К 85-летию Александра Проханова

* * *

...Плоская, желтая, страшная, пыльная Афганская война как она есть, без всякого патриотизма, от ура- до подлинного, война как бред настоящего, как мышцы безумия и вместе — абсолютно прозаическая, темная...

Таков сборник А.Проханова «Седой солдат»: жестко фиксирующий правду — для необходимостей истории...

Сложно поверить, что тот же писатель, когда-то, уже в другой эпохе, в недрах ушедшей под метафизические воды советской Атлантиды, дебютировал рассказами о деревне, тоже, кажется, затонувшей вместе со всей советской спецификой.

Тема Родины, во всех проявлениях, не была для Проханова игрой, данью моде, попыткой обрести те или иные выгоды: он из тех, кто болеет Россией, даже Русью. Отсюда — пламенное, и вместе такое бытовое дыхание тех связанных с деревней рассказов...

«Свадьба», «Красный сок на снегу»...

Позже в рассказы вторгались очерковые интонации — особенность, связанная с поездками по стране, с погружением в необъятность недр Сибири...

Своеобразие таковых произведений слоилось узловатыми зигзагами подлинности; и правда их была жесткой, шероховатой...

Проханов одержим идеей империи. Что ж... Если посмотреть в корень истории, станет очевидно, что все наиболее значительное в человечестве производилось именно в периоды империй.

Крупно ставились слова.

Ярко вспыхивали краски.

Военно-политический роман становится... своеобразным открытием Проханова: начиненные необыкновенной, взрывной силой, книги этого жанра врываются в общество, вызывая огни споров.

«Господин Гексаген» — с блестяще и пестро смещенной симметрией, с напластованием происшествий, с объемным, сочным и цветистым письмом...

Коммунистический градус «Господина Гексогена» высок: роман пропитан субстанцией стремления к небывалому — к справедливости, ради которой и бушует столь цветастая людская плазма...

Качество письма таково же, как в ранних рассказах, но метафизический разброс настолько велик, что не верится, что перед нами произведения одного писателя.

Ужас и надежда смешиваются, переплетаясь волокнами.

Неистовство не снижает накала...

И горит, бурлит, переливается всеми оттенками психологии и бытия грандиозный мир, созданный Александром Андреевичем Прохановым.

* * *

Нежно касается слов, прежде чем поставить их в строки... и возникает образ, исполненный тайного очарования, поэтической магии, силы, скрытой до поры:

Дождь — это капель стеклянных ряд,
И в окне на стекле полоса.
Это в ночь голоса,
Это травы в лесу говорят
Про нее, что идет сквозь леса,
Разбросав свой наряд,
Распустив до колен волоса.
Это капель стеклянный ряд —
Дождевая роса.

Тугое натяжение стеклянных капель вспыхивает, словно отливая подлинной поэтичностью.

В прозе Проханова много своеобразной поэзии: и в тугом плетении словесных орнаментов, и в избыточности красок; поэзия его дышит собственной субстанцией правды.

Алые ритмы рвутся, завораживая:

Мой стих упал на дно сухого моря.
Ушел на фронт, забыв полить цветок.
Лицо жены, померкшее от горя.
Блокпост, стрельба, алеющий восток.

Сухо, живописно и актуально. А были и юношеские стихи:

Серебром осыпаются злаки,
И шуршит неспроста
Береста.
И на ней появляются знаки,
И горят в палисаднике маки,
И над всем — косяки журавлей.
Дождь, скорей эту землю залей!

Играют звуки, плещась рыбами в водоемах строк.

Таинственно проступающие на бересте знаки словно призваны истолковать предложенную реальность.

И нежность — родного, отчего, хлебного-млечного — проступает весомо и властно: нельзя отказаться, отринуть.

Снова зажигаются обнаженные ритмы современности:

Комбат убит. Мы молча пили водку
В прифронтовом дешевом кабаке.
А рядом минометы драли глотку,
И мины разрывались вдалеке.
.......................................................................
Пронзенный в грудь,
                             лежал на дне воронки.
Я был один, заброшен на земле.
В заре летели черные вороны,
И что-то хриплое они кричали мне.

Неожиданная перекличка с Есениным в последней строке разрывается жесткой начинкой оной строки...

Стих мускулист и полон шероховатой правдой бытия.

Поэзия Проханова живет своеобразным феноменом многообразия писательского дара, равно как огненными вспышками — силовых молний, различных эффектов, которые отразятся в массивных зеркалах вечности.

* * *

Его литые, туго наполненные фразы поэтичны. О чем бы ни писал, мастерство, полифонично-полнообъемно звучащее, дает вариант поэзии прозы.

Первая книга Проханова «Иду в путь мой» вышла с предисловием Ю.Трифонова: и отмеченное им — русская тема, проходящая красной нитью, пронизывающая онтологическим ветром сочинения Проханова, — было абсолютно точно.

Знаково и название: путь — только свой, и какие бы повороты ни были, их необходимо совершить, оставаясь собой же.

Русская нить калится, делаясь металлической, требуя служения.

Первый сборник был посвящен деревне, которую не встретишь сейчас: стала черно-мертвой, будто и не играла такой немыслимой роли в русской жизни, будто не сияла собственной, избяной философией, тайной, расписной надеждой.

Но у Проханова крупно и выпукло сверкает то, что было: и старомодная, чистая в скромности своей и какой-то подчеркнутой опрятности этика, и стародавние обряды, и неспешность уклада — все, соединяясь, суммируясь, образует своеобразный круг бытования, недоступного избытку лоснящихся соблазнов и чрезмерному шуму мегаполисов.

Первый роман — «Кочующая роза» — своеобразно использовал очерк, точно разводя его в субстанции романной формы; впечатления от поездок по Сибири, Дальнему Востоку и Средней Азии соединялись в пеструю сюжетную ткань.

Политика и война постепенно все гуще и гуще насыщают прозу и публицистику писателя; и яростное горение, очевидно бушующее в недрах его личности, выплескивается огненным расплавом на страницы книг.

«Господин Гексаген»... точно смещает симметрию, столь редкую в асимметричной жизни, и причудливо обращается с перспективой.

Цветисто, будто византийские ткани пылают, сочно написанный роман держится суммами ассоциаций, и конспирология, угрожая крючковатыми лапами, наползает на скучную, всю в параграфах истории, фактографию; а заговор имущих власть, связанный с событиями 1999 года, столь же возможен, сколь и нет.

Ощущения двоятся, и создается впечатление прохода по лабиринту, где стены заменяют зеркала; в отражение смотрится другое отражение.

Но чувство истории — жизни именно в ней, а вовсе не в суетливо мчащейся повседневности — отмечает многоцветную ткань прохановского романа. Как и ряда других его книг.

История и Россия — два пламени, палящих художника; в «Поступи русской победы» предложена история страны в ликах четырех империй: Киево-Новгородской Руси, Московского царства, Российской империи Романовых, Сталинской империи...

Восстанет ли из-под метафизических вод Китеж счастья, воплощающий собою Царство Божье на земле?

Проханов и в заблуждениях (разная оптика оценок возможна) размашист, стилистически богат, неистов.

Он боец и борец — всегда, во всем: от кипящих передовиц «Завтра» до полотен своей крупной прозы...

И таковое горение, сопровождающееся невероятным выбросом творящей энергии, не может не гипнотизировать даже оппонентов, слишком несогласных с курсом его книг, мыслей, жизни...