягощающих его пут. Это совершенно естественный, биологический процесс. Как змея, сбрасывая старую кожу, омолаживается — да? — так и народ, убывая в численности, на самом деле заряжается жизненной энергией. Ибо, опять же говоря языком биологии, это идет естественный отбор более совершенных, более жизнестойких особей данного вида.

Все, кто сидел выше первого ряда, захлопали в ладоши. Дидье этому не особенно удивился, потому что этих ориентальцев для того и пригласили на передачу, чтобы они хлопали каждому выступающему.

— Спасибо! — подхватил ведущий Дэвид Гербер. — Доктор Леон Рахман!

— Пожалуйста! Ты! — указал он на следующего желающего высказаться. Это был немолодой господин с рыжими длинными волосами и в ярком желтом пиджаке.

— Да... конечно... цивилизация... — слабеющим, протяжным голоском умирающего начал было он свое выступление, но вспомнил вдруг, что прежде, по заведенному порядку, требуется представляться. — Эдвард Сивашински. Историк. Иерусалим. Да... все правильно... эволюция... Но ведь, всматриваясь в эту проблему в историческом контексте, в плане, так сказать, субъективного понимания и субъективного осмысления глобального развития, мы не можем не заметить и определенных черт, возможно, свидетельствующих о преодолении некоторых представлений, отнюдь не аксиомичных представлений, — и это я хотел бы особенно подчеркнуть: отнюдь не аксиомичных представлений! — о диалектических процессах, органически присущих тому или иному экзистенциальному субъекту, будь то индивидуум или общность, — вы понимаете, о чем я говорю, — которые предположительно заключают в себе, в недрах своего существа, гипотетический ответ не только на проблему, поставленную в нашей сегодняшней передаче, но, может быть, и способные, при известном — не исключено, что и несинтетическом, — внимании к себе обнажить, высветить абсолютно непредвиденные категории, могущие указать кратчайший путь к пониманию и того, о чем мы ведем наш разговор, и о том, что находится пока за пределами нашего интереса в силу отсутствия понимания сущности данного предмета. Вот, собственно, и... все, что я хотел по этому поводу заметить.

— Благодарю! — стараясь быть услышанным в шквале аплодисментов, прокричал ведущий. — Профессор Эдвард Сивашински из Иерусалима! Друзья, в нашей программе сегодня принимает участие наш, можно сказать, постоянный эксперт Элен Собри, научный сотрудник Парижской академии проблем мирового баланса и согласия. Госпожа Собри, — обратился он к Элен, — как ты оцениваешь сокращение населения в Ист? насколько, по-твоему, это полезный процесс?

— Прежде всего, — ответила Элен, — я хотела бы обратить внимание на то, что ни ты, господин Гербер, ни еще кто-нибудь из участников передачи пока не высказали ни самого осторожного сомнения по поводу того, насколько правомерно сформулирована тема дискуссии. Вы все почему-то безусловно убеждены, что сокращение населения в Ист — это полезный процесс. А я бы для начала поставила вопросы так: есть ли вообще от этого польза? а может быть, от этого больше вреда?

— Ну помилуй, какой же от этого вред? — удивился ведущий такому повороту.

— Какой вред? А представьте себе, что население Америки и Европы составляло бы по сорок миллионов и при этом безудержно, из года в год, уменьшалось. Вы не задумались бы, чего больше в этом случае — вреда или пользы?

Весь нижний ряд ответил гулом недовольства. Массовка, напротив, это заявление встретила гробовой тишиной.

— Это некорректное сравнение! — вскочил какой-то господин из числа приглашенных экспертов.

Еще один эксперт, пучеглазый зобастый толстяк, опередив прочих, затараторил скороговоркой, оборачиваясь то к Элен, то к ведущему и мотая при этом своим зобом из стороны в сторону:

— Джозеф Бергельсон. Публицист. Ну что же мы, братцы, опять будем возвращаться к допотопному тезису, многократно доказанному и, казалось бы, навсегда исключенному из обихода? Пощадите! — произнес он, глядя на Элен. — Уже почти неловко и говорить, что каждая страна, каждая нация движется в своем развитии по собственному, чаще всего неповторимому, пути, основанному на индивидуальных характерных особенностях той или иной нации, на ее традициях! То, что хорошо для Америки, ни в коем случае не годится для Ист. То, что может быть полезным для Ист, способно лишь принести вред для Европы! И так далее! Ну это же ясно как дважды два! Братцы! Вот уж не думал, что придется кому-то здесь напоминать древние прописные истины! Посмотрите, вот мы сидим все абсолютно разные, непохожие друг на друга люди! У нас даже волосы и прически у всех на свой манер! Но нации и страны так же индивидуальны, как и отдельные люди! Почему же какая-то страна должна быть причесана в точности по образу и подобию других стран?! У Ист свой путь! — веско произнес господин Бергельсон, опять адресуясь к Элен. — Свое особенное развитие! Не похожее ни на европейское, ни на американское, ни на какое другое!

На этот раз аплодисменты в студии были совершенно неистовые.

Ведущий, хотя и видел, что Элен собирается продолжить говорить, предоставил слово какому-то новому выступающему. И девушке пришлось настойчиво заявить о своем намерении все-таки высказаться до конца.

— Извините, я не закончила, — предупредила она открывшего было рот еще какого-то эксперта. — Я хотела бы прежде всего поблагодарить предыдущего выступающего за квалифицированное разъяснение того, что вымирание населения Ист является особенным, неповторимым путем развития этой страны, в соответствии с ее традициями. Кажется, везде в мире традиция — населению прирастать, а в Ист — вымирать.

— Спасибо! Элен Собри! — решительно оборвал ее ведущий. — У госпожи Собри всегда очень оригинальное, парадоксальное мнение, — как бы извиняясь за Элен перед студией и телезрителями, добавил он.

— Еще момент! — не унималась Элен. — Со мной рядом сидит мой коллега — эксперт нашей академии Дидье Александр Калинен. Он приехал в Ист только сегодня утром. Приехал впервые. Давайте послушаем его мнение о стране и о той проблеме, которую мы обсуждаем.

— Хорошо, — вынужден был согласиться ведущий Дэвид Гербер. — Но прежде я должен предоставить слово Борису Ласкарису, директору Института отсутствия проблем территории Ист. Он давно поднимает руку. Пожалуйста, господин Ласкарис!

— На самом деле я хотел возразить госпоже Собри, вечной моей оппонентке на твоих программах. Да? — стараясь придавать своему голосу бесстрастный, слегка насмешливый тон, сказал директор института. — Ты спрашиваешь: какова в этом польза? — он улыбнулся Элен. — Да? Отвечаю. Польза очевидная: то, чем вчера в этой стране пользовалось пятьдесят миллионов, то есть тем объемом благ, сегодня все это принадлежит сорока миллионам, а завтра будет служить тридцати. Да? Таким образом, уменьшаясь, население на самом деле становится богаче. Это очень выгодный для ориентальцев процесс. На самом деле. Очень полезный. По данным нашего института, даже сегодня, чтобы поддерживать производство в Ист на нынешнем его уровне, на самом деле хватило бы вдвое меньшего населения. Да? А в дальнейшем, с прогрессирующим развитием автоматизации, вообще достало бы пяти–семи миллионов.

— Спасибо! Борис Ласкарис! — Ведущий был на месте. — Пожалуйста, господин Калинен, — все-таки позволил он выступить и Дидье, хотя было ясно, что раз этого гостя привела Элен, то, скорее всего, и мнение его будет так же контрастировать с прочими высказываниями. — Действительно, любопытно узнать, что обо всем этом думает человек со свежим взглядом.

— С моей стороны было бы слишком безответственно рассуждать о стране, практически мне незнакомой. Разве по научным источникам, — сказал Дидье. — А то немногое, что я узнал, увидел за один сегодняшний день, еще нуждается в осмыслении. И делать выводы на основании этого немногого увиденного я пока воздержусь. Но извольте, если угодно, вот какое мое мнение по теме нашего разговора: сокращение населения, в отличие от его роста, это отнюдь не всегда естественный процесс. Если он вызван, скажем, войной или еще каким-то истреблением людей, то что же в этом естественного? Но в Ист последняя война была так давно, что ее можно вовсе не принимать в расчет. Никакого массового мора здесь не было еще дольше. Известны примеры, когда в некоторых перенаселенных странах население, достигнув некоего критического предела, приостанавливалось в росте или даже несколько сокращалось. Но о каком критическом пределе можно говорить в Ист, когда здесь плотность населения одна из самых низких на земле? Здесь не тесно было бы жить населению, в десять, в двадцать раз превосходящему нынешнее. Очень непохоже, что это происходит в результате так называемого эволюционного броска, о котором сейчас рассказывал доктор Рахман. Сокращение населения здесь наблюдается уже так долго, что если бы это было эволюцией, а тем более неким броском, то территория Ист по уровню своего развития должна бы уже представлять собой некую сверхсовершенную, просто-таки неземную цивилизацию. А между тем она во всех без исключения сферах не превосходит, а зачастую уступает Европе и другим развитым странам. Одним словом, истинная причина многолетнего сокращения населения в Ист мне пока не ясна. А с теми версиями, что были предложены, я согласиться не могу. По-моему, они не убедительны. И уж во всяком случае нельзя говорить, что обезлюдение полезно. Для кого полезно? Для ориентальцев полезно? Нация — это семья. Если уж здесь так принято сравнивать существование людей с животным миром, то даже у животных некоторые тейпы очень болезненно переносят потерю своих сородичей. Как же это может не вызывать страдания у людей, тревоги за будущее своей общенациональной семьи?

Дидье едва произнес последнее слово, как ведущий воскликнул:

— Спасибо! — Он, видимо, опасался, как бы этот еще более радикальный единомышленник госпожи Собри не продолжил говорить. — Твоя позиция ясна. Но давайте спросим кого-нибудь из присутствующих здесь жителей Ист. вот, например, ты. — он указал на даму на галерке с поднятой рукой. — ты считаешь, что предыдущий выступающий прав и что, может быть, процесс сокращения населения в вашей стране не такой уж безвредный, как нам всегда казалось? Как тебя зовут, скажи.

— Джоанна, — улыбнулась дама ведущему, но затем говорила уже как-то категорично, строго, причем со злобой поглядывала на Дидье и Элен. — Господин только что приехал в Ист! И он совсем не знает нашей страны! Но это его проблемы! Я живу в городе Ноль Один Двадцать. Это недалеко отсюда. Работаю на станции фильтрации канализационных стоков из Европы. Пусть он приедет к нам! Сам тогда все увидит! И не будет так говорить!

— Но посмотрите! — не выдержал уже Дидье и тоже взял повышенный тон. — Вот экран, равнодушно показывающий, как на глазах тает ваш народ. Как вы можете так спокойно взирать на это? Неужели на вас это не производит никакого впечатления? Неужели вы не в состоянии задуматься, отчего же такое происходит? И не является ли это вашей национальной драмой, а вернее — катастрофой?!

Тут уже ориенталка взвилась прямо-таки. Причем обращалась она единственно к ведущему:

— Да что же здесь происходит? Господин Гербер! Ты пригласил нас сюда, чтобы мы слушали эти злобные нападки в адрес Ист?

Ее поддержали еще некоторые ориентальцы:

— Это оскорбление нашей страны! Прекратите эту истофобию! Позор!

Ведущему стоило немалого труда успокоить публику. Умиротворить ориентальцев ему помог кто-то из гостей-экспертов. Поднялся какой-то господин и, обращаясь преимущественно к Дидье, проговорил:

— Друзья! Давайте не будем строго судить молодого человека, едва ступившего на землю Ист и не вполне узнавшего эту замечательную страну. После того как он проведет здесь какое-то время, он переменит свое ошибочное мнение о ней. Я приехал сюда из Америки. Я здесь работаю. И я завидую, да, завидую ориентальцам! Они живут в интересное время! Здесь интересно жить! — закончил он сентиментальным высоким тоном.

Трибуны, все еще переживая нанесенное им оскорбление, неохотно ответили американцу несколькими благодарными хлопками. Но все-таки спокойствие в студии в результате установилось.

— Ну что ж, дорогие друзья, — устало улыбаясь, произнес ведущий, — время нашей передачи, к сожалению, подошло к концу. Я думаю, сегодняшний разговор получился очень интересным. Давайте подведем некоторые итоги. Вот цифра на экране: сорок два миллиона восемьсот сорок три тысячи триста восемь. Итак, за время нашей программы, а она длилась около часа, цифра уменьшилась на пятьдесят пять пунктов. По-моему, очень неплохой результат, свидетельствующий о стабильном поступательном развитии страны. На этом, дорогие друзья, — обратился он к телезрителям, — мы с вами прощаемся! Встретимся завтра, в это же время!

Эфир окончился. Погасли прожекторы. И хотя в студии еще горело много обычных лампочек, после невыносимо яркого, режущего глаза света казалось, будто помещение погрузилось во мрак. Все присутствующие, глухо переговариваясь между собой, стали расходиться. Не двинулись со своих мест лишь Дидье и Элен. Дидье сидел совершенно подавленный. Он никак не мог прийти в себя от услышанного, особенно от реакции на его выступление самих ориентальцев, за интересы которых, как ему казалось, он вступился.

Мимо них прошла та самая ориенталка Джоанна, что дала Дидье такую решительную отповедь. Теперь она не произнесла ни слова, лишь смерила оппонента презрительным, злобным взглядом, в котором читалось: что, съел, парижанин?

— Tu l’as voulu, George Dandin, — вздохнула Элен.

— Но почему?! — Дидье весь дернулся, словно очнулся. — Я ничего не понимаю! Они что, зомбированные?

— Они нормальные, — ответила Элен. — В том смысле нормальные, что основательно, твердо усвоили все внушения, которыми их пичкали в течение почти целого столетия, после того как Ист стала управляться Всемирным советом. Они же никогда не слышали ничего, кроме того, что цивилизованные страны управляют ими исключительно мудро, исключительно рационально. Все, что здесь делается иностранцами, делается с единственной целью — осчастливить ориентальцев, дотянуть их до уровня цивилизации Европы, потому что сами они пока еще не вполне соответствуют этому уровню. А высказать какие-то сомнения по поводу всего происходящего здесь со стороны ориентальцев просто некому: у них же совершенно отсутствует интеллигенция, способная выразить национальную идею или заявить о проблемах. Но даже если бы человек такой умственной и духовной организации случайно нашелся, он в лучшем случае смог бы прокричать свою проповедь на улице и тотчас попал бы в госпиталь для душевнобольных. В Телетаун, во всяком случае, его не пустили бы дальше турникета на входе. Ну а если нечто подобное случайно высказывают иностранцы, как мы с тобой сегодня, то видишь, что выходит: всякое иное, кроме усвоенного, мнение они находят враждебным для них. Как кто-то сегодня из них сказал: это истофобия...

Дидье ничего не ответил. Он весь ушел в раздумья. Спустя несколько минут вошел работник телевидения и попросил странную молчаливую парочку выходить: студия должна быть подготовлена к съемкам новой передачи.

В длинном коридоре, по которому они шли на выход, над некоторыми дверями горела надпись: «Внимание! Идет съемка». Проходя мимо одной такой двери, Дидье почти безнадежно спросил:

— А что здесь?

— По-моему, какое-то ток-шоу, — ответила Элен. — Хочешь, зайдем?

Дидье неуверенно пожал плечами. Недавний опыт выступления и общения с ориентальцами особенного энтузиазма у него теперь не вызывал. Но, с другой стороны, дополнительное знакомство с предметами, составляющими духовную жизнь местного населения, ему совсем не мешало. Они потихоньку приоткрыли дверь и заглянули в студию.

— ...равным образом относящихся к сфере интересов, пересекающихся как в плоскости формального понимания существа проблемы, так и с учетом их гипотетических трансцендентных основ, и, следовательно, могущих, как вы прекрасно понимаете, произвести совершенно непредвиденные, ниспровергающие, может быть, те или иные устоявшиеся постулаты, изменения в традиционном представлении и об аксиомичных положениях, затронутых в начале нашего разговора, и о сферах, не столь безусловных, отчасти рудиментарных и потому несколько утративших практический интерес к себе, но, в сущности, не потерявших реального значения как синкретической первоосновы, формирующие отдельные, порой принципиальные, категории знаний и интересующие нас в связи с тем, насколько они составляют нерасторжимое единство... — услышали Дидье и Элен знакомый протяжный голосок.

— Да это же... этот... как его... — удивленно прошептал Дидье.

— Эдвард Сивашински, историк из Иерусалима, — подсказала Элен. — Они, эти эксперты, так и ходят с передачи на передачу и, по-моему, ничем больше не занимаются. Сивашински, так он вообще нарасхват. Ведущие программ чуть ли не сражаются за него друг с другом.

— ...из этого отнюдь не следует, что понимание вышеозначенных процессов не является результатом логического осмысления, долженствующего выявить их взаимовлияние на те принципиальные положения, что находятся в обратной связи с рассматриваемыми нами предметами, которые... — пел приятный голосок.

— Уйдем! — в сердцах выдохнул Дидье. — Мне не вынести аплодисментов этому бреду.

Они решительно направились было к выходу, но все-таки у одной из дверей со светящейся надписью «Идет съемка» Дидье опять задержался.

— Давай заглянем, — будто прося у Элен извинения, сказал он.

В студии, по всей видимости, снимали какое-то веселое шоу. Со зрительских мест то и дело раздавались смех, восклицания, заготовленные речевки.

— А, это шоу Клэр Кантор «Без ложного стыда», — сказала Элен. — Здесь бывают очень откровенные темы.

Ведущая, Клэр Кантор, тощая пожилая блондинка в короткой юбке, как вихрь носилась по студии от одного участника к другому. При этом она держала себя чрезвычайно развязно: всех перебивала, хохмила, первой начинала хлопать в ладоши, показывая массовке, что сейчас нужны аплодисменты, и т.д.

Когда Элен и Дидье вошли в помещение, ведущая только что предоставила слово еще одному их знакомому по «Серебряному окну» — публицисту Бергельсону.

— В этой аудитории, разумеется, никому не надо напоминать... — начал публицист.

— А ты напомни! — подсказала ведущая, от души радуясь своему остроумию.

— ...давно усвоенную истину, по которой живет весь мир: что каждая страна, каждая нация развивается по своему особенному пути! — тряся зобом, выкрикивал Бергельсон. — Опираясь на традиции! На национальный характер! Вот здесь, в зале, собрались разные люди. Каждый индивидуален! Каждый не похож на прочих ни лицом, ни натурой своей. Так же точно один народ не может быть похожим на другой! Ну братцы, то, что принято в Америке, не подойдет для Ист, то, что хорошо для Ист, будет вредным для Европы! Это же ясно как дважды два!

— Всем ясно, сколько будет дважды два? — воскликнула ведущая, обращаясь к залу.

Ответом ей был дружный смех.

— Проституция, — продолжал Бергельсон, — это замечательная, добрая традиция Ист, в основе которой лежат особенные характерные свойства жителей этой страны! В старину это называлось народным творчеством. Ориентальцам есть чем гордиться! По уровню развития этой сферы они превосходят всех в мире! Им нет в этом равных! И я, честно сказать, по-хорошему им завидую! Далеко не каждая нация способна добиться в какой-нибудь области первенства в мире! У ориентальцев такая область есть! Честь им и хвала!

Ведущая энергично захлопала в ладоши. За ней с визгом взорвался весь зал.

Эта студия была устроена не так, как у Дэвида Гербера. Здесь на площадке ведущего стояли кресла, в которых обычно сидели некоторые избранные участники передачи. В этот раз в креслах в самых живописных позах, будто позируя художнику, разместились довольно легко одетые, а вернее, полуобнаженные красавицы, числом до десяти и разного возраста — от совсем почти девочек до зрелых довольно-таки дам.

Ведущая шоу обратилась к одной из них:

— Привет! Как тебя зовут?

— Лейла, — рисуясь, ответила юная прелестница.

— Скажи, Лейла, тебе нравится твоя работа?

— Лучше не бывает, — задорно произнесла девица.

— Что бы ты пожелала другим девушкам Ист?

— Девчонки, приходите к нам! — завизжала Лейла. — Клиентов хватит на всех!

— А как тебя зовут? Привет! — спросила ведущая у другой красотки — вальяжной, рельефной дамы лет тридцати.

— Камилла... — томно ответила дама.

— Камилла, как ты стала проституткой?

— О! Как давно это было, — закатив глаза, будто припомнив лучшие дни, вздохнула Камилла. — Меня привела в заведение мама. Она раньше сама там работала.

— Какая прелесть! Это же династическое служение родине! Мать передает дочери славные трудовые традиции! С детства наставляет ее на правильный путь! Какая нежная материнская забота о своем дитя!

— А вот сидит моя подруга Жанетта. — Камилла коснулась руки своей соседки. — Ее мама до сих пор работает вместе с нами в заведении. А недавно Жанетта привела туда свою тринадцатилетнюю дочку. И теперь малышка уже нам фору дает. Такая способная девочка!

— Неужели? — воскликнула ведущая. — Браво! Сразу три поколения своим трудом защищают честь семьи! Вот достойный пример! Как жаль, что вы не взяли дочку с собой!..

— Пусть занимается делом. Она сейчас как раз принимает делегацию бизнесменов из Амстердама, — с гордостью ответила счастливая мать. — Рано ей еще участвовать в телешоу.

Дидье давно уже стоял с отвалившейся челюстью. Вначале он вовсе не понимал происходящего. Потом он догадался, что, может быть, это какая-то очень оригинальная находка постановщиков шоу, основанная на приеме абсурда: такая постановка способна задеть чувства участников и телезрителей скорее, нежели менторские рассуждения о порочности проституции. Но, послушав еще какое-то время выступавших, он вдруг пришел к ошеломляющему заключению: это не постановочный прием абсурда, а самый настоящий абсурд. Всеобщий. И даже тех, кто сейчас находится по ту сторону экрана, раз это им адресовано.

И он лишь тупо, бессмысленно взглянул на Элен. Спросить у нее он ничего не мог, потому что не мог сформулировать самого вопроса — до такой степени растерялся.

Элен вполне понимала, что происходит с коллегой. И она безо всякого его вопроса ответила:

— Я тебе говорила: жители Ист находятся в плену усвоенных внушений. Они искренне верят, между прочим, и во все то, о чем здесь говорится. Не вздумай попытаться их переубедить. Помни, как они понимают истофобию.

Между тем слово предоставлено было какой-то Лизе Гнойер — эксперту-иностранке из первого зрительского ряда.

— Да, бесспорно, развитие сферы естественных услуг в Ист достигло впечатляющих успехов. Это нужно признать. Страна в этой области продвинулась далеко вперед, — рассуждала г-жа Гнойер, — и, пожалуй, не имеет конкурентов. Но как это достижение сохранить? Как сделать первенство Ист в этом еще более безусловным? Я думаю, у Ист здесь еще много неиспользованных резервов. Надо активнее вовлекать в эту отрасль детей! По данным Института статистических исследований Ист, дети младше четырнадцати лет, занятые в сфере естественных услуг, составляют менее пяти процентов от общего числа занятых. Вы только вдумайтесь в эту цифру! Это же совершенно непозволительное отношение к детям! Если не сказать — преступное! Мы не имеем права лишать маленьких ориентальцев счастливого детства! Проституция должна быть для них доступна в равной степени со взрослыми. Каждый возраст имеет право быть представленным в сфере проституции пропорционально. В конце концов, демократия обязывает нас соблюдать права детей! Иначе Ист рискует в будущем получить нездоровое в нравственном отношении поколение, испорченное сегодняшней негуманной, дискриминационной политикой по отношению к нему. Понятно, дети сами не смогут преодолеть засилье взрослых в проституции. Поэтому мы, иностранные специалисты, работающие в Ист, должны оказывать детям этой страны еще большее внимание, окружить их еще большей заботой. Необходимо как можно скорее принять специальную программу ускоренного развития детской проституции. Время не ждет. Если сейчас оставить это без внимания, в будущем мы пожнем очень скверные плоды!

И тут случилось то, чего Элен так опасалась. Дидье вдруг сорвался с места, выбежал на середину студии и закричал страшным голосом, обращаясь к мгновенно притихшим трибунам:

— Опомнитесь! Если вы еще люди! Если в вас имеется хоть сколько-нибудь здравого смысла! Опомнитесь! То, что вам преподносят как норму, во всем мире считается высшей степенью порока! В Европе проституция сохранилась как самое реликтовое, экзотическое занятие! А за вовлечение в проституцию детей предусмотрено весьма суровое уголовное наказание! Вот эта мадам... — он указал на окончательно выведшую его из себя пропагандистку детской проституции. — Если бы она случайно или намеренно высказала что-то подобное где-нибудь в Европе, ее бы не приняли больше ни в одном обществе, не пустили бы ни в один дом!

Ведущая Клэр Кантор, уж на что была искушенная шоуменша, вначале опешила от неожиданности. Она даже подала знак помощникам вызывать секьюрити. Но скоро сообразила, что, во-первых, этот человек не ориенталец и, следовательно, неприкосновенный, а во-вторых, его выход, в сущности, очень даже кстати для шоу: это такой неожиданный, очень эффектный поворот программы: выбегает откуда-то взбешенный, уязвленный дискуссией человек, что-то выкрикивает, пытается доказать противное принятому мнение. Это же теперь привлечет к программе дополнительное внимание!

— Я хочу спросить у жителей Ист, — мечась по площадке, кричал Дидье, — хочет ли кто-нибудь из вас, чтобы ваша мать, сестра, дочь, тем более сын занимались проституцией? Есть ли такие? Поднимите руку, если есть! — Ему казалось, что он использовал против оппонентов убийственный прием. Дидье был убежден, что сейчас посрамит всех этих извращенцев-экспертов и саму ведущую с ее подставными гостями-блудницами.

Дидье не успел еще до конца прокричать свой призыв, как вся студия с криками «да! да!» просто-таки взметнулась вверх лесом рук. Все ориентальцы, включая красавиц в креслах на площадке, тянули руки так истово, словно их спросили: хотели бы они отправить своих детей учиться в Итон? Ведущая и другие иностранцы, довольные, улыбались.

— Вы не поняли меня, друзья мои! — сам ничего еще не понял Дидье. — Я спрашиваю о ваших родных! о ваших! Позволили бы вы своим родным детям этим заниматься?!

— И женам! И мужьям! — со смехом выкрикивали ориентальцы.

Ведущая, подняв руки над головой, начала призывно хлопать в ладоши. И скоро вся студия стоя рукоплескала Дидье. Такой овации телевидение Ист, пожалуй, еще не знало.

— Животные, — прошептал совершенно уничтоженный ученый. — Стадо грязных скотов. — И вдруг он взревел на всю студию, потрясая кулаками: — Животные! Нелюди! — И выбежал прочь.

Более или менее он пришел в себя где-то только уже за стеной Телетауна. До главного города Ист от Телетауна можно было дойти пешком часа за полтора. Дидье был в совершенно подавленном состоянии, и никакие мысли обо всем увиденном и услышанном ему теперь просто не шли в голову. Ему хотелось только тишины, покоя и побольше воздуха. И они с Элен не сговариваясь отправились назад пешком. Девушка вполне понимала его состояние. заговорила она с ним, пожалуй, уже только на полпути, когда почувствовала, что ему немного полегчало и подошло время объясниться.

— Ты должен понять это, Дидье, — говорила Элен, — увы, Ванс был прав, сказав, что ориентальцы — другой вид. Да, биологически — они люди. В духовном же отношении это что-то другое. Не вполне изученное. С ними ни в коем случае нельзя говорить тем языком, каким мы разговариваем друг с другом: они просто тебя не поймут. Ты в этом сейчас убедился.

— А всякая мерзость, вроде той, что нагородила эта извращенка Гнойер, им по сердцу? — отозвался Дидье.

— С их точки зрения, это вовсе не мерзость, а мудрость. К тому же льстящая их патриотическим чувствам. Так они воспитаны. Нами же воспитаны. То есть иностранными управляющими. Все эти Бергельсоны и Гнойеры внушали им многие годы и теперь продолжают внушать, что отличное от прочих стран развитие Ист — это важная их привилегия, которой они должны гордиться. У них постоянно сокращается и без того невеликое население — это их своеобразие, национальная особенность. Гордитесь этим, ориентальцы! Невиданное в мировой истории распространение проституции, настоящая индустрия, — своеобразие, предмет гордости. Детская проституция — еще лучше! Еще большая гордость!

— А есть у них что-нибудь такое положительное, в чем они превосходят другие страны?

— Не знаю... не могу так сразу и сказать... Может быть, редкостное единодушие, стадность. Ты с этим познакомился только что, — улыбнулась Элен. — Сейчас это, правда, служит им дурную службу, о чем они не догадываются. Но если представить, что они смогли бы как-нибудь переориентировать это свойство на достижение истинно благих целей — кто знает, возможно, они добились бы каких-то настоящих успехов.

— А им дадут добиться настоящих успехов?

— Совершенно верно. Вся политика Всемирного совета по отношению к Ист направлена на то, чтобы они, не дай бог, не отступили от тех правил, по которым живут теперь. Без Ист, без сегодняшней Ист, у мирового сообщества появится слишком много проблем. Ну представь себе, что здесь возникнет какая-то собственная элита, которая откажется принимать промышленные отходы, в том числе ядерные, со всего мира. Да что ядерные! Вон твоя оппонентка в «Серебряном окне» представилась работницей станции очистки канализационных стоков из Европы. Помнишь? Так вот им достаточно будет перекрыть одни только сточные трубы, и Европа просто вся поплывет в океан на этой ароматической волне. А если прервется поток ресурсов, которые мы отсюда беспрепятственно выбираем? Ну это значит вообще цивилизации конец! Так что надеяться на какие-то перемены в отношении Всемирного совета к Ист абсолютно не приходится. И сами ориентальцы не способны и не хотят что-либо менять в своей жизни. Еще уехать отсюда, как тот официант, — да, некоторые хотели бы, но переменить что-то здесь, в Ист, — никогда. Поэтому не мучай себя и не переживай за них. Они по-своему счастливы. Я тебе тогда сказала, что ты никогда не видел столько несчастных. Но это с нашей точки зрения. А ориентальцы в большинстве убеждены, что они вполне счастливые люди.

Элен помолчала и вздохнула.

— Хотя знаешь, Дидье, это все я говорю не столько тебе, сколько самой себе. Я здесь уже два года, а так и не стала такой вот... Гнойер. И все пытаюсь найти в них что-то положительное, за что еще можно зацепиться и попытаться пробудить в них понимание невозможности такого существования.

— Ну, знаешь... после всего, что ты сказала... пробудить в них понимание — это значит им же сделать хуже. Это все равно как безнадежному больному рассказать, что он обречен. Переменить своего существования ориентальцы никогда не смогут — кто им позволит это сделать? — так лучше уж жить без понимания необходимости перемен, чем понимать, что перемены невозможны.

— А если возможны? — Элен пристально посмотрела на Дидье.

— Что ты хочешь сказать? — Дидье тоже оглянулся на нее.

— Понимаешь... этих людей, ориентальцев, нельзя убедить, что их жизнь... это не жизнь. Но их можно попытаться спровоцировать на что-то такое, что сделает невозможным пребывание здесь иностранцев. А уже безо всех этих Гнойеров–Бергельсонов, без их телевизионного дурмана, у ориентальцев появится шанс выйти из нынешнего оцепенения, воскреснуть. Те, кого ты видел на телевидении, это еще не все ориентальцы. Хотя большинство, к сожалению, таких. Но встречаются среди них и люди, мыслящие совсем по-другому. А вернее, просто мыслящие. В отличие от этой безумной телемассовки.

— Но, Элен, ты же сама только что говорила, чем это чревато для остального мира. Значит, сточная труба из Ист повернет на вест? — с удивлением спросил Дидье.

— Я говорила так, как к этому принято относиться у нас. Но ты же, наверное, понимаешь, что большинство благополучных обывателей, жителей наших так называемых цивилизованных стран, — это, в сущности, те же самые ориентальцы. И те и другие не мыслят жить как-то по-другому. Потому что вообще не умеют мыслить. Нашим точно так же внушили, что Ист это что-то вроде собственного их зверопитомника для обеспечения цивилизованных буржуа мясом и шкурками. Да, сегодня они думают так, а завтра наши местные Гнойеры в связи со сменившимися обстоятельствами внушат им думать иначе, и они не моргнув глазом примут новые правила.

Больше Дидье ничего не спрашивал. Остаток пути он прошел, уже накрепко погрузившись в свои раздумья.

Элен довела его до отеля, но сама, сославшись на занятость, в номер к себе не пошла. Они условились, что завтра утром Элен проводит его на вокзал.

— Шеф на днях уезжает в Париж, — сказала Элен. — Но он поручил нам с Вансом быть твоим тылом, резервом, готовым по первому же знаку оказывать тебе всяческое содействие. Так что будем на связи. Имей в виду, если возникнут какие-то недоразумения, сложности, мы всегда наготове.

Ничего для Дидье более невыносимого, чем «мы» и «нам с Вансом», Элен в эту минуту сказать не могла! Настроение у него сделалось хуже даже того отвратительного, с каким он приехал в Ист. Он собирался на прощание сказать Элен что-нибудь такое подчеркивающее его к ней неравнодушие — что-нибудь доброе, ласковое, может быть, даже многозначительное, — но теперь уже нечего было и думать об этом.

— Ты знаешь... я прошу, ты завтра не утруждайся этими проводами. Не бог весть какая экспедиция... К чему суета? Вокзал рядом, я прекрасно доберусь сам. — Дидье старался говорить как можно непринужденнее, жизнерадостнее, но, как обычно в таких случаях, это лишь сильнее подчеркивало его обиду.

По лицу Элен пробежала тень сожаления. Казалось, ей хотелось искупить как-то доставленную Дидье печаль: ободрить его каким-то нежным словом, поцеловать, может быть. Но она удержалась и от того, и от другого и лишь сдержанно пожелала ему счастливого путешествия.