Счастливый человек

Короток сезон летне-осенней охоты для охотника-любителя. Только-только по болотно-луговой дичи в конце июля походишь, как она уже твердо встанет на крыло и через месяц улетит на юг. Тетеревиных выводков да рябчиков в августе далеко не везде обнаружишь! А к началу октября у нас, на Северо-Западе, и утку-то днем с огнем обыщешься. Правда, подоспеет к этому времени охота на зайца и лису, но без хорошей гончей собаки это даже не пол-охоты, а то и не четверть вовсе.

Что уж говорить о десяти днях весенней охоты по перу! Тут и говорить не о чем: не успеет начаться, так уж ей и конец. Да еще погода внесет свои коррективы, и получится иной год, что гусь к открытию охоты уже пролетит, а вальдшнеп из-за морозных ночей поотстанет. И остается у охотника одна дичь — весенний селезень. Но и такому раскладу наш охотник рад бывает беспредельно, потому что охотимся мы не тогда, когда надо бы, а когда позволяет работа да есть свободное время.

В каких только ситуациях не побывает охотник за два-три десятилетия своих походов и засидок с ружьем. Каких только случаев не соберет в свой багаж. Если бы каждый забавный эпизод весил хотя бы несколько граммов и можно было бы сложить их все в один охотничий рюкзак, не поднять бы этот рюкзак самому большому силачу.

А потом долгой зимой достает воспоминания охотник из своей памяти, перебирает случай за случаем, чему-то смеется сам с собой, удивляется ничем не объяснимым промахам, вспоминает удачные выстрелы, переживает заново радость от того, как заманил, облапошил, объегорил, обмишурил зверя или птицу, оказался проворней их и догадливей, проявил предусмотрительность и быстроту реакции.

Да нет, не выстрелы свои вспоминает чаще всего охотник! И не количество добытой дичи. А снится ему зимой, как ранним ноябрьским утром, еще почти в полной темноте, входит он в лес. Гулко капает с голых веток накопившаяся за ночь влага, все более становятся различимы лапы елей, проявляется среди деревьев и ведет в глубь лесной чащи едва заметная тропинка. Мягко пружинят под сапогами упавшие и запревшие от осенних дождей листья. И даже запах этой листвы различает во сне охотник. Тишина и покой. Только гончая его все крутится и крутится: сначала вокруг охотника, потом уходит от него дальше и дальше, обыщет невысокие ельнички, пройдет вдоль опушки, забежит на знакомые места, где уже поднимала когда-то зайца.

— Началось, — шепчет во сне охотник, и щемящая тоска вместе с радостью наполняют его сердце.

Но вот проходит зима, сменяет мартовское солнце февральские метели, и пошел счет неделям и дням до открытия весенней охоты на селезня. Постепенно все более заменяет суета подготовки к сезону размеренный зимний быт. Проверяются амуниция, запасы патронов, мелкие охотничьи принадлежности: манки, свистки, фонарики, батарейки, фляги, зажимы и прочее. В который раз все это раскладывается и собирается вновь. Потом начинаются взносы, путевки, разговоры: куда, когда, с кем? Нетерпение!

И вот наступает утро открытия. Задолго до рассвета, одетый и снаряженный, выдвигается охотник к заранее облюбованной протоке, озерцу или болотцу. Затемно, где-то осторожно ступая по переброшенным через ручей стволам деревьев, где-то проходя по ноздреватому льду, огибая слишком топкие места, выбирается охотник к заранее определенному месту своей засидки. В полной темноте расставляет чучела, стараясь не спугнуть уток, которые притаились невдалеке, за изгибом реки. Осторожно ступая, чтобы не чавкала вода под сапогами, возвращается он к тому месту, где, замаскировавшись, намерен стоять или сидеть, поджидая серый рассвет.

Наступают самые томительные минуты ожидания. Посылаются в стволы заранее приготовленные патроны для ближнего и дальнего выстрела, одевается манок на шею, чтобы можно было быстро его подхватить свободной рукой, поправляются шарф и шапка. Зябко поутру! И выпить бы чайку горячего, а уже никак: в любой момент может появиться дичь.

Волнителен первый услышанный свист крыльев пролетающей утки. То ли далеко, то ли рядом, но не твоя. Далеко в предрассветной тишине разносится звук от кряквы, плюхнувшейся на воду где-то за сотню метров. Уже радостно, но не этих звуков ждет охотник весной. А ждет он далекого и мерного кряка селезня, облетающего свои угодья. И только услышит эти звуки охотник, как начнет подкрякивать в манок уточкой, кто уж как умеет. Главное — приманить и не спугнуть.

Сделает селезень круг над болотцем или протокой, проверит сверху, нет ли подвоха, да вдруг (как всегда, неожиданно) с шумом сядет невдалеке. Завертит, осматриваясь, головой во все стороны. Коли заметит охотника — так сразу на крыло. Да только оборвет его взлет меткий выстрел. Перевернется селезень на спину, откинет назад зеленую голову и покажет охотнику свои красные лапки и пестро-серые матовые перья на выпуклой груди.

— С полем! — поздравит себя охотник. Много ли надо ему! Один селезень — в радость, два — восторг. А больше подчас и ни к чему.

Пройдет час-другой, затарахтят вокруг зобатые лягушки, засвистят белые кулички, гоняясь друг за другом, и утро полностью вступит в свои права. Прекратится лёт дичи, покажется за болотцем, над дальней кромкой леса полоска рассвета. Посветлеет над болотом. Пробегут минута-другая, и вот уже желтые лучи солнца прорежут серый рассвет, отразятся миллионами бликов от влажной прошлогодней осоки.

Отставит охотник ружье в сторону, достанет термос с чаем, подставит теплому солнышку свое лицо — и нет в этот момент на всей земле человека счастливее его.

Ушастый трагик

Хорошо всем известна сказка о зайце-симулянте, который сподобил медведя ухаживать за ним, притворившись больным. Однако то ли еще бывает в природе, чему свидетелями становятся многочисленные охотники. Вот какая со мной приключилась быль.

Пошли мы с моим товарищем Александром на охоту по зайцу. Взяли с собой гончую собаку. Стоял конец октября, но лес уже немного припорошило тающим снегом. Как у охотников говорится, была «пестрая тропа». Обычно по первым пестрым тропам гончие гоняют медленно, привыкают заново разбираться в следах, проходящих то по снегу, то по влажной почве. Собакам нужно время приноровиться к новым условиям. Вместе с тем это неплохо и для охотников. Есть любители паратых (скорых) собак, в основном русских и англо-русских гончих, а я так люблю неспешливых эстонок. Зверь же, как принято считать, идет с такой скоростью, с какой его гонят. Ведь гончая не потому так названа, что за зверем гонится (это борзые гонятся и настигают), а потому, что она зверя гонит, не дает ему запасть и схорониться.

Кстати, не только гончие собаки гоняют зайцев. Описаны случаи, когда росомахи нога за ногу, но не останавливаясь ни на минуту, преследуют зайца. Отбежит тот на полкилометра, сделает пару скидок, заляжет где-нибудь под кустом и думает, что оторвался от росомахи. А она тут как тут! Бывает, подойдет к зайцу, ткнет его носом, мол, что лежишь, лежебока, давай вставай, беги от меня! Заяц опять пускается наутек, и все повторяется сначала. Так росомаха с зайцем и играет часами, пока тот окончательно не потеряет бдительность. Тут-то она его и съест.

А в тот день, о котором я рассказываю, только мы зашли в лес и поднялись по тропинке в горку, как в болотце метрах в ста пятидесяти от нас подняла наша гончая зайца. Встали мы тут же на тропинке, ружья наизготовке, чуть к елочкам прижались, чтобы в глаза зайцу не бросаться. Просматривается с горушки весь голый лес как на ладони.

Бегают зайцы чрезвычайно быстро. Трех минут не прошло, как бурый заяц-беляк замелькал вдали между деревьев, нарезая во весь опор. И бежит прямо-таки на нас. Вот уже метров шестьдесят до него, пятьдесят, сорок, можно, пожалуй, и стрелять. Приготовился я свистнуть легонько. Есть такой прием у охотников. Если заяц несется во весь опор, а хочется поточнее прицелиться, нужно легонько свистнуть. И бывает частенько, что заяц остановится на полном скаку, присядет и начнет оглядываться. Вот эти несколько мгновений и нужны охотнику для точности прицела.

Оставалось уже до зайца метров двадцать пять, как вдруг исчез он, будто в воздухе растворился. За деревце, за куст забежал и пропал в одну секунду. Ни справа, ни слева его не видать, назад тоже не поворачивал.

Но знаю я заячьи хитрости! Вбок он ушел. Прикрылся бугорками с растительностью, протянувшимися чуть ниже тропинки, и стал меня по дуге обходить. Видимо, заметил-таки. Чем-то мы себя выдали или слишком уж выделялись на фоне деревьев.

Стараясь не шуметь, стал я тихонько спускаться с пригорка. Смотрю внимательно вдаль, не перепрыгнет ли заяц тропинку. И вижу: выползает наш заяц по-пластунски из-под куста метрах в шестидесяти от меня. Ползет и по сторонам оглядывается. Вдруг лапы подобрал под себя, одним прыжком через тропинку перемахнул и замер. А меня вроде как и не видит: прислушивается к лаю собаки, которая след выправила и все ближе к нему подходит.

Воспользовался я этим заячьим замешательством и дунул от него в другую сторону. Обежал по лощинке пригорок, оказавшийся между мной и зайцем, и пристроился аккурат между высокими холмами. Решил, что обязательно заяц здесь с одного холма на другой перейдет. По опыту знаю: хорошее место это для перехода. Товарищ мой сзади встал. Ждем.

Появился наш заяц. Не спеша, с достоинством выкатился. С вершины холма вниз немного протрусил и сел. Опять собаку слушает. Тут уж я ждать не стал. Расстояние приемлемое, дробь в стволе подходящая. Вскинул ружье и выстрелил. Заяц подскочил, я — второй раз, из другого ствола.

Только рассеялся ружейный дым, вижу любопытную картину. Стоит наш заяц в полный рост на задних лапах, спиной к березе прислонился, правую переднюю лапу к груди прижал, голову на грудь опустил и уши повесил. Стал потихоньку на землю по стволу сползать. Кончена жизнь.

Я даже ружье перезаряжать не стал. Такую театральную сцену было жаль портить. Повернулся к Александру.

— Каков! — говорю.

И в этот момент заяц как ни в чем не бывало вскочил на ноги и со всего маху понесся поперек лощины к другому холму. За ним — моя подоспевшая гончая метрах в двадцати. Упал я на колени, чтобы товарищ мой меня выстрелом не задел.

— Стреляй, — кричу, — Сашка, через меня! Бей!

Но куда там! Опять два выстрела и опять мимо. А заяц уже через холм перемахнул, и только мы его и видели. Как я дважды не попал в сидящего зайца — до сих пор ума не приложу. Через час гончая к нам вернулась. Где-то и ее обхитрил ушастый трагик.

Ну что тут скажешь? И среди зверей случаются великие актеры. Догнал бы такого — может, Оскара вручил!

Добычливое место

У каждого охотника есть свои излюбленные места охоты. А среди них — особенно добычливые. И знает охотник, в какое время года какое место надо посетить, чтобы наверняка выход не оказался пустым. Хотя случается и такое: проходишь весь день, и все напрасно. Однако я люблю повторять как аксиому: на охоте шанс бывает всегда. Только нужно быть к нему готовым и уметь им воспользоваться. Пролопушил, проморгал подъем птицы, проахал зверя, не подготовился к выстрелу, поленился заранее снять ружье с плеча — вот и пусто в рюкзаке. А такие дни, чтобы дичь валом валила, в наших северных краях бывают чрезвычайно редки.

Приметливость, опыт, знание повадок дичи и огромное терпение — вот основные качества охотника. Молодые и начинающие охотники бегают по угодьям с места на место. Все им кажется, что там и сям дичь пролетает чаще, что другую заводь утки облюбовали, что в ельнике за протокой чаще рябчики свистят. А перейдут туда, где, как им казалось, дичи больше, а зверь или птица на прежнее их место и явится. Не любит охота суету. И суетливых людей дичь не любит.

По себе замечал не раз. Вот собираешься задолго на охоту, «накрутишь» себя. Все кажется, только добеги до заветного места, наверняка там уже дичь сидит, тебя поджидает. В таком возбужденном состоянии выйдешь на охоту, а в лесу пусто, будто и не было никого. Тишина, и всё.

Даже среди пожилых охотников встречаются непоседы. Внутренняя энергетика у них такая! Шалаши, засидки — не для них. Подождут час и начнут по угодьям рыскать, с места на место переходить, за дичью бегать. И другим мешают, и сами редко с дичью встречаются. А то вообще грудок разведут, знакомых обзванивать начнут. Ну какая дичь при этом к ним выйдет! Разве только сдуру.

Есть у птиц свои воздушные трассы. Будто дороги проложены в воздухе, и десятилетиями, из поколения в поколение летают они этими трассами. Здесь — между двух высоких берез, там — справа от корявой сосны, в другом месте — по кромке заводей, потом — над зарослями высокого камыша. На том и стоит охотник, что, приметив эти особенности, выбирает место засидки так, чтобы оказаться или рядом с воздушными дорогами, или там, где птица любит сесть и оглядеться. Лесной голубь вяхирь — на определенных деревьях с краю поля, где растет гороховая смесь; рябчик в августе — там, где черничник усыпан ягодами, а в сентябре — где мелкий березнячок на болотце граничит с пригорками, заросшими темными вековыми елями. У уток тоже есть свои излюбленные места. Выйдешь на протоку и не увидишь ни одной, а посидишь часок тихонько, и на вечерней зорьке начнут вылезать они из крепких мест на чистую воду. Но тоже не везде.

Была у меня осень, которую я вообще провел на одном месте. Шесть недель подряд в августе и сентябре выезжал я по субботам на протоку, подходил на рассвете почти к самой воде, садился у маленькой заводи под невысокую березку и ждал уток. И каждый раз возвращался домой с тремя, а то и с пятью утками — кряковыми, чирками, свиязью или гоголем. Чем им так нравилась эта заводюшка, изрядно затянутая ряской, понять невозможно. Ведь были и дальше по протоке такие же заводи или даже лучше — на мой взгляд, а нравилась им эта. Даже рябчики подлетали почему-то именно к ней и садились невдалеке на тонкие березки. Не один год охотился я на той протоке.

Однако самое добычливое место охоты располагалось чуть дальше — там, где к протоке с двух сторон подходил сосновый лес. Берега сужали протоку до простреливаемых насквозь пятидесяти метров. После этого «бутылочного горлышка» протока начинала петлять и теряться среди топкого широкого болота, заросшего кочкарником и кишащего гадюками. Почему-то не любили утки летать напрямик через это болото, а проложили воздушные дороги по его краям. «Заходили» они с болота на протоку лихим виражом, огибая выдающийся из леса полуостровок, заросший высоким кустарником. Из-за этого кустарника не виден был подлет уток. Вылетали они, как правило, неожиданно, на высоте двадцати метров над землей, прямо по верхушкам сосен. А летят утки быстро! Две-три секунды нужно им, чтобы пролететь пятьдесят метров и не встретиться с дробью!

Не с первого раза примерился я к особенности этой воздушной трассы. Поначалу опаздывал со вскидкой ружья, не успевал прицелиться, мазал, нервничал. И как не нервничать: ждешь полчаса, расслабишься волей-неволей — и вдруг, откуда ни возьмись, вылетает утка. Свист крыльев — и нет ее уже. Так и продолжалось, пока не произошел со мной один интересный случай.

Все было как всегда. Утки, в основном кряковые и чирки, нет-нет да и вылетали из-за леса. Закладывали свой обычный крутой вираж, ныряли в «бутылочное горло» протоки и успевали моментально выйти из зоны поражения. Стал я тогда прислушиваться к раннему свисту крыльев. Слышу, летит! Поднял заранее ружье, выстрелил в направлении крякового селезня, почти не целясь, и вроде бы попал. Кивнул тот носом, расправил крылья и, не совладав с инерцией поворота, со всего маху врезался прямо в середину сосны на другом берегу протоки. Упал на землю и замер, даже лапками не дрыгает.

Сел я на резиновую лодку, переплыл протоку, подошел не спеша к селезню. Дай, думаю, посмотрю, куда угодила дробь. И только наклонился над ним, как селезень, вдруг очухавшись, пустился наутек. Взмахнул крыльями, поднялся и... улетел. Понял я, что не задела его дробь, а лежал он мертво, потому что просто был оглушен.

Пришлось мне обратно на свое место переезжать несолоно хлебавши. Но на сей раз ждать пришлось недолго. Точно по той же воздушной трассе вылетает еще один селезень. Я опять стреляю, и он, как и первый, по той же траектории бьется в ту же самую сосну и в то же самое ее место. И так же, считая сучки, валится на землю.

Видимо, ударился он значительно сильнее, потому как я его успел взять в руки и осмотреть. И опять не увидел на нем ни одного входа от дроби. Очухался он уже в рюкзаке.

С той поры стало это место у меня одним из самых добычливых. И не важно было, попал ты в пролетающую утку или нет. Уворачиваясь от дроби, напуганные выстрелом, утки одна за другой теряли траекторию полета и бились в одну и ту же сосну на противоположном берегу протоки. Дошло до того, что я даже не пытался выцеливать пролетающих птиц, а нарочно с бравадой стрелял просто в белый свет. Эффект был тот же! Отдельным чиркам еще удавалось избежать общей участи, но редкая кряковая миновала «заколдованную» сосну. Впоследствии, чтобы всякий раз не мотаться через протоку и не таскать с собой лодку, мы с товарищем заранее расходились по разным берегам протоки и ждали пролета уток. Правда, тактика такая однажды чуть не стоила Александру здоровья. То ли сам он, попивая чаек, сидел чуть дальше, чем обычно, то ли инерция на вираже у той утки оказалась выше, но только ударилась она не в «заветную», а в другую сосну. Под ней и расслаблялся Александр. Утка упала ему прямо на руки, выбив из них чашку с горячим чаем. Повезло моему товарищу тогда: отделался всего лишь ожогом, а пришелся бы удар по голове, мог бы и в серьезный нокдаун угодить. На охоте и такое случалось.

Так что ищет наш брат охотник добычливые места да их примечает. Поэтому всегда у охотников в особой цене наблюдательность и сметливость. Нам бы еще чуть-чуть удачи! А сколько дичи взято и какую из них за дичь считать — большую ли, маленькую, — не главное. Мы же не мясники, а охотники!

Азарт

Интересное это состояние — азарт.

Войдешь в него и ничего больше вокруг не замечаешь, время останавливается, кровь бурлит. Только цель перед собой видишь, и всё.

Помню, пошел я в августе месяце охотиться на болотно-луговую дичь: бекасов там, гаршнепов, куличков разных. В наших краях, если места знаешь, по кошеным лугам да мочажинам их кормится видимо-невидимо, только успевай заряжать. Чаще, конечно, их невидимо, но тот денек выдался хоть куда! Тепло, влажно, ветерок небольшой; солнышко взошло, в низине парит.

И стала дичь взлетать едва не из-под каждого куста и почти что с каждой кочки. И птицы разные: бекас с хлопком поднимется и тут же зигзагами замечется, куличок с криком чуть не по верхушкам кочек прямехонько полетит. То слева, то справа, то сзади взлетает дичь. Глаза разбегаются!

Трудно охотнику сосредоточиться в такие минуты. Азарт переполняет, оттого и промахи бывают частые. Так и в тот раз. Заряжаешь, стреляешь, снова заряжаешь, опять стреляешь. Дичь подобрал, снова патрон в ствол посылаешь. Надо бы остановиться, охладить пыл, да куда там! Никак. С кочки на кочку перепрыгиваешь и палишь прямо из двух стволов.

В такие минуты и не заметишь, как все годные патроны выйдут. Заряжаешь тогда чем попало, что под рукой. Гайки, винтики, мелкие монеты, сор металлический — все годится, все в ствол идет, и тем палишь.

Чего только потом в дичи не находишь! Берешь такого бекаса, а то лучше — утку, а из них металлические детали так, позванивая, и сыплются. Даже в полете звяканье характерное бывает слышно. Сам я поначалу удивлялся: откуда это? А потом понял. Случается, попадет такой заряд с шайбами да гайками в птицу, насмерть не убьет, а под кожей застрянет или в брюшной полости накопится. Летает с этим птица годами — и здесь, и на перелетах — с юга на север и обратно. Главное, не залетать ей в места геомагнитных аномалий. Трудно ей оттуда бывает выбраться. Если сядет в таком месте, так уже может и не взлететь — магнит не пустит. Все металлические предметы в птице к хвосту ссыплются и притянут к магниту накрепко. Много птиц гибнет от таких историй. Да еще люди недобросовестные этим пользуются. Знают, где магнитные аномалии расположены, ходят собирают птиц, как грибы. Некоторые натуралисты, правда, пытаются птиц спасать. Поднимут такую с земли, крылья расправят, потрясут вниз головой, чтобы металл равномерней по телу распределился, и подбрасывают как можно выше. Какая птица сумеет на крыло встать — хорошо. Но если уж и это не поможет, дело дрянь!

А так летают перелетные птицы с металлом внутри не один год, только звон от них стоит, как от мониста. Подстрелишь такую дичь, потрясешь ее, услышишь позвякивания и сразу поймешь: где-то поднял ее твой собрат — азартный охотник, передал тебе свой привет!

Достанешь, бывает, из такого кулика то болгарскую стотинку, то турецкую лиру, то алжирский сантим. Да и дома, глядишь, нужно привинтить что-нибудь легкой крепежной мелочью. И не нашлось бы ее в хозяйстве, кабы не охота. Все охота дает: не только мясо, перо да море удовольствия, но и то, чего от нее не ждешь никогда!

Неадекватный лось

Часто случай на охоте приводит к чудным и неожиданным последствиям. Вот какая со мной вышла быль.

В прекрасный октябрьский денек пошел я охотиться на зайца с гончей. Походили мы в тот день еще совсем недолго, как вдруг взвыл мой бигль по зрячему зверю, подхватился, загудел и пошел-пошел справа налево, как полагается, против часовой стрелки. Ну, верное дело, по зайцу.

Зарядил я тут же ружье. Крупная дробь для зайца ни к чему, поэтому выбрал патроны с мелкой; в один ствол — пятерку, в другой — седьмой номер, если вдруг прямо под ноги заяц выкатится или пуганый рябчик сядет рядом.

Встал я среди густых маленьких елей. Замаскировался в них так, чтобы меня самого особо не видно было, а сектор обстрела при этом хороший имелся. Ствол ружья, как обычно, на сучок положил, жду.

Прошло минут пятнадцать. Лая гончей не слыхать, тишина. И вдруг появляется метрах в тридцати от меня лось. Да такой редкостный красавец: роста огромного, весом килограмм за шестьсот, а рога ветвистые да широкие. Как с картинки сошел!

Прошел мимо, меня не заметил. Только тут я сообразил, что мог бы такого красавца сфотографировать на телефон. Да уж поздно. Только зря я так сокрушался. Не прошло и трех минут, как выскочил откуда ни возьмись мой бигль, крутанулся около меня на лосиных следах и понесся по ним с лаем, только хвост задранный в черничнике замелькал. Не понравилось это лосю. Вижу сквозь ветки — повернул он назад, прямо навстречу собаке. Рога к земле опустил, передними ногами как будто приплясывает. Собака от него из стороны в сторону шарахается, а сама к моим елочкам отступает. Вот пойми теперь, кто за кем охотится. Вспомнилось мне как-то сразу, что у лосей гон в октябре начался. Злые они в это время и опасные, потому как территорию свою от чужаков охраняют.

Пока лось собакой был занят, меня он, судя по всему, не замечал, но как только к елочкам приблизился, так меня почуял и высмотрел. Собаку бросил, морду в мою сторону вытянул, два раза перепрыгнул с передних ног на задние, набычился и прёт прямо на меня.

Реагировать пришлось быстро! Не теряя достоинства, подхватил я ружье, в пару секунд вылетел из елочек и в три прыжка добрался до огромной ели.

Однако и лось решил от меня не отставать. Пошел напролом.

Поняв, что на ель мне одним махом не влезть, а ружье бросать охотнику как-то не пристало, я спрятался за ствол. Лось понял мой маневр и стал обходить дерево справа. Рога опустил как раз на уровень моей груди, передними ногами взлягивает, всхрапывает ежесекундно, выбирает, с какой стороны меня можно будет удачнее на рога поддеть. Я сделаю пару шагов вокруг ели, и лось — за мной. Я влево, и он влево. Я вокруг ствола, и он тоже.

И вспомнил я тут, что вообще-то я — охотник, а в руках у меня — ружье. Взыграл во мне охотничий азарт! Понимаю, что стрелять даже в упор мелкой дробью бессмысленно — только шкуру зверю почешу, но и устоять от искушения не могу. Когда еще такой случай представится?

И как только я решение принял, вмиг успокоился. Дрожь внутри моментально унялась, а план созрел. Прижался я спиной к стволу ели, в обе стороны одновременно поглядываю, ожидаю, с какой из них лось покажется. И только он голову свою из-за ели высунул, как поднял я ружье, приставил двустволку к его уху и выстрелил. Получилось, что самой мелкой дробью.

Лось поначалу только шеей дернул. Потом подождал немного, из злого сделался сразу каким-то задумчивым, склонил голову набок, как будто прислушиваясь к тому, что в ней происходит, отвернулся от меня и зашагал восвояси. И впечатление такое создалось, что выстрел ему — будто слону дробина.

Ничего понять не могу! Воочию видел, как из противоположного уха у лося сноп дроби вылетел, а часть дробин от черепа отрикошетила — и из того уха вылетела, в которое я стрелял. Хорошо, меня самого не задела: мог бы и глаз потерять! А лосю хоть бы что.

Я потом уже понял, что произошло. Влетела ему дробь в череп (всего что-то около двухсот мелких-мелких дробин). Они там, внутри черепа, от костей, рогов да друг от друга рикошетили, весь мозг в кашу превратили, а всерьез-то ничего и не повредили. Ну, может, синяков наставили да пару-тройку зубов выбили, и всё. А жизненно важных органов не задели. Ноги у лося целы, печень, сердце, желудок работают, голова на месте! Лось и пошел себе дальше. Ногами загребает, от собаки отмахивается.

Стали со временем от разных охотников чудные рассказы поступать. Невероятные какие-то! Дескать, видели они то тут, то там лося странного. Ходит веселый, довольный, жизнерадостный такой лось. На рогах у него белки сидят, шишки грызут. По спине птички бегают, в шерсти всяких мошек собирают. На голове, на самой макушке, дятел-желна сидит и голову ему долбит. А лось дятла вроде как и не замечает вовсе: ноль внимания, фунт презрения.

Я-то сразу понял, что это за диво такое. А люди удивляются: мол, лось какой-то неадекватный. А чего удивляться, он натурально без мозгов!

Заяц-задира

«Трусишка зайка серенький под елочкой скакал». Все это выдумки для детей. Нет храбрее зверя, чем заяц-беляк. А выдержке его может позавидовать любой хищник. Хитрая лиса, заподозрив присутствие человека, заберется поглубже в нору; грозный кабан, едва услышит шаги человека, пустится наутек; злой волк, только учует запах человека, бросит свой выводок волчат и уйдет за многие километры.

И только заяц будет лежать как ни в чем не бывало на облюбованной лежке, даже если мимо него в двух шагах пройдет охотник или охотничья собака. Подожмет под себя лапки и упрячет их под брюхо. А кроме подушечек на лапах, у него других потовых желез нет. Вот и не издает заяц запаха и не боится, что его обнаружат. Но сам при этом начеку.

Как-то в августе пошел я за грибами. Взял с собой собаку, чтобы погуляла в лесу — как говорят охотники, лапу набила. Походили мы вдоволь, подсобрали грибков и решили отдохнуть. Нашел я поваленную березу, толстую и уже сухую, сел ближе к корню, достал из рюкзачка сухариков. Собачку угостил, себе из термоса чайку налил, и похрустели вдвоем от души. Тем временем зазвонил телефон, я поговорил о том о сём с домашними, а собака моя все это время вокруг меня похаживала, посиживала, сухариками похрустывала.

Завершили мы привал, собрали вещи и двинулись дальше вдоль поваленного ствола. И тут как тут из-под нашей березы, только ближе к вершине, выскакивает заяц и пускается от нас наутек со всех ног. Все то время, пока мы у березы отдыхали, он под ней лежал, наблюдал за нами и ждал, что будет дальше. Вот это выдержка!

Но не только хитер и храбр бывает заяц, но и по-настоящему опасен для охотника. Тому примером может служить одна быль.

Стояла поздняя осень. Сырая, но не морозная, холодная, но не хмурая. Солнышко нет-нет да и проглядывало в течение недлинного дня. Рано поутру вышли мы с моим товарищем на охоту по зайцу с гончей. Ничего не знаю лучше, чем охота на зайца в такие дни. На деревьях листвы уже нет, звуки гона доносятся за сотни метров, запах в лесу одурманивающий.

Походили мы уже довольно долго по еловому лесу и вышли на сухое моховое болото. Прошли вглубь него метров на сто пятьдесят, подустали и сели отдохнуть. Посмотрели вдоль болота и как-то в одно слово и говорим друг другу: вот, дескать, где зайцу-то быть пристало. И тут как раз поднялся метрах в пятидесяти от нас крупный заяц и, не особенно торопясь, запрыгал в сторону леса.

Мы, конечно, все сразу побросали, гончую на след поставили и разделились. Я за гончей побежал — на тот случай, если заяц где-нибудь в другом месте решит залечь, а Александр остался ждать на месте подъема, поскольку зайцы под гоном по кругу ходят и на первом и втором круге, как правило, возвращаются к месту своей лежки.

Заяц между тем только с виду показался не прытким. Заложил он в тот день круг аж на полтора часа. Гончая за ним моментально со слуха ушла. Я как это понял, так за ними продвигаться перестал, на край леса вернулся, место заячьего перехода по опыту предположил, там и остался сторожить зверя.

И вот проходит почти полтора часа, как вдруг в полной тишине один за другим раздаются шесть выстрелов. Все с того места на болоте, где мой товарищ остался зайца ждать. Шесть выстрелов из полуавтомата «Сайги» в охоте на зайца само по себе редкость, а тут еще без всякого предупреждающего лая, неожиданно.

Подождал я немного. Должен ведь мой товарищ сам проявиться: мол, дошел зверь, готов. Однако молчит рация. Стал его вызывать:

— Прием! Прием!

В ответ только молчание. Почуял я недоброе, закинул ружье за спину и бегом к месту заячьей побудки. Издали вижу, лежит мой товарищ без движения, ружье и шапка — в стороне. Подбежал к нему, слышу, ругается на чем свет стоит, а на лбу и части лица такая красная отметина, будто по ним доской ударили.

Стал Александр подниматься на ноги, ведет его, качает. Невооруженным глазом видно, что получил не слабое сотрясение мозга.

— Что, — спрашиваю, — произошло?

А вот что!

Сидел он больше часа на осеннем солнышке, пригрелся и... задремал. Вдруг слышит, будто где-то конь скачет. Открывает глаза, а прямо на него по тропинке несется огромный заяц, на полтора метра вверх подпрыгивает, уши еще выше подлетают. И несется что есть мочи, дороги не разбирая.

Схватил Александр ружье и со сна подряд в зайца шесть зарядов выпустил, а больше в магазине в тот раз и не было. Шесть раз выстрелил, ни разу не попал. И даже дробиной зверя не задел.

А заяц все ближе, по-прежнему прямо на него скачет.

— Подумал я, — говорит Сашка, — что надо подняться с кочки, встать во весь рост. Может, увидит меня, отвернет в сторону, а не то все пять килограммов живого веса в меня так ведь и воткнутся.

Показал он себя зайцу в полный рост, только проку от того не возникло. Врезал ему заяц по лицу — чем только, не разберешь — на полной скорости со всей своей заячьей энергией. Александр в результате почувствовал себя неважно, привалился к кочке и ненадолго отключился. А заяц так себе и ускакал.

Помог я товарищу подняться, вырубил ему корягу, чтобы опирался на нее при ходьбе, и направились мы в обратный путь к машине. На полдороге нагнала нас наша гончая. Такой дружной компанией мы и прибыли в больницу — здоровье проверить. Посмотрел на нас врач.

— Кто это его? — спрашивает.

— Заяц, — говорю. — На охоте отделал. Только никому не рассказывайте.

Не поверил эскулап. Видимо, не охотник был. Но кому-то из местной газеты проговорился, и через день по всей нашей волости люди обсуждали статью «Охотник побит зайцем».

Надо ли говорить, что таким заголовком было нанесено оскорбление всем охотникам нашего районного охотничьего общества. Многие коллективы со своими лучшими собаками отправились ловить обидчика. Но только все впустую. Многих зайцев постреляли, многих погоняли, еще больше перевидели, да все не то. Канул наш заяц как в Лету. Впрочем, правду сказать, пара-тройка охотников обращались в тот год в больницу с характерными травмами, но сообщить, как и где их получили, решительно отказывались.

Дело, конечно, уже прошлое, а только я все думаю: почему зайцы от собак-то бегают с такой боксерской подготовкой?!

Агента звали Вяхирь

Ранние весны в наших краях редкость. Однако когда такие случаются, многие птицы появляются несколько раньше обычного, дней на восемь–десять. Этого хватает для того, чтобы раньше сесть на гнезда и вскоре уже заботиться о потомстве.

Для охотника ранняя весна не всегда хороша. Как предугадаешь время прилета и пролета дичи? Погода в северных краях настолько непредсказуема, что и за две-три недели невозможно бывает понять, как теплый апрельский ветерок будет противодействовать утренним заморозкам. А то и в начале мая случится настоящая метель.

Произошло так, что, несмотря на вроде бы раннюю весну, охоту в тот год открыли только в мае. Весь охотничий сезон провел я на старых, заброшенных торфяных каналах. Они тянулись по открытой местности вдоль раскисших дорог, огибали сухие торфяные болота, забирались в лесные массивы, выходили к небольшим озерцам. Среди них были широкие и глубокие, с открытой водой; были совсем узкие, не шире двух метров, заросшие растительностью и заполненные всяким лесным сором. Весной там появлялись утки разных пород. Кряковые в основном предпочитали каналы пошире, чирки — маленькие оконца чистой воды в канавах и среди кочкарников. А там, где образовывались разливы, частенько можно было увидеть гоголей.

Сезон подходил к концу, когда я среди дня, пока еще было относительно тепло и пригревало солнце, выбрался на узкие канавы с целью подкараулить чирков. Очень я любил этих маленьких доверчивых уточек (кстати говоря, очень вкусных) за удивительно красивый наряд селезней. Присмотрев место под высокой елью, стоящей прямо на краю канавы, я смастерил нехитрую засидку, маскирующую меня только со стороны подлетающих птиц, и уселся у воды на ствол упавшего старого дерева. Сзади меня прикрывала густая прибрежная растительность. Сидеть скрючившись предстояло долго, и вскоре я пожалел, что не захватил из дома складной походный стульчик.

В ожидании подлета птицы никогда нельзя расслабляться. Оружие должно быть наготове всегда и не стоять в стороне, а находиться в руках. Поэтому, сидя на стволе, я держал свою тулку за цевье повыше курков. Приклад ружья упер в ступню, чтобы лишний раз не мочить, а дуло смотрело в небо, точнее, вдоль ствола ели, под которой я обосновался. Тут и произошел случай, который, как оказалось, определил весь сезон моей будущей летне-осенней охоты.

По сути, я сидел на корточках, изрядно отклячив в сторону прибрежной растительности свой афедрон. В него я и получил неожиданный, сильный и болезненный удар. Помимо удара, меня еще кто-то и больно ущипнул, зашипев, как десять змей.

От испуга я резко дернулся, палец сорвался с цевья на спусковой крючок ружья, и оно выстрелило прямо в нависшие надо мной еловые лапы. На сор, полетевший сверху, я и внимания не обратил. Быстро обернувшись, удивился, что не увидел обидчика: как и раньше, высокая и густая растительность подходила прямо к бревну, на котором я сидел. Перезарядив ружье, я медленно раздвинул стволами траву и буквально в метре от себя увидел притаившегося в ней крупного лебедя. Он не собирался убираться прочь, а выказывал явное намерение разобраться со мной по полной программе.

Надо знать повадки лебедей, чтобы полностью оценить, насколько это конфликтная, безжалостная и злобная птица. Есть множество свидетельств, что там, где поселится и совьет гнездо лебедь, он уничтожит гнезда всех птиц и всех вылупившихся птенцов, не пощадив буквально никого. Так что мне довелось подвергнуться обычному с его стороны нападению. Впрочем, этому лебедю я оказался в результате весьма благодарен, и вскоре вы поймете почему.

Драться с лебедем не входило в мои планы, да и поврежденное место требовало неотложной заботы. Я понял, что менять засидку придется мне. Стараясь не поворачиваться к лебедю спиной, я закинул за спину рюкзак, схватил другой рукой пластмассовую седушку и ружье и стал пятиться, не выпуская лебедя из виду.

Тут-то я и заметил среди сора, упавшего с ели, средних размеров гнездо, сантиметров сорок в диаметре. Видимо, оно было сбито моим случайным выстрелом и упало с высоты метров десяти–двенадцати. Рядом с гнездом лежал убитый крупный голубь-вяхирь, а около него сидел нахохлившийся подросший птенец. Судя по всему, птенцу было дней двадцать от роду, и через пять–семь дней он смог бы уже совершать самостоятельные полеты. Когда я взял его в руки, он со страху даже не пищал и не сопротивлялся. Папашку его — а, судя по времени суток, на гнезде должен был сидеть самец — мне пришлось забрать и употребить потом в кулинарных целях, а птенца я аккуратно поместил в небольшую корзиночку и опустил в рюкзак.

Вечером, вернувшись с охоты, мне пришла в голову идея, основанная на рассказах одного старика, в детстве знавшего основателя династии дрессировщиков Анатолия Дурова. Этот прославленный артист был другом его отца и научил моего знакомого дрессировать голубей довольно простым способом: не давать им долго еды, а потом кормить с рук. По словам Бориса Иосифовича, успех был грандиозным!

Мысль о необычной охоте родилась сразу. Я решил повторить эксперимент Дурова и за неимением лучшего посадил птенца в клетку из-под кроликов, хранившуюся у меня на чердаке. Вяхирь был уже довольно большим, мог есть обычную пищу — крупу, кукурузу, семена растений, хлебные крошки, но поначалу от еды отказался. Пришлось ему устроить голодную диету по всем правилам на два с лишним дня. Этого оказалось довольно, и все случилось так, как описывал мой знакомый. В течение месяца вяхирь превратился в совсем ручного. Уже в июне я выпускал его из клетки, он облетал территорию дачного участка по какому-то только ему известному маршруту и вскоре возвращался ко мне. Я дал ему простое родовое имя — Вяхирь.

Между тем наступила середина августа, открылась охота по перу. В том числе и на вяхирей. Где их искать в это время, я отлично знал по опыту. Время и траектории их полетов тоже были хорошо известны. Захватив с собой клетку с моим подопечным, я часикам к десяти утра не торопясь обосновался на кромке леса, между высокими елями и раскидистыми старыми березами. За лесом расстилались фермерские поля, засеянные гороховой смесью, которую любили лесные голуби. Теперь главная интрига состояла в том, будет ли мой голубь работать агентом, приглашающим своих сородичей присесть рядом, или улетит с ними по зову природы.

Выпустив питомца из клетки, я стал наблюдать за ним в бинокль. Промчавшись между елями и поднявшись на значительную высоту, он сделал круг над полями радиусом с полкилометра и скрылся с моих глаз за лесом. Через несколько минут он показался с другой стороны, еще раз облетел поле, затем поднялся ввысь и две-три минуты планировал, снижаясь и ловя потоки воздуха. Проделав такое упражнение пару раз, голубь подлетел к одной из елей, стоящих рядом со мной, сел на самую ее верхушку и загукал, как обычно это делают вяхири, подзывая собратьев. Не прошло и получаса, как к нему стали присоединяться дикие вяхири.

Ну и охота была у меня в тот год до самого конца сентября! Никакая кряковая подсадная не сравнится с моим подопечным голубем. В разных местах выпускал я своего агента, и везде его находили сородичи, садившиеся на соседние ели или березы и становившиеся моей добычей. Бывало, одним выстрелом добывал я двух, а то и трех голубей. В азарте брал я в день по десятку вяхирей, что для наших мест совсем не мало — все же не Краснодарский край и не Ростовская область. Главное было не задеть выстрелом своего агента.

Однако именно это и произошло однажды на исходе сентября. Конечно, случайно. Конечно, в азарте. Просто перепутал в густом лапнике ели своего и чужого, а как умеют лесные голуби прямо на глазах схорониться среди ветвей, знает только тот, кто не один час своей жизни провел на этой занимательной охоте.

Чучело моего выкормыша и сейчас стоит у меня на шкафу. А под ним на деревянной табличке выжжена надпись: «Агент Вяхирь».

Вежливый помощник

Если вы решили, что это рассказ о товарище охотника, то подумали правильно. Только речь пойдет не о человеке, а о собаке.

Охотничья собака для охотника — и товарищ, и помощник, и еще то, что не выскажешь словами, если составляет она с хозяином единое целое. А когда собака к тому же вежливая, то цены такой собаке просто нет. Существует такое понятие у охотников применительно к собакам — вежливая. Подобная собака не будет впустую задираться с сородичами, не станет с бессмысленным лаем носиться по угодьям. Если вежливая легавая найдет дичь в густом лесу и не в виду охотника, то не будет просто стоять над ней как вкопанная, а придет к хозяину «с докладом», даст понять тому, что надо следовать за ней, подведет охотника к дичи и покажет, где та сидит. После удачного выстрела вежливая собака так аккуратно возьмет добычу и подаст хозяину, что не помнет у птицы ни единого перышка. Вот какая она — вежливая собака.

Однако мой пес — бигль — был гончей, а не легавой. В охоте по зайцу никакой особой вежливости вообще не требуется, а находил и «будил» зверя он настойчиво и исправно. Он без устали мог гонять зайца, но совсем не прочь был сплавать и за уткой или куличком, приносил после выстрела рябчика. При этом он умел по команде затаиться рядом со мной и ждать все то время, которое я насвистывал рябчику на манке душевную мелодию. Конечно, мне еще в щенячьем возрасте пришлось с ним поработать над подачей, но я видел, что ему это нравится.

Чутьем же ни одна легавая не сравнится с хорошей гончей. Мой пес чуял уток издали — даже тех, которые прятались в зарослях камыша или среди кочкарников. Он поворачивался в их сторону всем телом и показывал мне направление, в котором следовало искать кряковую или чирка. Он не лез по своей инициативе в прибрежные заросли, как это сделали бы лабрадоры, без команды не выказывал уткам никакого предпочтения, но считал своим долгом уведомить меня, что на воде кое-кто есть. Сколько раз я вообще мог бы потерять свой трофей или упустить подранка, если бы не исключительное чутье моего ушастого друга.

Я не вполне верю охотникам, которые утверждают, что их собака (все равно какой породы) стала прекрасно работать буквально с шестимесячного возраста. Да, страсть к охоте у собаки проявляется рано, но это еще не настоящая работа. В этот срок взросления собаки самое время проявить хозяину свои такт, настойчивость и терпение. Важно, с одной стороны, заставить собаку слушаться, а с другой — не переборщить с дрессировкой, дать возможность проявляться ее страсти.

По моим наблюдениям и опыту собака начинает хорошо работать только с двух лет. Откуда-то вдруг, в момент приходят выдержка, послушание и тандемный характер поиска дичи, основанные не только на тренировках по натаске или нагонке, но и на понимании самого процесса охоты.

У моего бигля, как и у других моих собак, лучшие его качества тоже стали проявляться только с третьего сезона охоты. Среди прочих его достоинств вдруг оказалась и вежливость, которая проявилась не сразу и с совершенно неожиданной для меня стороны. Об этом и пойдет речь ниже.

Охоте по зайцу, которая начинается в наших краях только в середине сентября, предшествует охота по перу. В основном это утиная охота. Я постоянно брал своего бигля на утиные охоты, в засидки и походы по болотам и речкам. Осенью любил пройтись вдоль канав на заливных лугах или провести вечернюю зорьку у живописного озерца, заросшего по краям осокой и камышом. Раскинув парочку чучел, я садился в сторонке с минимумом маскировки и в ожидании уток любовался ранним осенним закатом.

В один из таких дней и приключилась с нами интересная быль.

Теплым сентябрьским вечерком мы поджидали уток у озера. Я никогда не привязывал своего пса, да он и не уходил от меня далеко, понимая, что охотимся не на зайцев и в полаз идти не нужно. Сейчас он то сидел рядом, то лежал буквально у ног.

Между тем охота могла состояться, потому что утки на озере были, но пока к нашему берегу не подплывали, несмотря на мое подманивание и выставленные чучела. Во всяком случае, я уток поблизости не замечал. Время текло, и под вечерним теплым солнышком я чуток задремал и не заметил, как мой пес отошел от меня и скрылся из глаз.

Очнувшись от дремы и не увидев бигля рядом, я негромко свистнул пару раз, но, не получив ответа, встал и тихонько направился вдоль берега. Я бы сразу и не разглядел его, если бы по охотничьей привычке не оглядывал на всякий случай прибрежную растительность. Там среди кочкарника и травы я увидел своего пса, который сосредоточенно смотрел в одну точку. Проследив за его взглядом, я не заметил на глади озера ни одной утки или вообще какой-либо птицы. Я позвал его с собой. Пес не отреагировал, не тронулся с места, а я не стал настаивать и ушел к своей засидке.

Прошло минут десять–пятнадцать, как вдруг с того места, где находилась собака, послышались всплески, кряканье и хлопанье крыльев. Я схватил ружье и мигом приготовился к выстрелу, ожидая, что из травы взлетит или выплывет на чистую воду утка. Однако шум вдруг прекратился. Я встал, повернулся вполоборота в том направлении, где происходило что-то непонятное, забеспокоился и хотел было уже снова подойти к собаке, как вдруг увидел любопытную картину.

Направляясь ко мне, по тропинке вдоль берега шел мой бигль. За шею он держал кряковую утку, которая, оцепенев от испуга, передвигая свои перепончатые лапки, сама шла сбоку от него. Только голова утки смотрела на девяносто градусов вбок. Пес высоко и гордо держал свою голову, как гвардеец на параде, в связи с чем утке пришлось выпрямиться и вытянуться в струнку, точно балерине, стоящей на пуантах. Она, видимо, настолько была ошарашена происходящим, что даже не думала сопротивляться. Единственно, походка ее была какая-то неровная, как у подвыпившей девушки.

Мой пес вежливо, но настойчиво вел свою подругу ко мне, изредка подталкивая ее своей мощной грудью и стараясь сохранять прямолинейность движения. В его намерения явно входило познакомить нас с уткой с соблюдением всех правил этикета.

Утка подошла ко мне и как будто даже поклонилась и сделала книксен. Возможно, конечно, у нее просто подкосились ноги, так что мне пришлось ее тут же подхватить. Очнулась утка от оцепенения только в моих руках. Она захлопала крыльями, и я от неожиданности выпустил ее из рук. Однако удрать ей все же не удалось: пес схватил ее за шею, теперь уже придушил окончательно, положил утку у моих ног и с укоризной на меня поглядел. Пришлось мне перед ним извиниться за нерасторопность. Я положил добычу в рюкзак, а пес отправился снова вдоль берега, теперь уже в другую сторону. Затихорившись, я с интересом стал ждать дальнейших событий, которые и случились уже более чем через час.

Все повторилось в той же последовательности. Мой бигль опять притаился недалеко от меня в прибрежной растительности, по брюхо в воде. Чутье подсказало ему, что где-то там, в траве, находилась одна, а может быть, и несколько уток. Набравшись терпения, он снова долго ждал того момента, когда очередная подруга окажется в зоне его досягаемости. И дождавшись, мастерски схватил еще одну кряковую. Через пару минут я второй раз за вечер наблюдал исключительную сцену: пес подводил ко мне новую утку точно так же вежливо, как он проделал это с первой.

С тех пор события того дня повторялись неоднократно. Кое-кто, возможно, и пожалел бы, что его багаж пополняется без выстрелов: вроде где же тут охота? Однако была бы в этом и доля лукавства: сцены, которые довелось бы им наблюдать, искупали всё. Редко у кого найдется собака, которая настолько вежливо обращалась бы с дичью, как мой пес. Он ведь не только приглашал уток ко мне в гости, но и сопровождал их. А те как будто по доброй воле шли пообедать к столу, на котором главным блюдом служили они сами.

Видимо, вежливость действительно способна творить чудеса!

Бобер-летяга

Всем хорошо известны живущие в природе белки-летяги, которые, умело планируя, перелетают с дерева на дерево на довольно приличные расстояния.

В отличие от белок, бобер-летяга практически неизвестен широкой публике и даже научной общественности. Этот подвид распространился пока только в определенной местности, где наблюдать полеты бобров-летяг можно в основном в вечернее время или в очень ранние утренние часы. О местах, где это происходит, я пока умолчу.

Вообще, европейский бобер испокон веков живет и здравствует на территории России. Однако лет около сорока тому назад в наших краях был расселен и канадский бобер. Он значительно, раза в полтора, меньше европейского, килограммов на десять легче, что имеет значение для высоты и скорости его полета. Он обладает черным, а не бурым окрасом. При этом канадский бобер исключительно плодовит, почему в короткие сроки расплодился по всей стране и стал активно спариваться с европейским бобром.

Уже много лет бобры наносят существенный вред лесному и водному хозяйству. Плотины, которые они строят очень основательно, перегораживают речки, мешают нересту рыб, заболачивают луговины, существенно меняют экологию местности. Не встречая сопротивления в природной среде, обнаглевшие бобры выходят из рек прямо на улицы крупных городов и даже огрызаются на прохожих, мешающих им нежиться в траве на краю речки или пруда.

Если мне не изменяет память, осенью 2010 года по телеканалам прошел репортаж из какого-то небольшого города Центральной России, где бобры стали подрезать и валить вековые деревья, высаженные прямо в центре города вдоль реки. Напротив двух-трехэтажных домов, рядом с двухполосной заасфальтированной улицей, в месте, где вечерами любили гулять жители этого старинного городка, несколько семей бобров регулярно портили городской пейзаж. Каждое утро горожане замечали одно, а то и два дерева, поваленные верхушками в воду. Не спасало даже то, что стволы уцелевших деревьев обматывали колючей проволокой.

Надо сказать, что далеко не каждый охотник соблазнится добычей бобра. Шкуры зверей сегодня не представляют ценности, поскольку сбор их централизованно не организован и охотнику не выгоден. Мясо бобра имеет свой круг любителей, совсем не великий. Однако как трофей бобер, конечно, занимает свое место в пантеоне объектов охоты, и каждый серьезный охотник брал бобров не однажды.

Стрелять бобра на воде — пустое занятие. Если даже ты удачно попал, бобер моментально тонет, и найти его на дне в тине и болотной жиже очень непросто. Вряд ли найдется такой смельчак, который, хоть однажды увидев зубы бобра, опустит руку в воду и попытается обнаружить в густой, грязной воде, возможно, лишь раненого бобра. Лишиться части руки в таких негигиеничных условиях никому не доставит радости. Применять якорьки тоже бессмысленно, потому что чаще всего вытащишь кучу всяких корней, затопленных веток, палок, кочек и прочей дряни, если вообще не потеряешь сам якорь в «мертвом» зацепе.

Ввиду указанных соображений бобров добывают, когда они вылезают на сушу, чтобы полакомиться зеленой травой или подтащить к воде отрезанные ветки. Охота такая — часто вещь непредсказуемая и неблагодарная, так как невозможно сказать наверняка, вылезет бобер на сушу в этот день и в этом месте или у него на уме другой маршрут. Можно, конечно, использовать капканы, но это предполагает твое появление у бобровой хатки еще раз или два. Овчинка не стоит выделки.

Охота на бобра открывается в октябре, когда уже уток на протоках и каналах встретишь далеко не каждый день: местные утки начинают группироваться на больших водоемах перед отлетом на юг, а пролетные северные не ежедневное явление. Бывает, просидишь на протоке весь вечер или утро и не то что не выстрелишь, но даже не увидишь летящей утки. В такие часы невольно обращаешь внимание на других представителей животного мира. И тогда если бобер не идет к охотнику, то уже самому охотнику приходится проявлять смекалку. Такая быль произошла и со мной.

Часто охотясь в одних и тех же местах, я оказывался около узкой протоки. Шириной она была не более двух метров, осенью зарастала ряской с двух сторон так плотно, что чистой воды посередине ее оказывалось чуть более полуметра. На вечерней зорьке или рано утром по этой протоке в обе ее стороны регулярно курсировали мимо меня черно-бурые бобры. Их хатки находились и выше, и ниже по течению.

Однажды ранним утром, когда лёт уток был из рук вон плох, я сидел у протоки и заметил, что уже несколько раз мимо меня по узкой ее части проплыл канадский бобер, сначала от хатки, потом в обратную сторону. Через некоторое время по тому же маршруту совершил заплыв еще один член их семейки. На сушу бобры и не думали вылезать, изредка ныряя и проходя часть пути под водой. Только поднимавшиеся пузырьки обозначали их подводную траекторию движения. Тут-то я и задумался над проблемой, каким же образом мне вытащить бобра на берег.

Решение пришло, как всегда, быстро.

Совсем рядом с протокой, буквально в трех-четырех метрах от воды, стояла тонкая, но высокая береза. В рюкзаке моем лежала черная капроновая веревка, такая крепкая, что с ее помощью я, бывало, вытаскивал себя вместе с лодкой на топкие плавучие берега. Еще мне понадобились несколько грузиков и изолента, которые болтались в рюкзаке, являясь обычным моим походным атрибутом.

Захлестнув веревочную петлю на верхушке березы, я с трудом, но все же нагнул ее почти что к самой поверхности воды, оставив зазор сантиметров пятьдесят. К верхушке я привязал еще один отрезок веревки с широкой петлей на конце. Чтобы веревка верней утонула, изолентой в нижней ее части приклеил грузики, а верхнюю часть петли оставил над водой. Приспособление было готово! Протянув остаток длины веревки под корягой, ставшей своеобразным «блоком», я отошел метров на десять от протоки и комфортно обосновался в своей засидке.

Я не ждал скорого эффекта и даже слабо на него рассчитывал, поэтому когда ко мне неожиданно подошел едва знакомый охотник, с радостью его поприветствовал, чтобы немного поговорить. Есть такие знакомцы у каждого охотника, часто посещающего одни и те же угодья. Встретишь его один-два раза за сезон, а то и не встретишь иной год, забудешь десять раз, как звать-величать, а увидишь — и разговоришься, будто не виделись всего-то пару дней. Обычные разговоры: где побывал, кого и сколько взял, что и в каких местах видел, вообще — что нового. Так и в этот раз: стоим разговариваем, он бородку поглаживает, я в руках натянутую веревку держу, а он ее не замечает.

И вижу я боковым зрением, что плывет в сторону моего устройства бобер. Как всегда, голова на поверхности, часть хвоста то и дело из воды появляется. Плывет споро и верно, как по знакомой водной тропе. Не останавливая нашей неспешной беседы, я дождался, пока голова и передние лапы бобра окажутся в петле, и резко отпустил веревку.

Каковы же были удивление и оторопь моего знакомца, когда в общем шуме поднявшихся веток и вспенившейся воды он увидел пролетающую над березками крупную тушу не пойми какого животного. Остолбенев, он проводил взглядом летящего бобра. Тот в верхней части траектории своего полета выскользнул из петли и продолжал далее уже свободное воздухоплавание, пока не грохнулся на землю метрах в десяти за нами, обломав при падении массу сучьев.

— Это... что? — обретя дар речи, спросил мой знакомец.

— Бобер-летяга, — как ни в чем не бывало ответил я. — Опять на заре летать повадились!

В это время с места падения бобра послышался заливистый лай спаниеля, с которым охотился мой знакомец. Когда мы подошли, бобер уже не двигался, а пес скакал вокруг, то пытаясь хватануть животное, то отскакивая назад. С учетом обстоятельств он проявлял завидную злость к добыче, явно считая ее своей.

Мы не стали разочаровывать собаку. У меня и моего знакомца оказались с собой маленькие походные топорики. Сообща мы быстро разделали бобра, и я отдал ему половину туши.

С тех пор мы с моим товарищем Александром досконально освоили новый способ охоты, раз за разом обучая бобров искусству воздухоплавания. Некоторые из них умудряются выскользнуть и упасть обратно в воду, но мы твердо знаем, что полеты завораживают своей красотой и кто попробовал один раз, обязательно захочет повторить. Поэтому у нас уже окрепло мнение, что тяга к небу скоро оформится у евро-канадского бобра на генетическом уровне.

И теперь, когда над нами с Александром проносится очередной летяга, мы встаем и прикладываем ладони к козырькам своих армейских кепи. Мы отдаем честь очередному бесстрашному любителю полетов.

Салют, бобер!

Кабан-паникер

Какими только эпитетами не награждают испокон веков кабанов. Грозные, страшные, свирепые. А я вам расскажу быль о кабане, бросавшемся в панику каждый раз, как с ним доводилось встречаться. В результате этим мы и воспользовались.

В июле месяце, только луга украсились синим иван-чаем, пошли грибы-колосовики. А за ними потянулись грибники, среди которых оказались и мы с моим товарищем Александром. Грибы в это время года, как известно, на более или менее открытых местах растут: вдоль лугов, на пригорках с мелким редколесьем — в общем, там, где земля хорошо прогревается солнцем и при этом хватает утренней влаги.

Мы отправились в грибные места, не самые близкие к деревне. Проехав от нее несколько километров по шоссе, свернули на лесную дорогу и через двести метров выбрались на участки с большими и длинными луговинами. Редкостной красоты были они в эту пору. Справа от них, в низине, петляя, протекала небольшая речушка, которую летом можно было перейти, не замочив сандалий. Весной же она разливалась на десятки метров вокруг, заходя в глубокие овраги между холмами, заросшими еловым лесом. Талой водой река подходила к луговинам, поднимаясь минимум на полтора-два метра выше своего обычного уровня. Образовывались заливные луга, которые когда-то косили, но уже давно перестали, и в последние годы высокая сочная трава стояла на них до поздней осени. В июле по всем пригоркам луговин зацвел иван-чай, а река ушла в свое обычное русло, к которому то там, то сям спускались узкие ручейки, образуя на своем пути жидкие грязевые лагуны.

Поскольку днем стояла жара, выехали мы по грибы ранним утром и к шести часам уже были на месте. Солнце только показалось из-за горизонта, и утренняя прохлада пронизывала насквозь. Трава сгибалась от тяжелой росы. Едва мы с Борисом зашли на луг, как брюки, заправленные в короткие сапоги, намокли до колен, как будто их достали из воды. Мой бигль, чтобы не потерять нас из виду, поминутно делал «свечки», подпрыгивая выше травы. То тут, то там показывалась его рыжая ушастая голова.

Обойдя луговины по краю леса и давно не чищенных лесополос, мы за два часа собрали изрядное количество подосиновиков. Трава тем временем на лугах подсохла, обходить ее по хоженым местам смысла не было, и мы направились напрямик через луг, в центре которого росла группа деревьев. Среди прочих выделялся раскидистый дуб.

Тут-то мы и обратили внимание на многочисленные покопы, оставленные кабанами. Издалека в высокой траве мы их раньше не замечали, а теперь, когда то одна нога, то другая проваливалась во взрытую кабанами почву, скрытое стало явным и навело нас на интересную мысль об охоте. Покопы были совсем свежие. Чуть ниже, ближе к реке, мы обнаружили грязевые лужи со следами лежки кабанов. От луж так несло специфическим запахом, что не оставалось сомнений в том, что кабаны пользовались ими недавно. Все вместе указывало на то, что где-то рядом расположилось большое стадо, которое почти ежедневно выходило сюда кормиться вкусными и сочными кореньями трав. Днем, отдыхая, кабаны принимали грязевые процедуры.

План у нас созрел быстро: сегодня же вечером, незадолго до заката, забраться на дуб и, пользуясь тем, что свиньи не любят смотреть на звезды, дождаться их прямо на сучьях, не особенно маскируясь. Вся надежда была на то, что, во-первых, кабаны по привычке явятся на луг, а во-вторых, что придут они еще до полной темноты.

Однако обстоятельства вмешались в мои личные планы: пришлось ехать в город, где меня задержали дела до следующего дня.

Около полуночи у меня раздался звонок. Это был Александр. Смеясь и чертыхаясь, он рассказал, что произошло с ним тем вечером. Забравшись на дуб и расположившись в его ветвях, он довольно долго любовался закатом, а поскольку встал по грибы рано и днем пришлось побегать по хозяйству, задремал. Привязаться веревкой к стволу, конечно, забыл. И вроде как во сне услышал он кабанье хрюканье и даже проснулся, но неловко повернулся на суку, не удержался и рухнул с дуба прямо на кабанов, топтавшихся внизу. Визг, гам, топот. Кто кого больше напугал, осталось «за кадром». Через минуту на лугу уже не было ни одного кабана.

Однако дело надо было довести до конца! Азарт уже захватил нас, и вечером следующего дня мы, вооружившись двумя-тремя досками, подходили к дубу. Быстро соорудили на сучьях небольшой помост для удобства сидения и стали осматривать место. Среди высокой луговой травы выделялась тропа от дуба к речке, по которой явно прошел не один кабан. По ней они, видимо, и ринулись стремглав после падения Александра. Оттуда мы и решили их ждать.

Однако охота не удалась. Ночи стояли почти безлунные, месяц едва проглядывал узким серпом сквозь перистые облака; очень скоро потемнело так, что хоть глаз коли. Мы уже решили, что после вчерашней встречи кабаны сменили место своего расположения, и стали не торопясь собираться, как вдруг я услышал внизу шорохи, топот и какое-то робкое хрюканье молодого кабанчика. Думать долго я не стал, приборов ночного видения у нас тогда не было, фонарем не посветишь, и я выстрелил картечью на звук прямо из двух стволов с минимальным интервалом. Опять визг, топот, шуршание травы, и через минуту — тишина.

Включив фонарь, мы обследовали участок вокруг дуба и вскоре пришли к выводу, что никакого кабана я выстрелами не задел. Можно было бы на этом и заканчивать наши выходы на луговину, по крайней мере до полнолуния, но недаром сметливость и приметливость отличают охотника от массы других людей. Тропа, по которой и сегодня в панике бросились наутек кабаны, стала еще утоптанней. Будто по ней мешок с картошкой протащили. Вот этим обстоятельством уже надо было воспользоваться. Упускать шанс мы не стали.

Да, легких путей охотник не ищет! Их на охоте просто не бывает. Труд и терпение чаще всего становятся спутниками охотничьего счастья. А потрудиться нам тогда пришлось.

Мне всегда было удивительно, как часто в лесу, далеко от дорог находишь предметы, которые появились там просто по необъяснимой причине. Строительные цементные блоки, унитазы, остовы старых газовых плит, барабаны от стиральных машин. Кому нужно было тащить их по лесу не один километр? В тот день мы вспомнили, что недалеко от шоссе, на краю лесной дороги видели две метровые железнодорожные рельсины.

Вот эти рельсины, пока могли — на машине, а потом волоком, оттягивая руки до земли, мы перетащили к дубу и вкопали до половины одну рядом с другой на той самой тропе, по которой сломя голову дважды уносились кабаны. Подрезав вдали немного высокой травы, мы замаскировали их, не забыв сделать это в перчатках, измазанных в сочной траве и грязи. Лишь бы не слышен был запах человека!

Вечером мы опять были на дубе. Снова ждали долго и, уже потеряв всякое терпение, в сотый раз решили, что надо заканчивать, что все было зря и на этот раз уж точно кабаны ушли, как говорится, «на дальний кордон». И все же не спешили уходить.

Уже за полночь мы услышали вдали осторожное хрюканье. Со стороны, противоположной реке, из густой лесополосы, ступая чуть слышно, кабаны выходили на луг. Медленно, по дуге обходя дуб, свиньи то приближались к нам, то удалялись. Наконец они стали где-то совсем рядом активно рыть землю, чавкая и отфыркиваясь.

Не видно было ни зги. Только слух был нашим помощником. Мы ждали момента, когда точно будем уверены, что хоть один кабан подошел к дубу на несколько метров. Ждали терпеливо и были вознаграждены. Наши ружья полыхнули почти одновременно, создав невообразимый грохот. Скажу сразу, в кабанов мы даже не целились. Просто в землю. Нам обязательно надо было их сильно напугать.

Не успели звуки ружейных выстрелов стихнуть за лесом, как с тропы послышался сначала один звонкий удар и тут же второй. Мы не стали медлить. Мощные фонари разрезали ночную тьму, и мы увидели картину, ради которой претерпевали трехдневные мытарства. На тропе, воткнувшись в рельсины, лежали два кабанчика, один на другом. Видимо, второй хотел перескочить через упавшего собрата и тоже угодил головой куда и было нами предусмотрено.

Вот что значит поддаваться панике! Как ни крепок на голову кабан, но, видимо, удары были не слабые. Два трофея стали нашей заслуженной добычей, а больше нам и не надо. Мы же не мясники, а охотники!