Штирлица придумал писатель Юлиан Семенов. Будущий писатель родился 8 октября 1931 года в Москве. Его отец, Семен Александрович Ляндрес, был убежденным большевиком. В тридцатые годы он работал заместителем редактора газеты «Известия» и входил в ближайшее окружение Николая Бухарина. Кстати, родной брат Ляндреса, Илья Александрович, тоже ходил в больших шпионах, он долго служил в органах НКВД, пока в 1936 году его не этапировали на Колыму. А вот мать Юлиана Семенова, Галина Николаевна Ноздрина, почти всю жизнь проработала учительницей истории в одной из самых обычных московских школ.

В детстве Юлиан Семенов хотел стать дирижером. Но потом он заболел кино и собрался сдавать экзамены во ВГИК. Однако против этого резко выступил его отец. Он считал, что актерство — это несерьезно. И по его настоянию сын в 1949 году поступил в Московский институт востоковедения, где вскоре близко сошелся с Евгением Примаковым и Олегом Пересыпкиным, которые впоследствии стали главными лицами российской дипломатии. Кстати, в институте Семенов всерьез и надолго увлекся боксом.

Радужная жизнь беззаботного московского студента прервалась весной 1952 года, после ареста его полупарализованного отца, Семена Ляндреса. В чем тогда только не обвинили бывшего соратника Бухарина.

«Однажды один из моих следователей, — рассказывал Ляндрес летом 1965 года в письме Илье Эренбургу, — потребовал признания не только в том, что я то ли запасный правый, то ли запасный левый, но и член какого-то подпольного еврейского правительства, связанного с зарубежной разведкой. Как вещественное доказательство он мне предъявил подшитые в разных делах “документы”. В их числе была глава из одного из романов графомана Н.Шпанова, письмо, адресованное мне бывшим директором издательства “Дер Эмес” Стронгиным, и еврейский алфавит, напечатанный большими буквами на большом зеленоватом листке бумаги».

Сразу после ареста отца Юлиана исключили из института и выгнали из комсомола. И еще неизвестно, как бы сложилась дальнейшая его судьба, если бы в марте 1953 года не последовала смерть Сталина. А так он отделался, можно сказать, легким испугом. Ему потом дозволили вернуться на студенческую скамью и в 1954 году защитить дипломную работу «Классовая структура афганского общества на современном этапе».

После института Юлиан поступил в аспирантуру истфака МГУ, где его научным руководителем оказался брат Ларисы Рейснер. Но до диссертации дело так и не дошло. Чекисты нашли способному востоковеду другое применение. Вскоре его прикрепили к Никите Хрущеву (он, в частности, переводил переговоры советского лидера с последним шахом Ирана Мохаммедом Резой Пехлеви), а потом отправили в Кабул.

Возвратившись в Москву, Семенов повел себя как сибарит. Закипал он тогда, когда ему угрожала опасность. В такие моменты у него сжимались кулаки. Защищаясь, Семенов запросто мог обидчику двинуть по роже.

«Как-то летней ночью, — вспоминал артист Василий Ливанов, — я с моим другом, будущим знаменитым композитором Геннадием Гладковым, шел пешком со студенческой вечеринки. Он был влюблен в одну женщину, и мы с ним обсуждали вопрос: жениться ему на ней или не жениться?

Вдруг, повернув на улицу Немировича-Данченко, мы увидели такое зрелище: прислонившись спиной к стене дома, один парень отбивается от четверых головорезов.

Драка была страшная: получив, они откатывались, потом снова налетали. Мы с непечатным текстом ввязались, и головорезы (явно приезжие, не центровые), поняв, что оказались на чужой территории, убежали.

Мужественный парень поблагодарил нас и, оторвав от пачки сигарет кусочек бумаги, написал на нем свое имя — Юлиан — и номер телефона. Я положил этот кусочек в карман рубашки и забыл.

А через полгода случайно наткнулся на него и решил позвонить. Поднял трубку сам Юлиан. Он прекрасно помнил всю историю и тут же пригласил меня к себе в гости» (ЛГ. 2016. № 39).

В какой-то момент Семенов через своего приятеля Андрона Михалкова познакомился на Николиной Горе с падчерицей Сергея Михалкова — Екатериной Михалковой. Он быстро влюбился. Ливанов вспоминал:

«Юлик тогда ухаживал за Катей, и у него появилась надежда, что его любовь взаимна. В отличном настроении возвращаясь с Николиной Горы в Москву на своем красном мотоцикле, он закладывал такие виражи на мокрой от дождя дороге (изображая, как он мне потом признался, нашего разведчика в Германии), что его занесло, и он проехал на спине вдоль длинного нетесаного тесового забора. Снял с забора все, чудом не налетев на гвозди. Мотоцикл погиб безвозвратно, мы вытаскивали из Юлика сотни заноз, а мысль о разведчике в нем засела и потом замечательно воплотилась в Штирлица» (ЛГ. 2016. № 39).

Свадьба Семенова и падчерицы Михалкова состоялась 12 апреля 1955 года. А потом способного востоковеда Анатолий Софронов взял корреспондентом к себе в журнал «Огонек».

Разъезжая по службе по миру, Юлиан взял за правило вести дневники, на материале которых в 1957–1958 годах написал несколько романтических рассказов. Эти рассказы он предложил редакции московского журнала «Знамя». Но редакторы, не забывшие дело космополитов, на всякий случай потребовали от автора скрыться за псевдоним. Он, не мудрствуя, остановил свой выбор на фамилии Семенов.

В журнале «Знамя» Семенова продвигал в первую очередь Виталий Уваров. Однако член редколлегии этого издания Евгений Сурков считал, что печатать нового автора было рано.

«В.С. Уваров прав: по материалу рассказы интересны и очень нужны журналу. Автор даровит, большинство его рассказов читаются с интересом. Но и очень манерен! Все написано под Хемингуэя, в манере нарочитой недосказанности, огрубленности, с непременным стремлением свести все сложные психологические коллизии к простейшим физическим действиям и т.п. Многое поэтому в рассказах ощущается как недописанное, иногда даже кажется логически неясным, необъяснимым (см., например, как ведет себя с девушкой герой в рассказе “Будни и праздники” и др.).

Я думаю поэтому, что над рассказами придется тщательно и детально поработать, но поработать следует: основная тональность рассказов мужественна, оптимистична» (РГАЛИ. Ф. 618. Оп. 17. Д. 113. Л. 25).

Впрочем, вскоре Сурков стал посговорчивее.

В 1959 году Семенов выпустил книгу «Дипломатический агент» о первом российском после в Афганистане Иване Виткевиче. С ней он потом хотел вступить в Союз писателей. Рекомендации ему дали три функционера из журнала «Знамя»: Вадим Кожевников, Евгений Сурков и Борис Сучков.

23 февраля 1960 года вопрос о Семенове рассмотрело бюро секции прозы Московской писательской организации. В протоколе этого заседания было записано:

«Рецензировавший книги Ю.Семенова А.Исбах отметил, что главным багажом молодого литератора, написавшего неплохую историческую повесть “Дипломатический агент” и сборник путевых очерков о Китае, являются его рассказы. В этом жанре он работает с нарастающим успехом. Семенов владеет сюжетом, язык писателя образный, точный.

С.Антонов также дал высокую оценку рассказам Семенова» (РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 40. Д. 339. Л. 103).

Дальше книги Семенова были переданы на рецензирование литературоведу Сергею Макашину и прозаику Надежде Чертовой. Макашин оценил первую книгу соискателя членского билета Союза писателей «Дипломатический агент» как первый блин, который получился комом.

Но при этом Макашин вполне доброжелательно отнесся к рассказам Семенова.

Зато проза Семенова очень по душе пришлась Надежде Чертовой.

Получив два противоречащих друг другу отзыва, приемная комиссия, собравшаяся на свое заседание 27 апреля 1960 года, поначалу растерялась. И тогда в атаку бросились критик Михаил Гус и сатирик Леонид Ленч, которые буквально изничтожили дебютную книгу Семенова.

«Я, — орал Гус, — должен сказать, что эта повесть («Дипломатический агент». — В.О.) ничего не стоит. Это — чепуха. Это я заявляю с полной ответственностью.

Я собирал 20 лет материалы о Виткевиче со дня его рождения и до его смерти. Я изучал отчеты, парламентские материалы, включая архив Форинофиса Министерства иностранных дел, который я читал в американских источниках. Это легкомысленная детская попытка рассказать о трагической судьбе замечательного человека. Это гимназический лепет.

(Л.Ленч: Правильно!)

Я, как человек, который изучал 20 лет историю Виткевича, заявляю, что это детский лепет. Когда я прочитал эту повесть — она меня оскорбила.

История Виткевича требует еще рассмотрения. Виткевич чуть ли не вызвал войну между Англией и Россией. Я перерыл все архивы Министерства иностранных дел, связанные с Виткевичем, я прочитал его собственные донесения, английские донесения о нем. Поэтому я повторяю: так нельзя! Тема уже испорчена!» (РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 40. Д. 339. Лл. 90–91).

За Семенова попробовали вступиться Надежда Чертова, Ефим Дорош и Мария Прилежаева. Но они не переубедили Гуса. В итоге за прием Семенова проголосовало девять человек и девять человек воздержались. После этого Прилежаева попросила прочитать вещи соискателя прозаика П.А. Сажина, литературоведа В.В. Жданова и поэта М.К. Луконина.

Следующее заседание приемной комиссии было назначено на 28 июня 1960 года. За эти два месяца представители Вадима Кожевникова и Сергея Михалкова провели с некоторыми писателями дипломатические беседы.

На новом заседании комиссии в поддержку Семенова уже безоговорочно выступил С.Макашин, с мнением которого согласились также И.Горелик и П.Сажин. Особую позицию занял один Александр Крон. Выступая на заседании, он сказал:

«Наше совпадение поразительно до установления источников влияния. Я тоже стал полным специалистом по Юлиану Семенову. За исключением одной книжки в журнале “Знамя”, где его рассказ оказался вырванным, я все читал. Кстати, это не так много.

Что касается Семенова, нам придется его принять, потому что он писатель.

Но вопрос в том — есть ли необходимость очень остро указать человеку на недостатки, чтобы поманежить с этим делом, или не манежить. А поговорить хочется потому, что полная противоположность Миксону. Миксон — офицер от практики, знает армию, но он в пределах газет, популяризации уставных норм и т.д.

У Семенова все наоборот. Это чересчур рафинированный юноша, причем, для того чтобы рафинирование было положительным, не хватает квалификации. В особенности это видно там, где мы наблюдаем влияние Тынянова. Над “Дипломатическим агентом” витает тень Вазира Мухтара, вплоть до строения фраз. Но разница в том, что у Тынянова есть чему поучиться — великолепному чувству эпохи, изощренному слову и т.д. То, что может себе позволить Тынянов, на все это Семенов права не имеет, потому что если Тынянов знал много, то Семенов знает чуть-чуть.

(М.С. ГУС: По молодости лет.)

По молодости лет за любую вещь не берутся.

“Дипломатический агент” — книга очень плохая и вызывает раздражение: такая непозволительная смесь архаизации начала XIX века наряду с серединой ХХ века с технологией современной докладной записки.

Это отсутствие духа приводит к тому, что то, что выглядит у Тынянова остро, парадоксально, у Семенова выглядит грубо и претенциозно. По-моему, эта книжка очень плохая, и я понимаю, что человек, который прочитал только это, должен говорить с известной злостью.

Что касается книжки о народном Китае, то она вызывает наименьшее количество разговоров и сомнений, но она и может служить наименьшим основанием для суждения о Семенове, потому что она написана в соавторстве с Н.Кончаловской, и поэтому ее стилистическое благополучие нас не удивляет. Это беглые впечатления, путевые зарисовки. Все это стилистически безупречно. Но это только сопутствующая работа, а не дело его жизни. Это случайная вещь.

Но перейдем к самому главному — к рассказам. Рассказы гораздо лучше повести, но тоже не без подражания разным писателям, и больше всего Хемингуэю.

Что касается “Ласки”, включенной в серию рассказов “Из жизни геолога Марии Рябининой”, то он напоминает “Недолгое счастье Френсиса Макомбера”, когда мужчина оказывается трусом перед лицом зверя. Но если в рассказе Хемингуэя приоткрывается сложнейший мир, через который вы можете заглянуть в какие-то отношения, по которым можно судить о жизни класса, то в рассказе “Ласка” все очень просто. Девушка любила положительного, который чуть не свихнулся на отрицательного, отрицательный струсил, и получается схема: Воронов некрасивый, но надежный, Горохов надежный, но некрасивый. Схема верная, но неинтересная.

Мне кажется, что очень неблагополучно с языком, язык претенциозен, правда, лихость сравнений можно было бы простить за счет молодости. Приведу фразу, которая чрезвычайно характерна для его стилистики. Рассказывается об избушке, где живет профессор Цыбенко: “Цыбенко был неисправимым поклонником охоты и всего к ней прилагавшегося: над узенькой железной кроватью висели три ружья, хотя стрелял профессор из рук вон плохо”.

Вроде нет описания жилища, нет описания характера и ничего не видно. Вот так примерно написаны эти рассказы. Против этого хочется воевать. Если бы это были разговоры не на приемной комиссии, а на секции, то я наверно разговаривал бы еще гораздо резче. Здесь же мы должны быть требовательны, но в какой-то степени всеядны.

Мне эти рассказы не симпатичны, но, с другой стороны, это молодой одаренный человек, вероятно, он “выпишется”. Либо его надо принимать сейчас с большим “разносом”, либо год проманежить по педагогическим соображениям, чтобы он написал два-три рассказа по-человечески. Хемингуэй своих рыбаков, кубинцев знает очень прочно, очень глубоко, он действительно говорит по-испански. Здесь же знание эстонской жизни в пределах 26-дневной творческой командировки. И лаконизм иногда не от скупости, а от бедности. Чувствуется, что по этому поводу он знает все, а больше ничего.

Я произнес горячую речь, а насчет выводов — послушаю других. Может быть, стоит и потянуть. В конце концов мы его примем».

И.Г. ГОРЕЛИК: Я чувствую, что атмосфера для моего выступления не подходящая, но я хочу выступить горячо в защиту Семенова.

Я глубоко убежден, что мы имеем дело с талантливым писателем, еще не всегда самостоятельным, еще чаще находящимся в плену хороших мастеров.

Вы, специалисты, все прочитали? Не все прочитали. Я читал повесть Туницкого и в том же номере “Молодой гвардии” прочитал рассказ Семенова; я прочитал его своей семье вслух, потому что вдруг мелькнет такое талантливое, так закручено талантливое тесто, что ты сразу чувствуешь и видишь, что это будет расти как на дрожжах.

Вы его все равно примете, не по тем соображениям, по которым Василий Федорович обещал нам, что мы примем Туницкого, а потому что мы имеем дело с безусловно талантливым парнем» (РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 40. Д. 339. Лл. 69–73).

Окончательно вопрос о приеме Семенова решился 14 сентября 1960 года на заседании Президиума Московской писательской организации.

Понятно, что Семенов, когда спустя год написал новую вещь — повесть о полярных летчиках «При исполнении служебных обязанностей», первым делом решил показать рукопись главному своему заступнику — Вадиму Кожевникову. Однако главный «знаменосец» эту вещь отверг. Одни утверждали, что Кожевникова испугали критический настрой Семенова по отношению к Сталину и вскользь затронутая тема репрессий. Якобы Сталин очень любил прозу Кожевникова. Говорили, что, когда Кожевников издал свою повесть «Март-апрель», Сталин в знак благодарности прислал ему конверт с десятью тысячами рублей. Но была и другая версия, почему Кожевников отклонил семеновскую повесть «При исполнении служебных обязанностей». Молодой автор, по сути, восхвалял героя Арктики Илью Мазурука, у которого Кожевников в свое время отбил жену. В общем, в итоге семеновское творение появилось не в «Знамени», а в «Юности», которую после великого циника Валентина Катаева принял в свои руки графоман с большими связями в ЦК Борис Полевой.

Однако надолго закрепить свой успех в «Юности» Семенов не смог. Не поэтому ли он с какого-то времени стал настойчиво стучаться в другой журнал — «Москву»? Однако там поначалу к нему отнеслись настороженно. Во всяком случае, заместитель главного редактора журнала Б.Евгеньев в 1961 году отверг его рассказ «Один день любви».

«У меня, — написал он в своем отзыве, — нет решительно никаких ханжеских, синечулочных возражений против опубликования рассказа Ю.Семенова “Один день любви”.

Смущает меня до некоторой степени другое: чисто литературная незавершенность, недоделанность этого рассказа.

Автор рассказывает нам о любви, “не зарегистрированной в загсе” и продолжавшейся один день, — о любви двух случайно встретившихся, по-видимому, хороших людей. О такой любви неплохо рассказал И.Бунин в своем известном “Солнечном ударе”. В бунинском рассказе вы ощущаете неодолимую, стихийную, почти “мистическую” и в то же время удивительно земную, человечную силу любви, соединившую на одну ночь двух незнакомых людей. И именно сила этой любви оправдывает все. (Кстати сказать, у Бунина в рассказе 12 страниц на машинке, у Ю.Семенова их — 65...)

В рассказе же Ю.Семенова я просто не ощутил этой силы любви, — есть случайная встреча, случайная связь. Любит ли Ирина Ларина? Говорит, что любит, отдается ему. Но верить ей приходится на слово: внутренний мир ее чувств нам, по существу, неизвестен. Любит ли Ларин Ирину? Похоже, не любит. Она ему симпатична, приятна, к тому же она очень красива и очень доступна. Ларин любит жену, своих мальчишек. И вот как-то не получился, по-моему, рассказ о “любви, которая побеждает смерть даже обыкновенной физиологией” (слова автора). Это рассказ о случайной встрече, — не хочется употреблять пошлое слово “интрижка”...

И все в этом рассказе как-то случайно. И очень много в нем придуманного, бьющего на оригинальность.

Придуманными выглядят и старик генерал, читающий наизусть Боккаччо перед заброской Ларина в немецкий тыл, и официантка в кафе, и уборщица в метро, и кормление голубей, и парни на танцплощадке, и сладкая история с потерявшейся Олей, и философствующий “народный” шофер такси. Все это уводит куда-то в сторону, тормозит повествование, как перегружают повествование стихи Тихонова и песни Окуджавы.

В рассказе много ложно-значительных разговоров, не имеющих глубокого подтекста и потому скучноватых и однообразных.

Странно и неприятно, что Ирина называет своего однодневного возлюбленного — “борода”...

По-моему, автору следует еще много подумать над рассказом, поработать с ним.

В его же настоящем виде я не считаю рассказ подготовленным к опубликованию» (РГАЛИ. Ф. 2931. Оп. 1. Д. 49. Лл. 153–154).

Но очень скоро отношение в редакции «Москвы» к Семенову изменилось. Он стал там любимчиком. 8 октября 1962 года Секретариат Союза писателей России по письму Евгения Поповкина постановил:

«Утвердить членом редакционной коллегии журнала “Москва” по отделу очерка и публицистики писателя Семенова Юлиана Семеновича» (РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 40. Д. 339. Л. 28).

Однако первое, что Семенов сделал в качестве члена редколлегии «Москвы», — предложил родному журналу повесть «Петровка, 38». Как выяснилось, тема милиции его интересовала уже несколько лет. А заразился он ею благодаря своему новому другу — полковнику московского уголовного розыска Вячеславу Кривенко. Именно этот полковник подсказал ему сюжеты для милицейских детективов (в милицейских вещах писатель вывел своего приятеля под фамилией Костенко).

В редакции повесть Семенова «Петровка, 38» попросили отрецензировать комиссара милиции третьего ранга И.Парфентьева и писательницу Е.Леваковскую. Первый в целом остался доволен.

Леваковская же предложила серьезно поработать над рукописью.

«Повесть Юлиана Семенова “Петровка, 38”, — написала она в своем отзыве, — представляется мне очень занимательным, вполне современным, нужным произведением.

По материалу, по фабуле это, казалось бы, чистой воды детектив. Несколько хороших молодых парней из угрозыска разоблачают недавно организовавшуюся банду бандитов-убийц. Очень достоверно и увлекательно описывает автор ход розыска, знакомит нас с самыми разными людьми, встречающимися с работниками с Петровки, 38.

Повесть, повторяю, очень занимательна, читается с интересом и, несомненно, будет пользоваться очень большим успехом у читателя.

Однако ценна в ней не только занимательность хорошего детектива. Повесть очень современна по множеству использованных в ней деталей (начиная с описания толпы на улице Горького и кончая “борьбой”, которую вынужден вести работник угрозыска за свою будущую квартиру). Наряду с другими в повести поставлен и, думается, удачно решается очень серьезный вопрос — судьба мальчика Леонида, семейная его обстановка, казенное отношение к нему в школе, а в результате — знакомство с бандой, едва не поломавшее всю его жизнь.

Образ Леонида, серьезно, с болью написанный, и все, что его окружает, кажется мне настоящей удачей автора, придающей основательную весомость всей повести. Правильно показана и роль хороших ребят из угрозыска в судьбе Лени, их гуманный, государственный подход к подростку. Ведь именно они по-настоящему, по-человечески заботятся о будущем Лени.

Что, по моему мнению, надо еще в повести доделать.

1. Написана повесть местами неряшливо, и поэтому, по-видимому, осталось в ней немало длиннот, которые вообще-то Юлиану Семенову никак не свойственны. Речь идет не об усекновении каких-то линий повести, но — чаще всего — о лишних страницах, а то и строках внутри сцен, внутри абзацев.

Возьмем страницы 41, 43, 49, 110, 209 — все они непомерно растянуты. Таких длиннот в повести немало. Их необходимо убрать.

2. Вряд ли нужна “интродукция”. Очень уж она сразу вводит в “злодейскую” атмосферу. Лучше, когда постепенно.

3. В письмах из деревни очень много сомнительных высказываний. Наивно думать, что председатель колхоза своей властью разрешает или не разрешает колхозникам косить сено, а секретарь райкома об этом знать не знает. Столь же наивно звучат слова о выкапывании молодой колхозной картошки и многое другое.

Что до меня, то меня эти письма вообще не вдохновляют. Они и по существу не особо нужны, и деревни-то автор не знает, и это чувствуется в каждой строке.

4. Из Магадана ни на какой прииск отдельной трассы, кажется, нет. Все прииски — на основной трассе (с. 58)

5. На с. 66 довольно-таки смешно сказано о Шепилове. Но ведь он все-таки еще живой, я его недавно у нас на Арбате видела. Может, не надо?

6. Слишком уж зловеще звучит страница 138. В детективе с убийствами надо бояться нагнетания ужасов.

7. Не понравилось мне, что поначалу какие-то очень гадкие блатные мысли и ощущения приписываются и шоферу Виктору Панкину. Он же хороший парень. Ему просто нужны были деньги.

8. Надо выверить у медиков сцену операции на с. 308. У меня вызывает сомнение жест, которым хирург руками разрывает швы. Сдается мне, что это физически невозможно. Нитки очень крепки, и ухватить их трудно. Разрезать ножницами куда скорее и проще.

9. Очень раздражает графическое изображение заикания. Надо обходиться без этого.

Если автор и редакция согласятся с моими замечаниями, то внести исправления по ним в повесть можно будет без труда в процессе обычной рабочей редактуры. В стилистической правке рукопись также, несомненно, нуждается.

Я полностью — за опубликование повести в “Москве”. Думаю, хорошо бы ее поместить в двух номерах, седьмом и восьмом например. Уверена, что читателю она понравится, а уж милиция, угрозыск, дружинники и прочий спасающий нас народ примет ее просто с восторгом, и на подписку она крепко сработает» (РГАЛИ. Ф. 2931. Оп. 1. Д. 55. Лл. 285–286).

Добавлю: позже Семенов линию Кривенко — Костенко продолжил в романе «Огарева, 6».

В московских литературных кругах Семенова считали везунчиком. При нем всегда были большие деньги. Он сразу мог позволить себе приобрести не какой-то допотопный «Запорожец», а машину министров «ЗИМ». Приятельствовавший с ним в молодости Анатолий Гладилин позже в своей мемуарной книге «Улица генералов» писал:

«Все знали, да и Юлик этого не скрывал, что образцом для подражания для него является Эрнест Хемингуэй. Он хотел, как и Хемингуэй, много ездить по свету, много писать, охотиться, заниматься спортом и не быть стесненным в деньгах. У Юлика и бородка была а-ля Хемингуэй. Юра Киршон, изощренный острослов, мне рассказал, что когда умер Хемингуэй, он послал Семенову телеграмму соболезнования, и тот воспринял это как должное. Как-то я спросил Семенова: “Юлик, если ты подражаешь Хемингуэю, спортсмену и охотнику, то почему, извини, ты такой толстый?” — “Это не лишний вес, — без своего обычного юмора ответил Юлик. — Это сердце. В шахте был взрыв, и я бежал две тысячи ступенек наверх”. Может, тогда я понял, что не все знаю про везунка Семенова. И значительно позже, в разгар перестройки, когда я прочитал воспоминания Семенова о его отце, как он, совсем юным, тайно ездил к нему на свидания в лагерь, я еще раз убедился, что не все было так просто в семеновской биографии. И на самом деле подражание Хемингуэю было игрой, а лепил он свою жизнь, конечно, не с товарища Дзержинского, но с человека, пришедшего в то же ведомство, своего старого дружка Виктора Луи» (Гладилин А. Улица генералов: Попытка мемуаров. М.: Вагриус, 2008. С. 287–288).

Наладив тесные отношения с милицейским начальством, Семенов решил укрепить начавшееся еще в институте востоковедения сотрудничество с органами безопасности. У него появилась идея написать цикл книг об истории советской политической разведки. Но для этого нужно было получить доступ в секретные архивы.

21 ноября 1964 года оргсекретарь Союза писателей СССР Константин Воронков сообщил председателю Комитета госбезопасности Владимиру Семичастному:

«Член Союза писателей СССР тов. Семенов Юлиан Семенович работает над романом о чекистах и советских военных разведчиках. Ему крайне необходимо ознакомиться с материалами, рассказывающими об их жизни и труде.

Секретариат правления Союза писателей СССР просит Вас разрешить допуск Ю.С. Семенова к соответствующим архивным документам» (РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 43. Д. 238. Л. 9).

Уже зимой 1985 года Семенов, передавая через меня пограничникам таежного Хорского района Приамурья свои романы, вспомнил одну историю, как в свое время по заданию главного редактора журнала «Огонек» Анатолия Софронова он оказался в Хабаровске, где в одном из архивов ему в глаза бросилась небольшая записка.

«Комиссар Восточного фронта П.Постышев, — рассказывал Семенов, — сообщил В.Блюхеру о приезде человека от Ф.Дзержинского. В записке говорилось также о том, что люди Постышева благополучно переправили этого человека через нейтральную зону во Владивосток, и он вроде начал работать. Записка меня заинтересовала. Захотелось узнать, кто был этот человек, с каким поручением послал его на Дальний Восток Дзержинский, выполнено ли это поручение. Я повел поиски, на основе которых написал роман “Пароль не нужен”. Книга заканчивалась событиями 1922 года. Но еще в процессе работы мне удалось собрать такие материалы, которые не вместились в рамки одного романа. Тогда и появилась идея продолжить повествование о советском разведчике Исаеве–Штирлице, вылившаяся потом в цикл романов и повестей “Альтернатива”» (Книжное обозрение. 1985. 22 февраля).

Семенов, правда, умолчал о том, какую страшную цену он заплатил за свою эпопею о Штирлице. Он ведь с юности просто обожал охоту. Особенно ему нравилось бить лосей в подмосковной Рузе. Но однажды кто-то из охотников промахнулся, и пуля рикошетом задела местного егеря. Следствие длилось десять месяцев. Одни считали, что роковой выстрел произвел актер Столяров, другие винили писателя. А тут еще Семенов, не дожидаясь приговора, взял на себя все финансовые заботы о семье погибшего егеря. Это, видимо, и предопределило решение суда. Писателю в итоге дали год, но, правда, условно.

Были в жизни Семенова и какие-то другие странные случаи. Некоторые из них разбирались за закрытыми дверями в Президиуме Московской писательской организации. Протоколы этих разбирательств сохранились в РГАЛИ. Я пытался в 2018 году заказать в этом архиве дела с этими протоколами. Но тогдашний директор РГАЛИ Татьяна Горяева чего-то испугалась и отказала в выдаче именно этих дел.

Что касается происшедшей на охоте с участием Семенова трагедии, Анатолий Гладилин как-то высказал версию, будто писателя не посадили тогда в тюрьму лишь благодаря спецслужбам. Якобы в следствие вмешался его влиятельный тесть Сергей Михалков. Гладилин прямо писал:

«Из уголовного дела Юлика вытащил его тесть, Сергей Михалков, обратившись к своим покровителям в КГБ. Но там, соответственно, поставили условия. И с тех пор Семенов стал писать не о полярниках или милиционерах, а о храбрых рыцарях с холодной головой, чистыми руками и т.д. Вопрос: какие все-таки отношения были у Юлика с ГБ? То есть, грубо говоря, носил он погоны или нет? И опять же тут несколько версий. Одна из версий официальная, самого Семенова, для советской печати, правда уже времен перестройки. В интервью какой-то газете (сам это читал) Юлик рассказывал, что ГБ ему давало материалы для книг, “но, клянусь, я не был сотрудником КГБ”. Более того, его вызвал Андропов и сказал, что из книг Семенова, написанных по материалам ГБ, торчат уши этого ведомства, и, дескать, нам этого не надо, и, пожалуйста, уважаемый Юлиан Семенович, пишите дальше, пользуясь только вашей прекрасной творческой фантазией. Так у вас лучше получается. Вторую версию мне поведала энергичная дама (готовившая для российского телевидения документальный фильм о Семенове. — В.О.), с которой у меня был двухчасовой телефонный разговор. Она тоже читала это интервью Юлиана Семенова и консультировалась по этому поводу с профессиональными разведчиками. Асы советской разведки смеялись, говорили, что Юлик — фантазер, и утверждали, что никаких бесед с Андроповым у него не могло быть, ибо товарищ Андропов принципиально избегал любых встреч с писателями».

Были у Гладилина еще и другие версии, якобы доказывающие причастность Семенова к советским спецслужбам. Но где правда, а где мифы, доподлинно выяснить пока никому не удалось.

В 1965 году Семенов закончил работу над первой книгой о майоре Вихре. Рукопись нового произведения он предложил журналу «Москва».

«Во-первых, “Вихрь”, как и все произведения Юлиана Семенова, по моему мнению, — просто интересно читать, — подчеркивала во внутренней для журнала «Москва» рецензии Евгения Леваковская. — С фактором занимательности, к сожалению, очень многие наши писатели попросту отвыкли считаться.

Во-вторых, интересно читать совсем не потому, вернее, во всяком случае не только потому, что в “Вихре” — множество ситуаций, от которых не отказался бы ни один автор детектива. Любопытно, между прочим, выступление в “Литературной газете” работника радиовещания, в котором и о “Петровке, 38”, как и о книгах Юрия Германа, говорится как о произведениях отнюдь не детективного жанра, как оно на самом деле и есть.

“Вихрь” — роман с характерами, судьбами, проблемами. Очень интересная тема взята, вернее, ракурс темы. Фашизм ведет атаку именно на культуру, как серьезную задачу ставит перед собой уничтожение исторических памятников. Автор использует интереснейшие документы. Позволю себе привести лишь несколько строк из выступления Кальтенбруннера: “Я думаю, наши предложения о полном уничтожении очагов исторического панславизма: Кракова, Праги, Варшавы и других подобных им центров — наложат определенную печать даже на возможное — я беру крайний случай — возрождение этой нации... Вид пепелищ будет соответствующим образом формировать будущие поколения славян. Крушение очагов исторической культуры есть форма крушения духа нации” (с. 3).

В войне, в большом трудном наступлении сотни людей, от маленькой радистки Ани до работников Ставки, были заняты спасением города именно как очага исторической культуры. Люди шли за это на пытки и смерть. Пусть еще и еще раз читают об этом те, в ком нет сознания важности сохранения подобных очагов.

Очень важен и актуален ракурс военной темы в романе. Очень интересно показаны взаимоотношения разведки и “особистов” бериевского времени. Отлично написаны многие поистине трагедийные ситуации в романе, взять хотя бы историю Либова, приземление и взлет самолета с ракетой на борту, последний бой группы Вихря и многое-многое другое. Интересно и большей частью органично входят в текст подлинные документы.

Словом, повторяю, я горячо за роман. С моей точки зрения, во время редактуры кое-что в нем надо убрать, а кое-что, может быть, подчеркнуть. Рукопись у меня проработана, как всегда, постранично; если эти заметки пригодятся, я могу передать их автору или редактору. Сейчас выскажу только основные свои замечания.

Роман, безусловно, растянут, преимущественно за счет медленно развивающегося начала, когда автор как бы еще не “расписался”.

Выше я говорила об органичной связи текста и документов, но вначале и из документов некоторые все же утомляют и излишне замедляют повествование. Легкие перебранки гитлеровских главарей, например на с. 61 и др., мне кажутся слишком длинными.

Думается, очень растянута вся история Степана Богданова: беседы его со следователями, их долгие и невероятно грубые в написании речи. Ведь Степан-то все-таки по сюжету персонаж не первого плана.

Вообще, долгих бесед, диалогов и монологов в романе много. Надо бы их поужать (с. 145, 190, 291 и др.).

Иногда сами по себе интересные рассуждения, думается, и психологически оказываются не к месту.

На с. 247 Вихрю приходится убрать Богданова за дверь, чтобы побеседовать с Колей. Богданову, хоть он и все понимает, не может не быть все-таки обидно, и Вихрь не может этого не понимать. Он должен поэтому говорить как можно энергичней и короче, иначе получается, что он человек не чуткий, что на Богданова ему наплевать.

С. 270 и др. О Документе “Осло” и обо всем, что с ним связано, уже в книгах говорено, поэтому надо писать об этом короче.

Для меня сомнительна по существу и не ясна с. 283, где говорится о связях гитлеровских кругов с коммунистами Германии. Стоит подумать, нужно ли все это вообще.

Продумать и взвесить надо и высказывания Гитлера о китайцах на с. 172.

Есть общее замечание. Чрезвычайно раздражает блатной жаргон, которым то и дело пользуются почти все действующие лица, а иногда не брезгует и сам автор. Берусь утверждать, что для разведки скорее стратегической, нежели тактической, для людей, прошедших специальную подготовку, такая манера вовсе не характерна.

Только благодаря грубятине и в мыслях, и в языке, между прочим, даже Аня поначалу выглядит очень примитивной и попросту малопривлекательной.

Не надо этого, как не надо и такого количества не очень остроумных подчас острот на сексуальные темы. Желательно оставить только лучшие.

Есть у меня некоторое сомнение насчет заглавия. Материал необычен, если можно так выразиться, чрезвычаен, и мне потому казалось бы уместным какое-то более скромное, что ли, название. Но возможно, что это и субъективное ощущение.

Роман нужно редактировать и печатать» (РГАЛИ. Ф. 2931. Оп. 2. Д. 13, Лл. 115–118).

Однако «Майор Вихрь» почему-то появился не в «Москве», а в журнале «Смена». А «Москва» напечатала уже при другом редакторе, Михаиле Алексееве, другие вещи писателя: в 1969 году «Семнадцать мгновений весны» и в 1971 году «Бомбу для председателя».

Работая над книгами о Штирлице, Семенов испытывал нужду в архивных материалах и книгах, которые хранились в спецхранах. Я нашел обращение оргсекретаря Союза писателей СССР Константина Воронкова в издательство «Прогресс». Литфункционер 10 октября 1968 года просил разрешить писателю «ознакомиться со спецдокументами, переведенными с иностранных языков в связи с его работой над темой советской и англо-американской разведки в Германии и странах ОСИ в 1941–1945 годах (РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 43. Д. 380. Л. 19).

В тот же день, 10 октября 1968 года, и.о. зав. секретной частью Союза писателей СССР З.Иванова сообщила в Высшую партийную школу при ЦК КПСС:

«Член Союза советских писателей Семенов Юлиан Семенович работает над второй книгой романа “Майор Вихрь”. В связи с этим ему необходимо ознакомиться с книгами, изданными издательством “Прогресс” для служебного пользования. Тема: “Разведки СССР и США в Германии и странах Оси в 1941–1945 годах”.

Допуск КГБ при СМ СССР на Семенова Ю.С. к совершенно секретным документам № 558812 от 7.1.1965 г.» (РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 43. Д. 381. Л. 14).

Спустя неделю, 17 октября 1968 года, директор издательства «Прогресс» И.Замчевский переслал в спецчасть Союза писателей СССР следующие переводы книг:

«1. Боб Эдвардс и Кеннет Данн “История главного шпиона” (Аллен Даллес).

2. Аллен Даллес “Искусство разведки”.

3. Джеймс Донован “Незнакомцы на мосту”; вып. 1 и 2 (Дело полковника Абеля).

4. Теодор Круглак “Два лица ТАСС”» (РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 43. Д. 380. Л. 20).

Понятно, что все рукописи Семенова о Штирлице предварительно просматривали чекисты. В архиве сохранилось обращение заместителя главного редактора журнала «Москва» Николая Горбачева к полковнику КГБ Владимиру Кравченко, посланное 24 декабря 1970 года. Литфункционер сообщил:

«Редакция журнала “Октябрь” печатает в № 1 и № 2 роман Ю.Семенова “Бриллианты для диктатуры пролетариата”.

В процессе работы над романом автор полностью учел замечания и предложения, данные в Вашем заключении от 6 марта 1970 года (№ 4/Пб-115).

Поскольку после этого заключения прошел известный срок, просим Вас подтвердить свое согласие на публикацию романа» (РГАЛИ. Ф. 619. Оп. 4. Д. 124. Л. 23).

Здесь стоит подчеркнуть: Семенов всегда отличался исключительной работоспособностью. Он каждый год выдавал на-гора тысячи и тысячи страниц. По скорости сочинительства угнаться за ним вряд ли кто мог. При этом писатель не отказывал себе ни в каких удовольствиях. Но означала ли скоропись высокое качество? Ведь не случайно никто из серьезных критиков о Семенове никогда не писал. За исключением разве что Льва Аннинского. Впрочем, Аннинский тоже однажды оговорился, что видел в Семенове не столько блестящего стилиста, а прежде всего удивительно интересного человека.

В начале 2000-х годов в интервью главному редактору журнала «Студенческий меридиан» Юрию Ростовцеву критик, вспоминая свои встречи с писателем, заметил, что «эти его тексты со штирлицами» не лезли ни в какие ворота.

«Как-то я ему сказал: “А ты можешь обойтись без Штирлица?” Он расстроился, стал возражать. “А жена говорит, что Штирлиц помогает мне найти тон”. Я сразу осекся, понял, что полез не в свое дело. Действительно, взялся писателя учить. Ни слова ему больше об этом! Семенов был интересен как политический писатель.

— А вам не кажется, что он одним из первых, может, даже самым первым перестал быть писателем в привычном нам смысле слова, а стал осуществлять проекты? Сегодня уже значительная часть книг — проекты. И потом — у него был ум, но не было языка. У Астафьева — художественная плоть, он верил в красоту и выразительную силу слова, в художественное осмысление действительности... У Юлиана Семенова тексты — игра ума.

— Простите, игра ума тоже ценность. Юлиан как-то звонит: “Ты можешь приехать?” — “Конечно”. Это 1969 год, меня не печатают. Приезжаю. Катя кормит нас обедом. Потом он: “Давай поговорим”. — “О чем?” — “Представь себе, что ты католический пастор”. А я в ту пору читал много религиозной литературы, переучивался за университет.

— В каком смысле?

— Читал Н.Бердяева и подобные книги, все, что удавалось достать. Так вот, я — пастор. Интересно. Юлиан начинает со мной диалог о России, о мировой политике и так далее. Я ему отвечаю, как если бы был пастором. И он записывает все это. “Для чего?” — спрашиваю. “Потом скажу”. Проходит года два. Появляется его новый роман, в котором действует пастор Шлаг. Он мне дарит. Я начинаю читать, и волосы встают дыбом. Пастор у него говорит моими словами. В 1972 году я перешел в журнал “Дружба народов”, печататься стало легче. У Юлиана идет роман. Там какой-то белогвардеец Вася Родыгин опять шпарит моими речами. Густо идут Розанов, Леонтьев... Все, что я тогда читал. Я Юлиану заявляю, что мой патриотический имидж этим белогвардейцем уязвлен. Он говорит: подожди. В следующей журнальной подаче выясняется, что Вася — наш разведчик.

Посмеялись».

Помимо всего прочего, в этом интервью существенна одна ремарка Аннинского: «Семенов был интересен как политический писатель». Неплохо все-таки устроились некоторые наши зоилы. Боясь сказать всю правду о низком качестве текстов своих приятелей, они придумали новую тактику: заворачивать халтуру в блестящие фантики. Мне так и непонятно осталось, почему политическим романам простительно по своему уровню уступать, скажем, семейным сагам. Или «политическая» проза — это литература второго сорта?

Лично мне читать Семенова никогда интересно не было. Другое дело — экранизации его произведений. Один сериал «Семнадцать мгновений весны» чего стоил! К слову, за него писатель в 1976 году получил всего лишь Государственную премию России (когда исполнителю главной роли — актеру Тихонову сразу дали самое высокое звание — Героя Социалистического Труда). При этом что интересно: вообще-то Союз писателей России летом 1976 года выдвигал Семенова на премию не за фильм, а за политические хроники о коммунисте-дзержинце Максиме Исаеве: «Бриллианты для диктатуры пролетариата», «Пароль не нужен», «Нежность», «Испанский вариант», «Альтернатива», «Майор Вихрь», «Семнадцать мгновений весны» и «Бомба для председателя» (РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 40. Д. 339. Л. 27).

Первый киношный опыт Семенов приобрел, кажется, в 1957 году, написав по мотивам восточных сказок сценарий мультфильма «Маленький Шего». Потом, через пять лет, по его сценарию был снят фильм «Будни и праздники». Но я особо, конечно, выделил бы картину «Пароль не нужен». Она вышла в прокат в 1967 году. Родион Нахапетов стал первым исполнителем роли восходящей звезды советской разведки Исаева. Ну а дальше фильмы об Исаеве–Штирлице у Семенова стали появляться как грибы после летнего дождя.

Про книги я уже молчу. Только Исаеву–Штирлицу писатель посвятил 14 романов и повестей. Я перечислю их здесь не по времени создания, а оттолкнусь от хронологии событий, в них освещенных. Порядок получился такой: роман «Бриллианты для диктатуры пролетариата» (в нем рассказывается о действиях ВЧК в Петрограде и Ревеле в 1921 году; экранизировали эту книгу в 1976 году, пригласив на ведущие роли Владимира Ивашова и Александра Кайдановского)», «Пароль не нужен» (1921–1922), «Нежность» (1922), «Испанский вариант» (1938), «Альтернатива» (1941), «Третья карта» (1941), «Майор Вихрь» (1944–1945), «Семнадцать мгновений весны» (1945), «Приказано выжить» (1945), «Экспансия-1» (1946), «Экспансия-2» (1946), «Экспансия-3» (1947), «Отчаяние» (1947) и, наконец, «Бомба для председателя», отчасти реконструирующая события в Западном Берлине в 1967 году.

Народ до сих пор гадает, были ли у Исаева–Штирлица конкретные прототипы. И да, и нет. Возможно, в какой-то мере Семенов списал своего героя с гауптштурмфюрера СС Вилли Лемана. Наша разведка этого сотрудника гестапо завербовала еще в 1936 году. Но он в 1942 году провалился, рассказав во время операции под наркозом что-то про Москву и шифры. Но по другой версии, писатель, когда работал над своими романами о Штирлице, прежде всего имел в виду советского разведчика Исая Борового, работавшего в Германии с конца 20-х годов и почти до самого окончания войны. Но истинную правду мы вряд ли когда-либо узнаем.

Кроме Штирлица, Семенов создал образ журналиста-международника Степанова, который объездил, по сути, все «горячие точки» времен холодной войны и оказался в центре противостояния советской разведки и западных спецслужб. Про Степанова тоже было снято много фильмов. Здесь можно вспомнить хотя бы экранизацию романа «ТАСС уполномочен заявить».

Историю создания этой вещи позже рассказал один из руководителей советской контрразведки генерал-майор КГБ Вячеслав Кеворков. Уже в 2000-е годы он вспоминал:

«Наступил момент, когда наша контрразведка нащупала шпиона Огородника. Долго за ним ходили, а когда убедились в правильности предположений, я на свой страх и риск позвонил Юлиану. Увиделись мы с ним в ресторане “Узбекистан”, что недалеко от Лубянки, и я рассказал ему всю эту “тассовскую” историю. Юлиан моментально захотел об этом написать. Андропов, который к нему прекрасно относился, сразу дал добро. Через несколько дней Юлиан зашел ко мне в Комитет. Я подготовил три тома дела и говорю:

— Вот, посмотри, а я отойду в столовую.

Прихожу через сорок минут. Его нет. Спрашиваю секретаря:

— Зина, а где же Семенов?

— Сказал, что все прочел, и ушел.

Я опешил: мы три года писали, а он за сорок минут прочел?! При следующей встрече Юлиан мне объяснил:

— Документы я просмотрел, но мне легче выдумать, чем следовать за всеми этими подслушками и наружками.

Через три недели вернулся ко мне в кабинет, положил на стол объемистую папку и спросил:

— Где тут телефон Андропова?

Я показал. Юлиан решительно снял трубку, его сразу соединили, и я услышал знакомый голос:

— Андропов слушает.

— Юрий Владимирович, Семенов докладывает. Роман “ТАСС уполномочен заявить” написан за восемнадцать дней.

На том конце провода воцарилась долгая тишина, а потом Андропов спросил:

— Юлиан Семенович, так быстро — не за счет качества, надеюсь?

А Юлиан в ответ:

— Да что вы, разве Семенов пишет плохие романы?! Будете зачитываться».

Кстати, мемуары генерала Кеворкова недвусмысленно отвечают на вопрос: так имел ли Юлиан Семенов прямые выходы на шефа КГБ поэта Юрия Андропова или нет?

Лукавство вообще считалось фирменным стилем Семенова. Писатель ведь не был дураком. Он знал истинную цену своей писанине. Но это же не помешало ему пообещать Андропову выдать качественный роман о разоблачении Огородника. Выдать фальшь за вкусную конфетку было для писателя плевым делом.

К слову: Андропов, когда ему передали рукопись Семенова, решил потом поинтересоваться мнениями об этом романе своих коллег. Работавший тогда помощником председателя КГБ по вопросам Политбюро Иван Синицин вспоминал:

«Однажды он (Андропов. — В.О.) вызвал меня и протянул рукопись средней толщины.

— Прочитай до завтрашнего утра и напиши мне коротко твое мнение об этом произведении... — распорядился он. Потом добавил: — Мы раскрутили одно шпионское дело — работника МИДа Огородника, дали кое-какие материалы из него Юлиану Семенову, ты знаешь его, и он быстро написал об этом книгу. Речь идет о том, нужно ли его поправлять или можно рукопись передавать прямо в издательство...

Возвращаясь в свой кабинет, я припомнил, что Юлиан как-то рассказывал мне, что был одним из тех молодых писателей, кто встречался время от времени с самим Юрием Владимировичем, пользовался поддержкой его и многих генералов КГБ, в том числе и Бобкова. Он получал для своего творчества многие недоступные другим литераторам подлинные архивные дела ВЧК, НКВД и КГБ. Писал он быстро и интересно. Я не пропускал ни одного его романа и считал Юлиана чрезвычайно одаренной и яркой личностью. Тут же я погрузился в чтение. Оно было увлекательно, тем более что и до меня доносились отголоски этого дела. Я закончил читать роман Юлиана Семенова “ТАСС уполномочен заявить...” буквально к концу моего рабочего дня.

Новая “нетленка” Юлиана, как называли в среде журналистов и публицистов удачные сочинения, мне очень понравилась, и я с удовольствием изложил свои впечатления на бумаге, рекомендовав рукопись к немедленному изданию. Андропов, как оказалось на следующее утро, уже успел и сам прочитать новое произведение Юлиана Семенова. Оно ему также очень понравилось. Может быть, именно тогда у него родилась мысль создать в КГБ для саморекламы и пропаганды достижений спецслужбы через средства массовой информации особое подразделение, так называемое пресс-бюро. Оно было очень быстро создано, и в его задачи входили связь с авторами, которые могли бы своими произведениями пропагандировать успехи КГБ, а также информирование общественности через прессу о конкретных операциях разведки и контрразведки, с которых специально для этого снимался гриф “Совершенно секретно”. Но таким близким к КГБ авторам, как Юлиан Семенов, и некоторым писателям — бывшим сотрудникам спецслужб, секретные архивные материалы давались и до создания пресс-бюро.

Семенов, разумеется, не мог использовать в романе “ТАСС уполномочен заявить...” весь объем оперативной информации, который получил от Юрия Владимировича. В частности, он изменил некоторые фамилии героев и факты их деятельности. Так, например, он не пустил в ход версию, согласно которой чекисты, пришедшие арестовывать шпиона, вовсе не по недосмотру, а вполне сознательно, по приказу свыше дали ему покончить жизнь самоубийством. Произошло это потому, что Огородник ухаживал за дочерью одного очень высокопоставленного партийного деятеля (секретаря ЦК КПСС К.Русакова. — В.О.) и уже стал фактически ее помолвленным женихом. Его очень полюбила мама невесты. Оглашение имени этого деятеля на следствии или судебном процессе могло вызвать эффект разорвавшейся бомбы, сопоставимый с падением генерала Серова из-за связи с Пеньковским» (Синицин И. Андропов вблизи: Воспоминания о временах оттепели и застоя. М.: Центрполиграф, 2015. С. 334–335).

Пик славы Семенова пришелся на 80-е годы. Он тогда страшно много работал и стал одним из самых издаваемых писателей. Помнится, в начале 1985 года я задал ему для газеты «Книжное обозрение» два вопроса: над чем он работал и что читал? Писатель в ответ выдал несколько пулеметных очередей, да так, что я едва успевал за ним записывать. Приведу полностью то его интервью:

«Издательство “Современник” только что завершило выпуск моего пятитомного собрания сочинений. В него вошли цикл романов, объединенный одним героем — советским разведчиком Максимом Исаевым — Штирлицем, повесть “Майор Вихрь”, рассказы и другие произведения.

Сейчас завершил работу над первой книгой романа “Экспансия”, который будет печататься в этом году в журнале “Москва”. Он является прямым продолжением романа “Приказано выжить”. Действие разворачивается в 1945–1946 годах. Одним из героев является известный читателям Исаев, оказавшийся во франкистской Испании вне всяких связей с Родиной. В романе поднимаются проблемы Нюрнбергского процесса над нацистами, начала в США “охоты на ведьм”, возглавляемой Маккарти, Даллесом и Гувером.

Закончен роман “Аукцион”, продолжающий тему ранее выходившей моей книги “Лицом к лицу”. Он посвящен поискам русских культурных ценностей, по различным причинам оказавшихся за рубежом. Главный герой “Аукциона” — журналист Степанов, известный читателям по романам “ТАСС уполномочен заявить...” и “Пресс-
центр”. Основные события этой книги происходят на Лондонском аукционе в мае 1984 года, свидетелем которого мне довелось быть. Роман будет опубликован в журнале “Дружба народов”.

Лениздат выпускает в этом году книгу “Отчет по командировкам”. Ее составят мои дневники, которые я вел у вьетнамских партизан, в поездках по Японии, Сингапуру, во франкистской Испании и в свергнувшей в 1974 году фашистскую тиранию Португалии. Войдут в книгу также портреты выдающихся политических и культурных деятелей Ж.Дюкло, Л.Корвалана, принца Суфанувонга, беседы и дискуссии с Э.Кеннеди, А.Куросавой, публицистические заметки о врагах человечества К.Вольфе, О.Скорцени и главарях мафии.

Продолжаю работу над романической хроникой о Феликсе Эдмундовиче Дзержинском “Горение”. В новой книге я расскажу о жизни и борьбе этого выдающегося революционера в 1907–1917 годы. Фрагменты книги собирается в 1985 году опубликовать журнал “Знамя”.

В работе находится также цикл “Версии”. Я хочу еще раз обратить читательское внимание на прошлое России и зарубежных стран, прочитать страницы истории глазами современника. Первая повесть из этого цикла “Версия-1” была опубликована в 1983 году в журнале “Студенческий меридиан”. Она рассказывает об эпохе Петра I. В минувшем году журнал “Знамя” напечатал вторую повесть “Псевдоним” — о судьбе О’Генри. Сейчас пишу повесть о великом русском писателе Александре Сухово-Кобылине. Он был брошен царским самодержавием в тюрьму якобы за уголовное преступление и семь лет находился под следствием, написав в то время лучшие свои пьесы. В повести я пробую ответить на вопросы, кому угрожал Сухово-Кобылин, за что его преследовали царские власти, и излагаю свою версию.

Из издательства “Молодая гвардия” получил сигнальный экземпляр нового издания книги, написанной в содружестве с А.Горбовским “Без единого выстрела”. Она рассказывает об истории российской военной разведки. Теперь вместе с А.Горбовским задумал создать научно-популярную книгу “Знахарь” — о народной медицине различных стран.

Не оставляю сотрудничества с кинематографистами. На “Мосфильме” режиссер Анатолий Бобровский ведет съемки фильма по роману “Аукцион”. Режиссер Семен Аранович готовит на студии “Ленфильм” шестисерийный телефильм “Противостояние”, который продолжит цикл, начатый фильмами “Петровка, 38” и “Огарева, 6”. Сейчас думаю об экранизации “Пресс-центра”.

Знакомлюсь с журналами “Былое”, нужными мне для работы над романом о Ф.Э. Дзержинском.

Перечитываю ленинские работы и тома биохроники вождя. Это связано с моей мечтой написать пьесу о жизни Владимира Ильича Ленина. Я выбрал осень 1921 года. По моему мнению, это один из сложнейших периодов в истории молодой Советской республики. Закончилась Гражданская война, покончено с интервенцией и белобандитским движением, и остро встал вопрос об экономическом строительстве. Написанные В.И. Лениным в это время работы, высказанные в них идеи, указывают путь в будущее.

Всегда огромное наслаждение доставляет мне перечитывать Э.Хемингуэя.

Учусь магии, волшебству языка, перечитывая “Слово о полку Игореве”».

Злые языки считали Юлиана Семенова советским миллионером. Писатель действительно не бедствовал. На свои миллионы он в 1983 году взялся за строительство роскошного дворца в Крыму, в Мухалатке, где окончательно надеялся победить свой туберкулез. Потом ему дали шикарную квартиру в знаменитом Доме на набережной. Ну а когда началась перестройка, он сразу попал в любимчики к Михаилу Горбачеву. Известен случай, когда Юлиан Семенов, освещая для советской прессы очередную женевскую конференцию мировых лидеров, задал Горбачеву какой-то вопрос, тот, прежде чем ответить, долго восторгался: как же, к нему обратился сам Юлиан Семенов; Горбачев даже специально подчеркнул: «Да это Юлиан Семенов! Знаем, уважаем!» Надо ли говорить, что после этого все проекты писателя тут же получили со стороны правителей мощную поддержку? Так было, в частности, с созданием Международной ассоциации писателей детективного и политического романа, организацией частного издательства «ДЭМ» и запуском новой газеты «Совершенно секретно».

Семенову уже никто в коридорах власти не мог отказать ни в финансировании, ни в бумажных ресурсах, ни в помещениях. За несколько лет он превратился в магната, управляющего огромной финансово-газетной империей. Писатель стал реально оказывать существенное влияние на расстановку сил не только в России, но и на Западе. А это было уже небезопасно.

Как Семенов, занимаясь империей, успевал штамповать новые романы и фильмы — загадка. Одни говорили, будто он уже давно писать разучился и все свои вещи надиктовал на диктофон. Некоторые критики даже ввели тогда в обиход новый термин «диктофонная проза». Другие уверяли, что Семенов завел себе целый штат литературных негров, которые делали за него всю черновую работу: собирали в архивах материалы, брали интервью у очевидцев событий, придумывали сюжетные ходы, выстраивали различные комбинации. Я, кстати, допускаю, что какая-то доля истины в этих слухах существовала.

Однако под закат перестройки Семенов стал кому-то по-крупному мешать. Вокруг него появилось много подозрительных личностей. Кто-то явно хотел вывести его из игры.

В апреле 1990 года во Франции вдруг неожиданно скончался его сорокатрехлетний заместитель по финансам Александр Плешков, отличавшийся до этого отменным здоровьем. Патологоанатомы утверждали, будто Плешков умер от кружки пива и бокала вина, которые он выпил за ужином с главредом французского еженедельника «VSD». Но в эту версию никто не поверил. А потом буквально через три недели при странных обстоятельствах парализовало уже самого Семенова.

Один из соратников писателя — журналист Дмитрий Лиханов позже писал:

«Свидетелей трагедии, что случилась с Семеновым, осталось не так много. А может быть, и вообще никого не осталось. Ведь в то солнечное утро, когда Юлиан на своем “форде” отправлялся к Речному вокзалу, рядом с ним были всего двое — водитель Семенова Александр Иванович и Артем Боровик. Они ехали на переговоры с Джоном Эвансом — первым заместителем австралийского медиамагната Руперта Мердока. Эти переговоры, насколько мне известно, через своих знакомых устраивал Боровик с целью привлечения в “Совершенно секретно” теперь уже не советских, а западных инвестиций. О чем уж они там говорили, я не знаю. Только на следующий день Артем рассказал мне, что Семенов вдруг захрипел и повалился на него всем телом. Рассказал с возмущением, как долго его, известного советского прозаика, пришлось устраивать в ближайшую больницу. И как он долго лежал в коридоре в одних трусах, укрытый больничной нестираной простыней. Слава богу, когда появилась такая возможность, Семенова перевели в госпиталь имени Бурденко, к знаменитому хирургу Коновалову. Там Юлику сделали операцию. Говорили, что успешно. Хотя, по правде сказать, говорилось это скорее в угоду его родным и близким. О том, что Юлиан Семенович никогда не выберется из своего сумеречного мира, мне стало ясно, лишь только я увидел его в отдельной госпитальной палате. Мне достаточно было встретиться с ним одним только взглядом, чтобы сразу увидеть в нем непроглядную, страшную тьму. И понять: он не вернется к нам никогда».

Кому же помешал Юлиан Семенов? Кто был заинтересован в его устранении? По одной из версий, писатель в конце 80-х годов докопался до каких-то тайных политических и финансовых операций с участием высокопоставленных партийных функционеров. Мол, это и стало главной причиной его гибели. Но истинной правды до сих пор никто не говорит.

Младшая дочь писателя — Ольга Семенова — спустя годы выяснила, что когда отца с инсультом положили в госпиталь имени Бурденко, врачи еще сохраняли надежду на то, что их пациент все-таки выкарабкается. Но через несколько дней писателя посетили неизвестные люди, и после этого с ним случился второй инсульт, который, по сути, окончательно его обездвижил и лишил возможности разговаривать.

Одно время близкие надеялись, что Семенова смогли бы вернуть к нормальной жизни в заграничной клинике. Его даже возили в Инсбрук. Но и австрийские врачи оказались бессильными.

После этого писателя забрала к себе на подмосковную дачу Екатерина Семенова. Родные знали, что они уже тринадцать лет находились в фактическом разводе. (Екатерина Семенова не вытерпела многочисленные измены мужа и частое его отсутствие дома.) Но в тяжелый для писателя момент Екатерина Семенова не то чтобы все забыла и простила, она поняла, что больше помочь писателю было некому. И она до последнего ухаживала за ним, кормила с ложки, переворачивала в постели, меняла памперсы...

Развязка наступила 15 сентября 1993 года. Юлиан Семенов скончался в одном из корпусов Центральной клинической больницы в московском Кунцеве. Говорили, что писатель завещал себя кремировать, а прах развеять над Черным морем (в Крыму, в селе Мухалатка, он еще в 1983 году приобрел полуразрушенную хибару, из которой собирался сделать уютную мастерскую для себя и своих друзей). Но после кремации родным Семенова долго не выдавали разрешение для захоронения урны. Старшая дочь писателя Дарья рассказывала, что, когда разрешение наконец было получено, она лично отправилась на Новодевичье кладбище и выкопала яму для захоронения.

Позже начались разбирательства в семье писателя. Дело доходило до того, что дочери обвинили свою мать в недееспособности, пытались отправить ее в психиатрическую больницу. Екатерина Семенова же утверждала, что дочери искали предлог, чтобы поделить между собой наследство. А делить было что: пятикомнатную квартиру в знаменитом Доме на набережной, 80 картин деда матери — Петра Кончаловского, дачу и прочее...

Пока делили, у старшей дочери писателя Дарьи случилось горе. Ее старший сын запутался в игорном бизнесе и погиб, после чего Дарья страшно запила.

Все оказалось очень непросто.

Да, а последнее детище Юлиана Семенова — газета «Совершенно секретно» после смерти писателя чудесным образом оказалась в руках семьи Артема Боровика.