Оформили меня быстро, и уже на следующее утро я стоял перед крыльцом военкомата с толстым баулом в руках.

Было еще совсем рано. Никто из мобилизационной комиссии пока не подошел.

Я вытащил из сумки новенький каремат[1] и, расстелив его на бетонных ступеньках, сел. Надо привыкать потихоньку к походной жизни.

По хмурому осеннему небу ползла темно-молочная дымка. Дворник в рыжем жилете монотонно скреб метлой сырой асфальт. Только-только погасли фонари. В сгустившемся полумраке одно за другим зажигались окна новостроек. Народ собирался на работу.

Первые офисные пташки выпархивали из подъездов и бодрым шагом спешили к своим авто.

«Я бы тоже сейчас выходил», — подумалось вдруг мне.

Последние несколько лет примерно в это же время я поднимался, умывался, пил растворимый кофе и бежал на работу к девяти. Этот набор одинаковых действий для людей вроде меня уже давно стал ритуалом. Еще немного, и он превратится в культ, а затем — в религию.

Но когда два дня назад я обнаружил в своем почтовом ящике повестку, цепь рутины внезапно разомкнулась, и чувство злобной радости по отношению к своей собственной унылой жизни ковырнуло мою душу. Глупая мальчишеская гордость, как после первого секса с девушкой, взыграла во мне.

Наивно, конечно. Но сколько книжек про войну ни прочитай, сколько фильмов ни пересмотри, все равно поначалу будет казаться, что именно ты подхватишь боевое знамя, а не уткнешься лицом в землю в первом же сражении под глухое молчание военных сводок.

Позже воинственное возбуждение во мне немного улеглось. Ему на смену пришли мучительные сомнения: «Никто не спорит — приятно было бы получить звезду героя или миллион рублей за подбитый танк. Но а если все-таки убьют? Или еще хуже — покалечат? Что тогда?..» Мне вспомнились безногие «чеченцы» в подземных переходах, выпрашивающие милостыню у сердобольных прохожих.

Всю ночь я провалялся без сна. Наутро, так ничего и не решив, собрался и пошел в военкомат.

Меня прогнали через медкомиссию и, подбив кое-какие документы, пригласили к военкому.

— Ну, здравствуйте, Алексей Викторович, — сказал полковник, пролистывая мое личное дело.

— Добрый день, — ответил я.

— Смотрю, здоровье у вас нормальное. Серьезных заболеваний не имеется. Вы работаете?

— Да.

— Где, если не секрет?

— В консалтинговой фирме.

— А на Минобороны поработать не хотите? — Полковник лукаво прищурился.

— Я ведь не проходил срочную.

— Если бы ты, дорогой мой, проходил срочную, я бы тебя даже спрашивать не стал, — ухмыльнулся полковник. — Условия у нас простые. Контракт до окончания СВО, зарплата 200 тысяч, плюс боевые, плюс звание ветерана... Ну и еще кое-что, так, по мелочи. — Он сделал неопределенный жест рукой.

Я задумался. В голове все перемешалось. Мысли судорожно прыгали где-то между звездой героя и безногими «чеченцами» в переходах.

В нерешительности я стал осматривать кабинет. Окинул глазами стол, на котором лежали стопки личных дел с синими, желтыми и красными пометками. Одни дела были толстые, выцветшие, с торчащими во все стороны бумагами; другие — еще совсем тоненькие, необтрепанные, с прямыми и острыми, как лезвие, краями. Потом взгляд мой перескочил на стены, пробежался по куцым полкам, плотно заставленным черными папками, скользнул по несгораемому сейфу, покружил над почетной грамотой Министерства обороны и остановился на календарике с логотипом «Бессмертного полка» на фоне вьющейся в синеве георгиевской ленты.

Видя мое замешательство, полковник помрачнел, закрыл дело и отложил его на край стола.

— Эх, ребята-ребята, — вздохнул мужчина.

И так мне стало не по себе от этих его «ребята-ребята», что я мигом вышел из ступора, посмотрел прямо на военкома и бодро ответил:

— Я согласен.

Офицер тут же оживился.

— Вот молодец! — произнес он, расплываясь в улыбке. — Ты не переживай, война — дело нехитрое! Таких, как ты, сейчас много идет. Всему научат! Все расскажут и покажут!

Военком снова взял мое дело, встряхнул его, словно проверяя на прочность, и положил в одну из стопок. Затем крепко пожал мою руку и сказал подойти в соседний кабинет. Там мне выдали еще одну повестку, уже непосредственно на мобилизацию.

С этой повесткой я отправился на работу. В отделе кадров сказали, что приостановят мой трудовой договор, как и положено по законодательству, и пожелали мне скорейшего возвращения.

В свое управление я заходить не стал. Ограничился несколькими дежурными фразами в общем чате. Я был уверен — на следующий день в офисе только и разговоров будет что о моей мобилизации. Все, конечно, скажут, что я молодец, герой, пошел защищать Родину и все такое... Но про себя каждый наверняка подумает: «Какой же он все-таки дурак! Куда идти?! Зачем?! Ведь все есть. Сиди себе на месте и не рыпайся. Наслаждайся жизнью».

* * *

Постепенно у военкомата стал собираться народ. Мобилизованных провожали целыми семьями. Вокруг бегали дети. Жены целовали на прощание мужей. Братья жали руки. Отцы обнимали. Матери крестили.

Люди старались сохранять позитивный настрой. Много говорили, шутили, смеялись. Но во всем этом ощущалось внутреннее напряжение, так, словно на велосипеде под высоковольтными проводами едешь. Оно буквально пронизывало пространство вокруг. И если бы в этот момент кто-нибудь со стороны принялся внимательно наблюдать за собравшейся толпой, он обязательно заметил бы и долгие задумчивые взгляды, и грустные вздохи, и предательские слезинки, то и дело наворачивавшиеся на глаза.

Пожалуй, я был единственным, кого никто не провожал. И на то были свои причины.

— Ты дурак?! — сказала мне моя девушка Маша, узнав, что я собираюсь в зону СВО. — Тебе жить надоело? Ты же даже автомат в руках не держал!

— Держал.

— Когда?

— На сборах. Я тебе разве не рассказывал? У нас в институте была военная кафедра.

— Пф-ф-ф! Ва-еня-а кафедря! — передразнила меня Машка. — Ну какой из тебя солдат?! Ты посмотри на себя!

— А что со мной не так?

— Да тебя в первом же бою... — Она осеклась, но быстро продолжила: — Пусть лучше всякие неудачники и нищеброды туда едут! Тебе-то это зачем? У тебя же нормальная работа, хорошие перспективы...

— Ты не понимаешь.

— А ты попытайся объяснить. Вот давай скажи мне, за что ты собрался воевать?

— Ну... — Я сделал небольшую паузу. — За Родину.

— За Родину? — Машка нарочито расхохоталась. — За какую Родину, мальчик? За ту Родину, которая дворцы себе на Рублевке строит?! Или за ту Родину, которая на «майбахах» по Кутузовскому рассекает?!

— Я и без тебя все это прекрасно знаю.

— А если знаешь, так куда ж ты прёшься? Умирать за ворьё?

— Я вообще не хочу умирать, но, если мы проиграем эту войну, жизни здесь уже никакой не будет! Как ты этого не поймешь?! Там, на той стороне, не делают разницы, «ворьё» ты или «не ворьё». Они нас и за людей-то не считают. Все мы для них — орки и унтерменши. Вот в чем проблема!

— А потому что нечего было на них нападать! Тогда бы ничего и не было!

— Этого мы никогда не узнаем, было бы или не было бы. Но одно я знаю точно: сейчас другого выхода уже нет. Либо мы их, либо они нас! Третьего не дано.

— Надо просто взять и вывести войска с их земли.

— С какой их земли?! — не выдержал я. — С Донбасса вывести? Да там каждый второй мужик — в ополчении! Они с 2014 года кровь льют, чтобы с Россией быть! Или, может, из Крыма?! Я ни одного крымчанина не знаю, который бы хотел обратно в Украину! Так с какой их земли?!

— По закону — это их земля!

— По закону и за лайки сажают... Только что мне этот закон, когда люди гибнут? Разве их жизни и судьбы не важнее закона?

— Когда же тебе успели так мозги промыть?! — всплеснула руками девушка. — Ты ведь всегда был против нашей паршивой власти!

— И что теперь? Это значит, что я должен встать на колени перед хохлами?

— Какой же ты дурак! — подытожила Машка, и больше мы с ней не разговаривали.

* * *

К военкомату подъехал старенький пазик с черными номерами и надписью «Люди». Военком вышел на крыльцо и попросил всех мобилизованных построиться в шеренгу. Началась перекличка.

В основном мобики делились на три группы. Первые — в берцах и камуфляже, с нашивками «Z» на рукавах. Многие из них сами пришли в военкомат, словно только того и ждали.

Другие, и их было большинство, особого энтузиазма не проявляли. Но и печали на их лицах не наблюдалось. Им было, по сути, все равно. Их позвали — они поехали.

Была еще и третья группа, наиболее экзотическая. Трое таджиков и киргиз. Складывалось впечатление, что эти вообще не понимают, куда их везут. Хотя во время переклички свое бодрое «Я!» они все-таки выкрикнули.

Когда все формальности были соблюдены, военком произнес небольшое напутственное слово и мобилизованные стали залезать в автобус. Мне досталось местечко у окна. Рядом со мной сел грузный дяденька лет пятидесяти, в очках и потрепанной фуфайке.

Автобус тронулся. Мы проскочили по Можайскому шоссе и выехали на Кутузовский. Справа показалась высокая стела с парящей над городом Никой, богиней победы. Издалека ее фигура казалась совсем маленькой и напоминала обрывок ткани, прилипший к штыку обелиска.

Я вспомнил, как однажды приходил сюда на Девятое мая. Пространство вокруг кишмя кишело людьми. То тут, то там стояли железные ограждения, вдоль которых деловито прогуливались омоновцы.

У самого выхода из метро к нам с другом прицепился какой-то сумасшедший, с ног до головы облепленный георгиевскими ленточками. Он всучил мне листовку НОД[2], которую я потом два года таскал в кармане ветровки, все время забывая выбросить.

Пройдя мимо памятника героям Первой мировой и преодолев рамки металлоискателей, мы вышли на Аллею Мира. Горели красным фонтаны, визжали ребятишки. Из небольшой закусочной вкусно пахло хот-догами.

Перед монументом Победы, как обычно, установили огромную сцену. На ней звезды эстрады и кино исполняли песни военных лет: «Эх, дороги», «На безымянной высоте», «Журавли»... Знакомые с детства напевы поднимались в воздух и летели над городом: мимо массивного купола Музея Победы, мимо церкви Георгия Победоносца, мимо памятного креста на холме, мимо Триумфальной арки и здания Бородинской панорамы. Возможно, обрывки этих прекрасных песен долетали даже до набережной и небоскребов Москва-сити. Но там уже были свои звезды и свои концерты.

Ближе к сцене толпа стала гуще. Люди стояли почти вплотную и раскачивались в такт музыке.

Вдруг песни стихли. В шуршащей тишине раздался глухой хлопок. Черное майское небо разрезала серебристая полоска, и внезапно прямо над нашими головами распустился огромный золотой цветок. Толпа восторженно выдохнула. Начался праздничный салют.

Словно околдованный, я стоял задрав голову и смотрел ввысь. Небо горело и переливалось мирным, безопасным огнем.

«Господи, как же здорово!» — подумал я.

Но следом пришла и другая мысль, которая заставила меня вздрогнуть: «Нет, не может быть все так хорошо! Скоро что-то обязательно случится. Что-то очень плохое!..»

Салют все шел и шел. Ухали далекие залпы. Яркие ракеты взвивались в небо и осыпались белыми звездочками над крышей Музея Победы. А там внутри, в зале Памяти и Скорби, тихо покачивались два миллиона шестьсот шестьдесят тысяч цепочек с подвесками из горного хрусталя.

Наконец канонада начала стихать. И когда последний фейерверк растворился в воздухе, на сцену вышел «бандит Космос из “Бригады”» и затянул «День Победы».

Пока он пел, омоновцы притащили металлические ограждения и поделили толпу на сектора. Каждый сектор выпускали только после предыдущего. В результате до метро мы добирались несколько часов. С тех пор я всей душой возненавидел массовые мероприятия и по возможности старался их избегать.

* * *

Водитель автобуса будто бы специально решил устроить нам прощальную экскурсию по городу и поехал через центр. Оставив позади гостиницу «Украина», наш пазик пересек Москву-реку и припустил по Арбату. Глядя на стоящий в стороне Белый дом, пожилой дяденька, сидевший рядом, грустно вздохнул.

Затем мы свернули на Бульварное кольцо и покатили вдоль зеленого веера лип в направлении Пушкинской площади.

Сколько раз я прогуливался по этим уютным аллеям, держа за руку свою девушку! Сколько раз мы заходили с ней в одну из ближайших кофеен, брали навынос капучино и шли дальше, рассматривая подсвеченные фасады зданий и причудливые тени от фонарей! А сколько раз мы с друзьями, пропустив по стопочке в одном из местных баров, слонялись потом до глубокой ночи по улицам и переулкам, обсуждая «коренные вопросы мироздания»!

Много всего было. Но особо мне въелся в память тот мартовский день, когда я, влекомый идеалами свободы и справедливости, пришел сюда протестовать против коррупции.

В то время весь Рунет стоял на ушах. Оппозиция выпустила фильм-расследование, в котором напрямую обвинила премьер-министра страны в организации коррупционных схем. Никакой реакции со стороны властей не последовало, и вскоре оппозиционные силы призвали своих сторонников выходить на несанкционированные митинги против коррупции. Недолго думая, я собрался и поехал в центр Москвы.

Несмотря на то что до начала акции оставалось еще полчаса, на площади перед Белорусским вокзалом уже толпился народ. На перекрестках стояли наряды полиции и дружинники, а во дворах прятались ударные клинья «космонавтов». Высоко над домами кружил коршуном черный вертолет.

Я постоял минуты две, огляделся и пошел вниз по Тверской. Большинство людей двигалось со мной в одном направлении. Преимущественно это были взрослые мужчины от двадцати пяти до сорока лет. И хотя никто из них ничего не кричал и не скандировал, я прекрасно понимал, что вокруг меня не случайные прохожие. Мы все были объединены общей целью и общим стремлением изменить страну к лучшему. Эта неистребимая внутренняя связь, внезапно соединившая людей доброй воли, придавала каждому из нас уверенности и согревала душу надеждой.

Однако идиллия продолжалась недолго. Впереди началось какое-то движение. По толпе пронесся нервный ропоток. Возникла небольшая давка.

Людской поток вынес меня в узкий проулок. В нем стоял автозак. Вокруг бушевал рассерженный народ. Видно было, что водитель автозака всеми силами пытается уехать. Но несколько человек встали прямо перед машиной и полностью блокировали проезд.

— Что здесь происходит? — поинтересовался я у одного из зевак.

— Навального задержали, — спокойно ответил тот.

Внезапно по Тверской со стороны Пушкинской площади подъехали несколько автобусов. Из них высыпало десятка три «космонавтов». Они построились в цепь и стали планомерно оттеснять протестующих от автозака. В ответ толпа ощетинилась камерами смартфонов и принялась скандировать «Позор!», «Отпускай!» и прочие лозунги.

Через несколько минут все было кончено. Переулок зачистили, автозак спокойно уехал, а «космонавты» вернулись к своим автобусам. Я же, потоптавшись еще немного на обезлюдевшем пятачке, побрел дальше.

Так протест, едва начавшись, сразу лишился своего лидера. Однако люди, вышедшие на акцию, не спешили расходиться. Они растянулись по всей Тверской, а самые активные стали собираться на Пушкинской площади.

Вокруг памятника «солнцу русской поэзии» образовалась маленькая группка нодовцев. Облепленные георгиевскими ленточками, они выкрикивали оскорбления в адрес окружающих оппозиционеров. В этой небольшой группке оказалось и несколько «ряженых» казаков. Когда кто-нибудь из протестующих подходил слишком близко, казаки истошно орали и щелкали нагайками. Впрочем, люди, собравшиеся на акцию, нодовцев особо не трогали. Все ограничивалось словесными перепалками.

Спустя пару часов толпа стала постепенно рассасываться. Но самые отчаянные все еще оставались на площади. Громкоговоритель, установленный на одной из патрульных машин, не замолкал ни на минуту. Полицейские требовали от людей немедленно разойтись.

К тому времени я уже порядком озяб и устал. Мне хотелось поскорее вернуться домой, но было любопытно, чем все это в итоге закончится. Я взял в Макдоналдсе кофе с вишневым пирожком и присел на лавку.

Мимо меня с деловым видом прошли двое полицейских.

— Ну чё, когда винтить-то будем? — буднично спросил один у другого.

— Ща автозаки подгонят, и стартанём.

И действительно, через несколько минут начались задержания. Хотя задержаниями это вряд ли можно было назвать. Толпу окружили, прижали к зданию и стали выдергивать людей по одному. Тех, кто пытался сопротивляться, били дубинками по коленям. Одному из протестующих проломили голову, и он заляпал кровью асфальт.

Задержанных спешно обыскивали, грузили в автозаки и развозили по отделениям. Тех, кому места в машинах не хватило, «космонавты» милостиво отпустили. Вырвавшись из лап правоохранителей, протестующие в ужасе разбежались по дворам и переулкам.

Омоновцы потом смеялись и хвастались в соцсетях, кто больше всех «погрузил», как будто речь шла не о людях, а о мешках с картошкой.

Мне повезло. Я вовремя спустился в метро и под раздачу не попал.

Полупустой вагон вез меня в мой бедный, но тихий райончик на окраине Москвы. Вокруг спокойно сидели люди: женщина с пакетами из «Летуаль», парень в спортивном костюме, мужчина с толстым кожаным портфелем на коленях. Кто-то из них дремал, кто-то залипал в айфоне, кто-то слушал плеер.

Буквально минуту назад прямо на моих глазах государство, как древний Кронос, пожирало своих детей. Кровь, мозги и кишки стекали по подбородку... Но людям вокруг было наплевать. Никто не знал и не хотел знать, что произошло.

«Вот она, моя родина! — подумал я с горечью, и чувство злого одиночества сжало мне сердце. — Лучше бы ее вообще не было, такой Родины!»

* * *

К полудню мы приехали на Курский вокзал, вышли из автобуса и организованной колонной проследовали на перрон. На путях уже стоял поезд в Ростов-на-Дону.

Когда вагоны тронулись, я забрался на верхнюю полку и сделал вид, что сплю. Тем временем мужики внизу принялись знакомиться. Мой недавний сосед по автобусу достал из баула бутылочку коньяка, и беседа сразу же оживилась.

— Чё, пацаны, где служили? — послышался хриплый голос.

— ВДВ. Сто шестая дивизия, — ответил ему зычный бас. — В 99-м дембельнулся.

— О, братан! А я в семьдесят шестой, — обрадовался Хриплый. — Чё, есть тут еще крылатая пехота?

— Не, я из мотострелков.

— Погранвойска.

— Артиллерия.

— Нормальная у нас компания собралась!

— А спроси еще у того, наверху.

Догадавшись, что речь идет обо мне, я приоткрыл глаза. Над краем полки всплыла чья-то лысая голова.

— Э, братан! Не спишь? — прошептала голова.

— Не, — ответил я.

— Давай к нам! Чё ты как не родной!

Отказываться было неудобно, и я спустился вниз, к своим будущим сослуживцам.

Мне сразу же плеснули в пластиковый стаканчик коньяка. Я залпом выпил и занюхал рукавом.

— Вот молодца! А то залег там, как снайперюга! — хохотнул басистый вэдэвэшник.

Остальные мужики тоже засмеялись.

— А реально, ты не снайпер? — продолжал допытываться Бас.

— Не, не снайпер, — усмехнулся я.

— А где срочку проходил?

— Нигде.

— В смысле нигде? — удивились мужики.

— У меня в институте была военная кафедра плюс месяц сборов в химвойсках.

— Тьфу, салага! — махнул рукой Хриплый. — Вас там хоть стрелять-то научили?

— Да, пару раз водили на стрельбы, — кивнул я.

— Ну, блин, военком дает! — вступил в разговор мой сосед по автобусу. — Уже необстрелянных пацанов на СВО посылает. Это же считай что срочник!

— Да ладно тебе, Вениаминыч. Не нагнетай! — усмехнулся Бас. — Разберется... На войне быстро учатся. Вон в артиллерию к себе заберешь, снаряды подавать будет.

— Ага, обстреляется.

— Да это все потому, что у военкома нашего недобор, — сказал мужик с боковушки. — Вот он и гребет всех подряд!

— Правильно Граница говорит, — согласился Хриплый. — Сколько народу-то за кордон сметнуло, как только мобилизацию объявили! Позорники, мля. Ладно бы еще просто запасники, так и резервисты некоторые ломанулись. Я вообще этого не понимаю. Сидишь, гнида, в резерве, Родина тебе бабки платит. А потом как пришла пора Родину защищать, так ты по газам!

— Это да, — вздохнул Вениаминыч, — говорят, уже почти семьсот тысяч из России выехало.

— Мочить таких надо! Как при Сталине!

— Да ладно, чё сразу мочить-то. Люди сделали свой выбор. Просто некрасиво это, не по-мужски...

— А я говорю, мочить! Или в Сибирь отправлять вместе с хохлами, кто в плен сдается! Пусть искупают.

— Я бы хохлов вообще в плен не брал, — заявил Бас.

— Да как же так? — возмутился я.

— Да вот так! Как в «Они сражались за Родину»! Помнишь? Увидел его и бей с лёту! Пока он руки не успел поднять!

— Жалко. Они же все-таки люди. Зачем убивать, если сдается?

— Жалко у пчелки! Ты посмотри, что эти мрази с нашими пацанами делают! Измываются, пытают, яйца режут. У меня сослуживец — контрактник, с первых дней на фронте. Он от этих братьев-славян такого насмотрелся, чего даже в Чечне не было. — Десантник почесал подбородок. — Да, надо было эту гадину еще в четырнадцатом душить. У них армии, считай, вообще не было. Но все жалели, а теперь вот расхлебываем!..

— Худой мир лучше доброй ссоры, — задумчиво произнес я.

— Так может, и СВО не надо было начинать?

— Может, и не надо.

— Погоди-погоди! То есть, по-твоему, нужно было подождать, пока хохлы накопят силы и сами первые нападут? Подождать, пока они к Ростову, к Белгороду подойдут? Начнут бомбить наши города, резать наших детей, насиловать наших жен?.. Они ведь нас всю жизнь ненавидят! Рано или поздно все равно напали бы.

— А так получается, что мы напали...

— И правильно сделали! — перебил меня Граница. — Эти фашисты восемь лет Донецк обстреливали. Там чуть ли не каждый день люди гибли! Сколько еще можно было это терпеть?!

— Все равно. Я против войны!

— Ха, против войны он! — расхохотался Хриплый. — А что ж ты тогда с нами едешь, сынок?! Ты чё, думаешь, мы там кроссворды разгадывать будем? Мы хохлов мочить едем, догоняешь? А ты тут со своим «против войны»!

— Да ладно, брат, харэ! — вмешался Бас.

Но Хриплого было уже не остановить. Коньяк крепко ударил ему в голову.

— Знаешь, чё я тебе скажу, пацан? Я таких, как ты, насквозь вижу. Живешь как у Христа за пазухой, на всем готовом. От армии откосил. Институты-проституты... Мамка с папкой квартирку подогнали. Сидишь себе в офисе, в ус не дуешь. А я всю жизнь на стройках вкалываю. У меня зарплаты дай бог на еду хватает! От получки до получки. Домой прихожу, спина не гнется от усталости... И ты меня еще учить будешь?.. Зачем ты вообще сюда поехал? Сидел бы дома, телок трахал! Дурачок!

— Все, завязывайте, парни! — глухо гаркнул Вениаминыч. — Нам вместе в одном окопе сидеть, а вы грызетесь.

— Э-э-э! — махнул рукой Хриплый и отвернулся.

Последовало долгое молчание. Каждый думал о чем-то своем. Тишину прервал Вениаминыч.

— Помню, у меня в детстве история была, — начал он. — Я тогда в Сибири жил, под Красноярском... К нашему поселку волчица дикая приблудилась. Ну, приходила иногда, по помойкам шарилась. Народ ее, бывало, подкармливал. В общем, ничего особенного. В тех местах такое часто бывает.

В конце зимы волчица куда-то пропала. Старики говорили, что ушла на гон. И действительно, через несколько месяцев она вернулась, уже с волчатами. Малыши прятались в балках, а мать приходила к людям клянчить еду.

Постепенно волчица стала нам как родная. Все в поселке ее знали и очень к ней привязались, особенно мы, ребятишки. Бегали, играли с ней, как с собакой.

Но вот однажды летом приехали сафарщики из Москвы и постреляли волчат на сувениры. От горя волчица совсем взбесилась. Она пришла в поселок и стала кидаться на детей.

Вениаминыч задумчиво посмотрел в окно.

— И что было дальше? — спросил я.

— Пристрелили! — твердо ответил мужчина. — Потому что нельзя допускать, чтобы дикое животное бросалось на твоих детей. Даже если оно в какой-то степени и право.

Вениаминыч замолчал. Повисла длинная пауза. И только мерный стук колесных пар по стыкам редил сгустившуюся тишину.

На улице уже стемнело. Черная кромка леса протянулась по горизонту. Над ней, в далекой вышине, рассыпались тусклые огоньки.

— А как же «звездное небо над головой»? — произнес я.

— Чё?! Какое небо?! — прищурился Хриплый. — Что ты, черт побери, такое несешь?

Мужики громко загоготали. Только один Вениаминыч посмотрел на меня пристально и понимающе вздохнул.

— Э-э-э! Алло! — крикнули из соседнего купе. — Уже двенадцать ночи! Можно потише? Люди спят!

— Лады, земляки! — ответил Бас. — Умолкаем.

— Да, в натуре! Давайте тоже спать, — предложил Граница, — а то меня уже чутка рубит.

Инициативу поддержали. Мы с Хриплым полезли на верхние полки, Граница переметнулся к себе на боковушку, а Вениаминыч и Бас легли внизу.

* * *

После всех этих разговоров я долго не мог уснуть. В голову, как назло, лезли всякие небылицы.

Вспомнил детство. Как ездил с родителями в Волгоград. Мы гуляли по городу, ходили на Мамаев курган, к Мельнице, к Дому Павлова. Потом катались по Волге на прогулочном катере...

Вода была чистая-чистая, и солнце поблескивало на волнах.

Вдруг послышался звонкий свист, и метрах в десяти от нас упала бомба. В воздух взметнулся белый фонтан воды.

— Всем отойти от борта! — крикнул комиссар и отшвырнул меня к центру катера.

Я огляделся. Вокруг копошились испуганные красноармейцы, парни по восемнадцать-девятнадцать лет, только вчера окончившие школу.

Впереди, за Волгой, пылал Сталинград. Густой дым затянул небо. В нем, как мухи за занавеской, жужжали «мессершмиты».

— Товарищи! Этот день станет самым героическим днем в вашей жизни! — кричал в рупор комиссар. — Бейте немецко-фашистскую сволочь! Бейте изо всех сил! Пусть на каждого советского солдата приходится по десятку убитых фрицев!

В паром, что шел впереди нас, прилетела бомба. Он вспыхнул. Вода вперемешку с огнем растеклась по палубе. Люди, объятые пламенем, кричали и бросались в реку. Наш катер взял немного вправо, чтобы обогнуть пылающее месиво.

— Всем отойти от борта! — повторил комиссар и вытащил из кобуры маузер.

— А как же они? — спросил кто-то из толпы.

— Им помогут.

Вскоре догорающее судно осталось за кормой. Крики и вопли стали затихать.

— Как вы думаете, — продолжил свою агитацию комиссар, — что есть у немецких солдат? Ничего! Враг обескровлен! Его резервы истощены! Коммуникации растянуты! Его безрассудный рывок к Волге неминуемо приведет к нашей победе! Помните приказ товарища Сталина! Ни шагу назад! Любой, кто побежит, будет расстрелян! Мы не можем не победить! За нами правда! Враг будет остановлен именно здесь, под Сталинградом!

Наконец наш катер добрался до противоположного берега. Нестройной толпой мы выбежали на причал. Неподалеку тучный прапорщик выдавал новоприбывшим оружие и патроны.

— Одна винтовка на двоих! — орал он. — Тот, у кого оружие, будет стрелять! Второй, без оружия, идет за ним! Когда тот, у кого винтовка, погибнет, второй подберет оружие и продолжит вести огонь!

Всем скопом нас погнали вверх по склону, на вражеские позиции. Заработал немецкий пулемет. Парнишка, что бежал передо мной, упал. Ему пробило легкое, и кровь пошла горлом. Я подобрал его винтовку и побежал дальше, на ходу загоняя патрон в патронник.

Долго бежал. Наверное, минут десять. Все вокруг заволокло дымом так, что ничего не было видно. Над головой свистели пули. Земля дрожала от разрывов снарядов.

Внезапно я обнаружил, что бегу в одиночестве. Солдаты, что мчались со мной в атаку, то ли отстали, то ли все погибли.

Я в ужасе остановился. По спине пробежал неприятный холодок. «Где все?! — мелькнула в голове мысль. — Я что, совсем один?» На меня накатила волна паники.

Но тут дыхнувший с Волги ветерок слегка развеял дым, и прямо перед собой я увидел красное знамя.

«Свои! — обрадовался я. — Спасен!»

Не помня себя от радости, я побежал в сторону флага. Но когда до позиций оставалось всего несколько метров, я услышал истеричный крик комиссара:

— Никакой пощады трусам и предателям! Любой, кто побежит назад, будет расстрелян!

Впереди вспыхнуло. Раздался треск пулеметной очереди. Острая боль ударила мне в грудь — и я проснулся.

«Вот черт! Приснится же такое!» — на лбу выступил холодный пот.

На улице уже серело. Я достал телефон и посмотрел время. Было семь часов утра.

«Интересно, где мы сейчас?»

Интернета почти не было. Одинокая полоска 3G[3] появлялась на пару секунд и сразу же исчезала. Гугл-карты показывали, что мы в какой-то Макеевке, под Донецком.

«Но этого не может быть! Наверное, геолокация сбилась».

Перевернувшись на живот, я слегка отодвинул шторку. За окном, насколько хватало глаз, раскинулась степь. Лишь изредка проносились мимо сухопарые свечки тополей да невзрачные домики с шиферными крышами. Одним словом — типичная картина русского юга.

Я перегнулся через край и посмотрел вниз. Вениаминыч не спал. Он прислонился к окну и увлеченно читал.

— Вениаминыч! — прошептал я.

Мужчина оторвался от книги и поднял глаза.

— Не знаешь, где мы сейчас?

— Полчаса назад Шахты проехали, скоро уже Ростов.

Я облегченно выдохнул.

— А ты чего не спишь? — спросил Вениаминыч.

— Да дурь всякая в голову лезет!

— Ну, пойдем тогда покурим.

— Пойдем.

Я аккуратно слез с верхней полки, достал из куртки электронную сигарету и пошел вслед за Вениаминычем в тамбур.

— Бросал бы ты эту хрень! — сказал мужчина, указывая на мой вейп. — Там, куда мы едем, и обычные-то сигареты фиг добудешь, а уж жижу и подавно.

— Да, щас остатки добью и буду переходить на обычные, — усмехнулся я.

— Правильно. — Вениаминыч достал из нагрудного кармана пачку «Мальборо». — Знаешь, что я тебе скажу, пацан... — Мужчина чиркнул зажигалкой и затянулся. — Я в свое время много где повоевал. И в Приднестровье ездил, и в Югославию, и в обеих Чеченских поучаствовал. Везде под Богом ходил. Главное — это себе в голове не накручивать, понимаешь? Если начать докапываться, кто прав, кто виноват, то ничего хорошего из этого не выйдет. — Он нахмурил брови. — На войне все просто. Вот ты! Вот твой враг! Он стреляет в тебя! Ты стреляешь в него! Все остальное неважно.

— Да понятно, — кивнул я. — Но вот лежу сейчас и думаю... Может, и прав был Хриплый, что с жиру меня сюда понесло? Ведь действительно, все у меня было: и квартира, и машина, и работа хорошая с приличной зарплатой, и любимая девушка... Может, я и вправду дурачок?

В соседнем вагоне хлопнула проходная дверь.

— Хм, дурачки по небу ходят... — улыбнулся сквозь затяжку Вениаминыч.

* * *

По прибытии в Ростов нас сразу же отвезли на полигон. Там была организована учебка, в которой мы прозанимались чуть больше месяца. Нас водили на стрельбы, обучали работать с разными видами оружия, проводили занятия по тактике и боевому слаживанию. Многие вещи я слышал впервые, но сослуживцы помогали: объясняли, показывали. Одним словом, делились опытом. Вскоре я вполне освоился.

Перед самым отъездом в зону СВО нам дали увольнительную. Ко многим ребятам приехали родственники, а я решил сгонять прогуляться в Ростов.

Это был город моего рождения. Можно сказать — малая родина. Но так уж вышло, что во взрослом возрасте я его ни разу не видел. Родители переехали в Москву, когда мне едва исполнился годик.

Погода стояла пасмурная. Листья на деревьях пожухли. То и дело накрапывал мерзкий холодный дождь.

Я вышел на середину Темерницкого моста и взглянул на город. Пустынная набережная убегала вдаль. Спускались к реке стеклянные громады бизнес-центров. Катил свинцовые воды Дон. Справа желтели портовые краны. За ними в дымке виднелась чаша «Ростов Арены».

За спиной протянул локомотивный гудок. Шершавый ветер зашуршал над ухом, будто заговаривая. И незнакомое вокруг вдруг стало знакомым, далекое — близким, а непонятное — понятным.

Я прошел немного по эстакаде и спустился вниз, в город. Узкие улочки, испещренные пестрыми магазинчиками, подхватили меня и понесли к центру.

Возле Ростовского цирка я сел в автобус. Мне хотелось посмотреть на район, где прошел первый год моей жизни.

К обеду немного распогодилось. Из-за серых осенних туч выглянуло бледное солнце. Заблестели мокрые тротуары. Из подъездов сонных пятиэтажек стали появляться мамочки с колясками.

Район, в котором я оказался, представлял собой нечто среднее между городом и деревней. С одной стороны улицы расположилась новенькая многоэтажка, облепленная со всех сторон осиными гнездами балконов. С другой — плотной цепью выстроился «частный сектор».

Я зашел в небольшой магазин на перекрестке и купил себе блок сигарет, потом огляделся и направился в глубь квартала.

Общежития, в котором раньше жили мои родители, больше не было. На его месте построили торговый центр. Зато мне удалось отыскать тот самый роддом, в котором я появился на свет.

Мама много раз рассказывала мне эту историю... Схватки начались еще днем, когда папа был на работе. Соседи вызвали скорую, и маму увезли рожать.

В родильном отделении несколько раз отключали свет, и каждый раз все очень пугались. В те дни вовсю шла война в Чечне, и еще свежа была память о событиях в Будённовске и Кизляре.

— Вот еще один казачок! — улыбнулась принимавшая роды врач, когда все закончилось. — Представляете, одни пацаны сегодня идут! Как будто чувствует Господь... И наших мальчиков нам обратно возвращает...

Передав меня матери, женщина резко отвернулась, вздрогнула всем телом и спешно вышла из палаты. Потом только мама узнала, что у врача в тот день на войне убили сына.

* * *

Наше подразделение прибыло в Донецкую область под самый Новый год. От командования поступило предписание разместить нас в бывшей студенческой общаге на окраине города.

Парни вылезли из машин и принялись обустраиваться. Офицеры в честь праздника дали нам немного свободы и разрешили накрыть новогоднюю поляну. Мы выбрали несколько человек, которые по-быстренькому сгоняли в магазин за «ништяками». Ну и водочки, само собой, немного прихватили.

— Да-а-а, — сказал Вениаминыч, — ну и годик выдался... Давненько такого не было!

— Ну, хотя бы встречаем не в окопах, — хохотнул Хриплый, — уже хорошо!

— Давайте, пацаны! За победу! Чтобы следующий Новый год мы все отпраздновали дома!

Мы выпили беленькой. Закусили. По телевизору началось новогоднее обращение президента.

— Смотри-смотри! Щас опять скажет, что этот год был непростым! — усмехнулся Граница.

— Тихо, пацаны! Дайте послушать, — попросил Бас и прибавил звук.

Президент стоял в окружении бойцов СВО и спокойным, уверенным тоном поздравлял страну с Новым годом. Он еще раз напомнил о причинах, по которым пришлось начать боевые действия, и поблагодарил всех, кто ежедневно вносит свою лепту в непростое дело защиты Родины. Закончил президент, как водится, трогательными словами о семье и любви к близким. «Встречая Новый год, — сказал он с улыбкой, — все стремятся порадовать близких, согреть их вниманием и душевным теплом... Друзья, сейчас самый подходящий момент, чтобы оставить в прошлом все личные обиды и недоразумения, сказать самым дорогим людям о своих нежных чувствах...»

Новогоднее обращение закончилось. На экран вывели Спасскую башню, и куранты принялись отсчитывать последние секунды уходящего года.

Обычно в этот момент уже открывают шампанское. Но мужики даже не шелохнулись. Каждый думал о своем.

— Извините, парни, мне нужно отойти! — прервал тишину Граница.

— Да, мне тоже, — поддержал его Бас.

— И мне, — согласился Хриплый.

Они вышли в коридор, на ходу вытаскивая и включая мобильные телефоны.

Я задумался, и вдруг мне очень сильно захотелось позвонить Машке.

«Пофиг, что она такая стерва и даже не пришла меня проводить! Пофиг, что она обозвала меня дураком! Пофиг, что за все время учебки она ни разу не позвонила и не написала! Пофиг!»

Я достал из кармана мобильник и тоже вышел в полумрак коридора. Со всех сторон доносился тихий шепот. Прижав черные квадратики к уху, солдаты поздравляли с праздником самых любимых и дорогих.

Мне удалось найти укромное местечко у одного из дальних окон. Быстрыми движениями пальцев я набрал заученный наизусть телефон.

— Алло! Маша! Маша! — прошептал я в трубку.

Ответом мне были лишь короткие гудки. Занято.

Я сбросил вызов и устало взглянул в окно. Высоко-высоко в небе сияли крупные звезды... Я смотрел на звезды, а звезды смотрели на меня сверхточными камерами американских спутников наведения.