Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Свет светлый

Александр Юрьевич Сегень родился в Москве в 1959 году. Выпускник Литературного института им. А.М. Горького, а с 1998 года — преподаватель этого знаменитого вуза.
Автор романов, по­вестей, рассказов, статей, кино­сценариев. Лауреат премии Московского правительства, Бунинской, Булгаковской, Патриаршей и многих дру­гих литературных премий. С 1994 года — постоянный автор журнала «Москва».

Александр Сегень

Свет светлый

Повесть о митрополите Киевском и всея Руси Алексии, Московском чудотворце Глава седьмая Сергий В праздник Крещения Господня митрополит Киевский и всея Руси Алексий радовался и веселился, освящая прорубь, как водится, вырубленную напротив Богоявленского монастыря. Он говорил: - За всю мою жизнь не было еще года, чтобы я не умылся из этой ледяной купели на Неглинке. Сидя в киевском заточении, тосковал о том, что, вероятно, в сей год не смогу... Но Господь милостив! После того как сама Анастасия Узорешительница явилась в Кремль и сообщила о месте пребывания Алексия, а Сергий Радонежский мудро истолковал ее слова, в Киев снарядили крепкий отряд под предводительством самого московского тысяцкого. Вельяминов явился к киевскому князю и строго потребовал немедленной выдачи пленного митрополита. Князь стал лгать: знать не знает, ведать не ведает... - Так мы сейчас в Выдубицкий монастырь, перевернем все и сами освободим его! - грозно сверкнул глазами тысяцкий. - А станете воспрепятствовать, сюда великое войско придет. И Ольгерд вам не поможет! В тот же день освобожденные из плена Алексий и Андроник вместе с московским отрядом отправились прочь из Киева, в Москву. И вот теперь оба они сияли на солнечном и морозном воздухе, только что приняв крещенское омовение рук и лица. - Не скучаешь, Андрониче, по нашему мирному заточению? - Положа десницу на сердце, нет, - отвечал инок Андроник. - Монастырь мой начал строиться, забот полон рот... - Лучшее место на Яузе! - кивнул Алексий. - Ах, хорошо! - ликующе воскликнул юный князь Димитрий. Он только что весь окунулся в проруби, и слуга яростно вытирал его рыхлое тело, причем сам же слуга и крякал, будто не Димитрий, а он только что окунулся и стоит голый и мокрый на морозе. Мальчику хотелось на весь мир сообщить о том, как ему хорошо: - А я раньше боялся окунаться! И чего боялся, спрашивается? Эх, до чего же... какое благолепие! - Мы бы тоже погрузились, да монахам не полагается, - улыбался своему крестнику и подопечному митрополит. В тот же день святитель отправился в гости к Сергию Радонежскому. Вот уже три года Сергий был игуменом основанной им обители, а до того долго отказывался от игуменства, оставаясь простым иноком. А игуменом был Митрофан, который над Сергием и пострижение совершал. Когда Митрофан умер, митрополит Алексий ходил в Царьград. Наместником оставался в Переяславле епископ Афанасий Волынский. Он проявил волю и, вопреки нежеланию Сергия, возложил на него игуменство. Ныне в обители проживало двенадцать монахов. - Ну, не я, так кто-то другой догадался бы... - отвечал Сергий на слова благодарности Алексия за то, что он объяснил слова странной посетительницы. Они сидели в келье Сергия, потрескивали дрова в печи, друзья хрустели сухариками и пили кипяток. Сухарики были самые обыкновенные, но Сергий говорил о них: - Отменные сухари. Хоть и не с маком, зато с простотаком. Кипяток он тоже нахваливал: - Это мои, собственного изобретения щи. Запоминай предписание к приготовлению сего яства. Вскипятить воду, в нее класть щедро снегу, крошить туда же сосулек, добавить ледышек, все это варить, не помешивая, до полной готовности. Получается очень вкусно. Попробуй. Алексий пробовал сухари с простотаком, щи из столь разнообразных составляющих, и было и впрямь на редкость вкусно! - Помнится, ты рассказывал, как к тебе бесовская рать явилась... - сказал Алексий. - Верно ли, что на них были остроконечные шапки и литовская одежда? - Вроде того... Страшно вспомнить!.. - К нам с Андроником тоже в литовской одежде являлось человечье существо. Ольгерд. - Приходил? - Уговаривал, чтобы я всех русских князей подчинил под его властную руку. За это обещал прогнать митрополита Романа. - Слыхал, как Роман в Тверь приходил? - Слыхал. Напраснством и бесстудством. Обо мне говорил без любви. Епископ Феодор отказался встречаться с ним и никакой чести не дал. - Но некоторые бояре дали честь Роману, с дарами являлись. Не с пустыми руками в Литву возвратился. Князь Всеволод Холмский его сейчас привечает. - А морды у демонов? Какие были? - Звериные. Разнообразные. Медвежьи, волчьи, пардовые, кабаньи. - Я в детстве очень свиней боялся. И еще чужого человека, что придет и утащит ночью. - Но нет худа без добра. Зато я так нагляделся и настрашился этими демонскими привидениями в звериных обличьях, что настоящие лесные звери перестали меня страшить. Целые стаи голодных волков выли у меня по ночам у входа в келью. А я тогда жил один-одинешенек в своей обители. Медведи тоже приходили. Лапой в окно стучали, спиной пробовали стену на прочность. Один так до сих пор, бывает, приходит. Правда, реже. Братию побаивается. Чудной медведь! В берлогу то ли вообще не ложится, то ли недолго спит в ней. Я ему сначала на пеньке хлеб оставлял. Потом стал у меня из руки кормиться. Сергий выглянул в окно и обрадовался: - А вот и он! Глянь-ка, будто нарочно для тебя явился. Пойдем кормить дурачину. Игумен и митрополит вышли ненадолго из тепла кельи. Сергий, обмакнув в мед краюху хлеба, нес ее медведю. Тот при виде игумена явно обрадовался, заурчал, стал бить себя по носу передними лапами, то одной, то другой. Вежливо приблизился и взял зубами краюху из руки игумена, отошел, положил угощение на пенек и стал поедать. - Видал, каков лесной архимандрит! - засмеялся Сергий. - Вельми учтив! - выразил удивление Алексий, в отличие от Сергия побаиваясь крупного и с виду свирепого хозяина чащобы. Полакомившись, косолапый даже сказал «спасибо» - благодарно прорычал в сторону людей и медленно отправился восвояси. Несколько монахов издалека наблюдали за происходящим. Лица любопытные, малость испуганные, но веселые. Качали головой в восхищении. - Все-таки летом будем тын строить, - сказал Сергий. - Обнесем все кельи, у входа вратаря посадим. Они вернулись в тепло, к особенным Сергиевым щам и сухарикам, к тихой беседе. - Как братия? Смиренная? - спросил митрополит. - Добрая братия, - ответил игумен. - Более всех среди нас почитается старец Василий Сухий. - Двинский? - Да, с Двины пришел. - А Якута рассыльный? - Здесь. И Онисим, и Михайло-плотник, и Дионисий Печальный, и Василий Мокрый... Только трое ушли. Но что удивительно: один уйдет, тотчас вместо него другой является. Все эти три года, как я игумен, число братии неизменно - двенадцать человек. - А архимандрит Симон? - В послушании у меня. О своем смоленском настоятельстве и не поминает. - А Стефанов сынок? - Хороший монашек. - Просфоры по-прежнему все своими руками делаешь? - И просфоры, и свечи, и кутью... - А сам все в рубище ходишь... - Алексий с любовью осматривал ветхую одежду игумена, выполненную из самой грубой сермяги, латаную-перелатаную. На митрополите тоже ризы были простые, но ни разу не чиненные, новые. - Я не ордынский киличей, чтобы облачениями сверкать, - ответил Сергий. - Батюшки! Забыл сообщить-то! - встрепенулся митрополит. - Из Орды новое известие! Опять они своего царя убили. - Кулпу? - И Кулпу, и обоих сыновей его, Михаила и Ивана. - Ах, как жаль сыновей! Юноши сами приняли православную веру, увидев, как ты исцелил Тайдулу. Епископ Иван Сарайский лично их крес­тил. - Да, очень жаль Ивана и Михаила, - огорченно вздохнул Алексий. - Кто ж отныне новый царь? - Наурус. Сказывают, Кулпу возложили на пол и держали, а Наурус прыгал ему на спину и каблуками переламывал хребет, пока тот не испустил дух. Продолжается в Орде великая замятня. Что ни год - убийства и новый царь. А значит, слабеет Орда. - Случилась в прошлую весну и у нас замятня, - сказал Сергий. - В обители. Ты как раз в Киев уехал. Великим постом оголодала братия. Нищета такая, что не было воска для свечей. Каноны или Псалтирь читаешь утром или вечером, ничего не видно. Хлеба совсем не стало. И братия возроптала. Приходят ко мне: «Слушаясь тебя, помираем с голоду! А ты воспрещаешь идти в мир просить. Не можем терпеть здешнюю скудость. Завтра же уходим и не возвратимся!» - А ты так и не разрешаешь ходить в мир за хлебом? - Нет и нет. Не хотите жить у меня? А я и никого не звал, сами же притекли и окрест меня поселились. Уходите, так и уходите! Но старался обнадежить: «Вечор водворится плач, а заутра радость. Верую, что Бог не оставит места сего и живущих в нем». И вдруг, откуда ни возьмись, подводы с хлебом. Да много! И все хлебы мягкие, теплые, будто недавно испечены. Некий христолюбец прислал из неблизких мест. Приглашали гостей к себе разделить трапезу, отказываются, говорят, что много иных поручений. А имя христолюбца так и не назвали. С тем и уехали. Мы выгрузили хлеб, соборно отслужили благодарственный молебен. Стали есть. «Ну что, - говорю, - роптали на заплесневелые хлебы? Забывали пророка Давида, который пепел яко хлеб вкушал и питие свое с плачем растворял? Видите же, что Господь не оставляет места сего и рабов своих!» А на другой день снова подводы с хлебом пришли. И на третий. Братия присмирела, научилась терпению. - «Воззрите на птицы небесныя...» - промолвил митрополит из Евангелия от Матфея. А Сергий продолжил: - «Яко не сеют, ни жнут, ни собирают в житницы, и Отец ваш небесный питает их... Не много паче вас, маловеры!» Но только ты это... Ты, отец родной, не вздумай нам хлеб доставлять. Сие я тебе не для того поведал, а просто поделился, как у нас тут бывает. Помощь нам в монастырь должна приходить как бы ниоткуда. И тайком тоже никого не посылай хлеб нам возить, слышишь? - Да слышу... Митрополит нанадолго замолчал, набираясь смелости, наконец заговорил: - Вот что, отец Сергий, я хотел сказать тебе... - Говори, отец Алексий. - Когда я в Киеве сидел с Андроником в заточении, я дал себе слово, если освобожусь, добиться от тебя согласия. - Нет, нет, и не уговаривай! - Но ведь не сейчас, а когда придут мои сроки. - И тогда не соглашусь. Ищи другого. Брата моего, Стефана. - А мне только ты видишься. Слава о тебе по всей Руси и шире. Смирение твое - образец христианской добродетели. - Нет, отец родной, нет! Решительно отказываюсь. Не мне при князьях быть. Я отшельник, а не первоиерарх. И давай закончим разговор сей! Не то и я рассержусь, и ты пуще огорчишься. На другой день была среда, поминовение Предтечи Иоанна Крестителя. После вчерашнего морозца резко потеплело, стало пасмурно, сыро. Митрополит спал в келье игумена, утром рано вместе с ним молился, потом оба вышли на свет - надо было дров принести. Вдруг к обители подъехали сани. В санях кто-то лежал укутанный, а спереди выскочил взволнованный человек, который подбежал к Алексию и с тоской в голосе спросил: - Где мне можно увидеть игумена Сергия? - Вот он, - указал митрополит. - Не шути так! - обиделся гость. - У меня сынок при смерти, весь задыхается, а ты шутки шутишь - показываешь мне какого-то нищего оборванца! - Говорю же тебе, это он и есть Сергий-игумен. Спроси сам у него, кто он. Человек подбежал к Сергию, несшему охапку дров: - Скажи мне, кто ты? - А кто тебе нужен? - Игумен Сергий. У меня сынок помирает. Я с верою привез его сюда. Мыслил: «Если только донесу его до человека Божьего, то, конечно, исцелит». - Я и есть Сергий-игумен. Неси же скорее сына ко мне в келью. Вскоре мальчика внесли и уложили на старую овечью шкуру - другого ложа в келье игумена не имелось, он и гостей своих, включая митрополита Киевского и всея Руси, укладывал на такие шкуры и лохмотья. - Даже кровати нет... - сердито пробормотал отец ребенка. - Как звать его? - спросил Сергий. - Алешей... Алексеем... Мальчик задыхался. Весь потный, выпучивал глаза, мутные, ничего не видящие. Пальцами обирал все вокруг себя. Сергий достал какую-то особую, белую и очень тонкую, свечку, стал ее зажигать. Но едва над свечкой родилось и вытянулось пламя, из груди мальчика раздался страшный хрип, Алеша весь вытянулся и тотчас откинулся и обмяк. - Алеша! Алеша! - тщетно тряс его безутешный отец. - Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, аминь, - стал читать молитвы игумен. - Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй! - Да что ж вы за люди такие! - отчаянно закричал отец только что умершего ребенка. - Я же просил к Сергию! К игумену! А не к этому оборвышу! - Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея Матери и всех святых помилуй нас, аминь! - невозмутимо и спокойно продолжал Сергий. Горестный отец вскочил над ним и занес было кулаки, но митрополит схватил его за руки и, собрав все силы, вытолкнул вон из кельи в сырой и серый день. Там несчастный рухнул на колени и зарыдал: - Лучше бы и не мучил!.. Не возил... Уж дома бы... Алеша! Мальчик мой!.. Где же еще такого мальчика-то!.. Митрополит осторожно приблизился, положил бедному родителю руки на плечи, хотел сказать утешительное слово, но тот резко отшатнулся: - Оставьте меня, нелюди! Просил же, а вы... Он стал постепенно успокаиваться, Алексий снова положил ему руки на плечи, и тот уже не отбрыкивался. - Здесь и похорони, - сказал святитель. - Здесь о нем монахи будут молиться. О его душе. - Да он безгрешный... Эх, вы!.. Знали бы, какой это мальчик!.. - Стало быть, в рай... В раю-то... Хорошо... - А я как?.. А мать его?.. Он встал и угрюмо направился назад в келью. Но Алексий вошел первым, на всякий случай загораживая Сергия от возможных новых нападок. В келье игумен Сергий Радонежский стоял на коленях перед свечой и иконами и плакал: - Господи!.. Алешеньку!.. Господи!.. Мальчика такого милого!.. Мальчик по-прежнему лежал на ветхой постели на полу. Вдруг громко и испуганно произнес: - Где это мы, отец? - Он приподнялся и с тревогой оглядывался по сторонам. - А где матушка? - Алеша! Сын! - не веря своим глазам, упал перед ним на колени отец. - Да как же это? Сергий же, наоборот, встал с колен. Шептал, быстро и много крестясь: - Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе! Слава Отцу и Сыну и Святому духу, ныне и присно и во веки веков, аминь! Благодарю Тя, Господи, яко услышал мя, недостойного и грешного раба Твоего! Оживший мальчик вскочил со своего смертного ложа и бросился в объятия отца: - Батюшка, родненький! Мне такой сон страшный... - Сон, конечно, сон... - бормотал ошалевший от горя и сменившего его счастья отец. - А потом не страшный... дивный... Там все кругом пело... - говорил Алеша, еще задыхаясь, но все меньше и меньше. Отец сгреб его в охапку, поднял, встал перед Сергием, поклонился: - Прости меня, Божий человек!.. Как же мне благодарить тебя? - Вот еще, благодарить... - очень сердито промолвил в ответ игумен. - Было бы за что! Не рассмотрев, возмущался тут... Отрок твой и не умирал. Надобно было его не трясти, а просто дать полежать спокойно на полу. В нем буря была, она теперь успокоилась. Ступай с Богом! - Нет, это ты... Это ты ведь... - бормотал отец Алеши. - Не серди меня! - продолжал ворчать игумен. - Прельщаешься и сам не знаешь, за что благодаришь. Говорю тебе: отрок был изнемогший от сильной стужи, а у меня отогрелся в теплой келье. А тебе кажется, будто он был мертвый, а теперь вдруг ожил. Поезжай домой, говорю тебе! Он так топнул ногой, что отец Алеши поспешно покинул келью, неся ожившего сына. Митрополит последовал за ним, помог уложить мальчика в сани, перекрестил обоих: - Поезжайте с Богом! Господне благословение на вас! - Так это Сергий или не Сергий? Ответь мне, милый человек! - от счастья пьяный, взмолился родитель. - Да я же говорил тебе: Сергий! Ну ты ж и чудное творение Божье! - Сергий, стало быть... А такой неказистый... Да я ему... Господи! И тебе спасибо, милый человек! Ты, стало быть, монахом при нем, так? - Вроде того. - А тебя как звать-поминать? - Так же, как твоего сына. - Алексеем? Вот и мило! Буду о тебе тоже Бога благодарить! - Так поезжай же! Далеко тебе? - Не ахти как. Пятнадцать верст. - Поезжай с Богом, ангела-хранителя тебе. Да смотри же сообщи потом, как отрок будет себя чувствовать. - Да я... Да что ты!.. Но-о! Когда он уехал, святитель вернулся в келью к Сергию. Тот устало сидел на полу. Тихо промолвил: - Ты, отче, не сказывай никому, что тут было. Мол, не умирал он, и весь сказ, показалось отцу. Я так обещал Господу, что мы никому не скажем. На другой день Алексий все еще оставался в Троице, не хотел уезжать. В полдень пришли две подводы. На одной привезли хлеб и всякое соленье-варенье. На другой - разную одежду. Привез вчерашний гость со своим братом. Игумен и митрополит в то время работали - чинили келью старцу Василию Сухому. - Прибыли, - сразу нахмурился Сергий. - Отец родной, поговори ты с ними. Ежели дары привезли, сам знаешь, какие взять, а какие нет. Митрополит рассмеялся и пошел встречать гостей. Вчерашний низко поклонился, брат его тоже. - Исполать вам, благочестивым монахам! Благословение можно? Алексий благословил обоих. - Се брат мой Владимир, - сказал вчерашний. - А я сам Федор. - Стало быть, сынок твой, как Александр Невский, Алексей Федорович. - Непонятно мне сие. - Отец Александра Невского князь Ярослав перед смертью принял схиму под именем Феодор. Сам Александр Невский перед своей кончиной тоже принял схиму под именем Алексей. Стало быть, он Алексей Федорович. - Ага... А тот - точно, что игумен Сергий? - Ну!.. - Не серчай. Уж больно обтерхан. Я тут ему одежи разной привез, пусть одевается. - Он все равно не станет. - Отчего же? - В таком подвиге. - А как же?.. - Для других иноков пригодится. Я сейчас подошлю, чтоб выгрузили дары твои. Сам-то - в ущерб семье? - Мы себе наживем. - Ну-ну... А как там Алеша? - Здоров, бегает. Смешной! «Мне, - речет, - сон приснился. Будто я помер. И сперва страшно, звери рычат. А потом хорошо стало, дивный свет светлый, и птицы поют...» Он думает, все то во сне было. А ведь он, милый человек... Алексей? Тебя ведь Алексеем, как сынка моего? - Алексием. - Так вот, он... Я что хотел спросить... Он был мертвый али нет? - А болтать не станешь? - Вот те крест! - Смотри же! Крестом побожился. Был твой сынок мертвый. Его игумен Сергий отмолил у Господа. Пожалел тебя, твое неутешное горе. Гляди же не болтай никому, а не то может опять беда приключиться! - С Алешей? - С Алешей. - Тогда уж точно не буду. Скажу только, что он его вылечил. Иначе... Все же видели, какого я его увез. И какого обратно привез. - Что просто вылечил, это можно. Но смотри же - не воскресил, а вылечил! - Ну а на самом-то деле?.. - Все, Бог с тобой. Сейчас пришлю иноков на подмогу. - А можно мне подойти к игумену поклониться? - Ни в коем разе! Не то знаешь как осерчает! Помнишь же, как намедни ногой на тебя притопнул? - Грозен! Митрополит было отошел, а Федор его окликнул: - Постой, Алексий! - Чего еще? - Неловко мне... Что же дурного в благодарности? Разве сие не по-христиански - благодарить? Да за такое благодеяние! Святитель только рукой махнул: надоело, мол. А Федор все же пробормотал вослед митрополиту Киевскому и всея Руси: - Чудно! Что вы за люди!.. Будто не русские!

 

Глава восьмая Князь-мальчик - Почему в древних сказаниях так много чудес? Разве нынче случается такое, чтобы прокаженный крестился и, выходя из крестильной купели уже - хоп! - и вся проказа с него сошла? - спрашивал святителя Алексия юный московский князь Дмитрий Иванович. - Я, сынок, объясняю сие так, - отвечал мудрый наставник. - В те времена, когда Господь Иисус Христос Сам присутствовал на земле, чудес совершалось немыслимо много. Еще бы! Бог воплотился и ходил среди людей! Подумай только! И потом много было чудес, потому что жили те, кто видел Спасителя. Но с каждым веком чудес все меньше и меньше, ибо то время, когда Христос жил на земле, все дальше и дальше от нас. А придут времена, когда чудеса совсем редки станут. А после и вовсе исчезнут. - И придет Судный день, - весело добавил Сергий Радонежский. Разговор сей происходил не случайно. Стоял воскресный августовский денек, шестнадцатое число, когда Церковью поминается перенесение из Эдессы в Константинополь Нерукотворного Спаса - образа Иисуса Хрис­та. Князь, слева от него игумен, справа митрополит в самой середине крестного хода вышли из Московского Кремля и медленным шагом спускались к Москве-реке. Сияло солнце, развевались хоругви, вокруг все пело, но это ничуть не мешало беседе князя-мальчика и двух его покровителей. Дмитрию лишь через два месяца исполнялось десять лет, грамоте он был обучен превосходно, но, конечно, еще не все прочел, что имелось для чтения. Вчера и сегодня, к примеру, он впервые прочитал и осмыслил предание, записанное Константином Порфирородным о Нерукотворном образе Спасителя. - К тому же, - продолжил разговор святитель Алексий, - Сам Спаситель говорил: «Не уверуете, покуда не узрите знамений и чудес!» Что сие означает? Тому, кто истинно верит, знамения и чудеса не нужны. Он и так скажет в сердце своем: «Верую, Господи, Ты еси Сын Божий и Спаситель!» А маловерный и в чудесах будет подразумевать подвох. Говорят же о греках, что они искусные в лицедействах и, мол, подстраивают разные чудеса. Не спорю - и лжечудеса случаются. Горе тем, кто подобное творит! Но чаще греки не мудрят, и у них чудотворцы по сей день не перевелись. Взять того же архиепископа Солунского Григория Паламу. - А правда ли, что он в прошлом году на другой день после моего батюшки помер? - спросил Дмитрий, и снова тень грусти промелькнула на его румяном лице. - Как сказывают вестники оттуда, так и есть, - подтвердил Алексий. - Твой батюшка на Иоанна Златоуста, а Григорий - назавтра, в самый день апостола Филиппа. - Один за другим... - поник головой мальчик, вспомнив своего доброго незабвенного отца. Крестный ход спустился к реке и двинулся вдоль берега в сторону яуз­ского устья. - Или вот, сынок, как Спаситель пишет в письме князю Эдесскому Авгарю, - поспешил отвлечь Дмитрия от грустных мыслей Алексий. - «Блажен ты, Авгарь, не видевший Меня и уверовавший в Меня, ибо о Мне написано, что видящие Меня не имут веры, не видящие же Меня уверуют в Меня и наследуют жизнь вечную». - Да, правда, - оживился Дмитрий. - Я хотел спросить, почему те, кто видел Его, не уверовали? - А помнишь, что я тебе рассказывал, как говорил Григорий Палама про слепцов? - вопросом на вопрос ответил митрополит. - Которые, не видя солнца, не верят, что оно не только греет, но и светит, - кивнул князь-мальчик. - Но они же видели! - Слепые духом видели только Его оболочку, - сказал игумен Сергий. - Как солнце, которое греет. А духовным зрением увидели бы, что Солнце Правды не только греет, но и сияет. - Понятно, - сказал Дмитрий. - Нам хорошо. Мы не видели Его, а верим! А те видели и не поверили. - Смышленый у тебя воспитанник! - похвалил Сергий, обращаясь к Алексию. Митрополит с любовью посмотрел на Дмитрия, неторопливой развалочкой шедшего рядом. Оглянулся и на миг залюбовался сиянием кремлевских куполов. - А вот я еще хотел спросить, - вспомнил князь-мальчик. - Спрашивай, милый! - улыбнулся митрополит, в очередной раз радуясь любознательности отрока. - Где же теперь Спас Нерукотворный? - спросил Дмитрий. - На дне морском, - грустно покивал святитель. - Как на дне?! - аж с болью в голосе воскликнул князь московский. - Так, на дне, - вздохнул Алексий, поразмыслил и приосанился, желая сообщить нечто важное, что осенило его. - Вот отчего мы никак не можем воссоединиться с латынами? Много разных причин. Но есть одна весьма важная! Они закон выше благодати поставили. И благодать у них мало-помалу изживается. Скоро и вовсе, глядишь, иссякнет. Разве могло быть такое, чтобы русский православный властитель вез по морю образ Спаса Нерукотворного и потонул вместе с такой святыней? - Невозможно! - воскликнул Дмитрий с жаром. - А у них возможно. Стало быть, мало благодати! - продолжал митрополит. - Когда крестоносцы захватили Царьград, самый грабитель среди них оказался веницейский дож по имени Дандоло. Можно сказать, вдохновлял на грабительство. Однажды он нагрузил полный корабль похищенных драгоценностей и святынь, среди которых был и хранящийся там, в Царь­граде, образ Нерукотворного Спаса. Веницейцы особые плуты, тащат отовсюду святыни и везут к себе в водяной город. - А у них водяной? - Дома и дворцы прямо из моря растут. - Ух ты! - Так вот, Дандоло похитил Спаса и вез, радуясь. А того не понимал, что Господь разгневается. Так и случилось. В Пропонтиде разразилась страшная буря. Корабль, везший, кроме Нерукотворного образа, многие иные священные предметы, перевернулся и затонул. Так ничего и не смогли спасти. Отныне Спас Нерукотворный там, на дне Пропонтиды. - Неужто никто и никогда уж не увидит его? - Кто знает? Если Господь смилуется, образ, присланный Авгарю самим Христом, чудесно явится в мир. - И ни вода, ни соль морская нисколько ему не соделают вреда, - добавил Сергий. Они вместе с крестным ходом свернули и пошли правым берегом Яузы, присоединили голоса свои к московскому люду, поющему: - Пречистому Твоему образу поклоняемся, Благий, просяше прощения прегрешений наших, Христе Боже... - А письма? - спросил князь-мальчик, допев тропарь. - Которые слал Авгарь Спасителю, а Спаситель Авгарю? - догадался, о чем речь, митрополит. - Вероятно, на том же корабле и потонули. Благо что Константин Порфирородный их переписал. И благо что изографы грецкие множество раз списали подобия самого образа Спаса Нерукотворного. Возможно, и тут тот же промысл Божий: не имеем Самого Христа во плоти среди нас, не имеем и того образа, однако веруем в Спасителя и в образ Его Нерукотворный! Оттого и Господь незримо между нами присутствует. И Алексий истово перекрестился, а за ним Сергий и Дмитрий. Крестный ход свернул на мост через Яузу, и вскоре они уже двигались правым берегом притока. Снова вместе со всеми спели, и через некоторое время разговор возобновился. - А я забыл, дож - это кто? - спросил князь-мальчик. - Разбойник! - со смехом в голосе ответил троицкий игумен. - Дож сие есть сан главного господина в Веницейской республике, - сказал митрополит. - Как бы у нас глава боярской думы. Только в Веницее князя нет. Один дож над всеми. - А у нас князь есть, - бодро притопнул Дмитрий. И сам себя поправил: - Хотя дядька мой все равно надо всеми. - Надо всеми Христос, - возразил Сергий. - Далее митрополит. Вот он. За митрополитом ты. А тысяцкий Вельяминов, дядька твой, только временно надо всеми, покуда ты невелик в летах возрастания своего. - А Дандоло-то жив остался или тоже не спасли? - спросил Дмитрий. - Утоп, безблагодатный! - ответил Алексий. - Туда ему и дорога! - злорадно сказал юный князь. - Нехорошо, сынок, так говорить, - попенял ему наставник. - Он хотя и папежник, а тоже христианин. Пред Господом ответит. Не нам злорадствовать о его судьбе. Свою бы спасти! А в Царьграде показывали мне парсуну того Дандоло. Ни усов, ни бороды. Лицо бабье и зело злобное. Прости меня, Боже! Святитель перекрестился и вновь влил свой чуть хрипловатый голос в пение тропаря. Кремль с его блистающими куполами тихо плыл слева в отдалении над невысокими холмами и постройками посада. Вся Москва собралась на Яузе, где должно было состояться торжественное освящение новой монастырской обители и деревянного Спасского собора, в это лето воздвигнутого на высоком берегу. Вот уж прибыли митрополит всея Руси, московский князь и троицкий игумен, взошли на высокий холм, где сияли новизной свежие постройки. Спасский храм светился оструганной древесиной, будто янтарный. Можно уже было начинать, а как будто еще кого-то ждали. Вдруг догадались: - Кого ждем-то? Великого князя? - спросил Алексий сердито, потому что и сам невольно ожидал появления своего дорогого крестника Ивана Ивановича. А ведь тот уже девять месяцев как лежал в гробу в Архангель­ском храме Кремля. Началось священнодействие. Пели тропарь, совершали молебен Спасу Нерукотворному, затем пошел чин освящения. А митрополиту то и дело вспоминалась та заминка, когда все невольно ожидали Ивана Ивановича. Вот уж и нет его, и нет на Москве великого княжения. Суздальские князья - братья Андрей и Дмитрий ходили в Орду к Наурусу, и тот дал старшему ярлык на великое княжение Владимирское, но Андрей отказался в пользу младшего брата, считая его более деятельным и полезным. Вернувшись, новый великий князь Дмитрий Константинович сел на престол во Владимире, послал в Новгород своих наместников, и там их приняли с честью. Москва отныне вновь становилась - одним из городов. И как бы ни был радостен и светел сей августовский денек, а лица москвичей, участвующих в торжественном событии, были заметно более хмурыми, нежели обычно бывает в такие красные дни. Все думали об одном и том же: сегодня радуемся, а завтра придут отовсюду братья рязанцы да тверичи, смоляки да новгородцы делить с таким трудом собранное достояние Даниила и Калиты. Особенно хмурым был тысяцкий Вельяминов, митрополит постоянно ловил на себе его обиженные взоры. И совершенно неожиданное событие вдруг развеселило всех в самом конце освящения нового монастыря и поставления Андроника игуменом. В толпе москвичей, клубящейся чуть поодаль, возник шум, ропот, а потом и радостный смех. И когда можно было отвлечься, Алексий спросил Вельяминова: - Что там стряслось? Василий Васильевич тоже смахнул с себя хмурость, смеялся: - Одна дуреха приперлась сюда на сносях. Там же и родила, в толпе! - Мальчика или девочку? - Мальчика. - Ну вот, - сказал Алексий новоиспеченному игумену. - Принимай, игумен Андроник, будущего тебе монаха! Но когда вечером в Кремле собрались на трапезу, волей-неволей беседа вновь перетекла на неприятное. Сидели на высоком гульбище летнего деревянного княжеского дворца. Погода стояла превосходная, ласково овевал теплый ветерок со стороны Замоскворечья, да еще на небе затеялось немыслимое представление облаков, словно руководимых кем-то для потехи обиженным москвичам. Князь Дмитрий Иванович распорядился поставить столы на высоком открытом гульбище, чтобы можно было и пировать, и наслаждаться зрелищем облаков. Зрители, неторопливо закусывая и попивая всевозможные хмельные и трезвые напитки, узнавали в очертаниях небесных странников то одно, то другое: - Ишь ты, вон там истинно лебедь плывет! - А гляньте, дети, какая чаша! - А вон, вон Васька Тетерев на коне скачет, такой же махонькой! - А вон рыбина, про которую Репнины говорили, что выловили и пять дней ели. - А лебедь в крылатого змия обратилась. - А вон, гляньте, рожа, точь-в-точь как у нового великого князя! Это произнес тысяцкий Вельяминов и с укором посмотрел на митрополита. Алексий не выдержал и сказал: - Что ты, Василий, на меня все злобишься! Вот ответь, разве я мог отказать Константиновичам? - Оно, конечно, не мог... - опустив взор, сердито ответил тысяцкий. - И облако сие ничуть не похоже на Димитрия Суздальского, - продолжал святитель. - Вижу я в глазах у многих укоризну. Да, дети, я поставил Димитрия Константиновича великим князем во Владимире. Но он получил ярлык от ордынского царя. Откажись я, что будет? - Романа позовут, тот быстро прискачет, - сказал игумен Сергий Радонежский, который ради торжественной трапезы позволил себе отведать пареной репы с медом и даже стерляди, а не только воды и хлеба. - Ты, дядя Василий, напрасно сердишься, - молвил свое веское слово князь-мальчик. - Нельзя было отказываться ехать во Владимир. И впрямь Роман бы мигом примчался ставить Константиновича великим князем. А дальше? Великое княжение отойдет под епитрахиль Романа. Тверь тоже быстро примкнет. А там и все остальные. - И явятся Москву брать, - добавила вдовствующая княгиня Александра Васильевна. - Право слово, Вася... - Да все я понимаю, - хмуро проскрипел Вельяминов. - Только нет мне на это конкордии! - Вечно ты, Вася, со своими непонятными словечками! Какой такой конкордии? Что сие значит? - То и значит, что не по сердцу... - Так и говори, по-русски... А разве кому-то по сердцу? - сказала ему сестра. - И нечего горевать, - твердо промолвил митрополит. - В Орде замятня великая. Каждые полгода - новый царь. Пускай их суздальские пока покняжествуют. Наш Димитрий Иванович малость наберет лет. А там и Науруса скинут. К новому царю поедем, и, коли жива будет Тайдула-царица, я добьюсь ярлыка для нашего князя. Восстановим Москву в правах великого княжения. - К тому же преосвященный не остался там, во Владимире, - сказал Дмитрий Иванович. - Ему предлагали перенести митрополию из Москвы обратно во Владимир. А он что ответил? - Благословив Дмитрия Константиновича на великое княжение, аз воззвах к памяти святителя Петра, который завещал мне служить вечно при его гробе, - произнес величественно митрополит. - А гроб чудо­творный здесь стоит, на Москве, в Успенском соборе. - В ноги надо кланяться святителю Алексию, что он мир нам сохраняет, - совсем взрослым голосом промолвил Дмитрий. - Не то бы со всех концов набросились на нас львы рыкающие. Покамест называют меня князем-мальчиком. Но скоро второе отпадет, останется первое. А там, глядишь, и впрямь снова сменится царь в Сарае. Поеду к нему и получу ярлык на великое княжение. - Долго ли еще мы будем теми ярлыками питаться! - топнул ногой Вельяминов. - Пора самим решать свою судьбу-фортуну! - Еще не пора, - возразил игумен Сергий. - Но пора, дети, придет, дай только срок! - сказал святитель Алексий. Солнце над Москвой садилось, уходило на запад, в Литву. А на юго-востоке игра облаков стала еще затейливее, окрасилась в розовые и рыжие тона, а поскольку очертания облаков были самые разнообразные, то и краски заката ложились на них причудливо - там гуще, там светлее, там ярче, там нежнее. - Смотрите! - сказал князь-мальчик. - Лев, а пред ним агнец! И впрямь на востоке родилось огромное облако в виде ярко-рыжего льва, и сей лев шел, хищно согнувшись, надвигаясь на другое облако, бледно-розовое и имеющее вид трепетного ягненка. - Чудеса! - произнес Стефан Радонежский. - И впрямь лев на агнца охотится. - Вот-вот наскочит и сожрет! - испугалась княгиня Александра, будто и впрямь пред ней разворачивалась картина жестокой охоты хищника на несчастное травоядное. Более всего правдоподобность облачному зрелищу придавали цвета двух создавшихся из ничего животных. Лев становился все более рыжим, а ягненок бледнел и бледнел. Но далее произошло нечто совсем неожиданное, отчего многие из сидевших за праздничным столом невольно повставали со своих мест и раскрыв рты взирали на происходящее в небесах на юго-востоке, за Таган­ским холмом. Облако-лев стало стремительно набирать алую краску. Оно разбухало и наливалось кровью, на глазах меняя цвет. И вот уже весь этот лев стал кровавым. Он остановился в отчаянии, а ягненок отлетел от него, спасенный, превратился в белую птицу, а затем в нечто непонятное, некий клочок... Лев же в ярости еще больше разбух, задрал вверх страшную оскаленную морду и вдруг стал делиться надвое, потом на три части, на четыре, на пять... И все эти части были уже некими страшными кровавыми ошметками, со всех краев рваными, сочащимися густой ярко-красной кровью. - Сам себя разорвал! - воскликнул святитель Алексий. И далее чего угодно можно было ожидать, только не этого: все образовавшиеся от лопнувшего льва куски превратились в кровавые пятна и стали стекать с неба вниз, словно и впрямь были из настоящей крови. Они темнели, как запекающаяся кровь, но у самой земли каким-то неведомым образом таяли, растворялись, исчезали. И наконец полностью исчезли. - Вот так фазма! - в ужасе произнес Вельяминов. - Да уж, дети, похоже на знамение, - промолвил митрополит. - А как толковать?.. - едва слышно произнесла княгиня Александра. - Кто лев, а кто агнец? - спросил тысяцкий. - Мы - агнец, и мы спасены, - сказал князь-мальчик. А облако, которое недавно еще было ягненком, отлетело к Яузе и как тряпочка зависло над Спасским монастырем, освященным сегодня.

 

Глава девятая Кровавые облака Богат и пышен был город Сарай-Берке в тот год, когда святитель Алексий приезжал сюда, чтобы излечить от слепоты царицу Тайдулу. Чисты и опрятны были его улицы, дома сверкали роскошью, люди, живущие в этих домах и появляющиеся на этих улицах, щеголяли дорогими одеждами и кибитками, важно вышагивали, разъезжали, разгуливали среди ярких базаров, разглядывая несметные товары. Всего лишь три года прошло с той поры, а как все переменилось! Те же улицы, да не чисты и не опрятны. По ним бродят шайки разбойников, дерутся друг с другом, режут, колют, иной раз по нескольку дней никто трупы не убирает, так и валяются в ошметках кровавой пыли. Те же дома, да только не радостные возгласы пирушек раздаются из окон, а злобные выкрики. Или молчат окна, потому что люди в домах затаились, боятся нападения, болеют, вымерли. А хуже всего во дворцах. Войдешь внутрь и чувствуешь запах крови, которую смыли, а она, кажется, сама проступает на полу и стенах. Да кое-где и не смыто - приглядишься: вон они, мелкие бурые брызги. По-прежнему в садах сарайских дворцов разгуливали диковинные птицы и звери, но стали они





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0